Текст книги "Остров пропавших девушек"

33

Мерседес

– Любопытная это вещь – нарциссическое расстройство личности, – говорит Пауло. – Тебе известно, что это единственное психическое расстройство, которое может развиться у уже взрослого человека?

Джейсон Петтит, бывшая голливудская звезда, сидит на шезлонге и хмуро тычет пальцами в айпад. Ни разу не огляделся с момента приезда. Максимально небрежно чмокнул Татьяну, а слуг и девочек проигнорировал, будто их не существует.

Отказавшись от любых попыток привлечь его внимание, девочки решили в последний раз до приезда принца искупаться в бассейне. Они неуклюже плавают, задрав головы, потому как получили строжайшие инструкции не мочить волосы.

– Нет, – отвечает Мерседес, наблюдая за актером, спрятавшись в тени жакаранды, – не знала.

– Я так думаю, если внимательно приглядеться к имеющемуся у нас в наличии образцу, можно понять, какие обстоятельства приводят к его появлению.

Она наблюдает за ним. Такое неприятное лицо. Он уже не тот Адонис, что блистал на экранах в 90-х. Должно быть, эти черты прятались за молодостью, но теперь гордо проявились.

– К пятидесяти лицо мужчины становится таким, какое он заслуживает, – произносит Мерседес. – Все дело в славе, не правда ли?

– Согласен по обоим пунктам. Именно поэтому по прошествии некоторого времени все знаменитости становятся на одно лицо. Если они не исключительно упорны и умны, то рано или поздно превращаются в одного и того же человека.

– Ха, – выдыхает Мерседес.

Он совершенно прав. Капризные, избалованные, нахальные. Лица, застывающие в маске удивленного отвращения, когда к ним обращается кто-то из прислуги. Нескончаемый бубнящий поток мелких жалоб, рассказанных с энергией, с которой обычные люди описывают катастрофы.

– Я думала, такие только те, кто приезжает сюда, – говорит она.

Он качает головой.

– Нет. Это определенный тип личности. Конечно, это должно заранее существовать в человеке, а слава только проявляет подобные черты. Но нет, не только здесь. Поэтому я не смог оставаться в Лос-Анджелесе. Не выдержал звук постоянного нытья.

– Как ветер в телефонных проводах… – произносит она.

– Мне больше по душе честные олигархи. Они, может, и засранцы, но по крайней мере не корчат из себя жертв.

Она с улыбкой смотрит на него и думает: «Ты мне нравишься. Но можно ли тебе доверять?» Потом Татьяна щелкает пальцами – сегодня никаких тебе «Мерси, дорогая», – и Мерседес возвращается к своим обязанностям.

А он все пялится в экран, уперев подбородок в адамово яблоко, уголки рта опущены. От голубых глаз, разбивших такое множество сердец, чуть ли не до ушей тянутся морщинки, а над переносицей природа – его собственная натура – высекла букву «Н» глубиной в сантиметр. И такие жуткие брови. Густые там, где они есть, но окруженные неестественно гладкой кожей без единого волоска. Электроэпиляция. Они не понимают, что со временем оставшиеся волоски станут жестче и брови будут напоминать не к месту затесавшиеся ольховые сережки на поверхности замерзшего озера.

– Мерси, – обращается к ней Татьяна, – мистеру Петтиту требуется что-нибудь для пищеварения.

Джейсон подносит ко рту ладонь тыльной стороной и бесшумно рыгает.

– Конечно, – отвечает она.

– Только не «Ренни» и не «Гевискон», – не отрывая от экрана глаз, говорит он не столько экономке, сколько в пустоту. – Всякую химию я не приемлю.

Интересно, а что бы на этот счет сказала «Виагра» в его несессере?

– Может, тогда tisane, sinjor? Имбирь? Мята?

– И то и другое, – отвечает он. – Только обязательно свежие. Они должны быть свежие.

– Непременно. Как насчет капельки меда?

Джейсон Петтит вскидывает голову, но смотрит, опять же, не на Мерседес – на Татьяну.

– Татьяна, ты что, не дала прислуге указания насчет моей диеты?

У той на лице тут же отражается ужас.

– Я… От меня ушла личная помощница… – блеет она, как ученица, на ходу придумывающая историю о том, почему у нее не было возможности сделать уроки.

