Текст книги "Остров пропавших девушек"

Потом склоняется над клавиатурой и с грохотом барабанит по клавишам, вызывая один за другим к жизни экраны. Восемь различных видов на «Каса Амарилья». Буйная вечеринка в самом разгаре, невероятная суета на кухне и в помещениях для прислуги, безлюдный двор с искрящимся фонтаном. Татьяна тычет пальцем в очередную кнопку, и на экранах появляются новые картинки: ее отец, беседует с герцогом и теребит мелочь в кармане брюк; Ларисса, в полном одиночестве прислонилась к стене и явно чувствует себя не в своей тарелке; Донателла, сидит на скамье со стайкой молодежи и смеется так, будто она одна из них. И сеньора Бочелли, жена нотариуса, в туалете запихивает серебряное блюдо вместе с куском мыла в свою необъятную сумку.

На столе в обеденном зале стоит архитектурный макет из бальзы и картона метра три в длину. Стулья, скорее троны из позолоты и плексигласа, отодвинуты к стенам. Вокруг макета, рассматривая его, топчется народ.

Кастеллану Серджио узнает не сразу. Но это действительно он, их город: вот берег гавани, сжатый с обеих сторон городскими кварталами. Вот отвесные скалы, грубо склеенные из папье-маше. А вот новая пристань для яхт с водой, поражающей своей искусственной голубизной, забитая длинными рядами совершенно одинаковых кораблей размером с его ресторан.

Он подходит ближе, чтобы рассмотреть все в подробностях. Вот церковь с куполом и колокольней выше зданий на площади вокруг нее, как и полагается храму. Но в районе рынка вместо обветшалых возведенных еще в XVI веке строений со стороны моря высятся многоквартирные дома в шесть этажей. Городская площадь забита крохотными пластмассовыми столиками, миниатюрными бумажными зонтиками и людьми не больше муравьев. А уличных продавцов, которые торгуют продукцией, выращенной на собственной земле, разложив ее на старых одеялах, расстеленных на мостовой, нет и в помине.

Территория вдоль новой дороги, по которой они ехали этим вечером, огорожена, разбита на участки и застроена такими же домами, как этот. К западу, в самом конце Виа дель Дука, стоит огромное одноэтажное здание – ресторан, все лето прямо на его глазах обретающий конкретные очертания. Виа де лас Сиренас прямо за ним продлили до самых скал, чуть ли не до старого римского кладбища, на котором живет мать Лариссы, и тоже застроили многоквартирными домами и огромным отелем, которому место в Париже, судя по виду.

– Oao! – вслух восклицает он.

– Вы так думаете?

Когда он поднимает глаза посмотреть на говорящего, по его коже бегут мурашки. К нему обратился сам герцог.

Серджио склоняется в поклоне. Прислуживать ему в ресторане – это одно, а когда он сам обращается к тебе – совсем другое.

– Второй этап, – говорит герцог.

Серджио на миг охватывает паника, и он смотрит на макет. Но нет – «Ре дель Пеше» с его навесом, скрупулезно воспроизведенным чьей-то неизвестной рукой, стоит на своем месте на берегу залива. И стоит ему убедиться, что жизнь в привычном для него виде включена в этот великий план, как паника тут же сменяется приливом воодушевления. «Боже мой! – думает он. – Вот они, новые возможности!» А вслух говорит:

– У меня нет слов.

С дальнего конца стола на него бросает завистливые взгляды начальник порта.

– Хочется думать, что когда слова найдутся, то хорошие, – со смехом говорит герцог. – Надеюсь, что вскоре для всех нас начнется новая эра процветания.

Слишком много имен, слишком много шампанского. Ей сложно все их запомнить – Хьюго-Света-Кристоф-Алекса-Кристина-Себастьян-Дмитрий-Серена-Каспар-Джамал-дорогуша-Гарри-Конрад – и соотнести с лицами, так как все девушки белокурые, кроме Светы, родившейся где-то к югу от экватора. Наконец Донателла сдается и называет каждого просто kara, и им это нравится. По мере того как бутылки пустеют, а по кругу идет косячок с травкой – первый, который она видит в жизни, не то что пробует, – она все больше обретает уверенность в себе, а тот факт, что все они хорошо знакомы друг с другом (школа, Англия, родители – давние партнеры по бизнесу или просто «крутимся в одних кругах»), с каждой минутой теряет свою значимость, и важным остается только охватившее ее веселье. Зажатая меж двух парней на кожаном диване, она слушает их шутки, отсылки и свойскую болтовню, не понимая ни единого слова.

