Текст книги "Остров пропавших девушек"

54

Остров

Сентябрь 1986 года

Он удостаивает ее аудиенции, сидя в джакузи. Сегодня нет ни свежевыжатых соков, ни вкусных пирожных. Он только что сменил команду – уже во второй раз с того утра, когда она ждала, когда проснется Татьяна, а здесь работали люди, угощавшие ее. Для новых слуг она всего лишь очередная девочка-подросток из местных. Единственное знакомое ей здесь лицо – это капитан Филипп.

Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить нового охранника у трапа передать хозяину ее записку. Последовавшее за этим ожидание настолько затянулось, что в какой-то момент Мерседес показалось, что записка не дошла до адресата.

Она стоит перед ним в лучах ослепительного солнца, пока он нежится в бурлящей пузырьками воде, положив на края ванны широко разведенные в стороны руки. «Надо было захватить с собой шляпу, – думает Мерседес, – чтобы можно было мять ее в руках, пока я попрошайничаю».

Джакузи рассчитано на четверых, но Мэтью Мид так тщательно его заполняет, что ей заранее жаль каждого, кому захотелось бы разделить с ним эту ванну. В голове мелькает воспоминание о девочках, приезжавших прошлым летом на мальчишник, о чем она тут же жалеет.

– Ну и? – спрашивает он. – Стало быть, теперь в наших деньгах для тебя больше нет ничего зазорного, так?

– Да я никогда и не гово… – начинает она, но тут же понимает, что эта реплика ведет в тупик, и меняет тактику. – Простите меня… Я… Когда у Татьяны появились новые друзья, с которыми она стала ходить к нам в ресторан, я, наверное, почувствовала…

Она силится найти нужное слово, чтобы отпереть им дверцу к его триумфу. Значит, не облегчение. Не свободу. Не радость.

Пока он ждет продолжения, его губы расплываются в едва заметной улыбке. Ему это нравится. Да еще как. Страдания других доставляют ему подлинное наслаждение. Ему мало просто победить – ему важно, чтобы проиграли другие, осознав свое поражение. Страшный, ужасный человек. Но единственный из всех ее знакомых, для кого сто тысяч американских долларов – карманные деньги.

– Ревность, – заканчивает она, зная, что это именно то слово, которое он хочет услышать. – И моя сестра. Я понимаю, с ее стороны это было непочтительно, но она… была…

Непривычный ей переход в прошедшее время заставляет ее умолкнуть на полуслове. Она сглатывает слезы.

Мэтью Мид поднимает с края джакузи правую руку, на внутренней стороне которой свисает складками сморщенная плоть, опускает ее в воду и говорит:

– Ах да, твоя сестра. Жаль ее. Красивая была девушка.

Мерседес ничего не отвечает, не отрывая глаз от палубы и изо всех сил стараясь не дать волю эмоциям. «Я не могу потерять маму… – думает она. – Если мы не спасем ресторан, она умрет».

– И как же ты думаешь возвращать мне эти деньги? – спрашивает он, с плеском и хлюпаньем ворочаясь в ванне. – Если я вам их одолжу.

Мерседес поднимает глаза, видит, что его рука все еще под водой, и старается не думать, что он ею делает.

– Мы будем платить вам с текущих доходов.

– Ха! – презрительно фыркает он, не скрывая своего веселья. – Немало же времени на это уйдет. Боюсь, я столько не проживу.

– Мы будем отдавать вам десять процентов от ежегодного заработка! Каждый год! – восклицает она.

С Лариссой она это не обсуждала, однако отчаяние придает ей смелости. В конце концов, теперь им надо кормить на два рта меньше.

– Значит, десятина? – ухмыляется он. – Столько же, сколько вы платите duqa?

Она в ответ кивает.

– Это не покроет даже проценты. А как насчет остального? Насколько я понимаю, деньги нужны вам отнюдь не для того, чтобы расширять бизнес. Каким тогда образом вы намерены выплачивать основной долг?

Мерседес в замешательстве не сводит с него глаз. Ей непонятны его слова. Языка коммерции она не знает. Понимает только, что позволяет ему закабалить ее на долгие годы, если не на десятилетия.

«Мне нельзя потерять маму… – машинально думает она. – Нельзя, и точка! Этот остров уже убил мою сестру. А если отнимет еще и маму, у меня вообще ничего больше не останется».