– Господи… – протяжно стонет он и швыряет на колени планшет. Потом наконец поднимает глаза на Мерседес и говорит: – Я не употребляю ни сахара, ни лактозы.

Кто бы сомневался.

– А глютен? – отваживается спросить она, по собственному опыту зная, что именно с глютена обычно начинают те, кто впоследствии увлекается пищевыми аллергиями.

Он вновь берет в руки айпад и говорит:

– Ага, значит, вы все-таки получили инструкцию. – И возвращается к скроллингу.

Девушки лежат на воде у дальнего конца бассейна, облокотившись о стенку. Их попки четырьмя персиками торчат из воды. Перед тем как уйти на кухню, Мерседес сворачивает к ним и спрашивает:

– Девочки? Вам что-нибудь принести?

– Нет, спасибо! – хором отвечают они, улыбаясь четырьмя лучезарными улыбками.

Джейсон преображается на глазах, когда приезжает принц. Как только видит Пауло, идущего по саду открыть ворота, тут же вскакивает и застегивает рубашку.

Татьяна велит девушкам выйти из бассейна.

– Я не для того вас сюда привезла, чтобы вы делали реверанс в бикини, – говорит она, – проявите немного уважения.

Мерседес думает о том уважении, которое им самим окажут взамен, и к ее горлу подкатывает тошнота.

– Напомните-ка мне еще раз, из какой он страны? – спрашивает Вей-Чень.

– Вроде как она больше не существует, – отвечает Сара, – теперь это часть России.

– Но нам все равно нужно приседать в реверансе? – спрашивает Джемма.

– Ну да, – отвечает Сара, одергивая юбку и надевая на ноги босоножки без задников. Заступая на службу.

– Но почему? – допытывается Джемма.

– Потому что он все равно принц, – втолковывает ей Сара.

– Принц… чего? – уточняет Ханна.

– Свежий Принц Свежего Воздуха, – провозглашает Вей-Чень.

Они хохочут и, цокая каблучками, идут через весь дом, чтобы выстроиться во дворике.

Мерседес улыбается, радуясь, что эти девочки не утратили способность находить юмор в своей жизни и смеяться за спиной у мужчин, перед которыми потом им надо будет стоять на коленях.

И тут улыбка сходит у нее с лица.

«Боже. Как я могла быть настолько слепа? Господи, умоляю тебя, сделай так, чтобы это не оказалась одна из них в воскресенье! Пожалуйста. Хотя о чем я вообще думаю? Если это будет девушка, с которой ты словом не перемолвилась, то ничего?»

* * *

Мерседес смотрит на него с любопытством. Татьяна, кажется, в восторге оттого, что ей удалось занести в свой актив принца, пусть даже он, подобно всем свергнутым монархам и младшим сыновьям царских родов, давно низвергнут до ранга тех, кого называют псевдоэлитой.

Он небольшого роста, аккуратный, несмотря на рудиментарные следы инцеста, с которыми усиленно боролись поздние поколения его предков. Слабо выраженная, как у ребенка, нижняя челюсть и пухлые влажные губы, которыми он чмокает при разговоре. Но при этом вполне нормальные, пусть даже и чуть навыкате, глаза и прямая осанка. На нем блейзер с надраенными до блеска медными пуговицами, будто он прибыл не с вертолетной площадки, а только что сошел с яхты; светлые брюки и невероятных размеров кольцо с печаткой на правой руке. Улыбка на его лице открывает взору белые лошадиные зубы с крупными острыми резцами.

Едва он выходит из машины, Татьяна делает в его сторону шаг, но по дорожке, протянув для рукопожатия ладонь, уже спешит опередивший ее Джейсон.

– Ваше королевское высочество! – говорит он, сгибаясь в льстивом поклоне. – Джейсон Петтит. Мы с вами уже встречались. В последний раз на лиссабонской премьере картины «Отдай мне мои деньги».

Царственная улыбка застыла на лице как приклеенная. «Он понятия не имеет, кто это, – думает Мерседес. – Кто бы сейчас ни занял место Норы, бриф гостям он не разослал».

– Ах да, – отвечает он звучным и глубоким, как у оперного тенора, голосом.

Она давно заметила, что такие голоса часто встречаются у аристократов, особенно женщин. Резкие интонации Татьяны, больше подходящие маленькой девочке, выдают в ней наследницу нуворишей с той же очевидностью, что и ее импланты для коррекции скул.

