Текст книги "Роман с авиацией. Технология авиакатастроф"

Но летчики возили не только первых секретарей и министров.

Рейс в Сочи. На борту летит на гастроли труппа знаменитого Большого драматического театра. Вышел в салон размять перед посадкой ноги и взглянуть на пассажиров. Проходя меж кресел, почувствовал, что кто-то мягко взял меня за руку. Повернул голову и встретился с приветливой улыбкой Владислава Стржельчика. Рядом с ним, повернувшись к иллюминатору, сидел Кирилл Лавров. На столике пустой шкалик коньяка. – «Командир, – обращается ко мне Стржельчик, – разрешите нам с Кириллом поприсутствовать в вашей кабине. Кириллу удалось в кино сыграть летчика, а я и кабину никогда не видел». – Лавров, услышав просьбу, также проявил заинтересованность. Не удовлетворить просьбу было бы невежливо. Разрешил. Второй пилот – летчик от Бога – Александр Пазыменко, которому я поручил заход в Сочи, классически выполнил задачу. На мой вопрос Кириллу Лаврову, почему он не играет летчиков гражданской авиации, в ответ я услышал: «Не предлагают!» – После посадки я спросил об их впечатлениях. Ответил Стржельчик: «Это настоящая мужская работа, все остальное – мура (он применил более крепкое слово – Прим. авт.). – Приходите на гастроли!» – В гостинице я рассказал об этом командиру отряда самолетов Ту-134 Валентину Михайловичу Ермолаеву (впоследствии Заслуженный пилот России): «Люди творческих профессий, – сказал он, – своим острым взглядом видят больше нас. Как-то из Питера в Москву с нами возвращался со съемок Олег Даль. При пробах у режиссера А. Митты в картине „Экипаж“ его пригласили на роль бортинженера. А в кабине самолета он никогда не был. Попросил постоять сзади на посадке. Разве можно было отказать такому обаятельному человеку? Видимость на пределе. Мы уже и забыли о нем, когда после выключения двигателей на стоянке вдруг услышали его громкое восклицание: „Ребята! Ничего лучшего в жизни я не видел! Это дело надо обмыть! Поехали к Булату Окуджаве, я должен его вдохновить по свежему впечатлению!“ – „Спасибо, Олег. Теперь ты знаешь, как надо играть. А нам через час обратно“, – разочаровали мы его. – По Шекспиру, – продолжал командир, – художник способен познавать мир всеми формами познания – интеллектуальной интуицией. Эта форма познания доступна лишь философскому и художественному мышлению. Философия тяготеет к искусству, а искусство – к философии. – Олег Даль, судя по его работам в кино, склонен к философии». – «Мне тоже так кажется, – ответил я. – Возможно, и по этой причине он не получил свою роль. Ее блестяще сыграл Леонид Филатов». Теперь знаменитая фраза Гамлета в устах Олега Даля уже звучала: «Пить или не пить? Вот в чем вопрос»…

Началось массовое переучивание летчиков на Ил-86. В отряд пришло новое поколение пилотов, ставших уже командирами кораблей Ту-154, – Анатолий Самошин, который потом возглавит летный отряд и станет Заслуженным пилотом России, Ярослав Антохин, Арнольд Лямин, Владимир Лызяк, Вадим Кучеренко, которые станут командирами авиаэскадрилий, Владимир Климов – заместителем командира летного отряда. Командиры кораблей Ил-86 Владимир Драницын, Юрий Ефремов, Анатолий Ивлев, Владимир Баршт, Вадим Пиляк, Анатолий Янушевский, Вадим Подвицкий, Александр Овчинников, Александр Силявин и многие другие образуют костяк нового летного отряда. Заслуженные штурманы СССР и России Анатолий Калмыков, Владимир Ткачев, Юрий Медведев, штурманы Николай Морозов, Владимир Матосов, Анатолий Завадин, Борис Покатилов, Валерий Масленников, Владимир Малахов, Лев Аминов, Николай Власенко, Александр Саватеев и десятки других создали ленинградскую школу навигации. Опытные бортовые инженеры Валентин Штыров, Анатолий Остриков, Владимир Ивин, Вячеслав Егоров, Владимир Декин, Борис Волков, Альберт Турзаков, Николай Хомов, Владимир Базыкин, Сергей Герасимов, Сергей Кавалов, Михаил Мошкин, Александр Суслин дадут дорогу в небо десяткам молодых бортинженеров, которые обеспечат надежную работу сложнейшей авиационной техники и не раз найдут единственно правильное решение в аварийных ситуациях. Многие из них станут ведущими специалистами летных отрядов.

