Текст книги "Остров пропавших девушек"

Смех Татьяны обрывается. Она поднимает бровь, оглядывает Мерседес сверху донизу, затем еще раз и говорит:

– А вот это ты зря.

После чего поворачивается и выходит из комнаты.

* * *

О боже.

Мерседес бежит за ней. В разозленной Татьяне яду не меньше, чем в аспидной гадюке, но ей уже надоело извиняться.

– Татьяна, так нельзя делать, – говорит она.

Та поворачивается и одаривает ее такой ледяной улыбкой, что Мерседес чуть было не пятится. Боги. Эти сорок восемь часов покажутся вечностью.

Татьяна поворачивается и идет по коридору к глухой стене в его дальнем конце. На мгновение Мерседес приходит в голову мысль вернуться домой. Взять свой мешок и просто уйти.

– Я же здесь тебе не нужна, – говорит она.

Татьяна не отвечает.

– Куда мы идем? Я думала, что в бассейн.

– А куда же еще.

Они подходят к шторе. Татьяна отдергивает ее, и за ней оказывается небольшая арочная дверь.

– Так будет короче, – объясняет она, – это лестница для прислуги. Соединяет все этажи. Никому не хочется смотреть на вынос ночных горшков. Странно, что ты не знала о ней. Наверняка кто-то среди твоих святых предков таскал здесь дерьмо.

«Нет, я не буду, – думает Мерседес. – Не буду. Я не такая, как она. Не отвечу ей тем же».

– По ней можно спуститься прямо к темницам, – продолжает Татьяна, – а подняться на самую крышу. Всего три этажа. Это вверх. И еще четыре вниз. Хотя совать нос в подземелья я не советую. Там ужасно воняет. – Взглядывает на Мерседес и добавляет: – И в них, естественно, полно привидений.

Мерседес подходит к проему и глядит по сторонам. Крохотная дверца и совсем узенький пролет винтовой лестницы – вверх к бастионам и вниз во мрак.

– В обход тащиться вечность, – продолжает Татьяна.

На лестнице пахнет затхлостью и пауками. Вдоль внешней стены наверх идет старая обтрепавшаяся веревка, теряясь во тьме. По крайней мере есть за что держаться.

– Иди же, – говорит Татьяна.

Мерседес делает шаг вперед и хватается за веревку. Здесь даже темнее, чем можно было предположить. Она думала увидеть на лестнице небольшие стреловидные бойницы для доступа света, но там ничего, кроме грубых известняковых стен. Ей, с одной стороны, холодно, с другой – жарко: внешняя стена раскалена летним солнцем, а из подземелья веет стылым затхлым воздухом. «Мне это совсем не нравится», – думает она, осторожно встает на верхнюю ступеньку, чтобы за ее спиной в дверь могла пройти Татьяна, и тут мир погружается во мрак.

29

Мерседес замирает. Стискивает веревку. Кровь ударяет в голову. Она чувствует, что чуть не падает в темноте.

– Татьяна? – зовет она.

Ее голос тонет в древнем воздухе, поглощается стенами. Глухой. Мертвый.

– Татьяна?

Молчание.

Звук задвигаемого снаружи дверного засова.

– Татьяна! – кричит она, на этот раз громче.

Тишина.

О боже. О боже. Она стоит на ступеньке, чувствуя, как подгибаются колени. Как же темно. Она вообще ничего перед собой не видит.

– Татьяна?

Мерседес на ощупь возвращается на лестничную площадку, находит дверь, хватает задвижку, поднимает. Но дверь не поддается. Все без толку. Створка прочная, как стена. Через нее не пробивается ни щелочки света. Татьяна вновь задернула штору. Мерседес здесь одна.

* * *

Время исчезает. «И я исчезла… – думает она. – Если эту дверь вновь откроют, меня здесь уже не найдут».

Она несколько раз вдыхает полной грудью, считает до десяти и чувствует, что может разобрать очертания в темноте.

Внизу на лестнице что-то снует.

«Прекрати.

Я не знаю. Я понятия не имею что там внизу. Эти ступеньки тянутся до самого подземелья, до темниц.

