Текст книги "Марадентро"

Заря еще только занималась; дождь, упорно желая скрыть окружающий мир, изображал из себя завесу, не позволяя рассвету вступить в свои права, а длинная вереница людей с суруками, ведрами и лопатами на плече уже переминалась с ноги на ногу, ожидая, когда появится «налоговый инспектор» и подаст знак к началу очередного тяжелого рабочего дня.

Мост, испытывая на себе все возрастающий напор прибывающей воды, скрипел и стенал, угрожая порвать толстые лианы, которыми был привязан к самым высоким деревьям. Люди перебирались по нему поодиночке и с предельной осторожностью, в сопровождении шуток, выкриков и насмешек тех, кто ожидал своей очереди на берегу.

Венгр с утра пораньше заглянул в хижину Пердомо Марадентро, пробормотал слова извинения за свое вчерашнее поведение и пригласил Себастьяна с Асдрубалем следовать за ним, попросив женщин оставаться под навесом, пока не кончится дождь или, по крайней мере, дневная жара не сделает дождь менее назойливым.

Прииск, весь в лужах и скользкой грязи, в сероватом свете унылого утра выглядел еще более грязным и разоренным. То тут, то там раздавались только чертыханья и проклятия людей, обнаруживших, что их старания в течение долгих дней по вине воды оказались напрасными и что теперь будет еще труднее достичь вожделенного дна старого русла, в котором должны находиться самые крупные камни.

На участке Золтана Карраса и Пердомо Марадентро каждому из совладельцев досталась работа по способностям: Асдрубаль копал землю, песок и каскахо[31]31
  Каскахо (исп. cascajo, обломки, щебень) – особый кварцевый конгломерат с железистым цементом, характерный признак алмазной россыпи.


[Закрыть] наполняя ведра, Себастьян оттаскивал их к реке, где Золтан просеивал породу беспрерывным раскачиванием и резким встряхиванием суруки, из-за чего материал вдруг как бы повисал в воздухе – сразу было видно, что венгр за всю жизнь проделал эту операцию бессчетное число раз.

Его глаза словно блестели по-другому, не отрываясь от решета. Казалось, просеивая содержимое ведер, он оценивал качество породы, потому что, судя по всему, его интересовали не столько алмазы, сколько «кончики карандаша», графит карбонадо[32]32
  Карбонадо – разновидность алмаза черного или серовато-черного цвета; название получил из-за внешнего сходства с обычным углем (исп. carbón), используется в промышленности.


[Закрыть], или горный хрусталь: важно было понять, насколько выбор участка оказался удачным.

– Ну что там?

– Терпение.

Это было единственное слово, которое он произносил на протяжении четырех часов. Все это время он не позволял себе передохнуть и поднести руки к ноющей пояснице. «Терпение»! – потому что работать, согнувшись, под назойливым дождем, позволяя воде стекать со шляпы к икрам, а дальше – в реку, можно было, только вооружившись безграничным терпением.

– Что он говорит? – поинтересовался Асдрубаль, когда брат пришел за очередной порцией материала.

– Терпение…

Они обвели взглядом бесчисленные согбенные спины, едва видневшиеся над рассеянными повсюду ямами, превратившими лесную чащу во взрытое сотней мощных снарядов поле битвы, и молчаливо снующих туда-сюда промокших людей, перетаскивающих ведра породы, – ив который раз спросили себя, не совершили ли они глупость, поддавшись искушению – иллюзии разбогатеть на добыче алмазов в глубине самой неизученной на свете сельвы.

– Да поможет нам Бог!

– Если он не захотел помочь нам на Лансароте, где ему было только руку протянуть, вряд ли он сможет сделать это здесь, у черта на рогах.

– Думаешь, мы на самом деле найдем алмазы или все это – дурдом под открытым небом?

– Найдем мы их или нет, но эти люди, должно быть, свихнулись, всю жизнь, словно кроты, копаясь в земле и стоя по щиколотку в воде.

– А мы? Тоже сумасшедшие?

– Конечно! Я – потому что настоял, чтобы мы сюда приехали, а ты – потому что не разбил мне башку, когда я это предложил. – Себастьян протянул руку и мягко положил на плечо брата. – Я сожалею! – сказал он.

