Текст книги "Роман с авиацией. Технология авиакатастроф"

Я вспомнил экскурсию английского гида по Национальной галерее Лондона, что на Трафальгар-сквере: то же отношение к абстрактному искусству. Она без объяснений быстро протащила нас мимо их произведений, открыла штору какого-то закутка, где за неимением более подходящего места стояла великолепная мраморная скульптура Родена «Поцелуй». Англичан можно понять: они с тринадцатого века не меняли написание своих длинных слов. Зато остальному миру не приходилось постоянно заглядывать в современные словари.

– Прошу вопросы. Спасибо за внимание, все свободны, – через двадцать минут заявила элегантно одетая дама-гид.

Последнее слово из ее рассказа нам понравилось больше всего, и вся наша летная компания рванула на свежий воздух.

– Ребята, кто-нибудь чего-то понял? – спросил кто-то.

– Хорошо быть художником в Америке: моя дочка во втором классе рисует лучше, – заметил штурман Юра, с которым мы жили в одном номере отеля. Однажды, после очередной самостоятельной прогулки по Лос-Анджелесу, он долго молча сидел на своей кровати и смотрел в окно, где день и ночь сверкал разноцветный рекламный калейдоскоп. Оказывается, несмотря на запреты, заплатив пять долларов, он все же проскочил на какой-то порнофильм. Потом всю неделю не мог смотреть на женщин и постоянно плевался.

У «Рокфеллер-центра» мы повстречали объевшихся гамбургерами американских ребят, исповедующих этот модерн: на их бритой и пустой башке торчали рыжие «ирокезы», а в носу, ушах, на пупе – какие-то железки и кольца. Во всех видных местах города они совершенно бесплатно выставляли на всеобщее обозрение свои разрисованные наколками физиономии и замысловатое одеяние. Пропадают ребята от скуки, а на африканских пигмеев это бы произвело неизгладимое впечатление. Свобода…

При постоянном сравнивании высот небоскребов у всех выпрямились спины. Чуть было не был вышвырнут из обувного магазина – не заметил вывеску: «Белым вход запрещен». Концерт по случаю двухсотлетия Америки в Радиоцентре на Пятой авеню. Шикарный зал с обтянутыми плюшем креслами, с постоянно жующими, некрасивыми, на мой взгляд, в норковых манто американками. Под ногами – ковры, заваленные обертками от конфет. Прекрасный концерт в сопровождении двух джазов, работающих попеременно. Тема представления: от японских мотивов с чайными церемониями на фоне цветущей сакуры и ковбоев, осваивающих Америку, до «Маленького принца» Экзюпери. Все очень красиво и трогательно. В заключение сто девушек-балерин под джаз отгрохали великолепный степ. После небольшого антракта представление повторялось. Многие не хотели уходить.

По вечерам на Бродвее – ворох валяющихся газет при наличии урн. Идеальная чистота утром – уборщикам тоже нужна работа.

Раздолбанный Брайтон-Бич, где бывшие одесситы торгуются с покупателями за каждый цент. Мекка для нумизматов: на прилавках маленьких магазинов – советские ордена любого статута, значки, чудом сохранившиеся царские монеты. В воскресенье – длинный путь пешком через весь город на американскую барахолку «Яшкин-стрит», где за сэкономленные на питании деньги нужно было купить домой какую-нибудь вещественную память об Америке. Какой-то умник из нашей группы уговаривал нас поехать туда на метро. Выбрался к вечеру, измученный и голодный.

Речь у прилавков на всех языках и почему-то с одним акцентом. Недорого, за десять долларов, приобрел себе португальские полуботинки и что-то еще. С печальными лицами бродят переехавшие на ПМЖ молчаливые пожилые парочки. У них первая стадия капитализма.

Каждый день после групповых поездок предусматривалось свободное время. И никакого контроля со стороны нашего «куратора». Мы обошли все, что возможно. Все понимающий мужик! Спасибо ему за доверие. Да у нас, летчиков, и не было других пожеланий в Нью-Йорке кроме того, чтобы взлететь на скоростном лифте с пересадкой на семьдесят шестом на сто второй этаж небоскреба «Эмпайр Стейт Билдинг», взглянуть сверху на город небоскребов и выпить там пива с горячими сосисками. Грандиозное зрелище воплощения американской мечты. Действительно, мелкие идеи и мелкие люди – не для Америки. Спустившись на грешную землю, как матросы с корабля Колумба, мы почувствовали себя открывателями Америки.