– Я сделаю что угодно… – говорит она. – Все, что вы скажете.

Мэтью Мид разглядывает ее с таким видом, будто эта ситуация его забавляет.

– Все?

Она с трудом сглатывает застрявший в горле ком.

Он вытаскивает руку из воды, нюхает кончики пальцев и говорит:

– Ладно… Подобные крайности, думаю, нам ни к чему. Хотя жаль, что ты не так красива, как сестра.

Сухой рукой он берет из коробки сигару, неторопливо разминает ее и раскуривает, щелкнув массивной золотой зажигалкой с его инициалами.

– Ладно… – говорит наконец он. – Уверен, я что-нибудь придумаю. Дай мне денек-другой. Возможно, мы с тобой сможем утешить Татьяну. А то вы с сестрой, знаешь ли, действительно ее очень расстроили. У тебя много времени уйдет, чтобы загладить вину.

Ее накрывает волна облегчения.

– Спасибо вам… – говорит она и поднимает на него глаза, стараясь смотреть как можно спокойнее. – Огромное вам спасибо.

Она понимает, на что подписывается. Перед ней простерлась жизнь унижений. Но других вариантов нет. Это ее единственная надежда.

Щелкнув пальцами, Мэтью ее отпускает. Она поворачивается и идет обратно к трапу. А когда подходит к нему, слышит его оклик:

– Мы, естественно, составим контракт.

55

Суббота

Джемма

Ее преследуют кошмары, но проснуться она не может. Гоняет на ярмарке в Клэпхеме на игрушечном автомобильчике, тычась бампером в других, и вдруг понимает, что у нее проблемы с управлением. Крутит руль, жмет педали, но машинка делает, что хочет, бросаясь из стороны в сторону. Голова болтается туда-сюда, словно едва держится на шее. Потом Джемма лежит в гробу, ощущая кожей обтянутую атласом подкладку. Какие-то незнакомцы несут ее на своих плечах в церковь. Но кто-то намертво сшил ее губы, и как она ни старается, не может пошевелить даже пальцем. Силится закричать, позвать на помощь, показать, что не умерла, но не издает ни звука. А в следующее мгновение проваливается глубоко во мрак, в какую-то пещеру глубоко под землей, зажатая в узком каменном мешке. Руки прикованы к бокам, сверху давит земля, из груди вырывается крик.

Она открывает глаза и видит только мрак. У нее что-то на лице – ресницы чувствуют ткань. Она не может закрыть рот, потому что в губах какая-то штуковина. Выплюнуть ее тоже не получается.

«Я все еще сплю… – думает она. – Это то самое оцепенение, которое охватывает человека, если он слишком быстро просыпается. Тряпку с лица надо убрать. Я просто запуталась в простынях».

Она пытается пошевелить руками, но обнаруживает, что запястья связаны за спиной. И в этот момент резко просыпается, возвращаясь в реальность.

Ничего не видно. Голова чем-то туго повязана. К тому же ей запихнули что-то в рот, так зафиксировав ремнями, что вытолкнуть языком нельзя, сколько ни старайся.

В паре дюймов под глазами узкая полоска света. «Это отверстия, чтобы дышать, – приходит в голову мысль. – Значит, на мне маска». Но слишком плотно прилегает к коже, давит на нос, и, так как ее тело пульсирует от страха, девушке не хватает воздуха.

«Нет… – думает она. – Нет, нет, нет, нет, нет, нет. Этого не может быть». Ее одолевает приступ удушья, земля круто кренится, и Джемма снова проваливается во мрак.

От предмета во рту ощущается химический привкус. При нажатии зубами он немного поддается. Она точно знает, что это такое. Кляп-шар на ремешках. Ей приходилось видеть такие в фильмах, ни один из которых не закончился хорошо.

Мозг приспосабливается. Придя в себя в четвертый или пятый раз, она уже понимает, что ее ждет, и глухая паника больше не затмевает ее разум.

Но от этого почти что становится хуже.

Она лежит на боку. Руки скованы за спиной. Кроме того, связаны колени и лодыжки. Кровать, на которой она лежит, – ей кажется, что это именно она, а не что-то другое, – мягкая и вполне удобная, но под кожей ощущается пластик, и в тех местах, где к нему прикасается ее обнаженное тело, выступил пот.

Где-то рядом, за пустотелой стенкой, шумит вода. Этот звук она помнит еще по каюте в Каннах.