Но ей наплевать. Добро пожаловать в новый мир, девочка моя. В мир потрясающий, необузданный, волнительный, огромный, не имеющий ничего общего с Кастелланой. У Донателлы такое ощущение, что для нее наконец началась настоящая жизнь.

Откуда-то доносится загадочная музыка, и ей требуется целая вечность, чтобы понять, что льется она из двух больших черных валунов по краям дивана и что на самом деле это колонки, и все смеются над ее изумлением. Кто-то говорит, что это очень мило. «Где ты бывала?» – спрашивает кто-то еще. «На Ла Кастеллане, – отвечает она. – Я прожила здесь всю свою жизнь». – «Островитянка! Как интересно!» – «А кто же твой отец, что вас пригласили на эту вечеринку?» – «Ресторатор», – с апломбом заявляет она. «Ах, ресторатор! Это же потрясающе!» – «Честно говоря, не очень, – отвечает она. – Скукотища». – «Ну ничего, – говорит на это Себастьян-Конрад-Джамал-дорогуша, – мы не дадим тебе заскучать». И делает громче музыку – американское диско, которое она видела только по телевизору Татьяны. Все вскакивают и идут танцевать. Чья-то рука проводит ей по бедру, но это простая неосторожность, solteronas не смотрят, а ей впервые в жизни по-настоящему весело.

Татьяна покатывается со смеху. Мерседес заламывает руки.

– О боже! Боже! – причитает она и мысленно благодарит святого Иакова, что это не кто-то из ее собственной семьи.

Попутно она думает о том, что у них видеокамеры в туалетных комнатах. Они реально снимают людей в туалетах. Но ужас перед затруднительным положением сеньоры Бочелли гонит из ее головы эти мысли.

– И что вы теперь будете делать? – спрашивает она. – Господи, что теперь?

По коже у нее бегут мурашки при мысли о предстоящей постыдной сцене: Миды обвиняют женщину в краже при всех гостях, констебль надевает на нее наручники. Мерседес закрывает лицо руками.

Татьяна щелкает пультом, и на экране появляется спальня. Наполеоновская кровать, по виду напоминающая сани, и тюлевые занавески, развевающиеся у окна на вечернем ветру. В проеме двери, рядом с кроватью, виднеется склонившийся перед зеркалом смутный силуэт сеньоры Бочелли, которая проверяет, не размазалась ли помада.

– Да ничего, – беспечно отвечает Татьяна, – по крайней мере пока. Но эта запись просто бесценна. Неужели ты не понимаешь, что теперь они у нас в руках? Если этот мелкий законник посмеет создать нам хоть какие-то проблемы – бац! И у него не останется другого выхода, кроме как поддержать любое наше решение! Жду не дождусь рассказать об этом папочке!

Она опять барабанит по клавиатуре и нажимает клавишу ввода. Один из аппаратов с тихим урчанием выплевывает видеокассету.

– Отлично, а теперь положим это вот сюда.

Она открывает в панели под экранами ящик. Там полно видеокассет. Он забит ими. Татьяна добавляет еще одну. Потом открывает другой ящик, достает чистую кассету и сует в прорезь аппарата, который заглатывает ее, словно живой.

Мерседес в панике. «А я что-то натворила? Этим летом? Если они снимают здесь, то снимали и на „Принцессе Татьяне“. А вещи, которые она мне дарила… Это тоже есть на записи? Все эти платья… В том смысле, что… они же были не только ее. Еще одежда ее матери для моих родных. На всех ли записях видно, что это она мне их дает? Что я не взяла их сама?»

– Ой, да расслабься ты, Мерседес! – говорит Татьяна. – Это же весело. Садись. Я тебе сейчас такое покажу…

Мерседес опасливо садится в кресло.

– Что же?

Серджио без ума от новой жизни и новых возможностей. Он подходит к другим гостям, раздает визитки, срочно заказанные на материке специально к этому вечеру. И он весьма доволен маленькой картинкой в правом верхнем углу карточки с изображением рыбки в переднике и с подносом.

