Текст книги "В злом сердце Бог не живет"

– А-а, – отмахнулся Серега, – что-нибудь придумаем.

Я пообещал Маслякову, что буду молчать, и мы пошли вниз. Надо было до наступления темноты успеть подготовить позиции. И потренироваться, в случае внезапной тревоги быстро занимать свои места.

Сумерки опустились незаметно… Мы выставили боевое охранение – по одному человеку с отделения. Решили, что меняться будем каждые четыре часа, как в наряде. Я, наверное, как замкомвзвода мог бы и не участвовать в этом. Но отчего-то захотелось быть наравне со всеми. Причем, чувствуя, что сразу не усну – вызвался дежурить первым.

Ребята помогли мне донести до моего поста коробку с осветительными ракетами, а Женька Майданов прихватил еще и сидение от кресла – чтобы было комфортнее время коротать. Я расположился недалеко от окна, за небольшим укрытием, сделанным из подручного хлама. С таким расчетом, чтобы было удобно наблюдать за прилегающей территорией.

– Ты у самого окна не крутись, – напутствовал меня взводный, пришедший посмотреть на расставленные посты. – У них могут приборы ночного видения оказаться. Наблюдай осторожно… Но будь бдителен, если что – открывай огонь.

– А ракеты?

– Скучно станет – можешь запустить парочку. Только зря не транжирь. Пригодятся… И слушай внимательно. Больше на слух полагайся, чем на зрение…

– Понял, товарищ старший лейтенант.

– Ладно… И можешь меня называть по имени. В неформальной так сказать обстановке. Владимир я…

– Хорошо.

– Давай, Роберт, удачи.

Старший лейтенант Громов ушел, и я остался совсем один. На душе у меня потеплело… Предложение взводного обращаться к нему по имени, было несколько неожиданным. Все-таки он был офицером, и я привык по отношению к нему соблюдать определенную дистанцию. Хоть разница в возрасте у нас была небольшая – лет пять, наверное. А теперь, после этого разговора он стал для меня не столько командиром, сколько старшим товарищем.

Вообще, взводный у нас был неплохой. Никогда не унижал, не повышал голос – даже матом почти не ругался. Если кого и наказывал – только строго по делу. Повезло нам с ним, в общем…

Было ветрено, сыро и зябко. Сжимая в руках автомат, я сидел и смотрел в темноту. Передо мной был изрытый снарядными воронками пустырь, а в отдалении, метрах в ста пятидесяти возвышался многоэтажный полуразрушенный дом. За ним угадывались строения, тоже изрядно побитые артиллерией. В вечерних сумерках они выглядели еще более мрачно.

Внезапно я услышал неясный шум. Словно бы кто-то крадучись пробирался по дому. Я прислушался… Показалось? Да нет, определенно там кто-то есть.

Мне стало страшно. Холодный озноб прошелся по телу и застыл где-то в районе живота. Передернув затвор, я выставил автомат перед собой и медленно двинулся на странные звуки. Шаг, другой… Там, в соседней комнате мог прятаться враг. Но как он пробрался туда? Ведь подходы к дому заминированы. И сигнальных ракет в землю вокруг понатыкано… Но вот опять: «Шух-х, стук! Шух-х, стук!»

У меня пересохло во рту. Сердце билось у горла… Сейчас, сейчас…

Я отчаянно прыгнул вперед и остолбенел. Прямо передо мной болталась на петлях покосившаяся межкомнатная дверь. Ветер качал ее туда-сюда, и она скребла по полу, билась о косяк, издавая эти загадочные звуки.

Опустив автомат, я щелкнул предохранителем. Руки все еще слегка дрожали. Нервы, ешкин кот… Мне вдруг стало смешно. Устроил бы сейчас пальбу – вот позорище! Чего бы ребята подумали?.. Тоже мне, командир.

Облегченно вздохнув, я вернулся обратно. Спать совсем не хотелось. Я стал думать о доме, вспоминать свою гражданскую жизнь. Сколько там было хорошего, радостного, светлого… Теперь все это так далеко и неизвестно, будет ли когда-нибудь снова.

«Пум-м-с-с-с» – услышал я невдалеке сипловатый хлопок и почти сразу в расположении второго отделения вспыхнул огненный шар вместе с громом разрыва.