Я не знаю, что подо мной. Не знаю, что может подняться оттуда наверх.

Прекрати. Прекрати».

Несмотря на жару, ее накрывает ледяная паника. Руки скользят по веревке. Ей хочется кричать.

«Но если завопить, то, что внизу, услышит и поймет, что я здесь». Мерседес едва слышно молится и ждет.

«Вонючая сука».

Ступенек под ней больше нет. Они ушли в стену. Под ее ногами только провал в бесконечную мглу.

Из ее горла наружу рвется звук, что-то среднее между всхлипом и воплем.

«Заткнись. Заткнись, я тебе говорю».

Опять что-то шевелится. Там, внизу. В подземельях.

«Беги. Беги.

Но куда?

В темноте в этом нет смысла».

Она бросается наверх. Ступеньки неровные, изношенные и скользкие, но она все равно бежит.

Три этажа. Сорок ступенек.

Только бы дверь была открыта. Только бы открыта.

Шорох сандалий по древнему камню и гул крови в ушах. Она не слышит, что у нее за спиной.

«Оно крадется. Оно знает, что я в ловушке и не…»

* * *

Темнота сереет. Она различает свою руку, когда тянется к веревке. Затем ладонь, пальцы, очертания центральной колонны, вокруг которой вьется лестница. Над головой раздаются шаги.

Дверь. Она видит дверь. Тяжело дышит от бега по ступенькам. В щели между старыми досками наверху пробивается свет.

Откройся. Откройся. Только откройся.

Все еще темно. Но она различает очертания двери. Рука тянется к задвижке задолго до того, как та оказывается в пределах досягаемости.

Коснулась. Нащупала. Схватила. Подняла. Створка под ее напором поддается, и она вываливается на крышу, залитую ярким солнечным светом.

Золотые бастионы, зубчатые верхушки стен. Полосатые зонты; шезлонги; голубая, как сапфир, водная гладь и огромная спутниковая тарелка, устремленная в небо.

Опустив глаза, Мерседес видит, что ее руки окутаны серой полупрозрачной паутиной. Ахнув от ужаса, начинает неистово себя отряхивать, отскакивает от стены и чуть не возвращается обратно в свою темницу. За ее спиной зияет дверной проем. Она подбегает и захлопывает его. Если… Просто. На всякий случай.

«Нет, я не собираюсь здесь оставаться. Ни за что на свете. Если она так поступила, то от нее можно ждать чего угодно».

Чем медленнее в ее груди бьется сердце, тем больше страх уступает место ярости. Мерседес скрипит зубами и сжимает в кулаки руки. Мысленно произносит все то, что ей не терпится сказать. «Да пошла ты, Татьяна Мид. Пошла ты. Я ни на минуту не останусь здесь, чтобы быть… твоей игрушкой».

Она подходит к зубцам стен и смотрит вниз. Под ней в лучах солнца простирается пропеченная до золотистой корочки центральная равнина, на скале щербатыми зубами высится храм, а за ним тянется море. Вокруг ни звука, если не считать песни цикад. На шезлонге лежат вещи Татьяны: платье, книжка с золотистыми буквами на корешке, плюс портативный плеер с наушниками и куча кассет – наверняка с самыми распоследними и крутыми, вышедшими буквально вчера записями…

«Да пошла ты».

Она сваливает все на полосатое полотенце, стягивает его в узел и швыряет в бассейн. Потом с мрачным удовлетворением смотрит, как оно разворачивается и все его содержимое опускается на дно. «Вот так! – думает она. – Как тебе такое». Затем замечает тяжеловесную дверь на парадную лестницу и начинает долгий спуск домой.

30

Даже Донателла предполагает, что во всем виновата Мерседес.

– Так что ты наделала? – спрашивает она, подходя к кровати.

От нее пахнет работой и маслом. Она стаскивает с себя черное платьице из тех, в которые Серджио в качестве униформы обрядил весь персонал ресторана после того, как увидел слуг на яхтах.

– Что? – гневно вскидывается Мерседес.

Донателла бросает платье в корзину для белья.

