Текст книги "Роман с авиацией. Технология авиакатастроф"

Больше всего нас донимала практическая подготовка по химической защите от отравляющих веществ. Преподаватель с мученическим выражением лица, словно в жизни ему пришлось перенюхать весь набор отравляющих средств, занудно читал лекции. А потом началась практика. С полной выкладкой (со скаткой шинели, винтовкой на плече) и натянутыми на голову противогазами под руководством преподавателя мы совершали марш-броски, к которым, в отличие от суворовцев, были абсолютно не подготовлены. Мокрые от пота, совершенно ничего не видящие из-за запотевших стекол противогазов, которые не успевали протирать, мы часто спотыкались и падали. И если кто-то падал и, сдвинув с подбородка противогаз, пытался отсосать хоть немного свежего воздуха, хромовые сапоги майора уже были рядом: «Все! Сейчас будет синюха и ты сдох!» («синюха» – это синий цвет лица после отравления газом). Мы так его и прозвали – «синюха». После таких забегов по пыли в несносную жару мы еле волочили ноги в столовую, а потом стояли у питьевого бачка, в который дневальные не успевали заливать воду. А пить хотелось всегда, и у бачка постоянно была очередь. Алюминиевая кружка, прикованная к тумбочке железной цепью, переходила из рук в руки. Другой бачок наряд дневальных из трех человек на старой раздолбанной тележке катил по пыльной дороге к колодцу, что находился метров за триста от казармы. Однажды, будучи в наряде, мы опустили ведро в колодец и услышали глухой грохот – старая веревка лопнула, и ведро оказалось на дне колодца. Переглянувшись, мы решили опустить за ним самого легкого из нас. Взгляд остановился на Яше, моем однокашнике по свердловской спецшколе. Медленно раскручивался уцелевший остаток веревки – Яша уже приближался к цели. Вдруг раздался мощный шлепок и тут же истошный крик вырвался из шахты колодца и потряс окрестности: веревка снова оборвалась – Яшка оказался в холодной воде на дне колодца. Стали соображать, как его вызволить? Решили отправить одного курсанта в расположение части за веревкой. Прошло не менее получаса, Яшка от холода уже перестал кричать и только тихонько скулил. Когда притащили веревку, мы с трудом достали его, посиневшего, но невредимого. Когда мы вернулись, рота уже кипела от жажды и негодования. Вытолкнули вперед насквозь промокшего и в рыжей глине Яшу – всеобщий гнев сменился общим хохотом. (Но Яше было не суждено летать. Через некоторое время, находясь в наряде по доставке на старт второго завтрака, он был насмерть задавлен перевернувшейся вместе с ним машиной. Это была наша первая потеря.)

Робинзон Крузо вел счет времени на своем необитаемом острове, кажется, по зарубкам на дереве, курсанты – съеденными метрами селедки и километрами перемытых полов двухэтажной кирпичной казармы, куда нас переселили к холодам. Короткая осень. Пронизывающий ветер с мелким моросящим дождем. В кирпичной казарме тепло. Пока не замерзла земля, каждый день нас продолжают гонять на рытье тира для стрельб. Зарыв в песке, чтобы не вымокли, гимнастерки и шинели, мы быстро орудуем лопатами. Перчатки еще не выдали, и пальцы рук распухают от холода и работы. От интенсивных осенних работ к зиме наши сапоги расползались до срока. После окончания любой лекции на международную тему и заключительной фразы: «Какие будут вопросы?» – мы дружно спрашивали: «Когда будут выдавать новые сапоги?», чем приводили в ярость организаторов лекций.

Так наступила зима с сильными метелями и нулевой видимостью. Общий туалет на улице в тридцати метрах от казармы, куда в такую погоду отлучались только предупредив дневального. Пурга. По дороге потерял ориентировку – крик не услышат. Стой на месте, пока за тобой не пришлют цепь товарищей (если вспомнит дневальный). Учебные бараки, наспех построенные нашими предшественниками из тонких досок, пересыпанных опилками, не выдерживали жестоких казахских ветров и морозов. На занятиях сидим в шинелях и завязанных солдатских шапках, пытаясь научиться писать в шерстяных рукавицах. Кое-кто даже научился спать на занятиях с открытыми глазами, а в караулах на посту – стоя. При подходе к такому «бдилу» разводящий, не услышав положенной команды: «Стой! Кто идет?» – вплотную подходил к укутанному в длинный овечий тулуп караульному, опершемуся на винтовку. И стоило до него только дотронуться, как тот со сна, как куль, падал в снег. Сменив часового, этот куль вели в натопленную караулку, кормили, и он продолжал отсыпаться в каком-нибудь теплом углу до следующей смены. Стояли на посту по четыре часа, а не как положено, – по два. Все свои, и никто никого не закладывал. Да и на обдуваемом всеми ветрами среди бескрайних казахских степей учебном аэродроме американские шпионы за все время учебы так и не появились.