– Тебе не о чем сожалеть, – прозвучало в ответ. – Я бы никогда себе не простил, если бы не последовал за тобой. Только бы сейчас появились эти самые алмазы.

Однако алмазы не появлялись, и, когда Аурелия и Айза после полудня принесли обед, они не могли не заметить, насколько братья удручены, хотя венгр, судя по всему, относился к происходящему философски-весело.

– Надо относиться к этому спокойно, – изрек он. – Возможно, мы две недели не увидим ни одного карата, а то вдруг неизвестно почему они возьмут да появятся все разом.

– Или же не появятся никогда.

– Или не появятся никогда, это правда, – с улыбкой согласился он. – Если бы существовала уверенность в том, что они непременно появятся, сюда бы сбежалась вся Венесуэла, потому что ничто не сравнится с ощущением, которое испытываешь, обнаружив в суруке приличный камень.

Айза широким жестом обвела остальных искателей; когда женщины проходили мимо, те подняли головы, но сейчас вновь склонились, поглощенные делом, которое словно удерживало их на дне ям, вынуждая бороться с водой, глиной, жарой и усталостью.

– А они? – поинтересовалась она. – Нашли что-нибудь?

– Если только речь не идет о необычном камне, это держится в секрете, который раскрывают только по воскресеньям. В остальное время никто не теряет времени на комментарии.

– Они словно одержимые.

– Они и есть одержимые, – согласился венгр. – Они едят до рассвета и, вполне вероятно, не возьмут в рот ни крошки до самого вечера. Еще говорят: «Будешь набивать пузо юкой[33]33
  Съедобный маниок.


[Закрыть] – пустой окажется сурука». Добыча алмазов не уступает азартной игре: у нее есть свои правила, ритуалы и традиции. Наверно, вам этого не понять, но если бы мы сегодня нашли приличный камень, я бы почувствовал себя глубоко несчастным, потому что существует такая примета: чтобы месторождение оказалось богатым, оно не должно сразу давать результат. Это как женщина, с которой тебе удалось переспать в первую же ночь. Она теряет все свое очарование.

– Вы полагаете, что мы приехали сюда из такой дали, чтобы поучаствовать в игре?

– Не знаю. Но раз уж вы здесь, привыкайте.

Пришлось привыкать, потому что три долгих дня их изводили дождь, жара, усталость, голод и нетерпение – «алмазная лихорадка», – прежде чем в решете очутился камушек размером с зернышко чечевицы, который прозрачные глаза венгра тут же углядели.

– Есть! – воскликнул Золтан Каррас. – Первый.

Он с величайшей осторожностью положил его на ладонь, и Асдрубаль, который в тот момент стоял рядом, не смог скрыть своего безмерного разочарования.

– И это алмаз? – растерянно спросил он.

– Похоже на то, – шутливо ответил венгр. – И вам следует его поблагодарить за то, что он служит сигналом: мы находимся не за пределами россыпи. Любое месторождение имеет физические пределы; бывает, в какой-то точке встречаются приличные камни, а всего лишь в метре от нее – ни одного. Поэтому важно «оказаться внутри». И мы там оказались.

Он достал из кармана рубашки небольшую трубочку из тростника и, опустив в нее алмаз, заткнул ее и встряхнул, чтобы тот отозвался.

– Никакая марака[34]34
  Марака – самый распространенный в Латинской Америке ударно-шумовой инструмент индейского происхождения. Представляет собой пустотелый сосуд (например, это высушенная тыква), наполненный камешками или сухими семенами.


[Закрыть] с этим не сравнится! – воскликнул он. – Ничто на свете так не звучит, как пенетро, постепенно заполняемый камушками.

Асдрубаль хотел что-то сказать, но его прервали шум и крики, и вскоре в пятидесяти метрах от них собралась толпа старателей.

– Что там происходит?

Венгр кивнул в сторону Салустьяно Барранкаса, который переходил по мосту: «налоговый инспектор» положил руку – так, чтобы все видели, – на рукоятку своего огромного пистолета.

– Кто-то вообразил, что он умнее всех. – Венгр отложил решето в сторону и направился туда, куда стекалось большинство старателей. – Пойдем, глядишь, чему-нибудь да научишься!

