Текст книги "В злом сердце Бог не живет"

9

Первый снег в этом году выпал рано, а следом и морозы ударили – крепко, по-зимнему. Ночью столбик термометра опускался до минус двадцати. По нашим, питерским меркам довольно сурово… Коллеги шутили – мол, это ты из Якутии зиму привез.

Морозным утром, как обычно еще до рассвета, я выехал со двора. На работу надо было к семи тридцати. По пути решил заскочить на заправку… Стал поворачивать с основной дороги, не успел вовремя сбросить скорость и потерял управление. Юзом, по свежевыпавшему снежку, автомобиль потащило в сторону, ударило колесом о поребрик.

«Едрит-твою налево!» – в сердцах выругался я, пробуя тронуться с места. Но машина не двигалась. Я заглушил двигатель и вышел, чтобы оценить масштабы бедствия.

Увы, колесо надо было менять. Поеживаясь от холода, я полез в багажник. Достал запаску, домкрат, гаечный ключ… Для меня и в комфортных-то условиях колесо поменять – радость небольшая. А тут такой экстрим: темень, мороз… Но деваться некуда, надо было как-то выходить из положения.

Руки прилипали к холодному металлу, окоченевшие пальцы теряли чувствительность и не гнулись. Поребрик мешал подобраться к колесу, ручка домкрата упиралась в асфальт. Приходилось стоя на коленках подкручивать ее по пол оборота. Потом с большим трудом снимать поврежденное колесо и ставить запасное. При этом я до последнего не был уверен, что машина поедет. Вдруг там поломка более серьезная?

Когда закрутил последнюю гайку и бросил поврежденное колесо в багажник, обратил внимание на свои руки. Они были черные, как у шахтера. Пришлось оттирать их снегом… Окончательно закоченевший, забрался в салон, включил двигатель и – о, чудо! – поехал. Теперь надо было только успеть вовремя.

Несмотря на внезапные сложности в самом начале рабочего дня, дальше все пошло как по маслу. Я быстро подготовил утренний доклад, плодотворно пообщался с шефом. У него было прекрасное настроение, поэтому мы поговорили не только о работе, но и о каких-то личных вещах. Что, надо признать, не так часто случается. Потом мне удалось закончить проект речи Байкалова к предстоящей международной конференции, разместить пару новостей на нашем сайте и отредактировать авторский материал для ведомственной газеты. Одно только беспокоило меня… Надо было подписать у Романенко пакет документов на оплату рекламных статей, которые были опубликованы в нескольких номерах одной известной центральной газеты. Зная его скверный характер, я заранее настраивался на возможный конфликт. Наверняка он найдет повод, чтобы испортить мне настроение.

– Разрешите, Антон Валерьянович?

– Да, Стрельцов, заходи.

Романенко был в кабинете один. Пиджак висел на спинке кресла, ворот белой рубашки был расстегнут на две пуговицы.

– Кстати, – поднял он голову от бумаг, – а где техзадание на новогоднюю полиграфическую продукцию? Я когда тебе поручил?

– В процессе, Антон Валерьянович… К концу недели будет готово.

– Смотри… А это что? Чего ты тут мне подсунул?

– Подписать надо… Документы на оплату рекламных статей. Две уже опубликованы, третья выйдет в завтрашнем номере.

Романенко пошелестел страницами, хмыкнул и отложил в сторону.

– Не буду я ничего подписывать… Я тебе это не поручал.

– Ну, да, конкретно не поручали… Но деньги на это были заложены в квартальном плане. Который я с вами непосредственно согласовывал.

– Ты чего, такой умный, да?

– Да… А что?

Я сознательно вел себя вызывающе. Когда тебе откровенно хамят, по-другому нельзя.

Романенко протянул мне документы обратно.

– Забирай.

– Подпишите, Антон Валерьянович…

– Ничего не знаю. Где подпись Байкалова?

– А что, нужна еще его подпись?

– Пока Байкалов свою визу не поставит, я подписывать ничего не буду.

Дело принимало неприятный для меня оборот. Как я буду выглядеть в глазах моих коллег журналистов? Они-то свою часть работы выполнили, а мы? То есть я… Ведь я лично обещал, что оплата пройдет своевременно и в полном объеме. А теперь что? Оправдываться, искать виноватых… Как это все мелко и некрасиво.