В шесть утра в любую погоду нас выгоняли во двор на пробежку отрабатывать выносливость. По дороге наиболее шустрые, отделившись от остальных, по пути забегали в кочегарку, согреть там на несколько минут свои продрогшие кости, перекурить и также незаметно примкнуть к колонне на обратном пути. Но и эта выдумка тоже кончалась внеочередными нарядами.

Но вот наступила долгожданная передышка – всем нам сделали прививки какой-то новейшей вакцины. Вскоре наши спины стали похожи на подушки, на которых невозможно было лежать, кое у кого поднялась температура. Зарядки на время прекратились. Но зато еще до завтрака нас строем вели в учебный барак, чтобы тренироваться на прослушивание морзянки. Сдав свою норму – шестьдесят знаков в минуту на слух, мы топали в столовую и, несмотря на плохое самочувствие, сметали все, что было на столах – наше болезненное состояние никак не отражалось на нашем аппетите. Это было вечно голодное, никогда не высыпающееся, но знавшее, чего добивается, авиационное братство… Так, в учебе, караулах и без увольнительных мы пережили первую кустанайскую зиму.

Наконец, по плану вышестоящего начальства наступила долгожданная весна. Из своих нор вылезли любопытные суслики и целыми семьями, стоя у своих зимних квартир, наблюдали за нашими приготовлениями к полетам. И вот после бесконечных предварительных подготовок, в один из ясных и безоблачных дней нас вывезли на аэродром для парашютных прыжков. Каждый курсант накануне самостоятельно уложил в ранцы свой основной и запасной парашют – таков неписаный закон авиации.

На летном поле, работая на малом газе, стоял Ли-2, выполненный в десантном варианте. Надев парашюты, первая группа ожидала команды для посадки в самолет. Последний осмотр инструктора. И вдруг трехэтажный мат около курсанта – «спеца» из Еревана Жоры. Все повернулись в его сторону. Резиновые растяжки, которые раскроют ранец парашюта в воздухе, когда будет выдернуто кольцо с тросом его раскрытия, были застегнуты наоборот. Даже такой силач, как Жора, не смог бы их срезать даже при помощи кривого аварийного ножа, который прикреплялся на левом пристяжном ремне парашюта. Этот жизнерадостный парень, сообразив, что он сотворил с собой, стоял белый, как мел. И когда инструктор, взяв его за шиворот, протащил через весь строй и продемонстрировал каждому, как можно ошибиться, все вдруг стали смеяться и подшучивать над Жорой. Предпрыжковый мандраж прошел сам собой. Смеясь и подталкивая друг друга, мы расселись на железные десантные сидения самолета и сразу стали похожи на диверсантов, которые готовились для заброски в тыл врага. Несколько минут для взлета, набора высоты в полторы тысячи метров в обстановке общего возбуждения пролетели незаметно. Находясь впервые в воздухе, мы уже ощущали себя летчиками и, несмотря на предстоящее ответственное испытание, пытались острить. По мере приближения к точке сброса смех прекратился. Взгляды всех были прикованы к сигнальной лампочке начала сброса. Противно загудела сирена готовности, и замигала красная лампочка. Отрывисто прозвучала команда пристегнуть карабины принудительного открытия парашютов к протянутому вдоль фюзеляжа стальному тросу. Инструктор, повернув стопорные замки, открыл люк. Самолет наполнился грохотом двигателей и гарью выхлопных газов. Ноги сразу отяжелели, во рту пересохло. «Пошел!» – прозвучала команда. Схватив первого, стоящего у двери, за рукав и толкнув в люк пинком в зад, – инструктор знал свое дело, – схватил второго, которым оказался я. Мельком взглянув вниз, я увидел, как вплотную под стабилизатор уходили ноги предыдущего. В голове мелькнуло: «Как бы не зацепиться», – а такие случаи были, но «сдержал удар» и, отстранив «руку помощи», сам бросился вниз. Перевернувшись в воздухе несколько раз, я с облегчением услышал долгожданный хлопок раскрытия и тут же почувствовал сильнейший рывок, словно из меня хотели вытряхнуть все внутренности. Машинально взглянул вверх – надо мной в полном великолепии висел огромный белый шелковый купол. Теперь можно подумать и о комфорте. Попеременно поправил врезавшиеся в тело лямки, огляделся вокруг. Среди безоблачного неба, криками приветствуя друг друга, уже висели мои товарищи. После пережитого стресса это были ни с чем не сравнимые ощущения, кто-то даже громко пел. Однако по мере приближения к земле и ощущения скорости снижения пение смолкло. Надо было позаботиться о том, чтобы приземлиться по ходу движения на обе ноги, а не спиной вперед. Определив, в какую сторону меня сносит, работая стропами, я разворачивал купол. При ударе о землю я даже не упал, а семеня ногами и подтягивая под себя нижние стропы, начал быстро гасить купол. Рядом, как куль, шлепнулся Жора, и конечно, на одну ногу. «Надо же, именно мне, и так больно», – тут же сострил он. Потом с загипсованной ногой и на костылях, освобожденный от нарядов, как всегда с улыбкой до ушей, он ковылял по дорожкам училища, делая замечания курсантам, подметавшим опавшие листья. Многие ему страшно завидовали.

