Текст книги "Остров пропавших девушек"

В руках у Лоренса коробка шампанского «Краг». Он улыбается, когда она выходит на дорогу.

– Прошу прощения, – говорит он, – выпала из вашей партии.

Пауло медленно уходит, уверенный в том, что с виноторговцем она справится.

– Огромное вам спасибо! – громко произносит она. – С вашей стороны это очень мило. Мы бы даже не заметили!

– Может быть, и так, но мне бы совесть не дала покоя, – говорит он, потом вкладывает коробку в протянутые руки Мерседес, наклоняется к ней и шепчет: – Надо поговорить.

– Только не здесь, – возражает она.

– Хорошо, – отвечает он, – но скоро. Ты в городе сегодня будешь?

– Конечно. Мне весь вечер в ресторане работать.

– Тогда я найду тебя там.

«Лучше не надо», – думает она, но вслух произносит:

– Хорошо.

23

Остров

Июль 1985 года

Когда приходит Татьяна – в красивом сарафане с нарисованными туканами и пляжной сумкой на плече, – Мерседес как раз подметает террасу.

– Ну что, идем? – спрашивает новая подруга.

– Прости, – бодро отвечает Мерседес, – сегодня нет. Я работать.

Татьяна хохочет, но через миг смех резко обрывается.

– Но я хочу, чтобы ты показала мне ту пещеру с русалками. – В ее голосе сквозит изумление.

– Прости, – с сожалением отвечает Мерседес, – я не может.

Ларисса, которая в этот момент меняет в баре в подсвечниках свечи, напевая под нос какой-то мотивчик, умолкает и прислушивается. Мерседес, понимая, что за ней внимательно следят, вновь бросается подметать. Вчера она вернулась домой поздно, и восторга это не вызвало, поэтому сегодня не может быть и речи о том, чтобы уйти.

Ох, а кто-то же проводит лето как захочет. Как же они счастливы, все эти люди. Счастливая, золотая жизнь.

– Я думала, мы подруги, – говорит Татьяна с очевидной досадой.

«Вообще-то мы знакомы только два дня».

– Конечно. Но мне надо убрать со столов.

– Это просто смешно. У вас же должны быть люди для этого.

Мерседес выпрямляется.

– Мы и есть эти люди.

Татьяна недовольно повышает голос:

– Но это ведь ваш ресторан!

– Моего папы, – отвечает Мерседес.

– Вот именно, – настаивает Татьяна.

Мерседес опять берется за веник.

– Я бы рада. Извини.

«Еще немного, и затопает ногами», – думает она.

Так оно и происходит.

– Но я так хочу! – восклицает Татьяна.

Мерседес пожимает плечами и думает: «Жаль, что мне не хватает английского. Я бы объяснила этой девочке, что другие живут совсем не так, как она. Впрочем, даже если бы я могла это сказать, она бы вряд ли поняла».

– Значит, ты не хочешь быть моей подругой?

Мерседес опять выпрямляется и говорит:

– Нет-нет! Хочу! Просто…

В этот момент отворяется стеклянная дверь. Ларисса смотрит на девочек, скрестив на груди руки.

– Мерседес?

– Прости, мам, – говорит она, возвращаясь к подметанию.

– Как закончишь, иди внутрь, – говорит мать, – я хочу, чтобы ты была у меня на виду. Можешь вытереть насухо бокалы.

– Si, jala.

Ларисса смотрит на гостью, улыбается ей дружелюбно, но прохладно и говорит на ломаном английском:

– Привет! Мерседес сегодня работать.

Татьяна выглядит разъяренной. Замирает на миг в лучах солнца, бросая сердитые взгляды, и ждет, что Лариссу сразит молния. Потом отворачивается и, не сказав больше ни слова, идет обратно к яхте.

В этот момент приходит Донателла с поддоном от кофеварки. Ларисса на миг переключает свое внимание на нее.

– Негодница! – рявкает она. – Что это у тебя на лице?

– Помада, – отвечает Донателла, гордо выставив подбородок.

Ларисса молит святого Иакова спасти ее от solteronas.

– Сию же минуту сотри! На тебя весь город пялится!

Донателла смотрит по сторонам. Рыболовецкие суда выходят в море на рассвете, а сейчас все сидят по домам, в тени, как и подобает здравомыслящим людям в такую жару.