– Ты наверняка что-то натворила. Они даже не отправили тебя на машине.

«Я слишком устала», – думает Мерседес.

Прошагав два часа, она вернулась домой, терзаемая жаждой и вся в пыли. Идиотские туфли натерли мозоли, которые полопались и теперь сочились влагой. Все были слишком заняты, чтобы обратить на нее внимание, поэтому она просидела одна в их с Донателлой спальне в ожидании сестры, уверенная, что та будет на ее стороне.

– Значит, ты считаешь, будто это я что-то натворила? – спрашивает она и, не успев договорить, заливается слезами.

Ларисса приносит ей тарелку с сосисками и чечевицей, ее любимое с детства блюдо, и обнимает.

– Мне так жаль, – говорит она, – я боялась, что случится что-то подобное.

«Да? Почему же тогда не остановила?» – думает Мерседес.

Она плачет и ест. Еще плачет и снова ест. Зверский голод она почувствовала только в тот момент, когда поставила на колени тарелку.

– Я больше туда не вернусь, – говорит она.

– Ни за что, – отвечает Ларисса и гладит ее пыльные волосы. – Jala, Мерседес, тебе нужно в душ.

– Это было… ужасно, – говорит она и не может сдержать новый приступ рыданий.

У Лариссы мрачнеет взгляд.

– Ах, ты моя девочка, – говорит она, – бедный мой ребенок.

Серджио, увидев ее в дверном проеме, вообще никак не отреагировал на происходящее. С тем же успехом она могла быть невидимой. Когда она встает на следующее утро, надевает передник, с июля висевший без дела на внутренней стороне двери, и отправляется работать в ресторан, он не обращает на нее внимания. Лишь бросает долгий злобный взгляд издалека и уходит внутрь.

– Не переживай насчет него, – говорит Донателла, – он просто беспокоится насчет денег.

– Тупая скотина, – добавляет Ларисса.

– Он мне не верит, – мрачно произносит Мерседес.

– А он хоть раз в жизни принимал правду, если она его не устраивала? – спрашивает Ларисса. – Не волнуйся, доченька, главное, мы тебе верим.

Мерседес уже не в первый раз подозревает, что Ларисса сожалеет о том, что выбрала Серджио отцом своих детей.

На пристани весь день тихо. После ланча к ресторану подъезжает лимузин из замка. Из него выходит шофер и достает из багажника мешок с вещами Мерседес. Потом подходит к двери, держа его так, словно там и в самом деле грязное белье.

Никаких улыбок. Никаких миленьких бутылочек с водой, никаких щедрых обещаний на будущее.

Ларисса берет мешок, не говоря ни слова. А Серджио смотрит на пристань, где должна стоять «Принцесса Татьяна», и в упор отказывается замечать дочь.

Три часа. Она убирает за последним клиентом остатки обеда, когда со стороны Калле Розита на площадь вразвалочку выходит Феликс Марино – ни дать ни взять типичный кутила в шортах цвета хаки и полосатой футболке. Приветственно машет своему отцу, от которого его отделяет несколько кораблей, и направляется в «Ре дель Пеше».

Мерседес одолевает внезапная слабость. Новость уже успела разлететься, и теперь он пришел над ней посмеяться. Она знает, что он о ней думает. Что все они думают. Она прекрасно видела выражение его лица, когда шагала за Татьяной с видом побитого щенка. Какая же она дура. Круглая дура.

Она смотрит на мать, глазами умоляя вмешаться. Но внимание Лариссы вдруг без остатка поглощает рассказ посетителя о посещении им храма, и она решительно не желает поворачиваться к ней лицом.

– Riggio, – говорит он своим задиристым мальчишеским голоском, который ее так бесит, подойдя к краю террасы.

В руках у него старый ржавый якорь и кусок ярко-голубого причального троса. Она с подозрением смотрит на них.

Феликс пинает огромную кадку для цветов между Мерседес и улицей. Выглядит смущенным. Будто то, что он делает, нелегко ему дается.

– Jolà, – наконец говорит она.

– Я тут повстречал твою сестру.