Скандал вспыхнул по поводу, который, без всякого сомнения, был самым частым на любом алмазном прииске: один старатель обвинял товарища, просеивавшего породу, в том, что тот проглотил камень, чтобы не делиться с остальными членами артели.

Обвиняемый это отрицал, отговариваясь тем, что всего лишь вытер пот с усов тыльной стороной ладони, а другой, не спускавший с него глаз, решил, что он сунул алмаз в рот.

Спор угрожал затянуться до бесконечности, никто из вовлеченных не уступал, и невозмутимому и властному Салустьяно Барранкасу ничего не оставалось, как положить конец препирательству, задав один-единственный четкий вопрос, в котором прозвучала необычная угроза:

– Проведем «проверку»?

Обвинитель, тощий самбо[35]35
  Самбо – название потомков от браков между неграми (или мулатами) и индейцами.


[Закрыть] с редкими волосами и вдавленным подбородком, придававшим ему сходство с нахохлившейся птицей, несколько мгновений колебался, обвел взором присутствующих, которые, в свою очередь, смотрели на него, затем уставил гноящиеся глаза на великана с густыми усами, который словно желал испепелить его взглядом, и наконец с огромным усилием проговорил:

– Согласен!

– Сукин сын! – тут же воскликнул его оппонент. – Я тебя убью!

– Ты никого не убьешь, Кориолано! – холодно заметил «налоговый инспектор». – Здесь только я имею право убивать, и, как видишь, нечасто это делаю. – Он ткнул в него пальцем. – Правила тебе известны: если ты признаешься, что проглотил «камень», мы подождем, когда ты опорожнишься, и – скатертью дорога. В противном случае я подвергну тебя испытанию.

– Пошел ты к чертовой матери, мерзкий ублюдок! – истерически выкрикнул тот, и тогда в руке Круглолицего Салустьяно появился револьвер со взведенным курком, нацеленный прямо в переносицу Кориолано, и «инспектор» процедил:

– Не доводи меня до крайности, черномазый, не то я разнесу тебе мозги, выпущу кишки и извлеку камень! Я уже давно за тобой приглядываю, потому что ты якшаешься с Мубарраком, а с этого турка вполне станется скупать «пиратские» камни. – Он взмахнул револьвером, показывая на мост: – Шагай! Пошевеливайся, мне охота взглянуть, что ты там прячешь в пузе.

Вскоре Кориолано со связанными за спиной руками стоял на коленях в окружении толпы старателей и с трудом глотал отвратительную черноватую бурду, которую «инспектор прииска» вливал ему в рот.

Когда Круглолицый Салустьяно решил, что влил предостаточно, он благоразумно отошел, а негр, взвыв от боли, с перекошенной физиономией изверг из себя содержимое желудка и, упав на бок, стал корчиться и сучить ногами, выкрикивая оскорбления и угрозы.

Со своей обычной невозмутимостью, «инспектор прииска» поковырял прутиком в рвотной массе и выкатил из нее кристаллик размером с горошину, подтолкнув его к ногам самбо с редкими волосами.

– Вот он! – сказал он. – Шесть карат! Поздравляю, но впредь будь осмотрительнее в выборе товарищей. – Затем склонился над Кориолано, развязал, схватил его за волосы и заставил взглянуть в глаза. – А ты засранец! – сказал он ему. – Ты лишился права искать золото или алмазы на венесуэльской территории. Если я вдруг узнаю, что ты этим занимаешься, тебе конец. – Дернув провинившегося за волосы, он заставил его встать, хотя тот едва держался на ногах. – У тебя ровно пять минут, чтобы убраться из Трупиала, что называется, подобру-поздорову.

Вечером, когда они обсуждали это происшествие, Аурелия поинтересовалась:

– А что, если бы это оказалось неправдой? Если бы самбо ошибся и этот человек оказался невиновным?

– В таком случае Круглолицый также заставил бы его принять рвотное и выгнал, потому что тот, кто обокрал товарища или возвел на него напраслину, в равной степени заслуживает наказания. – Венгр развел руками и пожал плечами. – Таковы законы прииска, а им следует подчиняться.

– Дикие законы.