Прекрасная служба бортрадистов – снайперов эфира, возглавляемая Борисом Львовичем Какганером, ветераном войны, кавалером двух орденов Славы и ордена Отечественной войны, Анатолием Николаевым, затем Валерием Басалаевым и Владимиром Преснухиным, обучит своих летчиков ведению радиосвязи на международных трассах и уверенно отправит их «в свободное плавание». Используя богатейший опыт пилотов-инструкторов, освоивших полеты во все аэропорты Европы, – Заслуженного пилота России Валерия Граховского, инструктора Эдуарда Власова – надежных товарищей и летчиков экстракласса, они освоят регулярные полеты в Америку, Египет, Арабские эмираты, Японию, Китай и Таиланд. А их вторые пилоты потом будут летать командирами на реактивных «Боингах». Два пилота в кабине – и все! У каждого поколения свои герои.

Вспоминается заход на посадку в аэропорту Борисполь (Киев). Туман, видимость на пределе. У меня, как всегда, опять сборный экипаж. На правом кресле – Володя Драницын, на штурманском кресле – штурман-международник Николай Власенко, бортинженер Юрий Акимов. Распределил обязанности: до высоты принятия решения (шестьдесят метров) самолет пилотирует второй пилот – я на связи и контроле. Пока аэропорт не закрылся окончательно (при восходе солнца туман сгущается), выпросили заход с прямой, через входной коридор Чернобыль. На высоте тысяча двести метров по правому борту видны серые развалины аварийного энергоблока. Погода ухудшается. Каждую минуту запрашиваю видимость. – «Пока восемьсот. Продолжайте заход!» – отвечает диспетчер посадки. Дело в том, что видимость на посадочной полосе определялась диспетчером не визуально, а по показаниям специальных приборов, установленных на полосе. Эти приборы, изобретенные нашими специалистами, направляли свои индикаторы определения видимости на полосу, но не учитывали испарения влаги, которые выделяло место их установки. Поскольку расположение аэродромов всегда требовало больших площадей, избежать болотистых участков просто не было возможности. При нагреве этой вечно влажной поверхности ее испарения и делали завесу индикаторов определения видимости. И когда при заходе летчик и диспетчер прекрасно видели всю полосу, данные прибора показывали видимость менее допустимой для посадки самолета. Все это понимали, но никто в те времена не мог это исправить. И командиров кораблей – основу обеспечения безопасности полетов – жестко наказывали за то, что при хорошей видимости посадочной полосы из кабины самолета они брали на себя ответственность за производство посадки. Опытные летчики не могли уйти на запасной, перерасходовав при этом несколько дорогостоящих тонн керосина и нарушив планы своих пассажиров. Сколько просидишь с пассажирами на борту на запасном, где ты никому не нужен? Неизвестно. Бывало, и рабочее время экипажа кончалось. Перенос рейса – пассажиров с детьми – в вокзал. Все эти недобрые мысли подспудно давили на психику экипажа и командира корабля при заходе в сложных условиях. И когда иностранные капитаны получили возможность на необорудованных посадочными средствами аэродромах визуального захода на посадку даже ночью, а наши только днем, пассажиры сразу уловили разницу.