Я молча забрал бумаги и отправился к Байкалову. Подождав в приемной своей очереди, вошел в кабинет.

– Леонид Павлович, тут такое дело… Мы в газете три рекламные статьи опубликовали, а Романенко документы на оплату подписывать отказывается.

– Почему?

– Говорит, что сначала вы должны подписать.

– Что? – лицо Байкалова стало непроницаемым, глаза сузились, губы жестко сомкнулись. – Так прямо и сказал?

– Так и сказал…

Резким движением Байкалов снял трубку. Я почувствовал в воздухе вибрацию электрических разрядов, как перед грозой.

– Ты чего там, совсем охренел?.. – без предисловий обрушился он на Романова. – Последние мозги пропил?!

Тот что-то попытался сказать в свое оправдание, но напор шефа ему было не остановить.

– Я тебя на улицу выброшу! Без штанов у меня ходить будешь!.. Что бы сегодня же все документы были надлежащим образом оформлены и оплата произведена! Ты все понял?.. Выполнять!

Эти слова волшебным бальзамом пролились мне на душу. Я готов был прослезиться от умиления. Враг был повержен, разбит и унижен. А на память как нельзя кстати, пришли мудрые слова: «Какою мерою меряете вы, такой и вам будет отмеряно».

В конце дня я уехал на мероприятие в Дом культуры имени Ленсовета. Там проводился фестиваль детского творчества, генеральным спонсором которого выступала наша компания. Надо было сделать пару снимков и с развернутой подписью выложить информацию на сайт в раздел «новости».

Когда я вошел в зал, действо было в самом разгаре. На сцене выступал какой-то детский музыкальный ансамбль. С ходу сделав несколько снимков, я уже собирался уходить, но тут вдруг неожиданно заметил среди зрителей красивую девушку. Слегка откинувшись на спинку кресла, она внимательно следила за происходящим на сцене.

Свободных мест в зале было достаточно, и я присел позади нее, чуть сбоку. Стараясь не выходить за рамки приличия, время от времени украдкой поглядывал на незнакомку. Но девушка, видимо, все же почувствовала на себе мой взгляд и обернулась. Наши глаза встретились… Секунду длилось это мгновение, однако я успел ощутить, как в груди сладко ворохнулось сердце. И на душе вдруг удивительно потеплело.

«Бывают же такие красивые», – с изумлением подумал я.

А девушка и впрямь была хороша… Она как будто сошла с обложки модного журнала. Тонкие, правильные черты лица, нежная кожа, светлые волосы, волнами струящиеся по плечам. Под складками тонкого, совсем не зимнего платья, угадывалась изящная стройная фигура.

«Да, – взволнованно отметил я, продолжая украдкой разглядывать девушку. – Абсолютно в моем вкусе… Невозможно вообразить создание более совершенное».

С душевным трепетом я начал строить планы, как бы мне с ней познакомиться, заговорить, взять телефон… Прокручивал разные варианты, но все казалось мне пошлым, грубым, бестактным. Здесь надо было действовать как-то иначе. Но как? Я не знал… Потом эйфория моя несколько поутихла и в голову полезли невеселые мысли.

«А откуда ты знаешь, что она тебе обрадуется? Ты на себя посмотри – не мальчик уже, жизнью потрепанный, седина на висках пробивается… Ни денег, ни положения в обществе. Что ты можешь ей дать? Чем удивить? Неудачник… Вокруг полно мужиков помоложе, посимпатичнее и при деньгах. Возможно, у тебя был бы шанс, если бы ты был олигархом. А так…»

Я представил, сколько у нее поклонников. Ведь не может такая девушка быть одинокой. Да стоит ей только пройти по улице – мужики все головы посворачивают, глядя вослед. Нет, мне тут ловить нечего…

Молодой черноусый мужчина в ярком приталенном пиджаке, пробравшись между рядами, уверенно подсел к девушке. Было видно, что они хорошо знакомы. Я ощутил приступ ревности и вместе с тем – наглядное доказательство своей правоты. Вот, посмотри, полюбуйся, мечтатель… Они о чем-то перекинулись парой слов. Девушка рассмеялась, легкомысленно запрокинув голову. И вдруг… Посмотрела на меня: долго, и как-то излишне внимательно.