– И что?

– Она сказала, ты вернулась.

Началось.

– Да, – отвечает она, – и?

– Мы сегодня собрались в Рамла… – продолжает он. – Я, Лисбета, Мария и Луис.

– Рада за вас, – заносчиво отвечает она и ждет.

– Луис утопил свою удочку.

– Ну и дурак.

– Там очень глубоко, – говорит Феликс, – мы не можем ее достать.

Какая жалость.

– Ну и?

– Но могу поспорить, что ты сможешь, – говорит он.

Сердце Мерседес екает.

– Я?

– Ну да! Разве здесь есть кто-то еще?

– Да нет.

– Ну так как? – спрашивает он.

Она колеблется. Люди на Ла Кастеллане переменчивы. Никогда не знаешь, что в действительности им от тебя нужно.

– Я сейчас помогаю маме, – говорит она.

– Ничего страшного, – кричит ей Ларисса, суетясь вокруг кофемашины, – у меня все под контролем.

– Гляди, у меня есть якорь, – говорит Феликс, – чтобы ты могла без проблем нырнуть на дно. Мы уже полдня на это потратили.

– Рамла? – спрашивает она.

Он согласно кивает.

– Но там же совсем не глубоко, – говорит она не без презрения в голосе, – мне приходилось нырять куда глубже.

– Ну так идем, хватит дурить, – говорит Феликс и поворачивается, чтобы уйти. – Или ты думаешь, мы там до вечера будем прохлаждаться.

Посмотрев на мать, Мерседес видит на лице Лариссы улыбку. «Понятно, – думает она, – значит, ты все это подстроила. Вместе с Донателлой».

Она встает из-за стола и припускает вслед за Феликсом.

– Здорово, что ты вернулась, – небрежно бросает он на ходу, – мы по тебе скучали.

Мерседес сияет от радости.

– На самом деле та девчонка тебе совсем не нравится, верно? – добавляет он.

Она думает о контракте. «Мне можно такое говорить?» Решает лишь неопределенно промычать.

– Ана София недавно сказала, что с тобой обращаются как со служанкой.

– Мне нельзя об этом говорить, – отвечает Мерседес.

На углу Феликс останавливается и оглядывает ее с ног до головы.

– Мы так и думали. – Потом идет дальше и добавляет: – Твой отец тот еще тип. Не могу поверить, что он продал собственную дочь.

На следующее утро, в одиннадцать часов, «Принцесса Татьяна» входит обратно в порт, а через пару минут появляется лимузин из замка. Машина не глушит мотор, пока Мэтью Мид с трудом тащится по трапу, пожимая руки и похлопывая по спине встречающих. Когда Мерседес слышит отражающиеся эхом от воды и камней голоса, ее наполняет ужас.

«Скоро Татьяна будет здесь, – думает она. – Но я не стану прятаться».

Катер, присланный с одной из стоящих на пристани яхт, увозит пару гостей с яхты. Откинувшись на сиденьях, они пьют из больших бутылок воду и весело хохочут. Судя по всему, они веселились на славу, пока дочь Мида устраивала Мерседес настоящую пытку.

Она наблюдает за происходящим, когда к ней подходит Донателла и встает за спиной.

– Не хочешь зайти внутрь? – спрашивает она. – Уверена, на кухне есть чем заняться.

– К черту! – отвечает на это Мерседес и берет лоток для столовых приборов, чтобы начать сервировать столы. – Это мой город, не их.

Донателла дает ей пять – жест они недавно переняли из какой-то передачи по спутниковому телевидению, которое Мэтью установил в их гостиной наверху, чтобы Татьяна в любой момент могла что-нибудь посмотреть, хотя сумма ее визитов в квартиру над рестораном «Ре» равнялась единице. Выражение ее лица, когда она сидела на краешке плетеного бабушкиного диванчика и буравила взглядом выщербленный стакан, в котором ей подали пепси-колу, убедительно демонстрировало, что ждать повторного посещения не стоит. Но телевизор у них не забрали. Возможно, что он навсегда останется у них.

Серджио стоит, нахмурив брови, у входа в ресторан.