На высоте шестьдесят метров надрывно «забрякал» маркер ближней приводной радиостанции: «Принятие решения!» – скомандовал штурман. Я оторвался от контроля приборов и перенес взгляд на полосу. В предрассветном тумане еле просматривались ее очертания. – «Садимся! Управление взял. Держать по приборам», – как можно спокойнее, но так, чтобы слышал второй пилот, произнес я штатную фразу и мягко взял управление. Второй пилот Владимир Драницын по приборам вывел лайнер строго по центру полосы, и мне оставалось только твердо взять управление и «добрать» штурвал – легкий шелест шин и грохот включенного реверса двигателей. – «Как условия?» – спросил диспетчер (за нами на прямой шел еще один борт. – Прим. авт.). – «Нормальные», – уловив смысл вопроса, ответил я. После посадки заходящего за нами самолета аэродром закрылся. На рулежке мы еле различали контуры машины сопровождения. Я оглядел экипаж. Ни тени послепосадочного напряжения, что бывает крайне редко. А ведь они только что отработали в «условиях вынужденного темпа» – самой сложной процедуры в летной деятельности. Классная работа!

Как подтвердили медицинские исследования, на этом этапе полета пульс у некоторых летчиков подскакивает далеко за сотню ударов в минуту.

У московских «международников» хлебным рейсом считался полет в Токио – за «зеленью». У нас – в Душанбе, за витаминами.

Вылет из Питера был вечером. Преодолев ночные посадки в промежуточных аэропортах, рано утром наш лайнер вышел на схему аэродрома. Я посмотрел на экипаж. Не отоспавшись еще после предыдущего рейса, ребята выглядели неважно. – «Пилотирует справа, связь – слева», – распределив обязанности, закончил я предпосадочные процедуры. – «Посадочный вес восемьдесят тонн, – предупредил штурман, – сожгли меньше, чем предполагалось. Скорость на прямой – двести девяносто». – Второй пилот нехотя отключил автопилот и положил руки на штурвал. Штурман воспаленными глазами сканировал по приборам и еще раз сверял свои расчеты. Бортинженер, чтобы не уснуть, шевелил ногами. Резкий звук радиомаркера оповестил пролет приводной радиостанции, стрелка радиокомпаса дернулась и пошла по кругу – мы на схеме захода. Штурман поднес микрофон к губам и сонным голосом доложил на землю: «Пролет привода». – «Выполняйте схему», – отозвался диспетчер. Второй пилот положил самолет в крен. Восходящее южное солнце, ослепив экипаж, ударило в кабину. Выполнив схему захода, лайнер входил между гор в долину, где лежал аэродром. Я посмотрел вниз: сквозь тонкую пелену дымки начали просматриваться поля с арыками и глинобитные строения, прихваченные туманом.

Расстояние – двенадцать километров, видим всю полосу, но диспетчер по данным метеостанции дает видимость семьсот метров – на сто метров менее минимума, разрешенного для посадки, но дальнейший заход не запрещает. Значит, надеется на улучшение. Выкидываем шасси, входим в глиссаду. Нажимаю кнопку радиосвязи: «Салям алейкум! Вошел в глиссаду, шасси выпущены, к посадке готов». -Поглядываю на топливомеры и прокручиваю в голове схему ухода на второй круг, на запасной аэродром. А так не хочется начинать все сначала – позади бессонная ночь. Молчит диспетчер, видимо, еще раз запрашивает у метео – клянчит недостающие метры. – «Алейкум салям, командир! Расстояние – восемь, на курсе и глиссаде. Видимость восемьсот метров. Посадку разрешаю!» – слышим по рации. Слава Аллаху! Смотрю, как умело пилотирует Валерий Васин: стрелки курса и глиссады выстроились в крест, скорость устойчиво стоит на заданной отметке, обороты турбин постоянные. То, что надо. – «Шестьдесят метров. Высота принятия решения!» – командует штурман. Зажимаю в руках штурвал, нажимаю кнопку внутренней радиосвязи, громко говорю экипажу и на звуконосители: «Садимся! Управление взял! Держать по приборам!» – «Высота десять, пять, три, два, один метр», – слышен спокойный голос штурмана Юры Железняка. Касание. Шелест шин по бетону, вой реверса двигателей, пробег, торможение, доклад об освобождении полосы, связь с «рулением», получение номера стоянки. На «рулежке» машина сопровождения тащит нас к перрону. Выключаем все, что положено и, забрав многочисленные баулы, уходим из кабины. Бортинженер остается для сдачи самолета… Сложный аэродром после бессонной ночи. Вспомнил, как после ежедневных ночных полетов при выполнении четвертого разворота в Челябинске я чуть не ударился головой о штурвал – вырубился на секунду.