Я оторопел – безусловно, в этом взгляде был вызов. Все, о чем я думал минуту назад, вылетело у меня из головы. Я был растерян и сбит с толку.

Мужчина вскоре ушел, а девушка осталась. Она чувствовала мое внимание и это ее забавляло. Мне тоже уже давно пора было уходить, но я все медлил. Словно ждал чего-то…

В конце концов, мероприятие подошло к завершению. Народ начал покидать зрительный зал. Я подгадал так, чтобы на выходе оказаться с девушкой рядом, и мне это удалось. Я даже слегка коснулся ее плечом. Вблизи она показалась мне еще прекрасней.

Надо было решаться – сейчас или никогда. Просто подойти и заговорить, все равно о чем. Предложить пообщаться… Я же делал это десятки раз, что тут сложного, чего бояться? Ведь если она сейчас уйдет, потом можно никогда с ней больше не встретиться.

Я уже набрал полные легкие воздуха и готов был раскрыть рот, но внезапно увидел возле гардероба того самого усача в модном пиджаке. Он ждал ее в очереди с номерком в руках. Мне ничего не оставалось, как бесславно ретироваться.

«Нет, сегодня явно не мой день… Хорошо еще, что не заговорил с ней, а то бы выглядел полным идиотом».

* * *

Ночью мы почти не спали. В минуты затишья из темноты доносились крики боевиков: «Рус, Иван, сдавайся!» Это они так развлекались… Фильмы-то мы в свое время одни и те же смотрели. Но чаще кричали привычное: «Аллах акбар!» Потом опять начинался обстрел.

Мы почти не стреляли в ответ – экономили боеприпасы. Ждали, когда они на штурм пойдут, тогда уж… Патронов у нас мало оставалось.

Перед самым рассветом боевики опять полезли. Со всех сторон, разом, с расчетом на внезапность. Но мы были настороже – атаку отбили. Только в одном месте, с торца дома они зацепились. Там даже с верхних этажей их было не достать – в этом месте все было так разрушено, что наверх не забраться.

– Несколько человек… Прямо возле стены, за грудой мусора, – тяжело, запалено дыша, сообщил мне на ухо взводный. – Проберутся сейчас в дом через окно или пролом какой-нибудь – и все, приплыли.

– Да, – согласился я. – Хорошего мало… Им только дай закрепиться, потом не выкуришь…

– Короче, пока не рассвело, бери ребят, выбей их оттуда. Мы вас огнем поддержим.

По нашим прикидкам их было там человек пять, не больше. Я взял Серегу Маслякова, Вадика Горина – и мы втроем поползли. Со стороны двора вдоль дома была прорыта неглубокая, местами осыпавшаяся траншея. Вот по ней мы и решили к ним подобраться.

Было темно, хотя небо с восточной стороны уже заметно посветлело. Я полз впереди, Серега за мной, замыкающим был Вадик. Мы старались двигаться бесшумно и максимально осторожно, чтобы противник не смог заметить нас раньше времени. Пользуясь темнотой, мы подобрались к боевикам достаточно близко. Я услышал даже, как они разговаривают между собой.

Метров двадцать пять нас разделяло. Но у меня не было уверенности, что я смогу добросить гранату, куда надо. В полный рост ведь не встанешь – слишком опасно. Только с колена… Мы заранее договорились с Серегой, что будем бросать по очереди: сначала он, а потом я. Серега бросает РГД-5, а я, следом, Ф-1. У него граната наступательная, граммов триста с запалом. Он, может с такого расстояния и добросит, а я точно нет. Потому что «лимонка», которая у меня – в два раза тяжелее.

Подождали немного, пока наши не начали стрелять. Потом я, сказав ребятам, чтобы они оставались на месте, прополз еще немного вперед. В тишине-то ползти нельзя – услышат. А под звуки выстрелов можно было подобраться еще ближе.

Все, теперь уже совсем рядом… Вадик привстал на колено и начал стрелять по кромке мусорной кучи, чтобы никто не высунулся. Серега бросил гранату. Я тут же выдернул чеку и метнул свою «лимонку» следом.