Жена в Нью-Йорк полетела намного позже меня, в командировку от своего института. Одна. Вернулась через неделю с успешно подписанным договором о научном сотрудничестве, массой впечатлений и купленных для нас нехитрых сувениров.

Снова на работе. Прекрасный экипаж и летный состав. Командиры кораблей – Юрий Суриков, Владимир Ливенцов, Игорь Ильин, Владимир Королев, Григорий Шевцов, которым палец в рот не клади, если дело касается летной работы. Полное отсутствие приспособленческих комплексов, умение пользоваться собственным умом, способность высказать протест даже против землетрясения и опустить ниже плинтуса любого замполита.

Как-то после рейса меня пригласил в свой кабинет командир летного отряда и, не предложив раздеться, сразу приступил к делу. Расстегнув одну пуговицу своего мундира, что свидетельствовало о начале доверительных отношений, заявил:

– Хватит летать в свое удовольствие, пора и Родине послужить! – как ушат холодной воды на голову, объявил он, – есть решение назначить тебя на должность заместителя командира в международную эскадрилью к «Кальтенбруннеру». – Так между собой летчики называли очень высокого и сурового командира эскадрильи, у которого я проходил преддипломную практику и получил отличную оценку. Но он, как мне казалось, первым бы должен сделать мне подобное предложение.

– Будешь летать за границу с проверками, – добавил он на весы следующую гирю. – Понимая, во что мне все это обойдется, – я потеряю свой отлично сработанный экипаж и личное время – я лихорадочно искал аргументы для отказа.

– Я живу дальше всех, на другом конце города, моя дорога до штаба занимает больше двух часов, – выкинул я первый козырь.

Командир изобразил на лице гримасу и сразу стал похож на гоголевскую Солоху.

– Это не ответ командира, – категорично заявил он. Прикрывать высокими фразами свои интересы было его особым «коньком».

«Так, будут напрягать на "хурале", – прикинул я, – житья не жди».

– Мне нужно готовиться к получению первого класса, – заявил я.

– А я тебе не дам! – парировал он и застегнул свою золотую гербовую пуговицу. Такого расклада я не ожидал – ну прямо в душу плюнул.

– Я не знаю коллектив международной эскадрильи, – выкинул я последний аргумент.

– Хорошо, останешься в своей! – Чувствуя, что еще немного, и я вообще окажусь в унитазе – останется только нажать слив, я понял, что дальнейшее сопротивление себе дороже.

– Согласен, – выдавил я и вышел из кабинета. Состояние – хуже некуда. Всем экипажем, ошарашенные этой «новостью», мы прямиком отправились прощаться в первый попавшийся кабак…

Тот, кто вмешивается в чужую судьбу, никогда не пройдет свою собственную. Двойную пенсию Заслуженным пилотам вскоре отменили.

При прощании с экипажем, за разговорами, как всегда, перешли на воспоминания. Бортинженер поведал еще одну историю. Сидели они как-то по случаю первого самостоятельного вылета новоиспеченного командира корабля. Все было нормально, но штурман, сочинив по недосмотру экипажа коктейль из портвейна и водки – «красный следопыт», напился с быстротой, достойной удивления, и осел на стуле. Решили доставить его домой – таков незыблемый порядок. Он назвал свой адрес, взяли такси, приехали. Нажимают кнопку звонка. Выходит с недовольным видом мужик: «Что надо?» – «Забирай своего». – «Кто такой? Первый раз вижу!». – Мы к Толяну (тот уже никакой): «Ты где живешь? Тут тебя не поняли». – Толян называет уже другой адрес, а уже полночь. Везем туда. Снова мужик, но уже совсем в другом настроении. Следующего адреса Толян выговорить не смог. Что делать? И самим уже пора по домам. Бортинженер, видимо по уже имеющемуся опыту, предложил отвезти его до утра в приемный покой больницы Костюшко – там оклемается. Приехали, затащили, после некоторых переговоров дежурный врач с санитаркой согласились его оставить. Положили его в холодке, для конспирации вместе с головой накрыли белой простыней. Поутру его командир был уже там. При виде командира штурман враз пришел в себя. – «Где же ты, наконец, живешь?» – «Да вот, напротив больницы», – ответил тот… Надо сказать, что в воздухе он никогда не терял ориентировки.