Выполнение схем захода на посадку на горных аэродромах всегда требует четкой работы, ответственных решений диспетчеров и экипажа, особенно ночью. Цена отклонений – жизнь: восемь человек экипажа, сто шестьдесят пассажиров.

Подъезжаем к гостинице. Среди Гиссарской долины, в которой с древних времен обосновался город, живут приветливые и гостеприимные люди, которые не бросали вызов Аллаху и не летали над горами, а тихо ездили на своих ишаках по тропам предков среди ущелий.

С первыми лучами всплывающего из-за гор желтого солнца началось шевеление на земле. Заняв выделенные для нашего экипажа комнаты и напомнив бригаде бортпроводников о местных правилах проживания и менталитете нации, переодевшись в соответствии с южным климатом, собираемся идти завтракать на базар. В нашем распоряжении двое суток. В первый день – отдых и разведка, во второй – закупки. Молча садимся на маршрутку – после бессонной ночи говорить не хочется.

Доехав до ближайшего базара, мы сразу окунулись в его восточную атмосферу. Торговцы распаковывали привезенные товары, запах свежих лепешек и готовящегося плова располагал к еде. Мы подобрали «свободный столик» – деревянный помостик над землей с навешанным балдахином и, как падишахи, подогнув под себя ноги, уселись кружком. Владелец чайханы, определив опытным глазом возможность наших кошельков и голодный вид, махнул рукой в нашу сторону. Как из-под земли, появился мальчик в тюбетейке и, безошибочно определив старшего, обратился ко мне:

– Салям алейкум, уважаемые! Что желаете кушать? – Штурман потянул носом в сторону большого дымящегося казана с пловом.

– Давай плов, да не скупись на зелень, – добавил все еще сонный второй пилот.

Через несколько минут перед нами появилось большое блюдо душистого восточного кушанья и несколько горячих лепешек, посыпанных тмином, четыре небольших чайника с пиалами. За завтраком не проронили ни слова. За скоростью уничтожения нами плова с любопытством наблюдали разодетые в полосатые, набитые рублями, халаты посетители чайханы. С их вековой, унаследованной от предков медлительностью такая скорость была непонятна – для них это был ритуал, для нас – только еда. Вскоре содержание нашего огромного блюда перешло в желудки, и кое-кто уже начал закрывать глаза. Нас никто не тревожил, не предлагал расплатиться и не навязывал других блюд – мудрые законы этого дружелюбного народа этого не позволяли.