«Я на яхте, – думает она. – Меня схватили и перенесли на корабль».

Паника – штука плохая. Но отчаяние в миллион раз хуже.

56

Робин

Робин ощущает себя на сто лет. Ее совершенно вымотал недосып, а тяжесть давила до тех пор, пока не высосала последние силы. «Я хочу умереть, – думает она. – Правда хочу. Если бы мне сейчас было сто лет, я хотя бы знала, что смерть уже не за горами.

Я ее не найду. Это был мой последний шанс, и я больше никогда не найду мою маленькую девочку. Где бы она сейчас ни была, я ее точно потеряла. Получила ровно то, чего заслуживала.

Неведение даже хуже смерти. Пожизненный приговор. Но не больше, чем я заслужила. Мы с Патриком связаны ребенком, которого каждый из нас слишком мало любил. Я вернусь в Лондон, скажу ему, что мы ее потеряли, а он посмотрит на меня с таким видом, будто ничего не понимает. Зато я понимаю. Прекрасно понимаю. Мы настолько зациклились на себе и своих мелких обидах, что напрочь о ней позабыли. Но теперь ее больше нет, и я никогда не смогу попросить у нее прощения».

Хотя к отходу парома на берег высыпала целая толпа, очередь на посадку совсем небольшая. Сегодня, когда герцогский праздник разгуляется во всю ширь и выплеснется в город, мало кому хочется отсюда уехать. На волнорезе в рекордные сроки установили еще один фейерверк, даже больше, чем в сам День святого Иакова, а в порту установили столы, чтобы крестьяне тоже смогли попировать.

Робин подходит к стойке, показывает паспорт с билетом и становится в очередь на посадку. День восхитительный. Гладкое, как атлас, море и высокое синее без единого облачка небо. Она поворачивается, смотрит на Кастеллану и думает: «Раньше здесь, похоже, было очень мило. Все жили простой жизнью и заботились друг о друге. Сообща. И, если бы Джемма приехала сюда в те времена, я была бы только счастлива».

Пассажиры медленно движутся вперед. Робин нагибается, чтобы взять свою сумку, опять поворачивается, чтобы бросить на остров последний взгляд, и сталкивается нос к носу к Лоренсом Вайнером. Он ее узнает, и его обычно бесстрастное лицо вдруг меняется. «Он в шоке… – думает она. – Явно не думал меня здесь встретить».

– Вы что, уезжаете? – спрашивает он. – В самом деле?

Робин кивает и говорит:

– Меня, можно сказать, заставили.

– Нет-нет! – восклицает он, похоже, искренне расстроенный. – Нет, Робин, вы не можете!

«А ему-то что за дело? – удивляется она. – С того дня в отеле Гелиогабал“ мы с ним больше не виделись. Ему-то какая разница».

– По правде говоря, у меня нет выбора, – говорит она. – Полиция, по сути, велела мне убираться отсюда к чертовой матери.

Он хмурится, выходит из очереди и машет ей рукой, приглашая последовать его примеру. Она застывает в нерешительности – перспектива потом снова идти в конец очереди ее не радует, – но все равно за ним идет. На его лице такая озабоченность, что ей не устоять. Он что-то знает. А она не может подвести дочь из-за опасения упустить очередь.

– Робин… – Его голос звучит настойчиво, но тихо, будто Лоренс боится, что их подслушают. – Вам нельзя отсюда уезжать. Подробности я вам сообщить не могу. Я вообще не должен был вам ничего говорить. Но вы просто должны поверить мне на слово.

В голове Робин вихрем кружат мысли.

– Но сами вы уезжаете?

– Да, – отвечает он, – сегодня мне лучше быть отсюда как можно дальше. Извините, но я не… Послушайте…

Он сует руку во внутренний карман и достает визитку. Плотный толстый картон и скромная надпись с названием компании, его именем и фамилией, номером телефона и адресом электронной почты. Простота роскоши. Лоренс вытаскивает из того же кармана механический карандаш и начинает что-то писать на обороте. Робин ждет. Очередь становится все короче.

Он поднимает глаза и протягивает ей визитку. Она смотрит на его каракули и понимает, что надпись на кастелланском. Но видит слова S-ra Hanson и filja perdida и понимает, что речь идет о ней.

– Вы знаете вон тот ресторан? – спрашивает он.