– Но здесь никого нет!

– Не огрызайся! – набрасывается на нее Ларисса. – И иди внутрь, ради всего святого. Ты выглядишь как puta. Благодари бога, что отец еще спит.

Донателла мрачнеет лицом и скрывается в ресторане.

Мэтью Мид шаткой походкой сходит по трапу «Принцессы Татьяны» и направляется к «Ре дель Пеше». Завидев его, Мерседес, в этот момент сортирующая кассовые чеки, заливается краской. Какой же он… огромный. Жители острова от постоянного труда и скудного питания стали низкими и тощими, и он выглядит тут Голиафом среди иудеев.

Он подходит к террасе. От короткой прогулки у него на лбу выступил пот, который он промокает платком. На нем строгая рубашка размером с двухместную палатку, от подмышек до пояса расплылись влажные пятна. Он оглядывает столики, видит Мерседес и слегка машет ей. Она проверяет, не наблюдают ли за ней родители, и быстро машет ему в ответ. Потом опять опускает голову и возвращается к своему занятию, чувствуя, как у нее пылают щеки.

Донателла, естественно, все замечает.

– Смотрю, к нам пришел твой бойфренд.

Мерседес пинает ее в лодыжку.

Гость наклоняет голову, чтобы не задеть навес, и переступает порог ресторана. Серджио вскидывает голову. Мид, конечно же, уже заходил к ним несколько раз. Но то, что он сейчас один, означает, что речь пойдет о чем-то более серьезном, чем камбала на гриле и жареная картошка. Серджио закидывает на плечо кухонное полотенце – верный признак, что его охватила неуверенность и ему срочно необходимо продемонстрировать авторитет в собственном заведении, – и идет приветствовать гостя, не забыв растянуть губы в широкой хозяйской улыбке.

Мэтью Мид протягивает ее отцу руку. Это что-то новенькое. Они о чем-то тихо переговариваются, и посетитель несколько раз машет рукой в ее сторону. Серджио качает головой. Мид кивает. Серджио снова отрицательно трясет головой, смотрит на дочь и хмурит брови. Донателла вдруг проявляет жгучий интерес к соседнему с ними столику.

«У меня проблемы, – думает Мерседес. – Но что я сделала?»

Мид произносит что-то еще, но Серджио лишь непонимающе вскидывает руки.

– No inglis, sinior, – говорит он, – не понимать.

Мид повышает голос, в котором теперь слышатся командные нотки, в точности как у его дочери. «Испанский? Italiano? Français?»

Серджио пожимает плечами. Она видит, что Мид ругается себе под нос, после чего говорит:

– Ладно, я еще вернусь.

Он разворачивается к яхте – так же, как незадолго до этого его дочь. «На данный момент у меня к тебе вопросов больше нет и мне нет до тебя дела».

Серджио смотрит ему вслед, потом поворачивается, подходит к стулу, на котором сидит Мерседес, и говорит:

– Ну!

– Что? – нервно спрашивает она, хотя он, похоже, пребывает в довольно хорошем расположении духа.

– Ну… ты определенно ему нравишься.

Это хорошо или плохо?

– Что он сказал?

– Не знаю. Я не очень понял, о чем он говорил. Если бы это не было совершеннейшим безумием, я бы сказал, что он предложил тебя купить.

Увидев на ее лице изумление, он хохочет и слегка щиплет за щеку, как священник послушную девочку в День святого Иакова.

– Не волнуйся! – говорит он. – Я стребую за тебя отличную цену!

Потом направляется внутрь. К Мерседес подходит Донателла, присаживается на край ее столика и с озорной улыбкой на лице покачивает длинными ногами.

– А ведь так оно и есть, – говорит она.

– О чем это ты?

– Он в самом деле хочет тебя купить для своей дочери. Как куклу. Ну или щенка.

– Что… – начинает Мерседес, но в этот момент за ее спиной эхом раздается еще одно «Что?..», только громче и злее.

– Что он сказал? – спрашивает Ларисса, шагая к ним с багровым от злости лицом.

– Мой английский не так уж хорош, – поспешно заявляет Донателла, – он мог говорить что-то другое.

Но Лариссу на такое не купишь.

– А что сказал ваш отец?