– Да, я прекрасно помню ваш фильм. Если мне не изменяет память, я был на том просмотре вместе с кузинами, да?

Джейсон Петтит хватает протянутую руку, отвешивает поклон в духе Кларка Гейбла и говорит:

– Совершенно верно.

– Превосходная работа, – продолжает персона королевских кровей. – Насколько я помню, ограбление в небоскребе?

На краткий миг Петтит выглядит так, будто ему саданули ножом в пах, но тут же призывает на помощь все свои актерские способности, каким-то немыслимым образом сохраняет на лице улыбку и поправляет:

– Мошенничество на Уолл-стрит.

– Ах да, как я мог забыть, – без запинки отвечает принц. – Потрясающая картина. – Потом отворачивается от него к хозяйке дома и говорит: – Татьяна, моя дорогая! Как поживаете?

Еще пара лет, и Татьяне просто не удастся присесть в настолько низком реверансе.

– Чрезвычайно рада видеть вас здесь, ваше королевское высочество. Как доехали?

– Отлично, – отвечает он, – вертолет у Джанкарло весьма и весьма удобен.

– И откуда же вы к нам прибыли?

– Из Цюриха.

– Как мило! – восклицает она. – Обожаю Альпы в это время года.

Принц поворачивается и внимательно разглядывает девушек, которые сбились небольшой стайкой под портиком – невероятно юные и неуверенные в себе. В лучах солнца поблескивают его резцы.

– Хорошо! – говорит он. – И кто же это у нас здесь?

34

Робин

– У меня здесь встреча с друзьями.

Из неудач вчерашнего дня Робин извлекла урок и теперь копирует интонации пассажиров яхт, снующих туда-сюда на пристани. Особый тон, после которого не следует задавать никаких вопросов. Тон человека, привыкшего везде быть узнанным и обслуженным по высшему разряду.

Она подходит чуть ближе, обмахивается рукой и говорит:

– Я страшно опоздала.

Кожу освежает прохладный струящийся из «Темпла» воздух. Подвешенные под фризами кондиционеры мощными струями гонят его вниз. «Было время, когда Джемма бы пришла в ярость от такой пустой траты энергии, а я бы осудила подобный эстетический вандализм, – думает Робин. – Если она сейчас здесь, то совсем изменилась».

Впрочем, эпоха активизма пришлась на ее тринадцать лет. Подростковую увлеченность чем-то можно только переждать. Хотя бог знает, что придет ей на смену.

К кондиционерам прилагается изумительный храм. Бывший храм. В полной сохранности, таких она еще не видела. Ряды белых мраморных колонн, фриз с лепными колесницами, богами и плодами из рога изобилия, обвивающий весь верх. Вместо крыши от редких летних дождей здешних гуляк защищает навес из плотного белого брезента.

Колонны озарены яркими пятнами белого света. Однако внутри царит загадочный голубой полумрак, перемежаемый лишь чашами, в которых горит огонь. Участок, где стоит клуб, от окружающего мира отгораживает высокий проволочный забор.

– Берлускони, – называет она первую пришедшую в голову фамилию.

Хостес просматривает список.

– Еще не пришли, sinjora.

– Только не говорите мне, что они уже уехали.

Та опять глядит в свою бумагу.

– Нет, sinjora, не приезжали.

– Вы в этом уверены?

Женщина пожимает плечами.

– Собирается, конечно, целая компания, – говорит Робин. – Может, они прошли под другим именем?

– Возможно, sinjora. Под каким?

Она притворяется, что раздумывает.

– Понятия не имею. Сильвия и… Конрад вроде бы. А нельзя мне просто войти и найти их самой?

Женщина явно начинает от нее уставать.

– Si, sinjora. Плата за вход сто евро.

Робин чуть не выдает себя оханьем, но сдерживается. Шарит в кармане в поисках банковской карты, но понимает, что один лишь ее скромный зеленый цвет сразу же ее выдаст.

– Наличные подойдут? – спрашивает она.

Она потом придумает, как расплатиться за такси.

Недовольную гримасу легко расшифровать как «вы-что-усомнились-в-нашем-сервисе?».

– Разумеется, sinjora.