– Не больше, чем законы мира, который нас окружает. – Золтан Каррас вытянул ногу и продемонстрировал два пальца, на которых не хватало ногтей. – Взгляните! – сказал он. – Любому старателю известно, что однажды ему придется вырвать ногти, потому что он столько времени возится в воде, а нигуа[36]36
  Нигуа – песчаная (земляная) блоха, возбудитель саркопсиллеза; внедряется в кожу, главным образом под ногти или между пальцами рук и ног, ткани вокруг места внедрения воспаляются, образуются язвы.


[Закрыть], которые заводятся под ногтями, вызывают такую боль, что это единственное решение, чтобы не сойти с ума. Несправедливо, что нам приходится выносить то, что мы выносим, а потом заявляется «засранец» и забирает все себе. Нет, какими бы суровыми ни казались эти законы, они не дикие, они справедливые.

– Я бы не хотела, чтобы моим детям пришлось вырывать себе ногти, – проговорила Аурелия. – И чтобы они жили по таким законам.

– Законы, как и обычаи, делают люди, приспосабливая их к условиям, в которых им приходится жить, – заметил Золтан Каррас. – А сейчас мы находимся в этом месте и в этих условиях. И нечего ломать над этим голову, – заключил он. – Важно держаться в рамках, оговоренных Салустьяно, и надеяться, что алмазы появятся.

– Не появятся.

Все посмотрели на Айзу. Она опять была прежней, отстраненной Айзой: казалось, это не она сама, а кто-то другой говорил ее устами.

– Откуда ты знаешь?

– Какое это имеет значение? Важно, что алмазов – крупных алмазов – на берегу нет. Они на дне реки.

– Ты услышала «музыку»?

Она посмотрела на него с досадой:

– Не слышала я никакой «музыки» и не хочу об этом говорить. – Казалось, ею овладела страшная слабость, нежелание, какой-то упадок сил; она повернулась к братьям и мягко добавила: – Я предпочла бы промолчать, но ведь несправедливо, что вы убиваете себя работой, тогда как это того не стоит. Настоящее месторождение находится на дне реки.

Себастьян повернулся к венгру.

– Это возможно? – поинтересовался он.

– Да, конечно, – сказал тот. – Очень часто лучшие «бомбы» находятся именно на дне, однако, чтобы их разработать, требуется другой подход. Нужно доставить специальную технику и водолазов, чтобы копать грунт, который бы мыли наверху. Я никогда так не работал.

– Но вы умеете это делать?

– Я видел, как это делается, но это меня не интересует. Необходимо слишком много людей, а это влечет за собой проблемы… – Он помолчал и отрицательно покачал головой: – Это мне не по душе. Я старый искатель, из тех, кто любит свое ремесло и привык запасаться терпением. Если в Трупиале алмазов нет, я не стану отчаиваться. Есть и другие месторождения.

– Но в Трупиале есть алмазы, – сказала Айза. – Много!

– Да. Я понял! На дне реки. – Он выпустил облако дыма. – Я родился не для того, чтобы надеть свинцовые ботинки, спуститься на дно и составить компанию пираньям. Кроме того, если камни остаются внизу, значит, не хотят показываться на поверхности и лучше оставить их в покое.

– Уж не хотите ли вы, чтобы мы поверили, будто вы суеверны?

Венгр Золтан Каррас почти угрожающе ткнул в Себастьяна Пердомо кончиком трубки.

– Парень! – сказал он. – В моем возрасте я могу позволить себе роскошь быть таким, каким мне заблагорассудится. И если сейчас мне неохота мочить задницу, занимаясь поисками алмазов, я не собираюсь ее мочить. Ясно?

По воскресеньям Салустьяно Барранкас запрещал переходить через мост, и никто и ни под каким видом не мог попасть на прииск. Невозмутимому «налоговому инспектору» было прекрасно известно, что сумасшедшие старатели способны работать, не переставая, пока не рухнут без сил, и он всегда вспоминал беднягу, который умер от изнеможения с сурукой в руках, и течение мягко утащило тело вниз по реке.

Таким образом, воскресенье был днем охоты, хотя в окрестностях Трупиала осталось мало зверья, или днем отдыха и продажи камней. С этой целью отправлялись в сельву, чтобы достать алмазы из тайника, или просто-напросто извлекали из тростниковой трубочки, в которой их хранили. На ночь ее часто прятали, засунув в задний проход – единственное место, откуда ее никто не мог украсть, не опасаясь разбудить владельца.