«Ба-бам-м-м-м!»

Показалось, что вздрогнули стены. От неожиданности я пригнулся и прикрыл голову руками. В ушах зазвенело…

Тут же из темноты донеслись звуки автоматных и пулеметных очередей. По стенам звонко защелкали пули.

Тело стало большим и тяжелым. Я схватил из коробки осветительный пиропатрон и, отвинтив непослушными пальцами металлический колпачок, извлек вытяжной шнур. Потом осторожно подобрался на четвереньках поближе к проему окна и, направив пусковую трубку в чернильную пустоту, с силой дернул шнур на себя. С легким хлопком осветительная ракета взмыла в небо: сначала маленькой яркой звездочкой, потом распустилась огненным цветком, залив дрожащим белесым светом округу.

Держась вдоль стены, я быстро отполз от окна и, привстав на негнущихся свинцовых ногах, осмотрел прилегающее к дому пространство. Никакого движения не наблюдалось… Вскинув к плечу автомат, я прижался щекой к железной дужке откидного приклада, сдернул планку предохранителя и наугад дал очередь по развалинам стоящего напротив дома.

С левой стороны, оттуда, где располагались первое и второе отделения, в воздух тоже взлетели осветительные ракеты и зазвучали автоматные выстрелы.

Я услышал звуки торопливых шагов, различил в темноте смутные силуэты. Это бойцы быстро занимали свои места. И сразу открывали ответный огонь. С разных этажей неслись эти громкие отзвуки боя.

Пальба велась не прицельно и хаотично с обеих сторон. Не мы, не они практически не видели друг друга. Сколько я не пытался разглядеть среди развалин хоть отблеск оружейного пламени, ничего увидеть не удавалось. Враги стреляли из глубины полуразрушенных помещений, оставаясь незамеченными.

Я выпустил магазин, отстегнул его, и, сунув в подсумок, достал новый. В этот момент почувствовал рядом чье-то присутствие. Обернулся… Женька Майданов стоял за спиной.

– Ты чего каску не надел? – бросил я, вставляя магазин в паз окна ствольной коробки.

– А-а, – отмахнулся он. – Так привычнее…

На голове у него был ребристый танковый шлемофон, положенный оператору наводчику. В руках – короткоствольный АКС74У

– Где твое место согласно боевому расчету? – спросил я.

– Так здесь… В этой комнате, – ответил он и лязгнул затвором.

– Да, точно, забыл…

Я поднял автомат, приложился, дважды нажал на спуск, отработав короткими очередями. Опустил оружие… И тут вдруг в ухо мне словно Змей Горыныч дунул. Да еще и хвостом по башке приложил… Я дернулся и инстинктивно втянул голову в плечи.

– Ты че, блин!

– Ой, извини, я нечаянно… – сквозь звон в ушах едва разобрал я.

Это Женька, стоя позади и чуть сбоку, решил поддержать меня своим огнем.

– Ты мне чуть голову не отстрелил!

– Прости, Роберт… Ей богу не хотел.

– Ладно, проехали.

Я потряс головой, потом зажав ноздри, продул через нос воздух. Левое ухо вроде восстановилось, а в правом по-прежнему стоял звон.

«Ничего, это не смертельно» – подумал я.

Тем более что подобное со мной уже было. Однажды на охоте товарищ по пролетающим уткам вот так же рядом со мной пальнул. Ничего, потом все прошло…

– Пойду, посмотрю, как там ребята…

Я двинулся по разрушенному дому, поднимаясь и спускаясь с этажа на этаж, пролезая через пробитые еще боевиками дыры в стенах, стараясь внимательно смотреть под ноги, чтобы в темноте не угодить в проломы на полу или случайно не напороться на торчащие прутья арматуры. В сумрачных лабиринтах разбитого дома я видел своих друзей. Вспышки выстрелов озаряли их напряженные фигуры. Пулеметчик Белоханов, крепко сжимая в больших и сильных руках ротный ПК с тяжелой цинковой патронной коробкой внизу, яростно бил длинными очередями, припав к выщербленному высокому подоконнику. Снайпер Масляков пытаясь, что-то разглядеть в обычный оптический прицел, стрелял отрывисто, через паузы, и тяжелые металлические гильзы со звоном отлетали в ближайшую стену. Младший сержант Горин, укрывшись за дверным косяком, вел огонь короткими, скупыми очередями… Все бойцы нашего взвода действовали толково, без особой суеты. Каждый был на заранее определенной ему позиции. Пули, летящие из темноты, конечно, представляли опасность, но все же огонь боевиков был не прицельным.