– С этой картой, – говорит он, полнясь благодушием и шампанским, – вам будет десятипроцентная скидка. Подарок лично от меня!

Пассажиры яхт вежливо его благодарят и суют визитки в карманы своих сшитых на заказ костюмов.

Потом он пробивается обратно к герцогу, с трудом веря, что перед этим они так мило побеседовали, что герцог говорил с ним не как хозяин, а скорее как сосед. Но после еще пары бокалов шампанского это уже видится ему знамением Божьим. Так было суждено. Герцог желает всем им процветания. И, конечно же, хочет, чтобы он, Серджио, ему в этом помог.

– А это? – спрашивает невысокий араб, постоянно перекатывающий в зубах сигару, и тычет пальцем в ресторан на макете.

Герцог выдает тираду на английском. Серджио понимает только отдельные слова: морепродукты, высокотехнологичный, функциональный. Но, чувствуя, что ему представился шанс, он, пользуясь моментом, восклицает:

– Sinjor!

Герцог по другую сторону стола поднимает на него глаза.

– Простите меня за дерзость, – продолжает он, – но я вот уже двадцать лет управляю лучшим рестораном на острове.

– А что, тут больше одного? – шепчет кто-то из присутствующих, и по толпе прокатывается легкий смешок.

Герцог буравит его суровым долгим взглядом. «Я совершил страшную ошибку… – думает Серджио. – Он не любит, когда его перебивают». Но оплошность уже допущена, так что он стоит на своем.

– Вас я тоже угощал своими блюдами, не раз и не два, – напоминает он.

За спиной слышится шепотом spaghetti vongole и ответное хихиканье. Серджио требуется все его самообладание, чтобы не повернуться.

Он смотрит герцогу в глаза, сколько хватает сил, но, когда повисшая между ними тишина становится слишком тягостной, он все же опускает взгляд.

Татьяна с помощью пульта прокручивает изображения вечеринки на вспыхивающих один за другим экранах. Показывая того или иного гостя, она выкладывает о нем страшную правду:

– Так. Этот пару лет назад избавился от первой жены и с тех пор ищет по каталогам вторую.

– Каталогам?

Татьяна качает головой.

– Эскортниц.

– Кого?

– Девочек по вызову.

Мерседес растерянно пожимает плечами.

– Да господи, Мерси! Проститутки! Первая жена для проформы, вторая для секса, третья для статуса. Сама посмотри! Посмотри на них! В этом доме полно шлюх! Putas!

Мерседес еще никогда не слышала, чтобы кто-то так буквально употреблял эти слова. Все putas, которых наказывают solteronas, насколько ей известно, скорее могут называться так разве что метафорически. Она внимательно всматривается в экраны. Замечает, что пассажиры яхт – по крайней мере дамы – кучкуются вместе небольшими группками.

Татьяна показывает на стайку женщин, которые не так уж отличаются от матери Мерседес и ее подруг, но выглядят куда дороже. Явно чувствуя себя не в своей тарелке в пышных нарядах, они провожают взглядами расхаживающих по залу мужчин.

– Первые жены, – говорит она. – На них женились еще в молодости, или когда у мужчины еще не было денег, чтобы сделать более амбициозный выбор в плане внешности. Ничего плохого в них нет, конечно. Большинство из них – самые добрые женщины из всех, что у них еще будут в жизни. Но в реальном мире доброта не имеет значения.

Мерседес становится грустно от ее слов.

– Видишь этот взгляд? Этот затравленный вид? Это лицо женщины, которая точно знает, что вскоре ее обменяют на новую модель. Как правило, эти глупые сучки слишком благородны, чтобы побороться за достойную компенсацию.

Мерседес отвернулась от экранов и в изумлении смотрит на Татьяну. «Как ты стала настолько бесчувственной? И какой женой была твоя мать?»

В какой-то момент все слишком выдохлись, чтобы танцевать дальше, и они с хохотом плюхаются обратно на диваны. Света с Себастьяном теперь держатся за руки. Донателла слегка разочарована этим. Когда они танцевали и он касался ее бедер своими, она вроде как почувствовала, что между ними пробежала искра. Ну и ладно. Это ведь просто игра, правда? Флирт. В отличие от обитателей Кастелланы, они не воспринимают все всерьез. Боже милостивый, да если бы кто-нибудь увидел, как местные парень с девушкой вот так держатся за руки, то тут же начался бы обратный отсчет к помолвке.