Заглянув в кошелек, она с облегчением обнаруживает в отделении для банкнот одинокую сотенную купюру. Если ты достаточно богат или знаменит, то вход, конечно же, бесплатный. Но даже те, кому приходится платить, никогда бы не сунули горсть мятых пятерок. «Я начинаю что-то в этом понимать», – думает Робин.

С чаевыми она не заморачивается. Все равно здесь в первый и последний раз.

Ох уж этот мир, в котором живет вся эта публика. Вся эта кожа под старину, хрусталь с художественной насечкой и тиковое дерево с Бали. Мир, где всегда царит прохлада, где даже древние террасы облагорожены и выложены новыми полами, чтобы под ногами не было даже малейших неровностей, где гостю в жизни не придется самостоятельно наполнять свой бокал. Где всегда цветут орхидеи, а сосуды, в которые когда-то собирали кровь жертвенных животных, до предела забиты розами.

Хмельной танцпол занят женщинами, выплясывающими с видом гурий, и наполовину мужчинами, выделывающими па, больше подобающие сатирам. За мраморным алтарем смешивают коктейли элегантные бармены, а идеальная до невозможности публика почивает, развалившись на диванах, расставленных квадратами, чтобы было легче сесть спиной к другим посетителям.

Всегда группами. Никаких парочек. Робин непонятно, как у них происходит процесс ухаживания. Одиноких женщин тоже нет, кроме нее. «Была бы я одета получше, – думает она, – наверняка приняли бы за проститутку». Несколько таких, в облегающих нарядах, расположились в соблазнительных позах на тех же самых диванах. Их легко отличить, так как плечи других женщин едва уловимо отвернуты от них, а также по их серебристым кольчужным платьям, едва скрывающим то, что они предлагают на продажу.

Рядом с подносом в руке замирает официант.

– Что-нибудь выпьете, sinjora?

– Спасибо… Я… – Она готова отказаться, но передумывает. Вид у нее и без того весьма подозрительный. – Джин и тоник, пожалуйста, – отвечает она.

– Какой джин предпочитаете?

Да какой угодно, лишь бы подешевле.

– А какой у вас есть?

Он выдает ей головокружительный список названий, каждое из которых она сразу же забывает.

– «Сигрем»? – спрашивает она, надеясь, что назвала марку джина, а не чего-то еще.

Дома она покупает его в супермаркете, и называется он «Лондон Драй».

Он склоняется перед ней в легком комичном поклоне.

– «Фивер три» или «Индийский»?

– «Индийский».

Она начала от него уставать.

– С лаймом, лимоном или огурцом?

Да господи.

– Удивите меня, – отвечает она с улыбкой.

Когда он исчезает, она устраивается у колонны с каннелюрами и оглядывается в поисках потерянного лица. «Господи, сделай так, чтобы Джемма не оказалась одной из этих девиц в кольчужных платьях. Умоляю тебя. Если она правда здесь, пусть окажется той, что с подносами, или моет посуду, или сторожит в этой пещероподобной гардеробной невесомые накидки… Пусть ее „вечеринка“ окажется обычным хвастовством, призванным произвести впечатление на подруг. Вечеринки, на которые такая публика приглашает семнадцатилетних девчонок с улицы, совсем не из той категории, о которых мечтают Харриет и Назрин».

Возвращается официант. К ее облегчению, он выбрал лайм.

– Открыть счет на столик, sinjora? – спрашивает он.

Нет уж, а то придется потом платить ее зеленой картой.

– Я жду друзей, – говорит она. – Лучше открыть, когда они придут.

– Тогда с вас двадцать евро, – отвечает он. Очень вежливо.

Она к этому готова и швыряет на поднос двадцатку, добавив к ней одну из своих мятых пятерок. Еще один легкий поклон, и он уходит.

Робин делает глоток. Соломинка, которую она приняла за пластмассовую, сделана из стекла и проводит холод, от которого болят губы. «Надо было спросить, не видел ли он ее здесь, – думает она. – Должны же они где-то жить, все эти миловидные юные создания, служащие богачам такой отменной декорацией. В каких-нибудь общежитиях или ввосьмером в квартире с двумя кроватями».

Когда на миг смолкает музыка, она слышит рокот моря. Затем вакуум заполняет композиция «Атомик» в исполнении группы «Блонди», которую в свое время сделал своей фишкой всемирно известный ночной клуб «Студио 54». Полдюжины девиц вскакивают с диванов и тащат своих мужчин на танцпол.