На следующий день я поплакался в жилетку командиру корабля Вячеславу Медноногову – бывшему штурмовику, Герою Советского Союза. Он прочитал мне краткий курс о роли дисциплины в истории Государства российского.

– Владимир Мономах, приняв христианство от Византии, прекратил распри российских князей, а заодно и зародыши демократии Новгородского вече, положив тем самым основы централизованной власти в России, – сказал он. – Тысячу лет россияне стоят в церкви только стоя, либо на коленях, а католики уже давно поставили в храмах скамейки. Их церковь, а не наша, готовила предпосылки для изменений в обществе. Наша, опираясь на историю и менталитет народа, все еще ведет службы на непонятном никому древнеславянском языке, ибо мудра и знает, что демократия в России наступит еще не скоро. Смирись. Приказ начальника – закон для подчиненного. Догоняешь? Знаешь «принцип Леонардо?» В Академии не проходили?

Я ответил, что не знаю о Леонардо ничего, кроме того, что он изобрел первый вертолет и, кажется, нарисовал Джоконду, что хранится в Лувре.

– Так вот, – продолжал он. – Леонардо из всех своих учеников-художников отбирал не тех, кто блестяще справлялся с натюрмортом или портретом, а тех, кто, пусть не блестяще, но владел всеми жанрами живописи. Вопрос, почему? Широта кругозора – вот что считал главным в человеке великий старец. Только эти люди стоили внимания мастера. Такие и выжили во время боев в нашем полку – не те, кто отлично знал технику, и только. Будешь подбирать людей по этому принципу, соберешь отличную команду. Будешь делать ставку на лучших, но узких специалистов, получишь выскочек.

– Ну, это что-то вроде: «Талантам надо помогать – бездарности пробьются сами», – пытался вмешаться я.

– Вот-вот. Догоняешь. Работай! – Утешил.

Мы все – заложники долга, ибо характер есть судьба. Иногда мы слишком рано узнаем, в чем смысл нашей жизни. Может быть поэтому, не веря в свои силы, мы столь же рано от него отказываемся. Как остаться человеком вопреки сложившимся обстоятельствам? Надо преодолеть и это, только так все, что ты покорил и прочувствовал на пути к цели, обретает смысл. Я понял, что чувство собственного достоинства надо держать при себе и не «оттопыриваться», где не надо, понял, почему в Академии отменили курс этики и эстетики… «Где теперь крикуны и печальники? Отшумели и сгинули смолоду. А молчальники вышли в начальники. Потому, что молчание – золото. Промолчи – попадешь в богачи. Промолчи, промолчи, промолчи», – пел Александр Галич. Видимо, он был прав.

В одночасье, потеряв отличный экипаж, я стал одним из тех, кто помимо всего прочего должен был научиться «ходить по стенам». Машины ремонтировать начальникам не научился, в охотники не гожусь. Основной принцип работы: «Делай с нами, делай как мы, делай вместо нас – и никаких предложений. Инициатива наказуема». Академические понятия об организации летной работы, к чему нас готовили четыре года, явно давали трещину. Нужно было прочными корнями врастать в реальность. Я понял, что стезя командно-руководящего состава требует чего-то большего и не каждый может ей соответствовать. Таким надо родиться, и никто, и ничто, никакие командные курсы повышения квалификации не смогут сделать твердого и принципиального командира летного подразделения любого ранга, ибо из сотни кошек не сделать одного льва, а от кривой палки прямой тени не бывает. Для одних летный состав – средство для достижения личных целей, для других – реализация данных природой возможностей. Они заботятся о профессиональном росте своих подчиненных, а не подставляют их при первом удобном случае, ибо летчика нельзя купить, но продать можно.