Первым проснулся бортинженер. – «Вы что, сюда спать пришли? Магазины давно открыты», – заявил он. Надо сказать, что магазины Душанбе в то время были набиты импортными товарами – Средняя Азия среди прочего давала стране стратегическое сырье – коротковолокнистый хлопок-сырец, который годился только для приготовления пороха. Каждый год председатели хозяйств по очереди свозили часть своего урожая родственнику – председателю совхоза, и тот получал звание Героя Соцтруда. На следующий год – наоборот. Поэтому все председатели были героями, а в закрома торговых лавок, в которых сидели их родственники, шел импорт. Там за умеренную переплату можно было приобрести модные тогда люстры из чешского хрусталя, кожгалантерею и даже цветной телевизор «Рубин», который у нас в Питере можно было купить только по записи. У знакомого продавца под прилавком было все. Но мы ничего не взяли – все покупки на завтра, и по чистеньким, смоченным водой зеленым аллейкам, направились дальше. Сколько не ходи, дорога все равно приведет тебя на другой базар, где мы вскоре и оказались. Горы винограда, дынь, арбузов, помидоров и всякой зелени располагали к тому, чтобы побыть в этом пиршестве подольше. У одного из прилавков мы обнаружили большую бочку с каким-то прозрачным напитком и направились туда. В бочке оказалось белое сухое виноградное вино, которое разливалось в пивные кружки. Второй пилот Валерий Васин предложил продегустировать. Никто не возражал.

Взяв по маленькой кружечке золотистого напитка, мы устроились тут же, под тентом прилавка, на ящиках. Утоляя жажду, мы наблюдали за древними базарными ритуалами. Как-то незаметно, сбоку, к нам подошел высокий седой человек славянской наружности.

– Разрешите полюбопытствовать, откуда будете? – издалека поинтересовался он. – Можете не отвечать, вижу, что из Питера. Я не прав? – сказал он и сам заказал себе вина. Проницательность пришельца меня удивила.

– Разрешите представиться – человек творческого труда (он назвал несколько фамилий ленинградских театральных режиссеров. – Прим. авт.). А вы какими судьбами пребываете здесь? – вежливо поинтересовался он.

– Строители мы, – не задумываясь, ответил штурман Юра Железняк.

– Строители – это хорошо, – размеренно произнес он, и я заметил, как его зоркий взгляд скользнул по нашим рукам. – Позвольте вам заметить, молодые люди, нынче все больше разрушается, но не строится, – пригубив вино и изящно пристроив свою кружку на край прилавка, произнес Философ (будем его так называть).

Я наблюдал за Философом, пока он говорил. – «Что за человек, каков действительно его род занятий, что он делает здесь, зачем подошел к нам», – задавал я себе вопросы. Небритый, в старенькой клетчатой ковбойке, поношенных парусиновых брюках, давно не видавших утюга, но с изысканными манерами, с поставленным голосом, умением держать паузу. Манера держать кружку не за ручку, а как пиалу, за дно, говорила о длительности проживания в этих краях – на бомжа он не тянул.

– Правильно, дорогой друг. Я не бомж, – снова огорошил он своим замечанием. – Да и вы, позвольте вам заметить, не строители. И это ли главное в человеке? – как бы приглашая к беседе, задумчиво произнес он и снова пригубил вино. Наши кружки уже опустели.

– Возьмем еще, – обращаясь ко мне, предложил второй пилот.

– По половинке и на всех, – одобрил я. Приглашение к разговору прерывать не хотелось, да и спешить было некуда.

– Всякое даяние – есть благо. Основа контакта – доверие. Спасибо! – отвесив что-то вроде легкого поклона, мягко произнес Философ.

– Каждый пьет, да не каждый крякает, – ответил второй пилот. Уставший экипаж всем видом выражал неготовность к контакту – много тогда по базарам ходило всякого народу: кто выпросить чего-нибудь, кто скоротать одиночество. Философ был не похож ни на тех, ни на других. Он был сам по себе.

– Посмотрите вокруг, – указал он рукой на сидящих у своих дынь продавцов. – Вы никогда не задумывались, почему мусульмане сидят по-турецки? Эта поза, выработанная веками, расслабляет напряжение половых органов и освобождает мозг от их тяжести и влияния. А состояние половых органов является решающим для деятельности мозга. Не говорю уже об их питании: воздержание от спиртного, диета ближе к сырому и свежему. Поэтому на Востоке столько мудрецов. Только Омар Хайям, Алишер Навои и Низами чего стоят, – он снова пригубил вино. Я вспомнил, что в Кировабадском летном училище мы крутили высший пилотаж в зоне как раз над величественным памятником одному из названных им людей. Экипаж молча слушал Философа. – А мы, русские, употребляем, ибо «веселье на Руси есть питие».