Да, раздавать тут флаеры явно не стоит. Здешние охранники и быка завалить смогут. Да и потом, публика не из тех, с кем можно запросто завязать разговор. У половины из них имеются телохранители. И к столикам можно подойти только по приглашению. А англичанку средних лет в биркенштоках[25]25
  Ортопедические сандалии.


[Закрыть], у которой два дня назад закончился кондиционер для волос, приглашать никто не станет.

«О чем я только думала? Какая глупость, какая идиотская трата денег». Один из телохранителей за банкеткой кивает боссу, проходит мимо нее и направляется к девушке, одиноко сидящей на диване с бокалом шампанского в руке. Едва достигла возраста, с которого вообще разрешается пить. Высокая и худенькая, осветленное афро, медового цвета кожа и шифоновое платье в стиле греческой туники, едва прикрывающее бедра и подпоясанное золотистым пояском. «Похожа на Джемму… – думает Робин, и в ее сердце лопается струна. – Как она вообще здесь оказалась, такая молоденькая? Явно не из местных. Что должно произойти в жизни таких вот почти школьниц, чтобы они оказались втянутыми в подобную игру? Где их родители?»

Ответ на этот вопрос она знает, хотя он ей совершенно не нравится. Где-то еще одна мать без всякой надежды шерстит интернет, а потом плачет, пока не уснет. «О господи, зачем я только сюда приехала?»

Ужас какой-то. У Робин полный упадок духа. Ну и местечко. Все деньги мира – и вот что на них можно купить. Теперь ей хорошо видно, что большинство здешних архитектурных изысков – чистой воды подделка. «Да, когда-то здесь, вероятно, действительно был храм», – приходит ей в голову мысль. Но большинство этих колонн явно сделаны из прессованного гипса.

«Схожу в туалет и тут же уйду… Туалет! Ну конечно же». Специально для такого случая у нее в сумке припасен скотч.

Туалет в дальнем конце бара сам отчасти похож на храм: мужской отмечен богоподобным юным атлетом двенадцати футов высотой, женский – сексуальной нимфой с амфорой на плече.

Как только заходишь внутрь, шум тут же стихает. Роскошный розовый ковер и ряд пуфиков вдоль увешанной зеркалами стены.

Сколько же им удается продержаться, всем этим девушкам? Карьера их, судя по всему, коротка. На содержанок такие даже близко не тянут. Им никто не станет снимать квартиры и покупать бриллиантовые браслеты. Каких-то пару лет они еще могут делать вид, будто не понимают, что будет дальше, ну а что потом?

Она открывает дверь первой кабинки. Мрамор, хотя сам унитаз, слава богу, белый. Царство восхитительных запахов, больше напоминающее парфюмерный магазин, а не отхожее место. Чтобы содержать его в таком порядке, той маленькой женщине у входа приходится драить его долгими часами. «Она наверняка увидит мой флаер уже через пару минут. Ну и пусть. Все равно стоит попробовать».

Робин достает листовку и приклеивает ее скотчем к внутренней поверхности двери, чтобы та, кто будет восседать на троне, заметила ее, а уборщица – возможно, нет. Несколько мгновений любуется проделанной работой и двигается дальше.

В пятой кабинке она находит девушку. Выбеленная стрижка «пикси», кольчужное серебряное платье, такие же серебристые туфельки на платформе и высоком каблуке и браслет на лодыжке. Без сознания, юбка задралась до пояса, изо рта на пол струйкой стекает пена, а между большим и вторым пальцем ноги торчит маленький аккуратный шприц. Робин стоит, несколько секунд смотрит на нее. «Вот что с ними бывает. Они глушат эмоции до тех пор, пока не заглушат их до смерти. Нельзя. Нельзя. Нельзя мне во все это впутываться. О Господи, помоги мне ее найти. Умоляю тебя, помоги мне ее найти».

В этой кабинке она флаер не клеит. Поворачивается и уходит.

Уборщица наклонилась к женщине, в ушах которой красуются серьги с бриллиантами до самых плеч. Протягивает ей лак для волос. Взглядывает на Робин, но возвращается к той, у кого есть деньги.

– Там в кабинке девушка, – сообщает ей Робин, – ей, похоже, плохо.

И поспешно уходит – частью чтобы избежать вопросов, но в основном потому, что от удушливой атмосферы и только что увиденного зрелища ей не терпится сделать глоток свежего воздуха.