Наша уловка сработала. Первую гранату боевики заметили и успели выкинуть за бровку. Она сухо хлопнула, осыпав нас мелким каменным крошевом и песком. А вторая граната влетела к ним, когда они пригнулись в ожидании первого взрыва… Грохнуло так, что у меня в ушах зазвенело. Облачко дыма вскинулось к небу, и почти сразу кто-то закричал.

Там, где они сидели, была такая ямка, углубление в виде воронки. А по сторонам навалы строительного мусора. От пуль хорошо в таком укрытии прятаться. Но не от гранаты… Короче, никто оттуда не выскочил, все на месте остались.

Я поначалу хотел посмотреть, сколько их там, но тут началось светопреставление. Беспорядочная стрельба поднялась, гвоздить начали из всех стволов и орудий. Надо было спасаться… Да и как туда за бруствер заглянешь? Боязно… Стрельнет еще в темноте кто-нибудь из недобитых.

Под ураганным огнем, по той же осыпавшейся неглубокой траншее мы поползли обратно. В темноте и спешке я ободрал все ладони и колени. Но на эти мелочи не обратил внимания. Все мысли были заняты только тем, чтобы добраться живым.

В грохоте боя ухо ловило близкие минометные выстрелы. Сначала исходящий негромкий хлопок, потом характерный шепелявый свист и остро бьющий по нервам разрыв. Мы уже научились интуитивно чуять опасность. И то место, куда ляжет мина, определяли с большой долей вероятности.

Вот он опять, этот протяжный звук, от которого в комок сжимается душа и леденеет сердце. Ближе, ближе…

– Наша-а! – отчаянно закричал Серега, быстро падая на дно траншеи.

Я обхватил голову руками, подогнул ноги под себя и замер, вжимаясь в бугристую землю.

– Бам-м-м-м! – звонко лопнула мина чуть впереди. Почти совсем рядом с тем местом, где находился Вадик.

Тугая взрывная волна безжалостно рванула воздух, горький запах едкого дыма забил ноздри. На спину посыпались какие-то мелкие обломки, куски мусора и влажной глинистой земли. Перед взрывом я успел открыть рот, но все равно ощущение было такое, словно уши ватой заткнули.

Серега приподнялся на руках и потряс головой.

– Живой? – спросил я, почти не слыша собственного голоса.

Он не ответил мне – наверное, не расслышал. Ведь его оглушило еще сильнее, поскольку он был ближе к эпицентру.

Мы подползли к Вадику. Он лежал неподвижно, уткнувшись лицом в мокрую грязь. Серега перевернул его, потряс за грудки, но он не пошевелился. Мы быстро осмотрели его, однако признаков ранения не нашли. Кровь была только на щеках – две блестящие черные борозды извилистыми лентами тянулись от ушей к подбородку.

– Контужен, – сказал Серега, снимая с себя и подавая мне винтовку. – Держи… И вот еще его автомат…

Он взял Вадима за воротник и, лежа на боку, упираясь ногами, волоком потащил его за собой. Я по большому счету ничем не мог ему помочь – в узкой траншее нам двоим одновременно, было не поместиться. Только мешали бы друг другу.

Хотелось быстрее добраться до своих, укрыться за толстыми стенами, но продвигались мы очень и очень медленно. Неподвижный, тяжелый груз сковывал нас по рукам и ногам. Я слышал шумное тяжелое дыхание Маслякова, видел очертания искаженного мукой лица и старался подталкивать Вадима со своей стороны, чтобы хоть на немного облегчить эту титаническую работу.

Вообще, есть ли на войне что-нибудь тяжелее, чем вынос раненого с поля боя? Не уверен… Это такой чудовищный, адский труд. Когда-то я к военным санитарам относился снисходительно. Как ко второстепенным персонажам на поле боя. Ну, подумаешь, вытащить раненого… Это же не в разведку идти и не дот штурмовать. Но когда на своей шкуре почувствовал, что это такое – сразу уважать начал. Вы попробуйте в спокойной обстановке перетащить семидесятикилограммовый мешок хотя бы метров на сто. Упреете… А теперь представьте, что все это происходит под обстрелом. И раненый – это вам не мешок. Весит зачастую больше, и взяться не знаешь как, чтобы не причинить ему еще большей боли. И тащить часто приходится на четвереньках или вообще ползком. Одним словом – та еще работенка. Но самое главное тут даже не в огромной физической нагрузке. А в том, что когда стреляют, у любого человека срабатывает инстинкт самосохранения. Хочется спрятаться, укрыться, уйти побыстрее, и по возможности незаметнее из зоны обстрела. Но вместо этого приходится ради какого-то совершенно незнакомого тебе человека – реально рисковать собой. Далеко не каждый на такое способен…