За многие годы работы в трех летных коллективах – ашхабадском, свердловском и ленинградском – я видел только трех самостоятельных, по моим понятиям, командиров летных отрядов, под началом которых мне довелось служить: Ивана Васильевича Донцова, которого быстро забрали в министерство, Николая Сергеевича Коношонка и Анатолия Сергеевича Самошина. Они стали Заслуженными пилотами СССР и России и пользовались уважением не только своего летного состава. Особую симпатию в отношении к делу и своим подчиненным вызывал командир летного отряда самолетов Ту-134 Александр Владимирович Кудрявцев, мастер спорта СССР по высшему пилотажу. Этот отряд всегда оставался кузницей летных и командных кадров для всех типов воздушных судов.

Период «перестройки», может быть, кого-то и задевал, но только не гражданскую авиацию. Здесь были свои, утрамбованные с военных времен устои, которые обеспечивали безопасность полетов на приемлемом уровне. Методы никого не волновали. Правила, запреты, указующие телеграммы доходили к исполнителю в форме наказуемых последствий и были заведомо адресованы нарушителю, а не профессионалу. Человек опасной профессии этого не приемлет, ибо себя, как профессионал, он ставит выше контролера. Министерство только и делало, что издавало новые приказы, изменения и дополнения к летным документам. Просто чудо, что они до сих пор не обошли все кругом и не пришли туда, откуда вышли. Тогда на этот счет ходила байка: «Американская разведка выкрала наше Руководство по летной эксплуатации самолета Ан-2. Читают, а как летать, не поймут. Оказывается, они не успели выкрасть последние изменения и дополнения к нему!». В античную эпоху на Капитолийском холме в Риме был воздвигнут и стоит до сего времени Табулярий, где на бронзовых табличках раз и навсегда были начертаны законы и директивы республики. И тот из сенаторов, кто пытался изменить закон, должен был выходить с веревкой на шее, чтобы, если это изменение не будет принято, быть удавленным тут же, на месте.

А граждане Римской республики славились не богатством, а делами на пользу Отечества. И, хотя на подготовку командира с налетом в пятнадцать тысяч часов были затрачены эшелоны авиационного топлива, его пороли, как Сидорову козу, за каждую мелочь. Причины инцидентов квалифицировались как отсутствие дисциплины, знаний у экипажа, а не как умение пользоваться этими знаниями, и часто оказывались ложными. Дисциплинарный Устав работников гражданской авиации работал на полную катушку. За серьезный прокол в работе летчик мог лишиться даже части летной пенсии. «Кто видел небо наяву, не на конфетных фантиках, кого пороли и секут – тому не до романтики», – острили летчики.

Тренировка с правого пилотского сиденья, штамп инструктора в пилотском свидетельстве и первое задание: провозка экипажа на Владивосток. Вылет под вечер. Чистое небо. Солнце уже развернулось на запад. Набрали свой эшелон, все спокойно, и я решил выйти в пассажирский салон, посмотреть, как чувствуют себя наши пассажиры, проверить обстановку и работу бригады бортпроводников.

В первом салоне меня сразу же ухватил за руку пассажир, сидящий слева по полету. Я, как и положено, представился и спросил о его самочувствии. Но он, указывая рукой в сторону иллюминатора, попросил меня что-то объяснить. Ничего не подозревая, я наклонился и взглянул туда, куда показывал беспокойный пассажир. В ясном небе, точно под прямым углом к полету нашего самолета со стороны Мурманска, на нашей высоте, я увидел яркий серебристый шар с четко обозначенными границами. Первая мысль – сбившаяся с траектории баллистическая ракета, направляющаяся на наш самолет. Не дав объяснений любознательному пассажиру, я быстро вернулся в пилотскую кабину. Все, что я увидел, – это развернутые влево головы членов экипажа. В кабине стояла полная тишина. Быстро заняв свое правое кресло и, моментально вспомнив действия военного летчика, атакуемого ракетой под девяносто градусов к направлению полета, я выключил автопилот и приготовился к маневрированию. «Ракета» относительно нашего курса шла с небольшим углом упреждения. «Все по науке», – прикинул я. Докладываю на землю. Диспетчер нехотя отвечает, что по локатору ничего не видит и никаких предупреждений от военного сектора управления воздушным движением не получал. Вот тебе на! Разворачиваю резиновый тубус мощного самолетного радиолокатора «Гроза» на увеличивающуюся в размерах цель – пустота. То ли объект очень далеко, и наш мощный локатор, способный различать объекты на расстоянии около трехсот километров, его еще не видит, тогда каких же он огромных размеров, то ли этот объект имеет радиолокационную защиту. В 1976 году технология радиолокационной защиты «Стеле», которой позже будут покрыты самолеты, еще только разрабатывалась в недрах наших и американских секретных конструкторских бюро. По мере приближения ракеты командир корабля начинает проявлять нервозность и постоянно запрашивает диспетчера службы управления воздушным движением. Самолет вот-вот выйдет из зоны ответственности Ленинграда. По второй радиостанции штурман уже установил связь с диспетчером Кирова.