– «Ре дель Пеше»?

Он кивает.

– Да. Отдадите эту визитку его хозяйке. Ее зовут Ларисса Делиа. – Увидев на ее лице сомнения, он решает немного надавить и продолжает: – Она замечательная женщина. На английском говорит кое-как, но почти все понимает. Просто… Просто поверьте мне, миссис Хэнсон. Кое-что произойдет. Скоро. Она вас где-нибудь поселит. Вам лишь надо набраться немного терпения.

Она вглядывается в его лицо, но на нем больше ничего не отражается. Искренность пропала, ее сменило вежливое безразличие.

– Вы отлично проведете время! – громко восклицает он, чтобы слова пролетели над очередью, – явно рассчитывая, что кто-то услышит, но кто именно – Робин не знает. – Точно не пожалеете. Оно того стоит, чтобы немного подождать. Вы даже не представляете, как мне самому хотелось бы остаться.

С этими словами он становится в хвост очереди, сократившейся буквально до пары человек, и, не оборачиваясь, поднимается на борт.

Она на несколько секунд замирает в лучах палящего солнца с сумкой у ног. Затем видит, что контролер машет ей рукой, удивленно подняв брови, и понимает, что все уже на пароме. После чего виновато ему улыбается, качает головой, подхватывает багаж и энергично шагает по пристани, не давая полицейскому возможности подойти к ней и спросить, с какой стати она еще здесь.

Поскольку ужинать в ресторанах денег у нее не было, в «Ре дель Пеше» она не задерживалась, но во время festa, когда раздавала флаеры, обратила внимание, что там очень мило. И куда более гостеприимно, чем в претенциозных заведениях на холме. Под навесом между столиками кружит персонал – одни только женщины, – а ароматы блюд достаточно восхитительны для того, чтобы у нее потекли слюни. Она останавливается у таблички «Подождите, пожалуйста, вас проводят» и вежливо ждет. Через несколько мгновений к ней подходит женщина с обильной сединой в волосах и, несмотря на приятную улыбку на губах, такая грустная, что Робин хочется ее обнять, и спрашивает:

– Сколько вас, sinjora?

– Я… Мне нужна Ларисса Делиа, – отвечает она.

– Это я, – степенно кивает женщина.

– Да? Вот и славно. Я только что говорила с Лоренсом… Вы знаете Лоренса Вайнера?

– Ну конечно, мистер Вайнер – верный друг «Ре дель Пеше».

– Он дал мне вот это, – произносит Робин и протягивает ей визитку.

Чуть помрачнев лицом, собеседница медленно читает написанные от руки слова. «Непохоже, чтобы она была особо грамотной, – думает Робин, – когда ей полагалось ходить в школу, девочек, по всей видимости, здесь не было принято учить».

Губы хозяйки ресторана вновь расплываются в улыбке – на этот раз загадочной.

– Идемте со мной, сеньора.

С этими словами она легко, будто перышко, подхватывает сумку Робин, выходит на улицу и выуживает из кармана передника связку ключей.

Вход в дом будто строили на скорую руку. Через узкий коридор можно выйти к лестнице, минуя ресторан, хотя в него и можно попасть через дверь слева. Их шаги эхом отражаются от бетонных ступенек и таких же бетонных стен. Самое настоящее закулисье.

– Скажите, пожалуйста, – говорит Робин, шагая за хозяйкой, – вы вообще знаете, что происходит?

Ларисса не останавливается, не оборачивается и лишь идет дальше.

– Мне почти ничего не известно. Но подождите здесь. Думаю, вы будете довольны. Он послал вас ко мне, потому что здесь безопасно, – говорит она. Потом вдруг замирает на месте, смотрит на ключи в руках и добавляет: – Каждый, кто ко мне приходит, знает, что здесь ему ничего не грозит.

Сколько невысказанного. Этой женщине грустно. Невыносимо, непередаваемо грустно.

Они продолжают подниматься наверх.

В холле второго этажа нет окон и царит полумрак. На потолке лестничной площадки жужжит вентилятор. На стене висит изображение Девы Марии, а на полке над лестницей в зарослях зелени – с учетом недостатка света явно искусственной – виднеется статуя Венеры Боттичелли.

– Вот комната моей дочери, – говорит Ларисса. – Чуть позже я принесу вам поесть. Здесь вам будет удобно. Поспите немного. Мне кажется, вы не спали?