Когда мы подползали к подъезду, нам навстречу выскочили два бойца, и мы уже вчетвером быстро занесли Вадима внутрь дома. Только тут он пришел в себя. Но не мог говорить и ничего не слышал. Мы еще раз осмотрели его, однако никаких других повреждений не нашли.

– Несите в подвал, – приказал бойцам взводный, и, повернувшись ко мне, добавил:

– Молодцы… На всех троих представление напишу.

– Если живы останемся… – мрачно заметил Серега.

Старший лейтенант Громов ничего не ответил, молча достал из кармана металлический портсигар, угостил нас одной на двоих сигаретой. Серега сразу отмяк, подобрел душой. Я тоже проникся… Это был щедрый подарок. Курево, как и вода, были у нас в дефиците.

Стрельба прекратилась, на улице окончательно рассвело. Заморосил мелкий нудный дождик вперемешку со снегом. Мы сели с Серегой на какие-то доски, лежащие на полу, и закурили, по очереди передавая друг другу подаренную взводным сигарету.

Подошли Андрей Белоханов и Майданов Женька.

– Поздравляем…

– С чем это? – не понял я.

– С днем рождения… Забыл?

«Точно! – вспомнил я. – У меня же сегодня день рождения».

– На вот, держи, – Женька протянул мне набитый патронами автоматный магазин.

– Спасибо, – растроганно произнес я, – роскошный подарок.

Серега Масляков пошарил по карманам и достал снаряженную гранату.

– Возьми, братан, пригодится.

Мы обнялись.

– А это вместо праздничного торта… – Андрей сунул мне небольшую пачку печенья. – Не «Наполеон», конечно, но…

Я опешил от неожиданности. У нас и в лучшие времена печенье за деликатес почиталось.

– Ты где это взял? Признавайся.

– Из старых запасов, – уклончиво ответил Андрей, и на его усталом, перемазанном сажей лице появилась довольная улыбка.

Мы поделили печенье на всех и тут же съели. Оно было удивительно вкусным, с ярким ароматом душистой ванили. Запивать пришлось обычной водой из солдатской фляжки. Но и эта вода показалась нам вкуснее самых изысканных напитков.

Потом мы молча сидели и думали каждый о своем.

В окно, выходившее на сторону пустыря, я видел серое низкое небо, по которому быстро плыли толстые мохнатые облака. Мутная сетка из снега и дождя сглаживала их пышные очертания. Какая-то черная птица торопливо пролетела и скрылась вдали. Я позавидовал ей… Улететь бы вот так же, легко и просто. Туда, где не стреляют, где нет ни злобы, ни ненависти; где можно без страха жить и делать все, что захочешь. Ведь есть же где-то такие чудесные места…

Третьи сутки пошли, как мы держим оборону в этом полуразрушенном, полусожженном доме. Практически без еды, без воды и без всякой связи с внешним миром. Боеприпасов тоже почти не осталось. Общее число наших потерь превысило две трети личного состава. Восемь убитых и одиннадцать раненных. Те, кто мог держать в руках оружие, оставались на местах. Все очень устали: из-за постоянного недосыпа и немыслимого напряжения наступило полное истощение душевных и физических сил.

– Назад! Стоять!.. Перестреляю всех, сволочи!

Дикий истошный крик бритвой царапнул по натянутым как струна нервам. Я заставил себя подняться и тяжело ступая, пошел на шум. Навстречу мне выскочил рядовой Жигалов.

– Что там случилось? – спросил я, опираясь ладонью о выщербленную поверхность стены. – Кто так орет?

– Коляда… С ума сошел.

«Этого еще только не хватало», – подумал я.