«Неудивительно, что многие так несчастливы в браке, – думает она. – Как мои родители. Давление. Никакой возможности пофлиртовать, повстречаться, прикинуть варианты. Не думаю, что мама даже за руки хоть с кем-то держалась до отца. Я хочу большего. Я хочу увидеть мир».

– И чем же мы теперь займемся? – спрашивает, кажется, Каспар.

Кажется, Кристоф – у всех имена на «К», как тут запомнить! – проворно бросается к маленькой купели со льдом у подножия рожкового дерева и берет оттуда еще две бутылки шампанского. Запасы нескончаемы.

– Правда или действие! – кричит кажется-Кристина.

– Да ты вечно предлагаешь в нее сыграть! – стонет кажется-Дмитрий.

– А мне нравится, – говорит кто-то.

– Тогда поехали, – доносится еще чей-то голос, и бокал Донателлы то ли в пятый, то ли в шестой раз, наполняют до краев.

У Донателлы немного кружится голова. Но это же так весело.

– Ладно, но раз ты предложила, то с тебя и начнем. Правда или действие?

– Правда, – отвечает кажется-Кристина.

– Супер! Ладно… Кто из нас тебе нравится?

– Конечно же, ты, дорогуша.

– Нет, надо говорить правду, – говорит кажется-Света, и все смеются.

– Это и есть правда, дорогуша!

Хор отрицаний.

– Скажи правду, Кристина, иначе мы не будем играть.

На лице девушки чуть проступает серьезность.

– Ладно. Раз так, то Джамал. Мне нравится Джамал.

Опять поднимается хор голосов, на этот раз одобрительных. Джамал с показным видом теребит галстук.

– Когда подойдет моя очередь, я точно выберу действие, – говорит он, подмигивая Кристине. – Так, а теперь наша новенькая. Правда или действие?

Ее застали врасплох. Такого она не ожидала. «Выбрать правду нельзя. Мне просто нечего сказать. Они все такие утонченные. Стоит им узнать, какая скучная на деле моя жизнь…»

– Действие, – отвечает она.

– Вторая жена, – говорит Мерседес.

Шок прошел, и игра даже начинает ей нравиться.

– Правильно, – отвечает Татьяна. Она указывает на женщину, лицо которой застыло благодаря неуклюжей пластической хирургии, и ее кожа натянулась так, что она с трудом может открыть глаза.

– О-о-о. Даже не знаю.

На некоторых третьих женах явно заметны следы стараний специалистов, но эта точно перещеголяла всех остальных. Губы у нее выглядят так, будто ее ударили, а волосы сухие, как прошлогоднее сено.

– А вот это, – говорит Татьяна, раскачиваясь взад-вперед в кресле, – особенно трагичный образец первоженства. Это первая жена, которая не желает сдаваться без боя. Либо так, либо это пластика-из-мести. Хотя я уверена, что все же первый вариант.

– Но почему? Зачем так с собой поступать?

– Ох, боже, – отвечает Татьяна. – Порой эти ребята просто обожают, когда их жены выглядят так, будто пережили пожар. Придает им значимости.

– А твой отец? – спрашивает Мерседес. – Он тоже в поиске?

У Татьяны застывает лицо. Не моргая, она переключается с одного экрана на другой.

– Только через мой труп, – говорит она. – Ой, смотри-ка, вот интересный экземпляр.

С порога разносится рев:

– Татьяна!!!

Они подпрыгивают на месте. Татьяна роняет пульт. На пороге стоит Мэтью Мид – раздутый, как людоед.

– Какого черта ты здесь делаешь?! – орет он.

– Я только…

– Господи!!! Ты что, совсем, на хрен, сбрендила?

– Прости меня, папочка.

В ее голосе слышится непривычная покорность. Она забивается в кресло, как побитый щенок.

Мэтью тяжело вваливается в комнату и грозно нависает над дочерью.