Однако использование собственного тела в качестве сейфа таило в себе опасность заражения, а в некоторых случаях, когда было известно, что старателю повезло и он на самом деле «нагружен», воры, лишенные угрызений совести, шли напролом: убивали, засовывали руку и вынимали сокровище из еще трепещущих внутренностей.

Впрочем, к столь грубым приемам прибегали нечасто, поскольку так называемые потрошители знали, что в случае разоблачения Салустьяно Барранкас обычно делает злодею небольшой порез на животе, а затем сажает в реку, чтобы пираньи, привлеченные запахом крови, впились в рану и сожрали человека изнутри, обрекая его на долгую и мучительную агонию.

Правда, в Трупиале ничего подобного не случалось, потому что большинство здешних старателей уважали установленный порядок. К тому же сюда еще не успела нахлынуть толпа воров, мошенников, игроков и авантюристов, имевших привычку обрушиваться на месторождение, как только становилось ясно, что оно действительно прибыльное.

Салустьяно Барранкас со своим пистолетищем и репутацией человека справедливого в одиночку справлялся с задачей поддержания порядка – не требовалось ни вмешательства национальной гвардии, ни применения крайних мер. Поэтому воскресенье на прииске протекало спокойно: не было даже слышно споров, которые любому стороннему наблюдателю показались бы делом естественным, между каким-нибудь покупателем и продавцом алмазов, пытающимися прийти к соглашению.

В силу своего рода обычая, восходящего к незапамятным временам, старатель никогда не открывал рта во время переговоров, а молча помещал товар на чашу весов покупателя. Тот, изучив материал, предлагал свою цену. Старатель, даже не удостоив его ответом, ограничивался тем, что собирал алмазы, тщательно прятал и отправлялся выслушивать новые предложения. Обойдя всех оценщиков, он садился на берегу реки, обдумывал и принимал решение. Оно не всегда совпадало с самой высокой ценой, поскольку определялось личными симпатиями или надеждами, возлагаемыми на определенный камень, который, по мнению продавца, мог заслуживать особой огранки.

После заключения сделки запись о ней заносилась в «книжку», которую «налоговый инспектор» вручал каждому искателю и которая была чем-то вроде «официальной лицензии старателя». В ней уточнялось, шла ли речь об алмазах высокого качества для огранки, о борте[37]37
  Борт (фр. bort, технический алмаз) – самая твердая разновидность алмаза. Термин «борт» иногда употребляют применительно к алмазам неювелирного качества, то есть природным техническим алмазам. Применяется в буровых коронках, но в основном борт в виде порошка служит для покрытия шлифовальных кругов, а также как средство обработки ювелирных алмазов.


[Закрыть], предназначенном быть стертым в пыль, или – чаще всего – об алмазах промышленного назначения.

Позже – и это нигде не записывалось – Круглолицый Салустьяно получал пять процентов от суммы продаж, осуществленных в течение дня. Искатели охотно платили, понимая, что официальное жалованье не покрывало даже его расходов по пребыванию на прииске.

В полдень, искупавшись в реке, устроив постирушку и развесив белье сушиться на берегу, большинство старателей, уже успев заработать горсть боливаров, направлялись в «ресторан» Аристофана, где по ценам в четыре раза выше, чем в парижском ресторане «Максим», им предлагали порцию обезьяны с фасолью, тушеную змею или пирожки с мясом тапира, не говоря уже о кофе, сигарах и коньяке, которые доставлялись «воздушной почтой» из Сьюдад-Боливара.

Предприимчивый грек был не лишен изобретательности. Он постоянно следил за тем, где в регионе открыли новые «бомбы» с «тарарамами», и обычно первым прибывал на место в компании жены, молчаливой и худой макиритаре, и трех таких же молчаливых и меланхоличных сыновей. Они на скорую руку возводили хижину, парни отправлялись на охоту, мать стряпала, и каждые четыре или пять дней «компаньон», летчик по имени Вальверде, загружал старую «сесну» провизией и начинал кружить над лагерем старателей. Когда грек махал ему желтым платком в знак готовности, самолет пролетал над рекой, в метре над поверхностью, и пилот одной рукой сбрасывал пакеты, привязанные к футбольным мячам, которые Аристофан вылавливал с помощью багра.