Грязный, в разорванном, замызганном бушлате рядовой Коляда стоял посреди одного из внутренних помещений и, размахивая автоматом, надсадно кричал.

– Убью-у! Всех убью!.. И себя тоже!

При этом глаза его на сером закопченном лице безумно горели.

– Отставить истерику! Прекратить! – закричал я сходу, не давая ему ни секунды опомниться. – Дай сюда автомат! Дай, говорю!

Двумя руками я схватился за автомат, дернул на себя, но Коляда крепко держал оружие. Тогда я быстро извлек магазин и бросил его в сторону. По крайне мере у него сейчас будет только один патрон, который уже в стволе.

Мы молча боролись, одной рукой я направлял оружие вверх, а другой старался оттянуть его пальцы от спускового крючка. Преодолев секундное замешательство, на помощь мне бросились другие бойцы. Вместе мы свалили Коляду на пол и все же отобрали у него автомат.

Я тяжело дышал, перед глазами мельтешили какие-то огненные точки и круги. Ноги и руки мелко противно дрожали. Все-таки многодневная усталость давала о себе знать. Передернув затвор, я выбросил из патронника заряженный патрон, сделал контрольный спуск и поставил оружие на предохранитель.

Коляда сидел на полу, подобрав под себя ноги. Перемазанное сажей лицо его было безучастным. Он только беспрестанно качался из стороны в сторону, как маятник и что-то мычал себе под нос.

Появился взводный, я доложил ему о происшествии.

– Чего с этим психом делать будем? Автомат нельзя ему в руки давать.

Старший лейтенант Громов согласно кивнул.

– Отведите в подвал, пусть магазины снаряжает… Хоть какая-то польза.

Сержант Герасимов поднял его за воротник, слегка встряхнул, чтобы привести в чувство. Коляда испуганно втянул голову в плечи и жалобно заскулил.

– Не могу бо-о-о-лыие… Уста-а-ал… Жи-и-ить хочу… Жи-и-и-и-ить!

На долю секунды я ослеп и оглох. Безумная ярость, мгновенно вскипев в груди, бросила меня к нему. Вцепившись в его бушлат, я закричал Коляде в лицо:

– Жить?.. А мы что же, по-твоему, жить не хотим?! А Еремеев с Корольковым? А другие пацаны?.. Они тоже жить хотели! Не меньше тебя, мразь!

Я хотел ударить его, но почувствовал, что вместе с криком истратил последние силы. Прислонившись к стене, закрыл глаза, ощущая, как волной накатывает слабость.

– Ну, ладно, – сказал взводный. – Як себе… А ты по возможности организуй бойцам отдых. По ситуации… Устали люди.

– Хорошо, – ответил я, – Организую.

– Иванов, за мной!..

Старший лейтенант Громов и рядовой Иванов, пригнувшись, двинулись вдоль полуразрушенной стены. В одном месте там зиял огромный проем – метров пять в длину. Его надо было преодолевать бегом, чтобы не поймать пулю снайпера. Я смотрел им вслед и ждал, когда они проскочат этот опасный участок. В последнее время боевики не раз прицельно обстреливали здесь наших бойцов.

Первым пошел Иванов… Он без выстрелов прошмыгнул на ту сторону. Взводный через паузу бросился следом. И тут внезапно ударила длинная пулеметная очередь. Старший лейтенант Громов плашмя упал на пол. Я все ждал, когда он поднимется, но взводный не вставал.

Мы с Жигаловым кинулись к нему, волоком оттащили подальше от проема. Он был очень тяжелый и не двигался. Я заглянул ему в лицо и отпрянул – прямо на меня смотрели неподвижные глаза мертвеца. Широко распахнутые, они были небесно-голубого цвета. А перепачканное известковой пылью лицо, казалось, выражало удивление.

Старший лейтенант Громов умер мгновенно. Пуля попала ему за ухо, оставив после себя лишь небольшую темную дырочку. Почти без крови… Скорее всего, это был рикошет, потому что выходного отверстия не наблюдалось. После прямого попадания картина была бы совсем другой. Мне уже приходилось видеть такое… Когда от черепа не остается почти ничего. Только страшное кровавое месиво.