– Никогда так больше не делай! – вопит он. – Ты слышишь меня? Сюда никому нельзя! Никому! – Он поворачивается к Мерседес. – Проваливай. Черт подери, пошла вон отсюда, мелкая сучка! Забудь, что ты вообще видела эту комнату. Capisce?

Мерседес в ужасе. Таким она его никогда не видела. Ни разу не видела, чтобы он орал на Татьяну, которая, судя по всему, не на шутку потрясена. Его зубы оскалены, а глаза превратились в две узкие щелочки. Как змея перед броском. Мерседес кивает и начинает подниматься со стула. Но рука величиной с окорок обрушивается ей на плечо и вдавливает обратно в сиденье.

– Ты никогда не видела это место, – вдалбливает он ей, – и даже не догадываешься о его существовании.

Мерседес энергично кивает.

– Я не шучу, – продолжает он. – Если я когда-нибудь услышу о нем от кого-то, то точно буду знать, что рассказала о нем ты, Мерседес Делиа.

Татьяна, застыв на месте, не сводит с отца глаз и тяжело сглатывает.

– Я могу тебя уничтожить, – говорит Мэтью. – Помни об этом. Тебя и всю твою семью… – он щелкает пальцами, – вот так!

* * *

Лариссе невесело. Она выдержала пять минут разговора со святым отцом, испытывая мучительную неловкость, поэтому, когда он откланялся, чуть не расплакалась от облегчения. А после его ухода только съела кучу странных канапе и улыбалась, пока у нее не заболели щеки.

Оказывается, чтобы улыбаться незнакомцам, нужно соблюдать некий этикет, которому ей еще предстоит обучиться, в противном случае они поспешно ретируются с потрясенным выражением на лице. От непривычно высоких каблуков у нее болят ноги, в платье на запах и с распятием на шее она чувствует себя полной дурой и всей душой желает побыстрее вновь оказаться в ресторане, где она хозяйка. Где можно говорить с кем угодно и, улыбаясь, видеть, что тебе отвечают тем же.

«Ненавижу все это, – думает она. – Завтра весь город обрушится на меня с расспросами о том, как все прошло, и что я им скажу? Моя семья меня бросила. Красноречивое свидетельство того, что я для них значу».

Она мысленно расточает проклятия. Машина приедет за ними лишь через несколько часов. В голову приходит мысль: «Если бы не эти идиотские туфли, я просто пошла бы сейчас домой. А так я застряла здесь». Ларисса запихивает в рот пару профитролей с крабами, запивает их шампанским и думает: «Я даже не люблю шампанское. У меня от него всю ночь будет пучить живот».

Она идет к стеклянной двери в сад. Он роскошный, полон зелени. Там должно быть восхитительно и свежо. Не той механической прохладой, что здесь. Если бы только можно было… Да пошли они все к черту.

Ларисса открывает дверь и выходит в ночь. А когда закрывает ее и за спиной резко обрывается треск привилегированных разговоров, из груди вырывается облегченный вздох.

В темноте раздается визг. Она напрягается, щурится, пытаясь определить источник звука. И в этот момент видит перед собой небольшую группу, бегущую к ней, преследующую стройную фигурку в белом платье. Их дюжина, все тычут пальцами, улюлюкают и хохочут. Она вдруг понимает, что они гонятся не за кем-то, а за Донателлой, и собирается вмешаться. Дать им отпор, защитить своего ребенка не хуже горной львицы.

Но видит, что Донателла тоже смеется. А через несколько мгновений ей остается только закрыть руками лицо от стыда, когда ее дочь стремительно проносится мимо и прямо в одежде прыгает в бассейн.

37

Джемма

Сентябрь 2015 года

Когда она освежает помаду, в ванную входит Сара, встает рядом, достает тушь и начинает красить ресницы.

Джемма улыбается. Сара криво улыбается в ответ, сосредоточенная на макияже.

– Ты как? – спрашивает она.

– Ничего, – отвечает Джемма. – А ты?

– Нормально, – говорит Сара.

– Мне пришлось подняться сюда, чтобы избавиться от этого Мориса, – объясняет Джемма. – У него… руки шаловливые.

Лицо Сары принимает удивленное выражение.

– Ты же ему нравишься, – говорит она.