В одном из помещений, куда я попал, делая обход, я не увидел стрелка на своем месте. Это было неожиданно и непонятно… Потом, оглядевшись, я заметил в углу темное пятно. Боец сидел на полу, уткнув голову в колени. Это был рядовой Коляда. Вначале я подумал, что он ранен и немедленно бросился к нему, чтобы помочь, однако все оказалось гораздо сложнее. Он был цел и невредим, но очень напуган. Его буквально трясло от страха.

– Где твой автомат? – строго спросил я. – Почему не стреляешь?

– С-страшно… – глядя на меня широко открытыми глазами, тихо произнес он.

В этот момент темноту за окном озарила осветительная ракета, и я увидел его бледное, искаженное судорогой страха лицо. Он действительно был очень напуган.

Если в первые секунды я готов был его ударить, то потом, вспомнив свой собственный страх, поостыл. С кем не бывает, подумал я и решил, что не стоит, наверное, делать поспешные выводы. Страх – нормальная реакция на опасность. Ничего не боятся только идиоты. Поэтому крест на человеке ставить рано. Надо воспитывать…

– Иди сюда, – сказал я, поднимая с полу его автомат. – Держи.

Он как-то боком, крадучись, подошел, неуверенно взял в руки оружие.

– Смотри…

Я вскинул автомат и сделал несколько выстрелов.

– Видишь, ничего не случилось… Ты же солдат, Коляда.

Боец покачал головой.

– Страшно… Не могу.

– Всем страшно, Коляда. И мне тоже… Но ты мужик или кто?

Вскинув автомат, я снова дал очередь. Потом жестом приказал ему подойти. Он вжал голову в плечи и, скрючившись, осторожно приблизился.

– Давай! – скомандовал я.

Коляда медленно приподнял автомат. Руки у него ходили ходуном.

– С предохранителя сними… Патрон в патронник.

Боец с трудом передернул затвор, сделал робкий шаг в сторону окна.

И тут этажом ниже в стену прилетел «выстрел» из гранатомета. Грохнул взрыв… Рядовой Коляда бросился на пол, закрыв голову руками.

– Санита-а-ар!.. Санитара сюда-а-а! – закричали снизу.

Я услышал булькающие, рыгающие звуки. Коляду рвало от страха.

«Да, – подумал я. – С воспитанием бойца придется повременить».

Меня и самого вышибли из колеи этот близкий неожиданный взрыв и эти душераздирающие крики. Я спустился по разбитой лестнице вниз, чтобы на месте оценить обстановку.

В помещении, куда попала граната, все было в белесом дыму, трудно было дышать. Задыхаясь от кашля, я сделал несколько шагов и наткнулся на сержанта Герасимова, который поддерживал под руку идущего рядом с ним бойца. Это был рядовой Шагинян. Я поддержал его с другой стороны, и мы вместе перешли в соседнее помещение, где дыму было поменьше.

Прибежал санитар – ефрейтор Румянцев. Осмотрел раненого… Все оказалось не так страшно. Шагинян был контужен и ранен осколком в плечо. Нижняя часть лица была залита кровью, но сильных повреждений не наблюдалось. Просто посекло мелкими осколками… Хорошо, что на голове у него была каска. При небольшом наклоне, она закрыла верхнюю часть лица. И глаза не пострадали…

Ефрейтор Румянцев разрезал на раненом форменную куртку и обнажил плечо. Осколок был размером около двух сантиметров и немного торчал из тела. Крови почти не было. Рядом темнели еще несколько мелких ранок, но они не представляли собой какой-либо опасности.

Сержант Герасимов тем временем сходил на место ранения и принес автомат Шагиняна. Ствольная коробка была разворочена осколком, и магазин тоже пострадал.