Как правило, в будни старатели предпочитали платить астрономические цены, чтобы не терять время на охоту: все равно зверье с каждым разом уходило все дальше в сельву, – потому что верили, что, если повезет, возможно, как раз в это время они найдут мифический камень, который ждет их в каком-нибудь месте Гвианы, – тот, который назовут их именем и который навсегда сделает их богатыми.

– Это Хайме Хадсон, которого все зовут Варавва, – однажды вечером показал им венгр на круглолицего смуглого мужчину, который переходил по мосту, возвращаясь с прииска. – Это он нашел «Освободителя Венесуэлы» в сто пятьдесят пять карат. Говорят, у него был дар слышать «музыку», потому что он всегда находил хорошее месторождение, хотя спускал все, сколько ни зарабатывал. Однажды, когда в карманах у него свистел ветер, ему попался замечательный огромный черный камень – «Гвианский самуро», – который просто невозможно было оценить, наверно, самый ценный алмаз за всю историю. Специалисты месяцы потратили на его изучение, прежде чем прийти к заключению, что это всего лишь «почти-почти», кристаллический уголь, которому не хватило пары миллионов лет, чтобы превратиться в алмаз. Он стоил не больше, чем пресс-папье, но Варавва так перенервничал, ожидая результата, что утратил способность слышать «музыку». Взгляни-ка на него теперь! Теперь он уже не надеется разбогатеть.

Однако многие надеялись и коротали скучные воскресные часы за игрой в карты, ловили на допотопном радиоприемнике Аристофана, работавшем на батарейках, результаты лошадиных бегов или с вожделением и восхищением наблюдали за таинственной, великолепно сложенной девушкой с зелеными глазами, которую ее братья и грозный «мусью» Каррас ни на секунду не оставляли без присмотра.

В четырех или пяти километрах вниз по реке, за пределами месторождения, а значит, на территории, неподвластной Салустьяно Барранкасу, чернореченцы из артели Бачако Ван-Яна приспособили заброшенную туземную малоку под бар и бордель, где занимались древним ремеслом несколько голодных женщин. Там же торговали ромом, от которого все внутренности горели огнем и который, если верить злым языкам, гнали в сарае, спрятанном в самой чаще леса.

В следующее воскресенье, когда старатели спали после обеда, в самое пекло, а Круглолицый Салюстиано оставался на посту, чтобы никто не вздумал перейти по мосту, Асдрубаль с Себастьяном ушли к повороту реки, выше по течению, и принялись плавать, нырять и плескаться, не выказывая ни малейшего намерения переплыть на противоположный берег. Однако по возвращении они сели рядом с Золтаном Каррасом, громко храпевшим в тени самана[38]38
  Саман – дерево с толстым и коротким стволом и раскидистой (шириной до 80 м) и густой кроной; называется еще «дождливым деревом» из-за того, что его листья складываются перед дождем.


[Закрыть], и стали раскачивать его гамак до тех пор, пока венгр не открыл глаза и сердито не проговорил:

– Какого черта? Стоит человеку слегка вздремнуть, как кто-то тут же приходит ему докучать!

– Мы достигли дна, – было первое, что сказал Себастьян, и, поскольку венгр, судя по всему, не понял, показал на реку: – Вон там, где, как уверяет Айза, есть камни, не больше семи метров.

Венгр спустил ноги на землю, по обе стороны гамака, поискал свою неизменную трубку и долго смотрел на них, пытаясь осмыслить услышанное.

– Дна? – недоверчиво переспросил он.

– Дна, – настойчиво повторил Асдрубаль. – Прямо посередине русла. Мы вытащили вот это.

Он растопырил ладонь, демонстрируя ее содержимое, и Золтан Каррас внимательно его изучил. Это была всего лишь галька, которую можно найти в русле любой лесной речушки, однако, похоже, для него эти камни имели особое значение и несли в себе послание, которое больше никто не мог расшифровать.

– Вы что, сумели спуститься вниз без водолазного костюма? – спросил он наконец, словно никак не мог в это поверить. – Без всего?