– Да, но…

Сара прячет щеточку для туши обратно в тюбик, прислоняется задом к раковине, оглядывает Джемму с головы до ног.

– Он очень влиятельный. Большая шишка.

– Может быть, но это еще не дает ему права…

Сара моргает, складывает на груди руки.

– Ты ведь знаешь, что нас сюда зовут не в качестве декораций, так?

Джемма хмурит брови. Вообще-то именно так она и думала.

Сара нетерпеливо вздыхает.

– Джем, должна тебя предупредить, что рано или поздно тебе придется кому-нибудь дать.

– Дать?..

Сара еще раз моргает и наманикюренным пальчиком закрывает Джемме отвалившуюся челюсть.

Джемму охватывает приступ паники.

– Он?..

Да она шутит. Морис огромный и старый. И потный. Щеки у него так обвисли, что теряются где-то под воротником, а свой отросток он в последний раз наверняка видел несколько десятилетий назад.

Сара кивает.

– Я…

Сара вновь поворачивается к зеркалу, достает из косметички бордовую помаду «Шанель» и начинает красить губы.

«Мы не настоящие модели, – думает Джемма. – Как, черт подери, я сразу не догадалась?»

Она пялится на Сару. Кремовая кожа, как на средневековых портретах, копна шелковистых золотисто-каштановых волос, спадающая на декольте ее медного мини-платья с кружевами. «Венера» Боттичелли, освобожденная от раковины. Девушка грез. «Боже мой, – думает она, когда перед ее мысленным взором проходят другие модели Джулии Бич, – каждая из нас представляет собой определенный типаж, так? Они подобрали нас таким образом, чтобы мужчины могли выбирать из полного комплекта. Как же я раньше не догадалась?»

– Я в том смысле, – продолжает Сара, – что никто никого ни к чему не принуждает. Это не рабство. Но в тебя вбухали кучу денег и в какой-то момент обязательно захотят увидеть отдачу или дадут пинка под зад. Сколько она тебя с собой уже таскает? Месяц? И ты правда собираешься только снимать сливки, но никому не давать?

Джемма чувствует, что у нее снова отвисла челюсть, и судорожно сглатывает. Сара выпрямляется и смеется над ней.

– Ох, дорогуша. Неужели ты правда думала, что все эти миллиардеры желают твоего общества за твое блистательное остроумие?

Джемма хватает ртом воздух.

– Для этого у них есть жены. Если хочешь быть женой, иди учись на адвоката, банкира или историка искусств. Сосредоточься на образовании. Только таких приглашают на банкеты и представляют королеве. А ты вроде только четыре государственных экзамена сдала, правильно я слышала?

Джемма заливается краской. Она так и не свыклась со своей неудачей: ни с результатами экзаменов, ни с последующими скандалами. Мама высказалась в том духе, что она сама себя подвела, а Патрик в своей манере написал ей письмо. Не обнял и не посоветовал выбросить это все из головы. Он написал ей письмо. Друзья все вернулись в школу, а она осталась одна. Если бы не это – этот тайный мир, который она так тесно прижимает к себе, который утешает и манит ее своими перспективами, пока родители твердят о ее никчемности, – ее жизнь была бы невыносимой.

– Да, – отвечает Джемма.

– Ох, лапонька, – говорит Сара, звеня золотыми браслетами. – Нас хотят не за ум. У каждого из них в особняке собраны все ученые степени, какие только можно пожелать. Они хотят нас, потому что мы сосем их члены. Так что привыкай.

Джемма вдруг понимает, что ее бьет мелкая дрожь, и говорит:

– Да, поняла. Правда. Но…

– Послушай, – продолжает Сара, – сколько раз тебя трахали совершенно бесплатно? И что, тебя за это уважали?

Джемма думает о Натане. О парнях до него. Впитали как губки в себя дерьмо, которого насмотрелись в интернете, и думают, что девчонки на все это готовы. За бесплатно. Да и гигиеной не заморачиваются. Она цинично смеется. Гадает, очевидна ли для Сары нотка отчаяния в ее смехе так же, как ей самой.

– Ха! Ты права, – отвечает она.

Сара теребит бриллиантовые сережки.

– Я понимаю, на это надо решиться, – говорит она, – но решишься, и дело в шляпе. Боже, мужчины. Так просто подчинить их своей власти.