– Верно, – отвечает Робин, – в этом вы правы.

– Вот и отдыхайте, – с доброжелательностью в голосе говорит женщина, – здесь вы в безопасности. А если будут новости, вы тут же узнаете, я обещаю.

Потом опять улыбается, и на миг у нее на глаза наворачиваются слезы. Древним, переходящим из поколения в поколение жестом она потуже завязывает шаль и подходит к запертой массивной двери из красного дерева. Та явно не вписывается в окружающий мир пластикового папоротника и декоративного бетона, поэтому выглядит так, будто ее притащили сюда из совсем другого дома.

Улыбнувшись Робин бледной улыбкой, Ларисса открывает дверь.

По размеру и планировке тускло освещенная комната идентична той, в которой Робин прожила всю последнюю неделю, с той лишь разницей, что здесь вместо одной большой кровати по обе стороны от окна стоят две односпальные. На окне – розовые занавески, явно повешенные только для украшения. Того же розового цвета покрывала, вышитые «фитильками». Туалетный столик с зеркалом и открытый шкаф, где висит цветастая одежда. Пять пар туфель на высоком каблуке, в которых по таким булыжникам может ходить только юная девушка. И подставка для украшений в виде маленького деревца с небольшой, но яркой коллекцией бижутерии.

Пара фотографий в рамках, на которых в объектив широко улыбаются две девушки. И хотя снимки сделаны с интервалом в несколько лет, на обоих они сидят, тесно обнявшись, руки обвили шеи друг друга. Старшая прекрасна той ослепительной красотой, которую время от времени можно повстречать на романских улочках: черные как смоль волосы, миндалевидные глаза и губы, в изгибе которых виден характер. Из тех девушек, которым смотришь вслед, изумляясь, что такая красота вообще существует на белом свете. Младшая более обыкновенная. Ее черные волосы лишены того загадочного блеска, черты лица не такие выраженные. Но рядом с сестрой она тоже сияет. Здесь налицо любовь. Так много любви.

«Дочери… – приходит ей в голову мысль. – По всей видимости, она хотела сказать, что это комната не дочери, а дочерей, во множественном числе. И где они сейчас? Она уже слишком пожилая, чтобы иметь дочерей-подростков. С младшей, скорее всего, я говорила вечером в День святого Иакова. Ей сейчас где-то за сорок. Но красавицу нигде не видела. Должно быть, подалась в места побогаче, как это обычно бывает с красавицами».

– Спасибо, – говорит Робин, по-прежнему не понимая, что происходит, но решив доверять встретившей ее женщине. Человек с такой тоской в глазах не может вынашивать дурные намерения. – Вы очень добры.

Ларисса кивает, выходит на лестничную площадку и закрывает за собой дверь.

57

Мерседес

Относя в очередной раз на кухню грязные стаканы, она замечает, что из-под двери комнаты начинает литься вода. Пока еще немного, небольшая лужица, которую вполне можно принять за результат нерадивой влажной уборки. Но она все прибывает и прибывает, отвоевывая пол по миллиметру. Еще чуть-чуть, и ее окажется вполне достаточно для драмы, в которую будет обязан вмешаться Пауло.

Роберто явно не в настроении – месит на мраморной разделочной доске тесто для хлеба, приминая перед второй расстойкой. Ему надо отправить на «Принцессу Татьяну» двенадцать буханок, чуть прихватив их в печи и упаковав полуфабрикат в пластиковые пакеты. А помимо этого пироги, сыр, выпечку и ветчину, которые заказал Мэтью для Стэга.

– Они ни о чем не думают! – ворчит он, опять швыряя тесто на доску с таким видом, будто решил заехать злейшему врагу по физиономии. – У меня все было под контролем, но вдруг он решает, что они пробудут в море на день больше, чем планировалось.

– Радость моя, – говорит ему Мерседес, – нам со Стефани пришлось двадцать минут возиться, чтобы впихнуть Татьяну в корсет. Так что считай, что тебе еще повезло.

– Может, он сел после стирки? – спрашивает Нуно, готовя тесто для круассанов.

– Ага, – отвечает Мерседес, – в этом все дело.

– Я видел ее, – говорит Роберто. – Это что-то. Сразу подумал, что завтра неплохо было бы приготовить crème caramel.

Они тихонько хихикают.