По визуальным оценкам экипажа, где-то на расстоянии около тридцати километров от нашего самолета серебристый шар начинает медленно разворачиваться параллельно курсу нашего самолета и, обгоняя нас, превращается в плоскую тарелку. Вогнутая сторона тарелки, теперь обращенная к солнцу, черного цвета. По всему контуру тарелки, как из сопел реактивных двигателей самолета, тянутся около сорока белых шлейфов выхлопных газов. Вопреки всем законам аэродинамики – плашмя к набегающему потоку воздуха – тарелка продолжает движение с двойной скоростью относительно скорости нашего самолета и удаляется вперед и чуть выше нас параллельно трассе. Все смотрят, как это НЛО медленно исчезает вдали. По рации слышим, как экипажи, идущие по трассе впереди нас, запрашивают диспетчера об обгоняющем их объекте. Никто не видит его на своих радиолокаторах. После прохода НЛО вся земная поверхность севернее трассы на многие километры приобрела яркий зеленый оттенок. То, что это было НЛО, никто из экипажа уже не сомневался. Жаль, что ни у кого не было с собой фотоаппарата – съемка в воздухе запрещалась. От вопросов ошеломленных пассажиров не было спасу до конца полета, пока их вместе с самолетом мы не передали следующему эстафетному экипажу.

Пилот первого класса, командир корабля Борис Николаевич Асташенко, с которым мы познакомились во время учебы на курсах полевых экспертов ИКАО при Академии, имел опыт полетов через «лужу» в Америку. Он рассказал нам, как в районе Саратова лично видел в ясную погоду огромный, величиной с айсберг, кристалл, висящий прямо на трассе полета. Диспетчер районного центра, обеспечивающий этот полет, на своем локаторе тоже видел это препятствие и разрешил проходящим его зону экипажам обход стороной. Что это было? Они не могли объяснить. Ни в каких срочных сообщениях и анализах по безопасности полетов это не было отражено.

Еще на Ил-14, и тоже в районе Саратова, однажды ночью наш экипаж видел, как во весь горизонт медленно встала и, продержавшись несколько минут, также медленно погасла багровая «луна». Словно кто-то решил подсветить Землю с обратной стороны.

Летчики гражданской авиации, как лунные стада, круглосуточно бороздят просторы Пятого океана и являются невольными свидетелями, а иногда и жертвами всевозможных катаклизмов, происходящих на земле и в воздухе: сильнейших струйных течений воздуха, при пересечении которых самолеты выходили на «срывные» режимы, извержений вулканов, землетрясений, пересечений линий разломов земной коры, с которыми связано возникновение не только различных заболеваний, но и функциональных расстройств, уменьшающих сопротивляемость организма человека.

Командир корабля Ту-134 Валерий Исаев, пересекая зону разлома земной коры над Уралом, над грозовым фронтом на большой высоте видел, как огромной мощности молнии, вырываясь из облачности, выстреливали вопреки всем законам физики не вниз, на землю, а вверх. Геофизики, создавая свои карты геопатогенных зон, отмечали, что если шоссе пересекает линию разлома, то в этом месте дорожно-транспортных происшествий происходит гораздо больше, чем по всей линии трассы (мой коллега также отмечал это на своей практике). А если воздушные суда за один рейс по нашей необъятной стране и за рубежом пересекают несколько таких зон, то еще неизвестно, где надо искать причины необъяснимого сбоя работы электронных и других систем авиалайнеров и неадекватных действий экипажей.