– Власти?

– Да ты посмотри на них, – кивает Сара. – Они больше ни о чем другом и не думают. Жалкие создания. – Она открывает свой миниатюрный клатч, достает из него эмалированную коробочку размером с ноготок. – Как насчет симпатичной таблеточки для настроения?

– Ух ты!

На экстази у нее никогда не хватало денег. Ее разбирает смех.

– Что?

– За прошлую таблетку мне пришлось отсосать одному парню, – поясняет Джемма.

– А я о чем, – ухмыляется Сара, открывает коробочку и достает из нее две крохотные таблеточки.

– Спасибо, – благодарит Джемма.

– Знаешь, я тоже закинусь, – подмигивает подруга. – За компанию.

Они выходят, ожидая, когда таблетки подействуют.

– Это, конечно, то еще местечко, просто смешно, – замечает Сара, – я думала, что повидала в жизни дерьма, но…

Они стоят перед гигантским бурым медведем. Настоящим. Таксидермист поднял его на задние лапы, оскалил пасть, острые трехдюймовые клыки покрыл позолотой, вдел в уши пиратские кольца. Медведь караулит у подножия лестницы, приветствуя гостей, которые входят через двустворчатую дверь.

– Слушай, а кто он, этот парень?

– А хер его знает, – отвечает Сара, – наверняка русский.

– Что им нужно в Лондоне? – спрашивает Джемма. – В смысле, у них разве нет особняков в Москве?

– Да есть, конечно. А еще Чернобыль и Путин. Реально злопамятный мужик.

– Думаю, ты бы тоже бесилась, если бы кто-нибудь прикарманивал природные ресурсы твоей страны, – говорит Мелани, подходя к ним со спины. – Ого, вау, Сара! Вы чем-то закинулись?

– Тс-с-с! – Сара прикладывает к губам палец, выглядя настолько абсурдно, что Джемма прыскает со смеху.

– Черт, я тебя обожаю.

– Вот, то что надо, – отвечает на это Сара. – Теперь давай за дело!

Он могуществен. Действительно могуществен. Просто запомни это. Многие женщины получили «Оскар» благодаря ему. А раз так, то какая разница, что ему минимум шестьдесят и что он не может подняться на ноги без пердежа?

В доме толпа. С тех пор как она пошла в туалет, прибыли еще гости, и в веренице комнат не протолкнуться. За всеми этими «Армани» она нигде его не видит. А когда протискивается мимо троицы коренастых мужчин, рычащих друг на друга на русском, ее хватают за задницу и сдавливают так сильно, что ей на миг кажется, будто та сейчас лопнет.

Ай!

Джемма в гневе разворачивается. Но тут же вспоминает, где оказалась и что собой представляет. Теперь это твоя жизнь, девочка. Ты – просто тело. Привыкай.

В третьей по счету гостиной Джулия и Татьяна ведут беседу с огромным мужчиной гораздо старше них. На их губах застыли неизменные улыбки, но теперь Джемма сразу замечает, что они осматривают зал. «Надзирают… – думает она. – Сегодня нас здесь примерно дюжина. Мы прибывали небольшими партиями, но теперь я понимаю, кто тут кто. Мы с Сарой, Мелани и та девочка из Сингапура, Вей-Чень. И три девочки, которых я как-то видела в агентстве, хотя меня они, наверное, не заметили. Плюс та женщина, похожая на бесплотное привидение, которая в первый вечер была в „Иссиме“».

Татьяна поворачивается и смотрит на нее. Огромный мужчина оглядывает ее с головы до ног и хмурится. Что-то говорит Татьяне, которая согласно кивает. Джулия хоть и молчит, но внимательно слушает, поджав губы. «Меня обсуждают, – думает Джемма. – Недовольны своей инвестицией». Потом к ним подходит еще один мужчина, и на их лицах вновь загораются улыбки, словно кто-то включил фары. Татьяна с Джулией целуют его, не касаясь кожи, а лицо здорового мужика сминается морщинами, и он пожимает пришедшему руку так, словно пытается выдавить из нее воду. Джемма отправляется дальше на поиски Мориса Айндорффа.