– Как самочувствие? – спросил я у бойца, сидевшего на обломке какой-то тумбочки.

– Что? – переспросил Шагинян, не расслышав.

Наклонившись к нему, я повторил вопрос.

– Нормально, – тихо ответил он. – Голова только шумит и кружится.

Обработав лицо раненого тампоном, санитар вскрыл индивидуальный пакет и подал его сержанту Герасимову. Потом обратился к Шагиняну:

– Сейчас немного больно будет. Придется потерпеть…

С этими словами он взял в руки какие-то клещи, вроде плоскогубцев и склонился над раненым. Затем я услышал короткий стон и увидел зажатый в щипцах осколок. Кровь широкой полосой хлынула у Шагиняна из раны.

– Держи на память, – ефрейтор Румянцев протянул пациенту осколок и, взяв приготовленный заранее перевязочный пакет, быстро начал бинтовать ему плечо.

Я не стал дожидаться, пока он закончит и отправился дальше.

Беспокоящий огонь со стороны противника продолжался. Наши бойцы дружно отвечали. Сквозь звуки стрельбы до меня донесся характерный лязг гусениц. Потом гулко ударила танковая пушка.

«Ну, теперь они там попляшут!» – злорадно подумал я.

Танк выпустил несколько снарядов и вскоре стрельба прекратилась. Боевики решили не испытывать судьбу… Мы тоже стрелять перестали.

Я посмотрел на часы: обстрел длился не более семи минут. А мне показалось – очень долго. По итогам боя у нас обошлось без потерь. Только вот Шагинян был легко ранен.

8

В кабинет заглянула знакомая сотрудница – ведущий специалист из отдела логистики.

– Роберт Викторович, здравствуйте, просьба к вам есть.

Я поднял голову от компьютерной клавиатуры.

– Здравствуйте. Ну, выкладывайте…

– Надо одну нашу работницу поздравить с юбилеем. От имени руководства.

– Хорошо, сделаем… Вы только данные на нее мне принесите.

– А вот, у меня все с собой…

Женщина выложила на стол, исписанный от руки листок. Я взял его, пробежался глазами по строчкам.

– Когда нужно отдать?

– Завтра утром.

– Ладно… Буду докладывать Леониду Павловичу по прессе, заодно у него и подпишу.

– Спасибо вам, Роберт Викторович, – с чувством произнесла женщина.

– Пожалуйста, – улыбнулся я. – Если что – обращайтесь.

Я отложил недописанный материал и переключился на поздравление. Дел у меня сегодня было предостаточно. Если сразу не написать – потом об этом можно просто забыть. А я уже пообещал, неудобно будет…

В принципе, ничего сложного в таком поздравлении нет. Бери подходящий шаблон, меняй исходные данные, возраст – и пожалуйста. Но я привык делать все основательно, с душой, поэтому пришлось какое-то время посидеть, подумать.

Когда текст был готов, я еще раз внимательно перечитал его, слегка поправил, и, достав из ящика стола фирменный глянцевый бланк, распечатал поздравление на МФУ Потом взял красивую красную папочку, вклеил туда листок. Теперь осталось только подписать.

Открыв на «рабочем столе» компьютера недописанную статью, я снова углубился в работу. Я переделывал ее уже в третий раз. Моему непосредственному куратору Антону Валерьяновичу Романенко все время что-то не нравилось. Он категорически отказывался ставить свою визу, а что конкретно его не устраивает – объяснить не мог. Поэтому у меня вполне обоснованно возникло подозрение, что он просто сознательно издевается. Вообще, в последнее время отношения наши вконец испортились. Я постоянно чувствовал его предвзятое отношение. С чем это связано – я понять не мог. Ведь шеф – президент корпорации «Промнефтегаз» Леонид Павлович Байкалов – вроде бы всем был доволен.

Зазвонил телефон, я снял трубку.

– Здравствуйте, – раздался бодрый мужской голос. – Мы сегодня интервью с заместителем председателя Правления Бариновым Виктором Петровичем наметили. Все в силе?

– Да-да, – ответил я. – подъезжайте, как договаривались.

– В четырнадцать?

– Да, я вас встречу.

Я опять уткнулся в монитор, пытаясь поймать ускользающую мысль. Но этот недолгий разговор выбил меня из колеи.