– Мономах? – определил штурман.

– Он самый. Похвально, – заметил он. – Что сказано дальше?

– «Ино дело – пьянство злое, – задетый за живое, начал штурман, – а ино дело питье в меру, в урочное время и во славу божию».

– Но это, позвольте вам заметить, «Святые отцы».

– Возможно, – согласился штурман. – Тогда так: «В вине и водке нет пользы для ума и художеств. Если уж нет средства от пьянства, то должно напиваться в месяц три раза. Если один раз, то еще лучше. Если совсем не пить, что может быть почетней? Однако где же мы найдем такого человека?»

– Но «обжирается и пресыщается всегда раб, – вошел в разговор Философ, – независимо от его положения в обществе. Только голодный он еще сохраняет человеческий облик и способен к сочувствию и пониманию. Нажравшись, он исчерпал свое голодное стремление к свободе. И теперь его свобода – следующая ступень за сытностью – хамство, чтобы еще оттолкнуть, испачкать и сломать. Потому, что опять он не имел, не владел. Дорвавшись и, чтобы убедить себя в своей свободе, он должен плевать на все то, к чему так позорно оказался не готов». А это о нас с вами еще основатель критического реализма изволил заметить. Так к чему мы приехали, дорогие строители нового будущего?

Почувствовав подвох, вмешался штурман:

– Почему же так уничижительно о русском народе?

– Порядок, вера нужна. Еще раз приглядитесь к таджикам. Земные религии сегодняшнего дня не спасают, а наоборот – охраняют невежество паствы. Они давно разделили ее на три уровня. Один из древних заметил: «Слабому Духу и слабому Сознанию опасно доверять право размышлять и думать, чтобы не провоцировать того, что им не по силам. Дух этого уровня развит слабо. Второй уровень – это уровень посвященных. Они находятся на пути познания, пути совершенствования, пути самовоспитания. Первый уровень – это адепты. Они уже сами ведут паству, а второму уровню стараются не мешать».

– Вроде гностиков – расы избранных, – вмешался я. – Тогда чем же они отличаются от фашизма?

– А я подумал, что у вас звание «Почетный молчун», – услышав мой вопрос, оживился он. – А тем и отличаются, что молча властвуют в мире, не уничтожая целые народы.

– А кто ж порядок будет наводить на Руси? – вмешался штурман. – Такие, как Петр Первый, рождаются раз в столетие, а может, и реже. Их воспитать невозможно, как невозможно воспитать Пушкина. Для этого нужно было бы вывести из Африки всех потомков Ганнибала.

– Что же, по вашему мнению, ожидает Россию? – спросил бортмеханик.

– Ответ излишен, сами знаете, – уклончиво ответил Философ. – В древних писаниях сказано: «И придет меченый и придет с ним развал и упадок»… Однако, чтобы не казаться скучным, позвольте удалиться. Не часто встретишь в этих местах таких строителей.

Он поднялся со своего места и, посмотрев на недопитое вино, медленно растворился в базарной толчее. Он одинок, независим и ни от кого уже не ждет помощи. Бурлящий энтузиазм изобретателя вечного двигателя и полурастительный образ жизни бича – что общего между ними? Чрезвычайно низкие личные потребности. Что, кстати, позволяет первым безболезненно переходить в разряд вторых. Примеров масса. Кем были, и как кончили.

Поговорили. Экипаж молчал. Тень ушла. Припекало солнце. Пора и в гостиницу. Пройдет много лет, и слова Философа из Душанбе обретут реальность…