Он сидит на антикварном диване с высокой спинкой, обитом золотистой парчой, широко разведя в стороны ноги, чтобы между ними поместился живот, и оживленно разговаривает с какой-то женщиной, которая положила руку ему на колено. Джемма секунду колеблется. «Может, я опоздала? – думает она. – Может, это конец? Я все профукала? Завтра они вышвырнут меня вон, и мне не останется ничего другого, кроме как поступить в колледж для лузеров на Уондсворт-роуд, а по выходным подрабатывать в ресторане».

Но женщина откидывает копну шелковистых волос, Джемма видит, что ей лет сорок, а то и больше, а Морис смотрит на нее так же, как Наз на свою мать, – и в этот момент понимает, что у нее все будет в порядке.

Она подходит к дивану, берет его за руку и уводит. Мимо медведя, вверх по широкой мраморной лестнице.

Когда она уходит, он лежит на кровати, как выброшенный на берег перекормленный морж. Сара ждет у подножия лестницы и сует ей в руку бокал чуть теплого шампанского.

– Рот прополоскать.

Джемма берет бокал, выпивает залпом, кривится, потому что не любит шампанское.

– Все хорошо?

– Конечно, – отвечает Джемма, но обсуждать ей это совсем не хочется и она решает отшутиться. Пародируя акцент кокни, комментирует: – Он настоящий джентльмен, кроме шуток.

Нынешней ночью она усвоила две истины. Во-первых, член – он и есть член, а когда его обладатель лежит на спине, то брюхо становится гораздо меньше. А во-вторых, закрыв глаза, можно сделать очень и очень многое.

– Слушай, а это же русский дом, да? – спрашивает она.

Сара кивает.

– Тогда здесь наверняка есть чертова водка.

К ним, вся сияя, подходит Джулия.

– Я слышала, ты осчастливила нашего Мориса, – произносит она, – можешь считать, что один фанат у тебя здесь уже есть.

– Сплошное удовольствие и никакой рутины, – отвечает Джемма.

В ней уже три шота водки, да и таблетка экстази оказалась на удивление сильной.

– Тогда могу сказать, что тебя ждет блестящее будущее, – продолжает Джулия.

– В школе мне говорили другое, – усмехается Джемма.

Джулия тоже смеется, дружески похлопывает ее по плечу и добавляет:

– Ой, эти школы. Там учат не всему.

– А еще водка есть? – спрашивает Джемма.

– Может, тебе лучше немного притормозить? – отвечает Джулия.

– Ну ладно. – Она ждет, пока Джулия уйдет, и берет еще шот.

* * *

В два часа ночи, спотыкаясь на каблуках, Джемма врезается в медведя.

– Упс! – Она дружелюбно гладит его по груди, затем обнимает, закатывается хохотом и орет: – Ах, Морис, ты меня спас!

Рядом с ней вновь появляется Джулия и один из крепышей в серых костюмах, которых расставили по всему дому следить за порядком. Поддерживая с обеих сторон, они выводят ее в вестибюль и усаживают в кресло.

– Джемме, надо полагать, пора вызвать такси, – говорит Джулия.

– У меня нет наличных, – бормочет она.

– Не страшно, – отвечает наставница, – я за тебя заплачу.

Поездку она совершенно не помнит. Лишь без конца мелькающие за окном огни и все больше подкатывающая к горлу тошнота.

– Надеюсь, ты не заблюешь мне салон, – произносит водитель, – иначе тебе придется выложить сверху еще две сотни за чистку.

Ее заработок за ночь.

– Не-не, командир, все будет окей, – отвечает она, – я сдержусь.

– Если что, дай мне знать, чтобы я притормозил, – отвечает он.

Но Джемма засыпает и открывает глаза, только когда он ее будит.

– Где я? – Она чувствует себя пьяной и сонной. Потому что так и есть.

– Конец Торнбери-роуд, – отвечает он, – ты велела высадить тебя здесь.

Она выглядывает в окошко. А когда усилием воли все же фокусирует взгляд, видит, что машина и правда стоит на ее улице. Туфли валяются в салоне машины. Она наклоняется их поднять, но никак не может нащупать. Наконец водитель сам их хватает и всовывает ей в руки. После чего помогает выйти из машины и ждет, пока она, прислонившись к дверце и пытаясь сохранять равновесие, их наденет.