«Нет, так невозможно работать… – подумал я – То одно, то другое…»

Чем дольше я смотрел в монитор, тем сильнее ощущал нарастающее раздражение. Ничего дельного в голову не приходило. Сам материал вызывал тошнотворные чувства.

– Роберт Викторович, а когда вы мне список на подписные издания подготовите? – поинтересовался из-за своего стола Виталий Устинович Черняев.

– К концу недели, – машинально отозвался я.

– Давайте, время идет…

Не успел я согласно покивать в ответ, как из-за соседнего стола подала голос девушка Оля.

– И не забудьте, Роберт Викторович, что срок заявки по плакатам истекает в пятницу. Надо до конца недели все документы подписать.

Я почувствовал себя диким зверем, которого охотники со всех сторон обкладывают флажками. Когда все успеть? Это невозможно… Да еще и недельный отчет надо готовить.

В начале каждой недели по требованию Черняева и Романенко я составлял подробный рабочий план, в котором по пунктам были расписаны все дела, намеченные на этот период. А в конце недели я предоставлял им еще более подробный отчет о проделанной работе. Все это занимало много времени и сильно усложняло мою и без того напряженную жизнь. Но что-либо изменить я был не в силах.

Дописав статью, я устало откинулся на спинку кресла. Надо было нести ее на утверждение. Но Романенко наверняка найдет еще что-нибудь, к чему можно прицепиться и заставит снова переписывать. А у меня времени совсем нет… Что делать?

Тут на столе опять зазвонил телефон.

– Алло, Роберт Викторович, вас шеф вызывает.

Я машинально сунул распечатанную статью в прозрачную папку и быстро вышел из кабинета.

В приемной никого не было. Только секретарь Людмила Ивановна, укрывшись за стойкой, что-то писала на вырванном из блокнота листе.

– У себя? – спросил я, подходя ближе.

– Да… – ответила она. – Но у него посетитель.

– Давно?

– Минут пять беседуют… Хотите кофе?

– Хочу.

Коротая время за чашкой кофе, мы с Людмилой Ивановной успели поговорить обо всем – от международного положения, до наших местных новостей. Коснулись и моей работы.

– Да, – сочувственно произнесла Людмила Ивановна. – Вам, конечно, приходится нелегко. Но вы молодец, вон, сколько уже продержались – полтора года. Тут до вас больше трех месяцев никто не задерживался… Последняя девушка была – так она, выходя из кабинета однажды так головой о косяк ударилась, что скорую пришлось вызывать.

– Ничего удивительного, – отозвался я, – при такой нагрузке…

– Надо вам штат увеличить.

– Да я уже предлагал руководству, нецелесообразно говорят.

Из дверей кабинета вышел посетитель. Людмила Ивановна сняла трубку:

– Леонид Павлович, к вам пресс-секретарь.

Потом любезно кивнула мне.

– Заходите.

Я постучался в массивную дубовую дверь и вошел.

– Разрешите?

– Садись, – Байкалов поправил очки. – В командировку надо съездить.

– Далеко?

– В Якутию.

– Ого! – неожиданно вырвалось у меня. – Не близко.

– Там москвичи хотят документальный фильм снимать… Надо с ними поработать. Заодно сам посмотришь производство, познакомишься с коллегами из местной пресс-службы.

– Да я с ними давно знаком. Они ведь к нам уже приезжали.

– Ну, теперь ты к ним… Не был ведь там еще?

– Нет… А когда выезжать?

– Полетишь завтра утром. От нас прямой самолет раз в неделю летает. Билет и все контакты возьмешь у секретаря.

– Понял… Леонид Павлович, можно вопрос?

– Давай.

– Вот… – сказал я, доставая из прозрачной папки статью. – Надо в печать отдавать. Посмотрите.

– Романенко читал?

– Да, он кое-какие поправки там сделал. Я переписал…

Леонид Павлович взял статью, полистал, быстро пробежался глазами. Черкнул авторучкой в двух местах.

– Вроде нормально… Подписать что ли надо?

Я кивнул… Байкалов поставил на первом листе размашистую подпись.