– Спросил сколько, – с лицом, полным укоризны, отвечает Донателла. Она никогда не упустит возможности побесить взрослых.

Ларисса возмущенно ахает, швыряет на пол тряпку и решительно шагает в бар. «О господи, – размышляет Мерседес, – сейчас они поссорятся, а во всем обвинят меня и больше никогда не разрешат видеться с Татьяной».

Иногда ей хочется, чтобы мама была уступчивее, более похожей на остальных женщин Кастелланы. Но в таком случае все бы решали капризы отца.

Голос Лариссы. Крик.

– Прости меня, Мерса, – говорит Донателла, скорчив гримаску.

К этому прозвищу она прибегает каждый раз, когда старается быть милой.

– Черт бы тебя побрал, Донита. Какая же ты все-таки засранка. Что он на самом деле сказал?

– Тот мужик? Да я серьезно. Типа того, что будет платить тебе за дружбу с его дочерью.

Мерседес в недоумении. Она слышит о таком впервые. Разве это не прямая противоположность дружбы?

– Нет, я… – бормочет она. – Ты…

Голос отца. Он тоже кричит. В их разговоре уже звучат putas и l’ostias, поэтому редкие посетители ресторана удивленно выгибают вверх свои английские брови. Донателла пожимает плечами.

– Как бы там ни было, он пообещал вернуться, прихватив с собой переводчика, так что скоро мы все узнаем.

Мид возвращается, когда с пляжа приходят первые туристы, жаждущие прохладительных напитков и алоэ от солнечных ожогов. На этот раз он со свитой. По одну сторону от него шагает Татьяна, по другую – личный секретарь герцога, Луна Микалефф. Увидев их, Серджио, до этого притаившийся внутри, выходит, незаметно приглаживая на голове волосы. На свою семью он даже не глядит.

Мерседес замирает, ожидая, что с ней поздороваются, но Татьяна даже не смотрит в ее сторону. Стоит рядом с отцом и с надеждой заглядывает ему в глаза, как кошка, жаждущая рыбьих потрошков. «Ей нет до меня никакого дела, – думает Мерседес. – До меня как до человека. На моем месте могла оказаться любая другая девочка с острова, которая ей бы приглянулась». Но, несмотря на это, ее все равно охватывает легкая дрожь предвкушения.

Когда мужчины торжественно пожимают друг другу руки, Серджио ведет их в прохладный полумрак ресторана, однако тут же вылетает обратно с бутылкой граппы в руке и приказывает Лариссе сделать кофе, будто она обычная официантка, а не его жена. Их ссора ни к чему не привела, и эти несколько часов они друг друга игнорировали.

Ларисса поджимает губки и сражается с «Гаджией». Кофеварку она ненавидит и всегда ведет себя так, будто в этой шипящей литой штуковине обитает живой дракон.

– Давай я отнесу, – предлагает Мерседес.

– Никуда ты не пойдешь, – огрызается мать, передавая чашки ухмыляющейся Донателле.

Мерседес продолжает принимать заказы, то и дело поглядывая на стеклянную дверь. Это ужасно. И что делать? Они ведь говорят о ней. Татьяна бесцельно разгуливает по ресторану, тыча пальцем то в одно, то в другое, в то время как мужчины, склонив головы, обсуждают дела. В какой-то момент она чувствует на себе взгляд Мерседес, смотрит прямо на нее и ослепительно ей улыбается.

Та отворачивается. Все это слишком странно. На террасе тихо, все продолжают вливать в себя закатные рюмки горячительного, будто сегодня самый обычный день.

Через полчаса дверь открывается, и на пороге опять вырастает отец.

– Мерседес! – зовет он. – Подойди сюда, пожалуйста.

В разговорах с членами семьи Серджио никогда не говорит ни «спасибо», ни «пожалуйста». Она снимает передник и заходит внутрь, чувствуя, как мать взглядом буравит ей спину.

Там витает запах граппы и тестостерона. Троица мужчин сидит за столом с самодовольными улыбками. На заднем плане маячит Татьяна – постукивает пальцем по аквариуму с омарами, старательно напуская на себя безразличный вид.

– А вот и Мерседес, – говорит Мэтью Мид.

– Riggo, мистер Мид, – отвечает она.

– Проходи, садись, – произносит мистер Микалефф.