Я опустился на пол рядом с убитым и прислонился спиной к стене. Старший лейтенант Громов неподвижно лежал рядом. Холодный сквозняк трепал его светло-русые спутанные волосы. Зимняя шапка-ушанка валялась где-то там, возле злополучного проема. Но теперь она ему была уже не нужна.

Я подумал, что так ни разу и не сумел назвать его по имени. Несмотря на то, что он сам разрешил мне так к нему обращаться. Почему-то мне было проще называть его «товарищ старший лейтенант». Хотя разница в возрасте у нас была совсем небольшая.

Мертвых мы уже не спускали в подвал – не было сил. Они лежали там, где застала их смерть. И это было в какой-то степени символично. Словно и убитые, бойцы не хотели оставлять боевых рубежей.

Я случайно взглянул на свои руки. Они были грязные, распухшие, в ссадинах и царапинах; с синими ободками давно нестриженых ногтей; с заскорузлой, кирпично-красной от холода кожей. Потом я перевел взгляд на лежащего рядом взводного, на его неподвижное, окаменевшее лицо. Оно уже стало другим – чужим, непохожим; глаза потемнели, запали, потеряли свой живой блеск; покрылись тоненькой сморщенной пленкой, напоминающей заветренный желток разбитого сырого яйца.

Послышались усталые тяжелые шаги. Я поднял голову и увидел Женьку Майданова. Руки его были в крови.

– Серега…

– Что? – встрепенулся я.

– Ранен… Тяжело… Осколком в живот.

Он подошел ближе, сел рядом. Вытер окровавленные ладони о полы бушлата. Достал из кармана искореженный пистолет.

– Вот… У него был за поясом… Часть на себя принял.

Я узнал тот самый «Стечкин», который Серега показывал мне неделю назад. Пистолет был безнадежно изуродован крупным осколком… Видно, не судьба ему стать дембельским трофеем.

– Где он? – спросил я.

– В подвале, – ответил Женька. – Мы с ребятами отнесли.

Дождавшись, когда наступило относительное затишье, я спустился в подвал. Серега лежал недалеко от входа. Даже в тусклом свете стеариновой свечи было видно, насколько бледным было его лицо. Когда я склонился над ним, он открыл глаза.

– Пи-и-ить.

Я встал, чтобы принести ему воды. У нас оставалось еще во фляге пару литров. Но меня остановил санитар.

– Ты чего, ему же нельзя…

– Совсем?

– Совсем.

Ефрейтор Румянцев намочил водой кусочек бинта.

– На, можешь приложить к губам. Но только чтобы в рот ни капли не попало.

Я слегка помочил Сереге сухие, потрескавшиеся губы, обтер влажным тампоном его лицо. Он смотрел на меня безучастным отрешенным взглядом. Наверное, думал о том, как несправедливо устроена жизнь. «За что? Почему именно я? – читалось в его воспаленных глазах. Но на этот немой вопрос ни у кого не было ответа: ни у меня, ни у него самого, ни у тех, кто лежал с ним рядом. Должно быть, если кто об этом и знал-то только Всевышний.

– Ты напиши моим, если что… – тихо произнес Серега. – Обещаешь?

– Ну, что ты… – я попытался улыбнуться. – Что ты… Мы еще с тобой на дембель вместе поедем. Мы… Да заешь еще как…

Я говорил, и чувствовал, что фальшивил. Как изворотливый двоечник перед строгим учителем. Но что я еще мог ему сказать, чем утешить?

Раненые лежали на полу, в два ряда, на ватных продавленных матрацах. Между ними ходил санитар – ефрейтор Румянцев. Он что-то делал непрерывно: кому-то давал пить, кого-то перевязывал, давал лекарства. Одним видом своим он создавал иллюзию спокойствия и внушал надежду. Я подумал о том, что вряд ли бы смог выдержать все это.

Воздух в подвале был пропитан смрадом и гарью. Тяжелый запах давно не мытых человеческих тел, крови, медикаментов забивал ноздри. Здесь вместе с ранеными, лежали и убитые, которых поначалу, пока были силы, сносили сюда. Несмотря на холод, они уже источали удушливый запах тлена. Стоны раненых завершали эту ужасную картину. Мне показалось, что я попал в ад.

Я почувствовал, что Сергей хочет что-то сказать и наклонился к нему. С трудом произнося слова, он тихо прошептал мне в ухо.