– Леонид Павлович, – я смущенно замялся, – спросить хотел…

– Что там у тебя еще?

– С Романенко у нас отношения никак не складываются. Нельзя ли меня кому-то другому переподчинить?

Байкалов снял очки, задумчиво потер переносицу, тяжело вздохнул.

– Унижает?

– Да… Причем совершенно необоснованно, по любому ничтожному поводу. Просто по-хамски себя ведет.

– Не ты первый жалуешься… Есть у него такое.

– Я его не боюсь, за себя могу постоять, но субординация… Он же начальник, все-таки… Не знаю как себя вести в такой ситуации… Может быть будет возможность как-то решить этот вопрос. Я уже говорил с Михайловым, он готов взять меня к себе.

– Хорошо, подумаю, – сказал Байкалов, возвращая мне подписанную статью.

Я покинул кабинет шефа окрыленный. Надежда на то, что мне удастся выйти из подчинения Романенко, наполняла мою душу радостью. И даже предстоящая дальняя командировка не могла испортить настроение.

За прошедшие полтора года этот тандем – Романенко-Черняев – надоел мне хуже горькой редьки. Это был такой пресс, находиться под которым было невыносимо. Если первое время я молчал и стремился им понравиться, в надежде, что со временем мы притремся, и все как-то само собой образуется, то теперь стало ясно – как ни старайся, мил не будешь. Романенко в силу своей склонности к подавлению и духовному садизму не исправится, а Черняев, ввиду прямой зависимости от него будет плясать под его дудку. Черняеву ведь скоро на пенсию. Поэтому он перед Романенко готов на полусогнутых ходить, и любые унижения от него терпеть, лишь бы тот его не уволил.

Как бы мне не хотелось пройти мимо кабинета Романенко, но зайти доложиться о предстоящей командировке все же пришлось.

– Разрешите?

– Да…

Романенко сидел, склонившись над бумагами.

– Антон Валерьянович, я в командировку уезжаю.

– Какая еще командировка! – вскинулся Романенко. – Я тебя никуда не отправлял.

– Леонид Павлович сказал… Завтра утром вылетаю.

Романенко недовольно покривил лицом. Как не крути, а против Байкалова не попрешь. Но и согласиться просто так с тем, что он тут не главный, тоже было для него непросто.

– Так… А что у тебя со статьей? Имей в виду, если меня что-нибудь не устроит – будешь всю ночь до утра переписывать… Где она?

– Вот… – я протянул ему подписанную Байкаловым статью.

Он небрежно выдернул листы из моих рук и, положив перед собой, внезапно увидел на первой странице роспись шефа.

– Это… Что это такое?

– Леонид Павлович посмотрел, ему все понравилось.

Щеки Романенко налились бурой краской. Он ударил кулаком по столу.

– Почему ты мне сначала не показал?!

– Так я уже дважды вам показывал… Все замечания принял к сведению, все исправил.

Я говорил спокойно, прикидываясь простаком, но он, конечно, все прекрасно понял. Это был явный акт неповиновения… Его, большого начальника, ответственного руководителя какой-то пресс-секретарь посмел игнорировать.

– Ты… Ты… – внутри у него все кипело от гнева. – Ты марамой! Ты дерьмо!

Я почувствовал, как воздух в кабинете вдруг стал вязким и тягучим. Внутри меня словно разжалась какая-то пружина. Роняя на пути стулья, я двинулся к нему.

– Я не дерьмо, понял!? А если ты хочешь поговорить по-мужски – то давай, я готов… Прямо здесь, прямо сейчас…

От неожиданности Романенко отпрянул назад. Он никак не предполагал, что подобный ответ в принципе возможен. Он привык, что все вокруг молча сносят его грубость.

Я остановился от него в двух шагах. Преисполненный безрассудной решимости, готовый на все. Но Романенко стушевался и впал в ступор. Во взгляде его сквозила растерянность.

Постояв так немного, глаза в глаза, я развернулся и пошел к дверям.

– Я тебя уволю… – донеслось мне во след.

Я резко развернулся.

– Пока здесь Байкалов хозяин. Вот скажет Леонид Павлович – уходи, я тут же уйду. А до той поры придется нам с вами вместе работать… Вот так.