– Я лучше постою.

У нее предчувствие, что даже тот небольшой контроль над собственной жизнью, что у нее есть, скоро будет потерян, и этот маленький жест независимости утешает ее.

Мужчины пожимают плечами. Да пожалуйста. Они знают, у кого настоящая власть.

Серджио молчит. Во всей этой истории ему отведена роль младшего партнера, но он выглядит довольным сделкой.

– Давайте сразу к делу, – говорит мистер Микалефф. – Как вам известно, дочь мистера Мида Татьяна приехала сюда на летние каникулы. Полагаю, вы уже встречались?

Мерседес согласно кивает. Татьяна небрежно машет рукой из глубины помещения, будто все происходящее имеет к ней лишь опосредованное отношение.

– И хорошо поладили, – вставляет слово мистер Мид. – Я бы даже сказал, отлично. Правда, Мерседес?

Во рту у нее пересыхает.

– Итак, переговорив с твоим отцом, мы полагаем, что пришли к конструктивному соглашению, – продолжает мистер Микалефф. – Татьяне надо с кем-то играть. Ей ужасно скучно целыми днями торчать на борту яхты, пока ее отец работает. Она нуждается в развлечениях и хорошей компании, чтобы можно было с кем-то поговорить. И ей хочется, чтобы этой компанией стала ты.

«Я знаю, что должна быть польщена его словами. Но все это как-то жутко. Будто она выбрала меня на витрине», – думает Мерседес, кивая.

– Мистер Мид предлагает заплатить за то, чтобы кто-то другой исполнял твои обязанности в ресторане. Как тебе?

Она смотрит на отца.

«Я знаю его как облупленного. Он попросил куда больше, чем на мою замену. Он отлично торгуется. Даже если речь идет о продаже собственной дочери».

– Мерседес, kerida, – говорит Серджио, – только представь, все лето, до самого сентября, сплошные развлечения! Да я в твоем возрасте что угодно бы отдал! Как же тебе повезло!

– Что скажешь, Мерседес? – спрашивает по-английски мистер Мид. – Согласна?

На самом деле у нее нет выбора. Татьяна молча наблюдает за ней из-под полуприкрытых век. «Было бы и правда здорово, – размышляет она. – Не нужно будет таскать подносы на жаре и мыть посуду, пока не покраснеют руки. Можно будет с утра до ночи плавать в маске с трубкой, облазить все пляжи, до которых можно дойти пешком, а если мы захотим куда-нибудь съездить, герцог, наверное, даст нам машину… Хотя, куда именно, я пока не знаю. Может, в горы? Или к храму? Но неужели такова дружба для этих людей? Простая сделка? Есть ли у меня право отказаться?»

– Ладно, – отвечает она.

Мужчины за столом удовлетворенно вздыхают. Татьяна вскакивает, хлопает в ладоши, подбегает к ней, хватает за руку и кричит:

– Нам будет так весело! Ах, Мерси, как же я рада, что ты согласилась! Мы станем самыми лучшими подругами! Пап, нам можно уже идти? Ну пожалуйста! Мне не терпится посмотреть один пляж, а до темноты еще несколько часов!

– Конечно, можно, солнышко, идите, – отвечает Татьяне мистер Мид.

Мужчины опять поворачиваются друг к другу.

– Отлично, – говорит мистер Микалефф, – в таком случае послезавтра я принесу на подпись договор, не забыв включить в него пункты о неразглашении информации. Вам всем нужно будет его подписать. В том числе вашей жене и старшей дочери.

Мерседес смотрит, не отводя глаз, на то, как ее превращают в товар.

– Ура! – восклицает Татьяна, опять хватает ее за руку и тащит к выходу из ресторана. – Вперед, Мерси! С этого дня ты принадлежишь мне!

24

День святого Иакова

1985

– Но я не понимаю, – говорит Татьяна, глядя на закрытый ресторан. – Это же был бы один из самых прибыльных вечеров за весь год!

О господи, помолчи, тебя могут услышать.

Святой как раз достиг начала Харбор-стрит. Мерседес видит голову статуи, покачивающуюся над толпой. Ее несут в высоко поднятом паланкине из оливкового дерева шестеро самых крепких мужчин острова. Улицы забиты молящимися женщинами и прижимающими к груди шляпы мужчинами, а Татьяна трещит, как сорока на вечеринке.