– А кого она изображает-то? – спрашивает Роберто.

– Миледи Винтер, – отвечает Мерседес, – из «Трех мушкетеров».

– Интересно. Разве ей не отрубают голову?

– Можем только надеяться.

Они смеются. Эта неделя стала для них настоящим испытанием.

– Скорее корсет ее удушит, – говорит Мерседес. – Можно я воспользуюсь посудомоечной машиной? Хочу привести sala в порядок.

– Конечно, – отвечает он.

Кто-то стряхнул пепел с сигары на подлокотник белого дивана, и она на секунду приходит в ярость. «Что за люди. Никакого уважения. Ни капли!» Но потом вспоминает, что ей больше никогда не придется убирать все это дерьмо, и успокаивается. Особенно когда осознает, что за возможность перед ней открылась. Нажав кнопку переговорного устройства, она вызывает Урсулу. Будет гораздо лучше, если панику поднимет не Мерседес, а она. Нужно придумать как можно больше слоев отрицания между Мидами и ее причастностью к произошедшему.

Урсула склоняется над пятном.

– Да твою же мать!

– Знаю, – поддакивает Мерседес, – так жаль.

От напряжения у нее внутри все зудит. Ей хочется с громкими криками пуститься по комнате вскачь.

– Блин… – цыкает Урсула, пытаясь оттереть отметину пальцами. – А второй комплект чехлов все еще в чистке.

– Черт. Как думаешь, сможешь его вывести?

– Не знаю. Может, попробовать отбеливателем?

– Думаешь? Мне кажется, лучше одним из пятновыводителей, которые мы храним в кладовке.

– Попробовать, конечно, можно, – говорит Урсула, – но, по-моему, без отбеливателя не обойтись.

Мерседес протягивает ей ключи.

– Можешь глянуть? Может, найдешь что-нибудь подходящее из средств.

– Да, конечно, – со вздохом отвечает Урсула и бесшумно уходит по коридору.

Мерседес ждет. Скрежещет зубами и ждет. Это невыносимо. Любая мелочь, и все пойдет наперекосяк. Любая.

Из холла доносится голос Урсулы – она зовет ее по имени, возвещая о начале конца.

– О боже! – восклицает Мерседес.

– Но откуда она здесь? – спрашивает Урсула.

– Из комнаты охраны?

– Там есть комната?

– Ну да.

– Я так и знала! Мне сразу показалось, что этот дом какой-то странной формы и какой-то комнаты явно не хватает. Почему я только сейчас узнала?

– По вполне очевидным причинам, – отвечает Мерседес, – это вроде как тайная комната.

– Но ты-то в курсе.

– Кому-то же надо было наводить там чистоту. – Мерседес делает паузу для пущего эффекта. – О боже… Я же убиралась там сегодня. Неужели я не закрыла кран?

Ей несложно звучать напуганной, от страха ее и правда бьет нервный озноб.

– О господи, она меня убьет! Боже правый!

– Так давай, открывай, – говорит Урсула.

– Не могу! Я не знаю кода!

– Серьезно? – спрашивает Урсула, порой соображая на удивление туго.

– Конечно, не знаю!

– Но почему?

Да потому что у них нет ни малейшего желания меня туда впускать.

– Потому что если я не знаю кода, то не смогу никому его сообщить! – срывается на нее Мерседес. – Прости… Это я от стресса. О боже. Мне придется сказать Пауло. Господи Иисусе, он потом доложит ей, причиненный ущерб они вычтут из моей зарплаты, а там барахла на сотни тысяч долларов. Боже милостивый…

Она умолкает, чувствуя, что на глаза взаправду навернулись слезы. Одно только упоминание денег вызывает у нее рефлекторную реакцию. Сколько раз ей казалось, что до свободы уже рукой подать, но потом неизменно обнаруживалось, что по какому-то финансовому волшебству ее долг только вырос. «Если у меня и сегодня ничего не получится, – думает она, – я просто умру. Это должно сработать. Если мне придется остаться здесь еще хотя бы на один день, это меня убьет».

– Не переживай, все обойдется, я в этом уверена, – говорит Урсула, похлопывая ее по плечу, – если это действительно комната безопасности, все оборудование внутри должно быть защищено. – Потом подходит к переговорному устройству и вызывает Пауло.

Он наверняка спал. Волосы на затылке всклокочены, глаза красные.