Робин торопливо шагает мимо бара к террасе с видом на море. От луны по воде струится прекрасная серебристая дорожка. Если она успеет выйти, то, может, ее не стошнит.

Терраса представляет собой лужайку – последнее, что она ожидала увидеть там, где большинство дам щеголяют на каблуках. Но довольно красиво. Басы сюда не проникают, только музыка. Идти по ней в биркенштоках не составляет труда, а до моря рукой подать.

Но горизонт, как всегда, обманчив. Суша не переходит в море, как ей казалось вначале, а резко обрывается вниз. А на самом краю утеса вокруг столика в виде полумесяца расположились несколько диванов. На них, элегантно отгородившись от черни, герцог с горсткой спутников любуется отблесками луны на воде. Поначалу Робин видит только затылки, но, когда герцог поворачивается к официанту, тут же узнает его.

Этот благородный профиль ей приходилось лицезреть в глянцевых журналах не один десяток лет. Для человека, перешагнувшего семидесятилетний рубеж, он все еще удивительно красив. Продолговатое, чуть угловатое лицо, которое легко представить себе на фреске на стенах древнего Карфагена. Финикийское происхождение очевидно.

Когда разговор с официантом закончен, тот уходит. Герцогу что-то говорят, он смеется, Робин замечает у него во рту золотой зуб и думает: «Выглядит как настоящий герцог. Как принц из старинных легенд, как образец аристократа, если никогда не видел Габсбургов».

Застыв в тени колонны, она наблюдает.

У него приятное лицо. Благожелательное. Из числа тех, которым веришь во времена невзгод и которых страшишься в бою. Неудивительно, что здесь его все так любят.

Колебаться нельзя. Если она не решится сейчас, то потом точно струсит. Робин быстро шагает по склону, направляется прямиком к нему и громко говорит:

– Sinjor!

Как вообще обращаться к герцогу? Как правильно?

– Gracioso… – предпринимает она робкую попытку. Что-то в этом духе, да? Вроде вашей светлости?

За столом повисает тишина. Его спутники один за другим поворачиваются на нее посмотреть. Когда она видит среди них того ужасного британского консула, у нее сжимается сердце. В дорожной одежде она кажется себе глупой и неряшливой. Герцог оборачивается последним, на его лице ни единой эмоции.

– Мне нужна ваша помощь, – говорит она, смотрит в его сияющие темные глаза, но не видит в них ни малейшей реакции.

– Джанкарло… – тревожно произносит какая-то женщина.

Он лишь поднимает руку, призывая ее замолчать.

За ее спиной чувствуется какое-то движение. Из мрака выныривают тени. Надо торопиться, времени в обрез.

– Gracioso, я ищу свою дочь. Она пропала в Англии еще в прошлом году и… по моей информации, на этой неделе собиралась на Ла Кастеллану. Я пыталась снова и снова, но ваша полиция помогать мне не хочет, а этот человек, – с этими словами она показывает пальцем на Бенедикта Герберта, – знать ничего не желает.

– Миссис Хэнсон, – начинает Герберт, но она лишь поднимает руку, в точности как до этого ее добыча.

– Gracioso, – продолжает она, – прошу вас. Я понимаю, что сейчас не время, но не знаю, будет ли вообще подходящее время. Могу я повидаться с вами, скажем, завтра, когда у вас будет возможность уделить мне минутку? Умоляю вас. Одно ваше слово, и все будет совсем иначе…

Его темные глаза смотрят поверх нее, и он едва заметно кивает. Ее хватают за руки и оттаскивают назад.

– Умоляю вас! – кричит она уже громче, чтобы ее услышали. – Вы должны помочь мне, сэр! Ей всего семнадцать. Я знаю, вы можете помочь. Стоит вам…

Ее бицепсы клещами сжимают чужие руки. Робин отчаянно упирается, но ее все равно волокут назад. Из ее рук выскальзывает бокал, падает на выложенную камнями площадку и разбивается вдребезги, забрызгивая ледяными каплями ее ноги.

– Умоляю! – опять кричит она.

Герцог поворачивается и смотрит на море.

– Graci-OH-so! – произносит своим писклявым голосом Бенедикт Герберт, пока вышибалы тащат ее к выходу, и ее голова наполняется глумливым смехом гостей.