– Сегодня священный день, – отвечает Мерседес. – А в священные день мы не торговать. Вы в Англия в такие работать?

Татьяна пожимает плечами, будто это правило кажется ей абсурдным.

– Кроме того, мы закрываемся воскресенья. Поэтому мы и познакомиться.

– Да? – спрашивает Татьяна и тут же продолжает: – Это странно. Казалось бы, уж для ресторанов Бог бы сделал исключение. То есть большинству бы хотелось выйти куда-нибудь покушать в выходной.

«Ты и правда идиотка, – думает Мерседес, искоса поглядывая на нее. – Удивительно, как за одну неделю из богини можно превратиться в полную lilu».

– Это не выходной. Это священный день. Если выходишь, то только в церковь.

– Значит, мы идем в церковь?

– Si, jala.

– А-а.

– Тебе надо прикрыть… плечи, – говорит Мерседес.

И грудь, хочется добавить ей, но она не знает, как это будет по-английски. Лишь надеется, что если Татьяна закроет плечи, то материал скроет и остальное. Хорошо хоть, что сегодня она не в прозрачном платье. И на ней именно платье, а не брюки или шорты.

– Почему это?

– Уважение.

Татьяна таращит на нее глаза.

– Можно взять у мамы шаль, – продолжает Мерседес, – у нее много.

– Надеюсь, она из натуральной ткани, – отвечает Татьяна, – а то на все искусственное у меня аллергия. Мне даже лифчики приходится носить из хлопка.

Кто бы сомневался. Список всего, на что у Татьяны аллергия, растет изо дня в день. Ей вредны любые консерванты, большая часть углеводов, кожзам, корнеплоды, потроха, пластиковые сиденья для унитаза, мороженый горошек, украшения не из золота и даже табачный дым где-то вдалеке. Должно быть, очень неудобно жить с аллергией на все дешевое.

– Бедняжка, – сдержанно произносит Мерседес и поворачивается посмотреть, как несут святого.

Церемонию возглавляет стайка оборванных ребятишек с измазанными ваксой лицами. Ребятишки пятятся и периодически драматично припадают к земле, закрывая лицо руками, пока святой Иаков напирает на них. Сразу за статуей шествует чопорный отряд solteronas. В свой ежегодный день славы они одеты во все белое и с праведным гневом сжимают в руках сельскохозяйственные орудия. Позади solteronas – смертные женщины. Все женщины. Они пришли с гор, с виноградников и вливаются в хвост процессии. Крепкие и хрупкие, прабабушки и маленькие девочки, едва научившиеся читать. Все до единой. Не явиться на праздник святого Иакова – это трусость, предательство. А может, и признак вины.

– У нас дома это назвали бы расизмом, – громко говорит Татьяна, глядя на мальчишек с черными лицами. – В Великобритании такое давным-давно бы запретили.

Мерседес с трудом удерживается от вздоха.

– Он выгнать из Ла Кастелланы мавр и стать наш покровитель.

– Ну хоть не змей, – говорит Татьяна.

Мерседес понятия не имеет, что она имеет в виду. Она гордится своей культурой, несмотря на страх, который приносит этот день. И то, что представительница авангарда завоевателей не знает ничего об истории острова, вызывает у Мерседес желание просветить ее.

– Изгнать мавров из Иберийского полуострова, – продолжает она, намеренно не обращая внимания, что ее перебили, – он пришел сюда и спас нас. С его прихода – никаких больше захватчиков. Его милостью, grazia nobile.

С этими словами она быстро крестится, выражая свою благодарность.

– Смотри! – кричит Татьяна. – Это же Джанкарло!

Дюжина пар глаз смотрит в их сторону. Мерседес ежится от страха. Оттого что кто-то осмелился на публике так непочтительно высказаться об их герцоге, хочется закрыть руками лицо. Особенно сегодня, когда он шествует с тысячелетним палашом, тем самым, которым его предок убил сотни захватчиков, – держа его перед собой на вытянутых руках. Молчи. Ради бога, молчи. Я этого не вынесу.

Она пытается немного отойти от своей нанимательницы хоть на какое-то расстояние, но та как приклеилась.