– Да у вас тут настоящий потоп, – спокойно произносит он.

– Пауло, прошу тебя, открой мне дверь, – говорит она. – Пожалуйста.

– Строго говоря, я обязан связаться с мисс Мид, – отвечает он, – у меня нет права впускать туда кого-то без ее согласия.

– Но, Пауло, она же на балу!

Он задумчиво чешет затылок и говорит:

– Это да…

– А воды все больше…

– Тоже да… – вздыхает он. – Ладно. Вы, девочки, пока идите в гостиную, а я открою дверь и потом вас позову.

– Спасибо! – говорит она. – Спасибо! Я даже не знаю, как тебя благодарить. Клянусь, ты спас мне жизнь.

– Гарантий давать не стану, – отвечает он, – сама знаешь, если поднимется тревога, я не смогу тебя прикрыть.

– Знаю-знаю, – отвечает она.

– Тогда давайте, идите.

Она молчит. Ждет, глядя, как Пауло распахивает спрятанную панель и вбивает код. Мерседес всегда задавалась вопросом, как можно быстро попасть в эту комнату в случае вторжения в дом, но ей понятно, что комната здесь совсем не для этого. До ее слуха доносится лязг открываемой двери, плеск рвущейся наружу воды и ругань Пауло, когда та заливает ему ботинки.

– Идите! – зовет их он. – Она в полном вашем распоряжении, хотя, я думаю, вид вас не обрадует.

Воды по щиколотку, она разлилась по всему холлу. Дверь явно сделана на совесть. Они шлепают по ней ногами, встают на пороге и заглядывают внутрь.

– Боже милостивый… – произносит Урсула.

Вся комната промокла насквозь: ковер, стулья… Вода тонким слоем покрывает журнальный столик, медленно стекая с него по капле. Пауло уже у раковины, закрывает кран.

– Ну дела… – произносит он. – Ну ты даешь, Мерседес, потрудилась на славу. Это же надо было – оставить в раковине затычку.

– Oao… – выдыхает Урсула. – Вот это да…

Шлепая по воде, Мерседес прикидывает нанесенный ущерб и говорит:

– Боже, она меня точно убьет.

– Это точно, – поддакивает Пауло. – Прости, Мерседес, но скрыть эту историю, боюсь, у нас не получится.

Она опускается в кресло, тут же чувствуя пятой точкой воду, которая просачивается сквозь рабочую одежду. Исподтишка поглядывает на ящички, в которых лежат DVD. Замков на них нет. Кто бы сомневался. Сама эта комната – огромный сейф.

– Сделаем что сможем, – произносит Пауло, стараясь ее утешить, – уверен, что к их возвращению обстановке можно будет придать куда более привлекательный вид. У Артуро в садовом сарайчике можно взять эту штуку для откачки воды из бассейна.

– Я понятия не имела, что все это здесь… – вновь берется за свое Урсула. – На кой черт здесь все эти экраны? Они что, нас записывают?

Мерседес в отчаянии качает головой.

– Я просто… О господи… Вся эта электроника… Мне даже…

– Полагаю, – говорит Пауло, беря с полки рядом с огромным экраном пульт, – что можем заодно и выяснить худшее.

– Нет! Господи боже ты мой! А если закоротит?

Мерседес вскакивает на ноги, пытается вырвать пульт у Пауло из рук, но тот поднимает его высоко над головой, чтобы она не могла достать. «Ему вся эта история доставляет удовольствие, – думает она. – Вот мерзавец. Самое веселое из всего, что случилось с ним за месяц».

– Если закоротит сейчас, значит, закоротило раньше. Смотри. Вода дошла только до подлокотников кресел, а розетки, как и экраны, расположены гораздо выше. Серверу, похоже, конец, но в чем-то должно было не повезти.

– А как же… – начинает она.

– Кроме того, – продолжает он, нажимая на пульте кнопку включения, – мы можем выяснить…

Экран возвращается к жизни.

Видео. Женское лицо крупным планом, увеличенное до размеров пони. Месиво из порезов и синяков. Неподвижное затуманенное выражение без малейшего проблеска надежды. Длинные потеки высохших слез на обезображенной коже. Лицо на экране резко двигается взад-вперед, скользя по какой-то блестящей поверхности, мокрой от крови.

Мерседес чувствует, как подгибаются колени.

Это Донателла.