– В Лансароте мы всю жизнь ныряли, – заметил Асдрубаль. – Себастьян ловил осьминогов на гораздо большей глубине. – Он улыбнулся. – Мы же Марадентро! – напомнил он.

– Понятно, – кивнул венгр и, вновь поразмыслив, встал и подошел к реке, затянулся дымом из трубки, словно надеясь таким образом разрешить сомнения, и, не сводя взгляда с широкого потока, заметил: – Здесь нет кайманов, а пираньи никогда не нападают, если не чувствуют запаха крови, хотя, если он появляется, они приплывают тысячами, никто не знает откуда. – Казалось, он впервые действительно растерялся, но в конце концов махнул рукой. – Но я никогда не работал в воде, и мне не отвечать за дело, в котором я не разбираюсь.

– Никто и не думал взваливать на вас ответственность, – возразил Асдрубаль.

– Я сам бы это сделал! – парировал венгр. – Сейчас я уверен, что могу справиться с любой ситуацией. – Он повернулся к собеседнику, в его светлых глазах промелькнула озабоченность. – Другое дело – ввязаться в неизвестную авантюру, в которой приходится рисковать чужими жизнями.

– Это какие-то семь метров!

– Да хоть семь тысяч!

– Семь метров, которые отделяют нас от целого состояния! – не унимался Себастьян. – Неужели ты собираешься отступить, когда мы так близко?

– Расстояние – все равно что время, парень, – изрек венгр. – Оно не всегда измеряется одинаково. Для меня семь километров по самой непроходимой сельве – так, прогулка, а семь метров воды – настоящая бездна. Забудь!

– Не могу.

– Ладно, не забывай, только на меня не рассчитывай. – Его глаза потемнели, стали непрозрачными. – Тебе надо обратиться к Салустьяно, пусть поменяет тебе участок. Правила тебе уже известны: тридцать квадратных метров на человека. Вчетвером вы можете заполучить излучину реки.

– А вы?

– Да черт побери! – взорвался венгр. – Я пятьдесят семь лет управлялся один. Думаешь, я не умею работать без чьей-то помощи или, если мне вздумается, на все плюнуть?

– Нам нравится ваше общество.

Выражение лица венгра смягчилось.

– А мне – ваше, но ведь ясно, что рано или поздно наши пути разойдутся. Ваш мир – вода, мой – земля. Так должно быть… – Он улыбнулся и подмигнул: – А сейчас я собираюсь спать дальше.

Он вернулся в гамак и начал раскачиваться, устремив взгляд на кроны деревьев и на тучи, снова угрожавшие дождями, однако не смог заснуть. В голове у него засела беспокойная мысль о том, что неподалеку, в излучине реки, на глубине семь метров – какие-то семь метров! – по словам странной девчонки, таится алмазная «бомба».

– Проклятие!

Вот уже много ночей, несмотря на усталость после долгого рабочего дня, он не мог заснуть, думая об Айзе, и оглядывался в поисках собственной тени, боясь, что ее украла Канайма. Иногда он угадывал в темноте чье-то постороннее присутствие, и это явно были не летучие мыши, хотя последние и превратились в настоящее бедствие для лагеря.

Видно, известие об избытке человеческой крови распространилось по сельве до крайних ее пределов, потому что в Трупиал слетелись тысячи отвратительных созданий. Днем они дремали, гроздьями повиснув на самых высоких деревьях, чтобы к вечеру проснуться и с наступлением темноты напасть на обитателей лагеря, как только тех одолеет сон.

За всю долгую гвианскую бытность венгру ни разу не удалось застать летучую мышь в момент нападения. Казалось, они наделены шестым чувством, которое предупреждало их, даже если он притворялся спящим, и только к концу ночи, когда его окончательно одолевала усталость, подбирались ближе, впивались в него своими острыми зубками и, приглушив боль слюной, постепенно высасывали больше пол-литра крови.

Их нельзя было разогнать даже выстрелами, они ухитрялись прокусывать брезент палатки, а когда были голодны, пролезали сквозь решетки хижин. Стоило направить на них свет, как они начинали метаться из стороны в сторону, визжать и демонстрировать окровавленные клыки – более жуткое зрелище трудно себе представить.