– Хочу пить! Я все равно думаю, что в такой день на закусках и напитках можно было бы озолотиться! – продолжает она таким громким голосом, что заглушает молитвы. – Уличная еда. За ней будущее, уверяю. Я ничего другого и не ем на Самуи[18]18
  Третий по размеру остров Таиланда.


[Закрыть], когда бываю там.

Мерседес скрежещет зубами и думает: «Может, ее жалобы – это мое наказание? Им же конца-края нет. У меня болят ноги. Как же сегодня жарко. Еще долго? Сколько длится служба? Ах, эти булыжники на мостовой! Ходить по ним в шлепках просто ужасно!»

В этот момент они проходят мимо «Принцессы Татьяны». С кормовой палубы за ними наблюдает Мэтью Мид со стаканом чего-то прохладительного.

– Моя мама идет пешком прямо из церкви, – произносит Мерседес. – Все не так плохо.

– Может, я сбегаю на яхту и принесу попить?

– Нет, – твердо отвечает Мерседес, – процессию покидать нельзя. Таковы правила.

Когда они проходят мимо конторы начальника порта, на улицу выходит ее отец и несколько мужчин вместе с ним, чтобы посмотреть на процессию. Они нетвердо стоят на ногах, хотя и пытаются это скрыть. Из уважения к святому они вышли без бокалов, но только дурак может подумать, что те не остались стоять на столах внутри.

Если бы не женщины, великие традиции Кастелланы благополучно почили бы с миром много поколений назад. Сама мысль обо всех этих достойных матерях, сестрах и дочерях, хранящих историю и передающих ее от поколения к поколению, наполняет Мерседес странной, озлобленной гордостью. «Поэтому мы и празднуем этот день, – думает она. – Чтобы отметить женский героизм, равно как и вспомнить судьбу тех, кто отказался выполнять свой долг».

Ее отец, глядя на нее, играет бровями, но она лишь вскидывает подбородок, не обращая на него внимания.

– Так вот везде? – спрашивает она Татьяну, кивая в сторону мужчин.

– Что ты имеешь в виду?

– Женщины взваливают на себя все дела, пока мужчины пьют граппу.

– Боже мой, конечно, да! – хохочет подруга. – У девочек типа меня еще есть выбор, но в основном все именно так.

– Выбор?

– Деньги, – самодовольно поясняет Татьяна, – дают возможность выбора. В принципе, я могу быть кем захочу. Жить где угодно и заниматься всем, что взбредет в голову.

– Но почему-то решила остановиться на Ла Кастеллане! – насмешливо произносит за их спиной Паулина Марино. – Как чудесно!

Мерседес скользит взглядом поверх головы Татьяны, смотрит в глаза Паулине, и несколько мгновений они ведут безмолвный диалог. «Что ты делаешь, Мерседес Делиа?» – «Не осуждай меня, не осуждай». – «Но ты же не станешь важничать, правда?» – «Нет, даже не думай, я кастелланка до мозга костей». – «Ты же не хочешь привлечь к себе внимание solteronas. Твоя сестра уже привлекает слишком много внимания. Подумай о матери. О стыде». – «Прошу тебя, не надо ничего говорить. Это не моя вина, и если бы ты знала, то не стала бы меня обвинять».

Паулина втягивает воздух через зубы и отворачивается.

На рыночной площади из боковой улочки выскальзывает Донателла и вливается в их ряды. Она хихикает и очень довольна. Озорница, показывающая язык правилам.

– Маме не говори, – шепчет она.

– Где ты была?

– У Аны Софии. Мы прятались в ее комнате. Мама заметила, что меня нет? Ты же не скажешь ей, правда?

Зрачки у нее расширены, от нее немного пахнет спиртным.

– Ты что, пила? – шипит Мерседес.

Донателла в ответ изображает улыбку Моны Лизы.

– Я тебе не верю, – сердито шепчет Мерседес, а Донателла снова усмехается.

На ее ногтях лак. Всего-то бледно-розовый, близкий к натуральному, но младшая сестра в ужасе. Намазюкаться в такой день! Татьяну solteronas, может, и оставят в покое, но если увидят ногти Донателлы, когда они подойдут к церкви…

Татьяна как ни в чем не бывало опять начинает:

– Но почему здесь одни только женщины?