И кто еще, как не летчики и космонавты, чаще других наблюдают НЛО и могут отличить их от творений рук человека…

Много позже по личной инициативе командующего Северным флотом для командиров морских судов и подводных лодок поступило указание фиксировать в вахтенных журналах все случаи наблюдения неопознанных объектов, которые к тому времени, вылетая из морских пучин и облетывая наши корабли, ныряли обратно и всем уже изрядно надоели. В гражданской авиации эту тему не поднимали. Но об этом позже.

Чтобы хоть как-то компенсировать моральные издержки, связанные с моей бумажной деятельностью, мне дали провозку в Хельсинки и Берлин.

Международный рейс на Хельсинки. Я – весь внимание. На левом кресле пилота командир отряда – опытный летчик. Погода, прогноз – все в норме. Время полета из Питера до Хельсинки сорок минут. Скучно командиру. Отвернул шайбу на штурвале, что-то прочитал на обратной стороне (была такая привычка у некоторых писать туда всякие гадости). Видимо, гадость задела. Я вижу, как он втихаря нажимает кнопку, которой только на земле проверяют аварийную сигнализацию, – взвыла сирена, приборная доска зажглась, как новогодняя елка. Ждет – проверяет реакцию. Экипаж, зная его штучки, никак не реагирует, я тоже. Надоело, отпустил – сирена заглохла. Потихоньку вывернул со своего бокового пульта колпачок какой-то лампочки и поставил его на пульт инженера. – «А это что за лампочка, командир?» – Я молча посмотрел в его сторону. Отвечать некогда: радист ведет связь на английском, я вслушиваюсь в команды диспетчера. Время подготовки к заходу и посадке. Зашли, сели, высадили пассажиров. Представитель Аэрофлота пригласил в свой офис получить и расписаться за «тугрики». К диспетчерам, на метео и – быстро на самолет. Проводники пришли из «фришопа» с покупками уже во время посадки пассажиров. Я вижу непорядок, молчу – отпрашивались у него. Легкое замечание – видимо, у них были «крыши» повыше. Летим обратно – сидит, молчит. Где, что, когда, не говорит – словно не провозку дает, а проверяет. В Питере при переводе на связь с кругом (хотя заход с обратным курсом и спешить некуда) без команды о взятии управления берет штурвал в свои руки и без разрешения диспетчера начинает снижение с одновременным докладом. Диспетчер молчит. Мимо нас, совсем рядом, встречным курсом проносится Ил-14. Вот те на – организовал сближение. После посадки долго торчит у диспетчеров – улаживает конфликт. Мне ни слова – сам понимаешь. Но провозку оформил. Потом слетали в Берлин. Увидел часть Европы сверху. Под крылом Польша. Земля нарезана заборами на мелкие кусочки, как в наших садоводствах. Вот уже и Германия. Аэропорт Шенефельд. Вошли в зону. Сели.

Заработали по блоку дешевой зеленой жвачки, от которой у дочки долго болел язык.

При втором самостоятельном полете из Хельсинки два радиста на борту – один проверяет другого. Успели за моей спиной растянуть для просмотра купленные женам колготки, но не успели доложить пункт обязательного донесения – Хеку. Зевнул и штурман – самолет без запроса вошел в воздушную зону Союза. Их бывший коллега Яша Лучков, сидевший на канале связи, сразу доложил куда положено. На том мои полеты «за бугор» были временно приостановлены. При таком качестве провозки и я бы никому не дал «добро».