– Там… В воротнике у меня… Иконка зашита.

Он помолчал, собираясь с силами и продолжил.

– Ты дай ее… Так мне легче будет…

Я достал штык-нож и, надорвав острием материю, вытащил из воротника маленькую иконку. Показал ему, потом вложил в раскрытую горячую ладонь.

– Спасибо… – чуть слышно прошептал он. – Это бабушка мне подарила.

Сергей устало закрыл глаза, и на лице его отразилось умиротворение. Он понимал, конечно, что шансов у него почти нет: с таким ранением без немедленной оперативной помощи долго не протянуть. Но принимал все произошедшее с ним как должное – без истерик и отчаяния.

У входа послышался шум, голоса. Это принесли очередного раненого… Женька Майданов, увидев меня коротко бросил:

– Андрюха…

На эмоции не осталось сил, но внутри у меня что-то сжалось. Это было чувство безысходности перед неотвратимо надвигающейся катастрофой.

«Следующим буду я… – пронеслось у меня в голове. – Так они перебьют нас всех… А потом придут сюда и прикончат раненых».

Белоханов был тяжело ранен в грудь. Пуля пробила бронежилет и застряла где-то под сердцем. Ему вкололи лекарство и положили рядом с Серегой. Пока его несли, Андрей был без сознания, но здесь пришел в себя.

– Где я? – тихо спросил он, в то же время, пытаясь подняться.

– Лежи, лежи!.. – бросился к нему санитар. – Ты ранен, в подвале… Сейчас я тебя перевяжу.

Андрей послушно обмяк, прикрыл глаза. Ефрейтор Румянцев подозвал кого-то небрежным жестом. И тут я увидел Коляду… Я совсем забыл про его существование. А он, видать, неплохо устроился. Ничего, что воздух не свежий, зато пули не летают. Так, может быть, здесь и пересидит. А потом еще и в плен сдастся. Когда нас всех убьют…

Я почувствовал, как злость распирает меня. Я не мог сопротивляться этому чувству. Рука сама собой потянулась к оружию. Я поднял автомат, и палец привычно нащупал спусковой крючок.

«Шлепнуть гада, и все дела… Кто меня здесь осудит? Вывести за дверь и…»

Чья-то тяжелая рука легла мне на плечо. Я обернулся… Вадим Горин стоял рядом.

– По-а-а-й-дэммм… – едва выговорил он, кривя лицо на одну сторону. – На-а-а-вэрхх.

Последствия тяжелой контузии еще давали о себе знать. Но едва найдя в себе силы, чтобы подняться, он снова готов был идти туда, где под градом осколков и пуль сражались его боевые товарищи.

«Куда тебе, – с болью подумал я. – Ты же едва стоишь…»

Однако ничего не сказал. Только кивнул, соглашаясь, и опустил автомат.

Тут не было никакого геройства. Все, кто мог держать в руках оружие, до последнего оставались в строю. Людей у нас и так было наперечет. Каждый ствол имел огромное значение. Вот поэтому такой нестерпимой была моя ненависть к Коляде…

Поддерживая Горина, я помог ему добраться до огневых позиций. Напоследок протянул поднятую с пола каску.

– Надень.

Но он в ответ только отмахнулся.

Вообще, каски у нас перестали носить почти все. Это не было бравадой или демонстрацией какой-то особенной смелости. Просто от неимоверной физической и моральной усталости, у всех притупился природный инстинкт самосохранения. В таких случаях подразделения обычно снимают с боевых позиций и немедленно отводят в тыл, на отдых. Но нас, понятное дело, никто снять не мог, и отвести нас тоже было некуда.

Я посмотрел на часы – стрелки показывали полдень. Приложил к уху, послушал. Вроде ходят… Надо же, а по моим ощущениям дело к вечеру уже должно быть. Хотя чему тут удивляться? Когда живешь в таком напряжении, все чувства притупляются. Становишься настоящим зомби. Еще немного и начнутся галлюцинации.

Холодно, зябко… Но вот выглянуло солнце и тут же сонная одурь накрыла сладкой негой. Так и тянет закрыть глаза… Однако ты понимаешь: только позволь себе это сделать – потом не добудишься.