– Ты что, не знаешь? – говорит Донателла.

– А, привет. Откуда ты взялась?

– О чем это ты? – отвечает та, старательно подавляя очередной смешок. – Я здесь с самого начала. Хочешь узнать, почему здесь только женщины? Да потому что это они помогли святому Иакову. Мы поубивали врагов вилами и плугами! – Она тычет в воздух воображаемыми вилами.

– А еще, – добавляет Мерседес, со всей серьезностью относясь к легенде о святом Иакове, – мы храним свою культуру.

И с мольбой смотрит на сестру, знающую английский гораздо лучше нее – благодаря не только школьным урокам, но и журналам, которые ей так нравятся.

– Да, – поддерживает ее Донателла. – Придя сюда, мавры увозили все, что могли. Золото, серебро, церковную утварь. В Африку. Чтобы переплавить и отлить своих языческих идолов. Даже витражные окна. Совершили набег на замок и забрали все имущество герцога.

– Только храбрость его не смогли с собой унести, – говорит Мерседес. – И любовь к своему народу.

Они пересказывают легенду, которую после того памятного сражения любой ребенок знает назубок.

– Захватчики сожгли все картины, – продолжает сестра, – святые и герцоги с их герцогинями сгорели, пепел бросили в море.

К ним опять присоединяется Паулина, внезапно вновь лучась дружелюбием.

– Разрушили даже статуи римских богов и императоров, – добавляет Донателла, – которые когда-то стояли в храме. Говорят, что, если нырнуть достаточно глубоко, их и сейчас можно увидеть на дне океана.

– В самом деле? – спрашивает Татьяна. – А какому же богу они поклонялись?

Паулина подносит к губам палец, призывая ее замолчать, и отвечает:

– Мы не произносим его имени.

– А как насчет этой jala, что вы постоянно говорите? – все тем же громким, уверенным голосом спрашивает Татьяна. – Наверняка это…

Вокруг них звучат проклятия. Женщины крестятся и целуют медальоны.

– Мерседес Делиа, – рявкает прачка, которая стирает скатерти для «Ре дель Пеше», – если ты не угомонишь эту девчонку, тебе придется ее отсюда увести.

– И что она вообще здесь делает? – бормочет другая. – Это не… espetacula turistija.

– Простите нас, простите, – извиняется Мерседес.

– Я же только… – начинает Татьяна, но Донателла тут же ее перебивает, не давая говорить дальше:

– Итак, о чем мы. Но заполучить все они не смогли. Даже половины. Потому что, пока мужчины болтали и наливались граппой, женщины тайком уносили все, что только могли. Под юбками. В корзинах для белья.

– В тележках, на которых развозят корм скоту, – добавляет Мерседес.

– И в детских кроватках тоже, – вставляет слово Паулина.

– И прятали так хорошо, что мавры так ничего и не нашли. Закапывали в полях, замуровывали в стенных нишах, хранили в тайниках под яслями для коров. И каждое поколение шепотом передавало тайну спрятанных сокровищ. От матери к дочери, от матери к дочери.

Ларисса подходит сзади, протолкнувшись сквозь толпу. Многозначительно смотрит на Донателлу. «Я знаю, что у тебя на уме, дорогуша, – говорит ее взгляд. – Не думай, что я не заметила».

– Потому что мужчинам верить нельзя, – продолжает Донателла, делая вид, что не понимает, к чему этот взгляд. – А когда пришел Сантьяго и освободил нас, прапраправнучки открыли тайники и вернули иконы в церковь.

– А портреты предков вернулись в замок, – добавляет Паулина.

– А чаша для причастий заняла положенное ей место на алтаре. Так была спасена от мавров история Ла Кастелланы.

– И сделали это женщины, – гордо заключает Мерседес. – Вот почему у нас сегодня festa.

Татьяна наконец умолкает. «Она понимает, – думает ее новая подруга. – Наконец до нее дошло. Наша благородная история. То, почему мы особенные».

– Но не все женщины, не так ли, девочки? – говорит Паулина, тоже впитавшая легенду Кастелланы с молоком матери.

– Не все! – возносится хор голосов, а женщины начинают демонстративно плеваться и утирать губы.

– Нашлись и такие, кто сотрудничал с врагом, – продолжает Донателла, – женщины без стыда и гордости, которые укладывались с этими язычниками в постель. Puta.