Однако сейчас светило солнце, летучие мыши висели на верхушках деревьев, Айза разговаривала с братьями у моста. Кто же в таком случае кружит вокруг него? Кто лишает покоя, внушая тревогу, которую он не испытывал даже в худшие моменты своей бурной жизни?

Канайма!

Вероятно, она испытывает ревность к этой малышке, на которую боги обратили свой взор, или же ищет способ отомстить за какую-то неведомую обиду и избрала его орудием своей ненависти.

– Лучше уехать! – сказал он себе, когда уже начало смеркаться и тени стали вновь овладевать рекой и сельвой. – Лучше собрать пожитки и поплыть по течению до Парагуа. В конце концов, в этом бедламе мне ничего не светит и в Упате или Сан-Феликсе будет спокойнее.

– Я не хочу, чтобы вы уезжали.

Он вздрогнул и, обернувшись, неожиданно увидел ее: девушка со спокойной улыбкой сидела рядом с гамаком, однако самым поразительным было то, что она словно прочитала его мысли.

И все-таки он осторожно спросил:

– С чего ты взяла, что я хочу уехать?

– Мне сказали.

– Кто?

– Тот, кто мне сообщил, где находятся алмазы, – Ксанан.

– Ксанан? – изумился венгр. – Индеец?

Она кивнула.

– Все, приехали! – разозлился Золтан Каррас. – Тебе следовало с этого начать! Как ты могла прислушиваться к индейцу? Что индейцам известно об алмазах? Я не знаю ни одного, который сумел бы отличить настоящий камень от горного хрусталя.

– Этот умеет. Он мертв.

Золтан Каррас замер на месте. Ему явно было не по себе: в течение десятой доли секунды у него встали дыбом все до последнего волоска на теле.

– Мертв? – наконец выдавил он из себя. – С тобой разговаривал мертвый?

– Вам известно, что они так поступают, – спокойно ответила Айза. – Они оставили меня в покое, но однажды ночью по вашей вине вернулись.

– По моей вине?

– Вы настояли, чтобы я помогла тем индейцам. – Она махнула рукой, словно не желая возвращаться к данной теме. – Впрочем, это не имеет значения. Они бы все равно вернулись.

– Они тебя не пугают?

– Почему они должны меня пугать? Я привыкла. Они мне не нравятся, но не пугают.

– А этот? – поинтересовался венгр. – Тот, который сказал, где находятся алмазы. Почему он это делает?

Она пожала плечами:

– Не знаю. – Айза неопределенно махнула рукой, словно ей самой было невдомек. – На самом деле он хочет доставить меня к своему племени.

– Почему?

– Этого я тоже не знаю.

– Собираешься пойти с ним?

– Нет. – Она обвела вокруг долгим взглядом, словно заново открывая для себя сельву. – Моя мать была права, и нам не следовало сюда приезжать. Чего мы тут забыли?

– А что я тут забыл? Когда я пытаюсь найти ответ на подобные вопросы, у меня мозги сохнут. – Он покачался в своем гамаке, не сводя с нее взгляда. – А тут еще ты – приходишь и рассказываешь мне про мертвого индейца, который говорит тебе, где находятся алмазы. Как он умер?

– Его убили выстрелом в спину. Я видела пулевое отверстие.

– Боже праведный! Ты умеешь видеть дырку от пули, убившей человека, который с тобой разговаривает. – Венгр сокрушенно вздохнул. – А я тебя слушаю и верю! – воскликнул он. – Почему?

– Потому что это правда. – Айза протянула руку и положила ему на плечо. – Не уезжайте! – попросила она. – Произойдет много разных событий, а мы не знаем, как выжить в этих лесах.

– И что ты от меня хочешь? Чтобы я продолжал искать алмазы, где, как ты сама утверждаешь, их нет, или полез в воду, чтобы пираньи откусили мне задницу?

– Это уж как вы сами предпочитаете, только прошу вас: не бросайте нас на произвол судьбы.

Золтан Каррас с восхищением посмотрел на эту необычную, божественно сложенную зеленоглазую девушку – самую красивую женщину, которую ему когда-либо доводилось видеть, – и, пряча улыбку в уголках губ, слегка кивнул в знак согласия.

– Хорошо, малышка! – сказал он, потрепав ее по щеке. – Я вас не брошу, если вы, в свою очередь, не бросите меня.