– Донателла! Мать велит тебе сходить в булочную.

– Серьезно? – раздраженно фыркает та. – Может, пусть лучше Мерседес сходит?

– Не будь такой perra, – говорит он. – И делай, что тебе велено.

Донателла со вздохом развязывает фартук.

– Остальные сегодня куда-нибудь собираются? – спрашивает она. – Если да, то тебе лучше пойти с ними.

– Может, позже, – отвечает Мерседес. – Феликс куда-то собирался со своим отцом.

– Ой, laaa, – говорит сестра, – наш Феликс Марино, король всего и вся. Без разрешения Феликса Марино мы теперь ни шагу.

– Отвали, – одергивает ее Мерседес, но не может сдержать улыбки.

Прострекотав над головами, вертолет направляется в сторону континента. Машина возвращается. Кто бы ни сошел с яхты следующим, почетный караул не полагается. Ни Мида, ни его сердечных приветствий.

Открывается дверь служебной лестницы, и над бортом показываются головки. Девушки. Трое. Ниже, чем когда поднимались на борт, так как избавились от каблуков и надели свободные платья и спортивные костюмы. Больше никакой облегающей лайкры. Смуглых животиков, выставленных напоказ, тоже. Они больше не на службе.

Шагают будто старухи. Со стороны может показаться, что у них болят суставы. Держатся за планшир с таким видом, словно боятся упасть. Не смотрят ни вправо, ни влево, лишь прямо перед собой – на дожидающуюся их машину с работающим двигателем. И друг на друга тоже не смотрят.

Мерседес ждет четвертую, пытаясь вспомнить, как она выглядела в день приезда, но все они кажутся на одно лицо – губная помада и эластичные кружева, – так что память ее подводит. Она не смогла бы отличить одну от другой. Пропавшая девушка – лишь смутный образ: длинные светлые волосы, груди, ноги, ягодицы. Без лица.

Водитель открывает дверцу, девушки усаживаются в машину и уезжают.

«Любопытно», – думает она.

– На что это ты так засмотрелась? – спрашивает Ларисса, остановившись рядом с ней.

– Мне казалось, их было четверо, – отвечает Мерседес.

– Четверо кого?

– Девушек.

Мать мрачнеет. Если она даже видела, обсуждать не станет. О таких вещах не принято говорить. Особенно людям приличным. Такие девушки словно не существуют.

– Разве не четверо?

– Понятия не имею, – произносит Ларисса.

– Разве ты не видела, как они поднимались на борт?

– Видимо, не заметила, – пренебрежительно отвечает она и уходит подать на девятый стол кролика со спагетти.

Татьяна заявляется на следующее утро в половине десятого как ни в чем не бывало. Шагает со своей пляжной сумкой по террасе, приветственно машет Серджио, который отвечает ей аналогичным жестом, и мимо столов, где завтракают клиенты, шествует к Мерседес.

– Ты опоздала, – произносит она.

Мерседес решительно выпрямляется и отстраненно на нее смотрит. Ночью ее научила этому Донателла. Теперь ее ледяной взгляд идеален.

На секунду, всего на секунду Татьяна замирает в нерешительности. А потом говорит:

– Ладно тебе, Мерси, что это с тобой? Ты все еще про тот случай? Боже, это же была просто шутка.

– Мерседес, – отвечает она. – Меня зовут Мерседес.

Гнев придал ей храбрости. «Я не твоя вещь, чтобы называть меня, как тебе захочется». Она смотрит Татьяне в глаза, смело выдерживая взгляд. «И первая глаза не опущу. Ни за что на свете. Пошла ты к черту».

– Да по фигу, – отвечает Татьяна.

Мерседес твердо стоит на своем.

Противостояние длится целую минуту. Чтобы чем-то занять мысли, Мерседес считает секунды. «Я с тобой не пойду, – посылает она мысленный сигнал. – Никакие мы с тобой не подруги».

Татьяна опускает взгляд, поворачивается и направляется обратно на яхту отца.