Командир эскадрильи в отпуске. Пилот-инструктор приболел. Засучиваю рукава и сажусь за график планирования полетов в прокуренной и обшарпанной комнате эскадрильи. Налет по девяносто часов в месяц на экипаж. Свободных специалистов нет. Формально соблюдаем отдых экипажей. Заболел один – проблема для всего коллектива. Летчики гудят. Задерживаем положенные отпуска. На дачах созрели овощи. Никаких выходных «по заказу». На разборах полетов вывешиваю график работ перед летчиками на доску – в зале ропот. Разрешаю летчикам переделать его так, чтобы все были довольны. Покумекав, люди понимают, что ничего улучшить нельзя – либо налет, либо выходные. Надо налетать минимум пятьсот часов за год, пока есть налет, иначе не заработаешь на полную пенсию. Входит большой начальник, не глядя на меня, молча изучает график полетов, тычет пальцем в сочинский рейс: «Ставь меня на завтра». Я снова переделываю весь график. Самому разрешают летать только в выходные и ночью. Вместо заболевшего – в любое время, но без оплаты. Домой ухожу поздно, пока не утрясен и не подписан план полетов на следующий день. После полета сначала прямиком в штаб. Два часа езды до дома – быстрее слетать до Москвы и обратно. Дома – либо дочь в школе, либо жена на работе. Экзамены на получение первого класса пришлось на время отложить, а потом сдавать их в летном центре Ульяновска – в своем Управлении сдавать экзамены на первый класс и летные проверки почему-то запретили.

Нет учеников и пациентов – тащите друзей и знакомых! Пусть сидят, пьют кофе, читают книги, пьют вино, любят своих подруг! – Нам нужен круговорот. Замполиты все еще шаманят, но уже никто не пляшет.

Дома хорошая новость. Из гостиницы «Московская» звонил друг юности – Геннадий Бокарев, прибывший со своей пьесой вместе с МХАТом на гастроли в Питер. На следующее утро мы встретились в гостинице, и он потащил меня сначала по своим делам на киностудию «Ленфильм», рабочие павильоны которой располагались где-то на краю города. Там он долго обсуждал свои дела с актером и режиссером Михаилом Козаковым, который в это время снимал свой фильм «Безымянная звезда» с Анастасией Вертинской и Игорем Костолевским в главных ролях. Все это время я молча сидел на кровати какой-то декорации и слушал байки Козакова о поведении на ленфильмовской съемочной площадке Элизабет Тэйлор, которая прерывала съемки из-за случайно порванного платья, требуя, чтобы его для починки отправили самолетом в Америку. Через пару дней ей приносили ее платье, зашитое нашей портнихой.

«Смотрите, как работают американские портные», – с гордостью говорила голливудская дива, а на студии так и остались специально отремонтированные для нее два современных туалета.

Наконец появилась опоздавшая А. Вертинская, и мы отправились на прогулку по городу, естественно через «Сайгон» и «Щель» («Сайгон» – давно закрытое прекрасное кафе на углу Невского и Владимирского «Щель» – бывшее элитное кафе слева от центрального входа в гостиницу «Астория». Прим. авт.).

Вечером с дочкой Юлией мы получили приглашение в Большой драматический театр, где питерцам представляли «Сталеваров». Режиссер МХАТа Олег Ефремов для постановки этой пьесы лично вымолил у министра культуры Е. Фурцевой доллары на приобретение в Америке антуража пышущих огнями доменных печей. При открытии занавеса под грохот доменного цеха на переднем плане бегал бригадир сталеваров в исполнении Евгения Евстигнеева, на темной каске которого явно проступали белые цифры: с одной стороны каски – два восемьдесят семь, с другой – три двенадцать (старая и новая цена бутылки водки). Пьеса должна была поднять значимость рабочего класса, который вместо театра все чаще стал навещать винные магазины, поэтому в столице огромное рекламное панно этого спектакля опоясывало весь фасад гостиницы «Москва». Пьеса была построена на фактическом материале – автор какое-то время работал на «Уралмаше». Сам Геннадий относился к своей работе скептически – нужно было зарабатывать на жизнь.

За постановку пьесы О. Ефремов получил Государственную премию, Гена – приличные деньги и разрешение на покупку черной «Волги», которое давалось только секретарям райкомов да директорам крупных заводов. Машина тут же была доверена другу Толе Грачеву, который ранее возил нас на своем видавшем виды «Запорожце», когда, начитавшись «Трех товарищей» Ремарка, мы еще старались подражать образу жизни его героев. Поздно вечером, когда мы наконец добрались до нашего дома, Гена взял в руки давно купленную мной для таких встреч гитару…