– Puta, – доносится со всех сторон шепот. – Puta.

– Вы слишком… – начинает Татьяна, но все же решает не продолжать.

– Они бесчестили своих отцов. А некоторые – даже и мужей. Сбегали с супружеских лож и спали с врагом.

И вновь вокруг плюются.

– Знаешь, что они тогда сделали? – спрашивает Донателла. – Наши предки.

Татьяна качает головой.

– Составили список. Всех женщин. Всех, кто предал нас, кто разбавил кастелланскую кровь чужой. И после битвы, когда мавры бежали к себе домой через океан, а Сантьяго вернулся в Андалусию, люди пошли от дома к дому, выволокли их на улицу, и притащили в церковь, превращенную маврами в мечеть, поставили на колени и заставили сознаться в совершенных ими грехах. Побрили им головы и заставили вымаливать прощение.

– Что… – ахает Татьяна, непроизвольно поднося руку к волосам.

– И хотя Бог прощает все грехи, народ Ла Кастелланы не мог их простить. Потому, когда эти женщины вверили Господу свои души, их всех отвели на скалу и по одной сбросили в Грот сирен, пока они умоляли сохранить им жизнь.

– Да ты что… – говорит Татьяна, которую рассказ наконец впечатлил.

Мерседес кивает.

– Чистая правда. Легенда гласит, что после смерти они превратились в русалок. И с тех пор охраняют наше море. От захватчиков.

– Во искупление грехов, – добавляет Паулина.

– И если во время прилива подойти к пещере, – говорит Донателла, – можно услышать, как они молят о прощении.

– Oao! – произносит первое в своей жизни кастелланское слово Татьяна.

Когда процессия выходит на Пласа Иглесиа, общее настроение мрачнеет. Пошатываясь от усталости, ризничие вносят святого в церковь. Как только он скрывается в притворе, solteronas занимают свои места, парами выстраиваясь у обитых железом массивных дверей. Руки засунуты глубоко в карманы белых передников. Мстительные взгляды.

«Сколько же в них могущества, – думает Мерседес. – Оно заявляет о себе только раз в году, но этот день порабощает всех нас. Им известно все. Эти их глаза-бусинки, буравящие тебя насквозь. Неудивительно, что мы все так милы с ними. Приносим им выпечку, приветствуем раболепными улыбками, даем скидки на рынке. Ведь почем знать? Может, однажды тебя осудят, так как ты не выказывал должного уважения. И что может стать поводом наябедничать на тебя. В каком-то смысле они делают нас более цивилизованными. На этом крохотном островке невозможно сбежать от обиды или зависти. Лучше никого не провоцировать».

Они выстраиваются плотным строем по всему периметру и ждут своей очереди.

Мужчинам все и всегда сходит с рук. Любовник, виновный в прошлогоднем наказании, как ни в чем не бывало продолжил посещать бар, в то время как та, что стала из-за него sirena, спряталась ото всех, наглухо заперев ставни. И, по словам Феликса Марино, даже при появлении мужа-рогоносца любовник никуда не ушел, продолжил потягивать пивко с таким видом, будто ему абсолютно нечего скрывать. Что касается женщин, то над всей жизнью каждой из них довлеет перспектива этого единственного дня. Принимая в течение года то или иное решение, ты волей-неволей думаешь, что же скажут solteronas.

Теперь они все молчат. Даже Татьяне нечего сказать.

На церковной колокольне, когда-то служившей минаретом, звонит колокол.

Толпа замирает. Затем, одна за одной, старухи выходят и шаркающей походкой поднимаются по лестнице, смиренно склонив головы перед Господом и их судьями.

– Не знаю, почему эти-то изображают такую вселенскую тревогу, – тихо произносит Ларисса. – С XVII века не было ни одной sirena за пятьдесят.

– Или уродины, – с улыбкой говорит Донателла, бросив взгляд через плечо.

К ним поворачиваются, шикают. Они смолкают. Но Мерседес видит, что Ларисса пытается сдержать улыбку.

– Господи, и долго еще? – бормочет Татьяна. – У меня ноги отваливаются.

«Вот и сидела бы на своей яхте, – мстительно думает Мерседес. – Сама ведь напросилась с нами идти».