Пока я шел до своего кабинета меня переполняли эмоции. Я чувствовал себя победителем. Впервые за все это время я не промолчал, а достойно ответил. Я мог бы сделать это и раньше, но отчего-то щадил его самолюбие. А он, видя свою безнаказанность, напротив наглел все больше и больше. Это ошибка многих тиранов – принимать вежливость и тактичность за слабость. Ибо судят они по себе и им подобным. Теперь с этим покончено…

На рабочем месте меня ожидал еще один неприятный разговор.

– Роберт Викторович, – произнес Черняев после долгой напряженной паузы. – Довожу до вашего сведения, что в этом месяце вы лишаетесь премии.

– За что? – удивился я.

– За несвоевременную подачу информации на сайт… О городском мероприятии с участием наших сотрудников.

– Только попробуйте меня за это лишить, я сразу Леониду Павловичу пожалуюсь. Я был на мероприятии утром, а к обеду информация уже в разделе «новости» висела. Так что за это вы меня никак премии лишить не сможете.

Черняев хмыкнул в седые усы и задумался. А я сразу понял, кто его настропалил. Видимо пока я шел, Романенко успел позвонить.

– Хорошо, – недобро прищурившись, изрек Черняев. – Если за это не получится, лишим за что-нибудь другое.

– Здорово придумали, – с вызовом усмехнулся я. – Только это подло и низко… Вам самому потом стыдно не будет?

Виталий Устинович с интересом посмотрел на меня. Никогда раньше я не позволял себе разговаривать с ним в таком тоне. Это его насторожило, и одновременно поставило в тупик… Он промолчал, не зная, что ответить.

А я уже осознал, что перешел некую черту, границу, за которой нет обратного хода. И теперь мне предстоит жить бок о бок с этими волками, которые не успокоятся, пока не сожрут меня… Но от этих мыслей стало не грустно, а весело. Какое-то отчаянное безрассудство овладело мной. Пусть беснуются, пусть щелкают зубами – мне все равно. Я и не такое в своей жизни видел.

Утром я вызвал такси, чтобы ехать в аэропорт. В ожидании машины, коротал время, сидя одетым на стуле, посреди комнаты. Рядом стоял внушительных размеров чемодан на колесиках.

Тихо тикали старые настенные часы, белесый рассвет за окном разгонял холодный осенний сумрак. На душе было тревожно и тоскливо.

«Даже попрощаться не с кем», – подумал я, оглядывая свое скромное жилище.

В голову пришли невеселые мысли о том, как нелепо складывается жизнь. Если со мной что-то случиться – и заплакать будет некому. Кто в этом виноват? Неужели я сам… Или все-таки обстоятельства?

«Отчего я до сих пор одинок? Ведь в моей жизни было немало женщин. Почему ни с одной из них не получилось семьи? Как будто сглазили…»

Я представил, что ждет меня в старости. Одиночество, пустота, неприкаянность… И унылые похороны без слез сострадания и утешения. Забвение… Прожить пустоцветом и исчезнуть, не оставив продолжения жизни после себя – что может быть печальнее для человека.

Время течет быстро и совсем незаметно. Мои друзья скоро уже внуков будут воспитывать, а я по-прежнему в холостяках хожу. Но каждое утро, просыпаясь, я надеюсь встретить свою единственную, свою судьбу. Хотя с годами ждать этого становится все труднее.

Когда-то давно я учился в университете и на одной из лекций по зарубежной литературе мне запомнился рассказ о несчастном горбуне. Который в силу врожденного уродства был лишен возможности обрести простое человеческое счастье. Никто из женщин не хотел видеть в нем объект для любви. Они могли только жалеть его, и не более… Горбун прекрасно понимал свое незавидное положение, но всякий раз, прежде чем выйти на улицу, все равно брился, принимал горячую ванну, умащал свое тело благовониями, тщательно гладил одежду и облачался в самый богатый наряд. Даже нижнее белье всегда надевал только свежее. Был в этом обряде какой-то неизъяснимый протест, какая-то неодолимая вера в чудо. И тем сильнее было разочарование… Помню, как потряс меня этот безжалостный трагизм жизни. А теперь вот я и сам стал как будто похож на этого горбуна.