В половине двенадцатого снова подъезжает машина. Но на этот раз едет не к яхте, а останавливается перед «Ре дель Пеше». Из нее выходит Луна Микалефф и, не обращая на женщин никакого внимания, проходит внутрь.

– Ой-ой! – восклицает Донателла.

– Перестань, – осаживает ее Мерседес.

– Все в порядке, – говорит Ларисса, – я тебя в обиду не дам.

Через пять минут Луна Микалефф выходит и сразу садится в машину.

На послеполуденной жаре они трудятся в поте лица. Шпритц с «Аперолем». Кампари-сода. Три пива. Джин с тоником. Кому в такой зной придет в голову употреблять алкоголь? Конечно же, тем, кому нечего делать.

– Мерседес! – зовет с порога ресторана Серджио. – На два слова.

Она идет к нему. Ларисса кивает Марии с Донателлой, веля взять на себя закрепленные за ней столики, и снимает передник.

Серджио стоит к ним спиной, облокотившись на барную стойку.

– Завтра ты вернешься туда, – говорит он. – К девяти утра.

– Нет, – отвечает Ларисса.

– Да, – заявляет Серджио.

– К этой девчонке я ее больше на пушечный выстрел не подпущу, – стоит на своем Ларисса.

– У тебя нет выбора, – отвечает он.

– Есть. И у нее тоже. Пусть найдет себе другую девочку для битья.

Серджио поворачивается. На его лице из-под загара проступает бледность.

– Она подписала контракт.

Ларисса презрительно фыркает.

Он протягивает руку и показывает лист бумаги.

– Вот. Видишь?

Ларисса хватает контракт и рвет его. Один раз, два, три, четыре.

– А это ты видел? – бросает она ему в лицо.

Серджио со вздохом наклоняется собрать обрывки.

– Не дури, Ларисса. Каждый из вас подписал по четыре экземпляра.

– И что они сделают? Не потащат же туда силком!

Он выпрямляется и с багровым лицом орет:

– Глупая, тупая ты женщина! Ты что, даже не прочла, что подписываешь? Хоть кто-то из вас прочел?

Мерседес наблюдает за ними обоими. Она понимает, почему он на самом деле злится: он и сам не прочел.

Серджио перебирает бумаги, находит нужный пункт, тычет в него пальцем, указывая жене.

– Нам. Придется. Вернуть. Деньги.

– Что? – возмущается Ларисса.

– Всю сумму.

– А как насчет тех нескольких недель, которые она уже отработала?

– Без разницы! Он платит за работу полностью, а не за какую-то ее часть. Мы нарушили контракт.

Молчание.

«Я и не сомневалась, что он купил меня оптом, – думает Мерседес. – Он знает, что рядом с его perra человека могут удержать только штрафные санкции».

– Дошло? Все наше новое оборудование. Наша новая кухня. Новый навес. Нам просто нечем платить!

Ларисса до боли стискивает зубы.

– Не говоря уже о компенсации… – продолжает он, вновь роется в бумагах, находит нужную страницу и потрясает ею в воздухе.

– Компенсации?

– Да! Взгляни вот сюда! Пункт о штрафах.

Так тихо, никто не дышит.

Ларисса закрывает лицо руками. Донателла на террасе замирает, засунув руку в передник, чтобы отсчитать сдачу, и окидывает их долгим взглядом.

В восемь пятьдесят пять утра Татьяна сходит с трапа и направляется в «Ре», лучисто улыбаясь. Победоносно.

– Ну что, готова? – спрашивает она.

Мерседес согласно кивает.

Татьяна поворачивается, чтобы уйти, и говорит:

– Мне надо разобрать гардероб. Ты вполне можешь мне в этом помочь.

Оглянувшись назад, она видит, что Мерседес по-прежнему стоит на пороге ресторана, страшась грядущего дня. Ненавидя ее. Чувствуя на себе обжигающий взгляд Феликса, который в этот момент как раз снимает со стоек высохшие сети и складывает, чтобы потом вернуть их на лодки.

– Ну же, Мерси! – В голубых глазах Татьяны играют победоносные искорки. – Мы не можем торчать тут целый день!