– Дз-з-з-з-з!

Грустные размышления прервал телефонный звонок. Такси было уже у подъезда.

Водитель помог мне забросить чемодан в багажник, и мы тронулись. По дороге болтали о разных пустяках. До аэропорта добрались без приключений.

Пройдя зону первичного контроля, я оказался в просторном зале. До вылета было еще часа полтора. На электронном табло я отыскал номер своего рейса и номер стойки регистрации. Затем обмотал на специальном приспособлении свой багаж прозрачной пленкой. Зарегистрировался, прошел личный досмотр… Коротая время до выхода на посадку в «стерильной зоне», попробовал почитать захваченную с собой книжку, но вскоре бросил это занятие. Ничего не оставалось в голове… Все мысли были только о предстоящем полете.

Чем меньше времени оставалось до вылета, тем сильнее меня охватывало волнение. Это чувство было мне хорошо знакомо… Ведь самолетом я летел не первый раз, и всегда приходилось с собой бороться. Конечно, никто вокруг не замечал моих переживаний. Я довольно уверенно держал себя в руках. Но на душе было скверно. Дело усугублялось еще и тем, что лететь на этот раз надо было очень долго – целых семь часов.

Собрав волю в кулак, я в толпе пассажиров уверенно поднялся по трапу, вошел в салон и занял свое место возле окна. Соседями у меня оказались двое мужчин. Чтобы как-то отвлечься, я начал думать о том, какое безграничное счастье испытаю, когда прилечу обратно. Куплю бутылку вина, закажу фирменные суши и устрою себе маленький праздник. А пока надо отключить все чувства и просто смириться с действительностью. Ведь выбора у меня нет.

Взревели турбины, лайнер уверенно начал разбег. В окне замелькали строения, деревья, бетонка взлетного поля… Самолет оторвался от земли.

Я сидел с каменным неподвижным лицом, и только где-то глубоко внутри меня дрожала и трепетала объятая страхом душа.

Самолет на взлете ощутимо тряхнуло. Раз, другой, третий…

– Почему нас так сильно трясет! – услышал я озабоченный голос сидевшей перед нами женщины. – Что происходит?

– Это просто воздушные ямы, – успокоил ее мужчина, по всей видимости, супруг. – Сейчас поднимемся выше, и трясти перестанет.

Я сидел погруженный в себя и молился. Я беззвучно читал «Отче наш» – единственное, что знал. Молитву я выучил еще в армии и с тех пор всегда в трудный час ее повторял. Это не раз помогало мне пережить самые нелегкие моменты в моей жизни.

Мы поднимались все выше и выше. Тряска действительно прекратилась. Я перевел дух и посмотрел в окно. Земля была далеко… Сидя в самолетном кресле я чувствовал себя заложником обстоятельств. Как бы не разворачивались события, что бы ни происходило – ты ни на что не можешь повлиять, ничего изменить. Возможно, именно это ощущение напрягало меня больше всего.

Я посмотрел на своих спутников. Они были безучастны, на лицах ничего нельзя было прочесть. Интересно, а что у них сейчас на душе? Тоже, небось, переживают… Хотя допускаю, что есть среди пассажиров и такие, кто вовсе лишен по этому поводу каких-либо эмоций. Один может посмотреть вниз, но увидит под ногами всего лишь пол. Крепкий такой пол – можно на нем даже попрыгать. Это дает человеку уверенность… А другой в то же время увидит под собой бездну. И тонкую скорлупу самолетной обшивки… Кто из них прав, чье ощущение вернее?

Миловидная стюардесса продефилировала по проходу. Я поймал ее случайный взгляд и улыбнулся. Она смутилась… Этот мимолетный эпизод неожиданно поднял мне настроение. Я снова подумал о том, что когда по прилету домой ступлю на твердую землю, без всякого сомнения, буду самым счастливым человеком на планете. По крайней мере – в этот день и час.

* * *

– Стрельцо-о-о-в! Ну, где ты там!?

– Здесь, товарищ прапорщик!

Застегивая на ходу солдатский бушлат, я вышел на улицу. Возле подъезда стояла машина ГАЗ-66, крытая брезентом. Прапорщик Радченко, щурясь на солнце, махнул мне рукой.