Эпидемиологическая обстановка в школе не способствовала полетам. Антисанитарные условия в столовой привели к многочисленным кишечным расстройствам. Многие крепкие парни практически были выведены из строя, а тех, кто обращался в санчасть, тут же изолировали от остальных до полного излечения. Мы понимали, что, загремев в «пулеметный взвод», ни о каких полетах в этом году не могло быть и речи – летная подготовка была расписана по часам. С тех пор на всю оставшуюся жизнь мы зарубили себе на носу: хочешь летать – никогда не жалуйся врачам. Они помогут, но списан на гражданку ты будешь быстрее, ибо каждая болячка будет навечно зафиксирована в твоей медицинской книжке. Почувствовав первые признаки недомогания, мы с Юркой стали вспоминать все возможные профилактические средства и остановились на марганцовке. Главное – попасть на полеты. Наспех, не до конца размешав изрядную дозу кристаллов в стакане воды, я залпом опрокинул все это в топку. Помогло – бурление в желудке временно утихло, и я побежал в автобус, следовавший на аэродром. Первым в кабину новенького, пахнувшего, как оловянный солдатик из детства, ароматной эмалевой краской и бензином «яка», посадили меня. Во второй кабине лениво устроился инструктор. Щелкнув привязными ремнями и повернув тумблер переговорного устройства на внутрикабинную связь, я доложил о готовности к полету. С запуском двигателя все было нормально. Еще не привыкший к вою запущенного двигателя, на фоне постоянных переговоров полка с командной вышкой, я никак не мог распознать голос своего инструктора. Не дождавшись моей реакции, он из задней кабины треснул по моему шлемофону своим увесистым летным планшетом. И только тогда я услышал его голос: «Закрой фонарь!» – Дальше следовал непереводимый набор слов. Запросив и получив разрешение у руководителя полетов на выруливание к предварительному старту, я почувствовал, как рукоятка управления двигателем вместе с моей левой рукой пошла вперед, резко заработали педали управления рулем направления, задергалась гашетка тормозов на ручке управления. Самолет медленно стал двигаться вперед.

Первый полет по кругу был ознакомительным. В следующем инструктор должен был выйти в зону и показать комплекс высшего пилотажа, которым нам предстояло овладеть. На исполнительном старте, получив разрешение на взлет, двигатель был выведен на полные обороты, и я уже ничего не слышал. Разбег, отрыв, набор проскочили как одно целое. Ощущалась только скорость, с которой земля уходила назад. Полет по кругу, посадка и тут же взлет с набором полторы тысячи метров и выход в зону пилотажа над огромным болотом. Доклад на землю: «Приступил к работе!» – «Делай, как я», – раздалось в шлемофоне. Взревел выведенный на полные обороты двигатель, и ручка управления пошла «от себя». Самолет пошел в «пике». Стрелка прибора скорости быстро пошла по часовой стрелке. Инструктор плавно потянул ручку управления рулями «на себя». Самолет свечой пошел вверх. Я взглянул на приборы и не поверил своим глазам – они стали похожи на эллипс. Созданная перегрузка сдавила глазные яблоки не тренированные на этот случай глаза давали сбой. В верхней точке «петли» инструктор убрал газ до холостых оборотов. Я повис на ремнях вниз головой – потерявший скорость самолет начал зависать, но ручка управления уже пошла вниз – самолет снова набирал скорость. Первая «мертвая петля» была выполнена. И пошла карусель: боевой разворот, виражи, «бочки», еще «петля», иммельманы, раверсманы, «горки» – французские названия фигур высшего пилотажа еще не были переведены на простой и понятный русский язык. – «Смотри, как выходить из штопора, но не дай бог туда сорваться на малой высоте – не успеешь ни вывести, ни выпрыгнуть – замотает», – слышал я тот же голос. Инструктор затянул до упора газ и взял ручку «на себя».

Я увидел, как стрелка скорости на приборе катастрофически поползла назад. Самолет задрожал всем телом и как-то быстро завалился на крыло. В следующий момент он стал вращаться вокруг вертикальной оси – моя голова от перегрузки поехала набок и болталась от одной стенки фонаря кабины к другой. – «Не болтай башкой! Делаем вывод из штопора. Убираем крен, ручка "от себя", ногу на вывод!» – жестким командным голосом чеканил инструктор. Самолет прекратил вращение и, набрав скорость, стал снова послушным. – «Теперь пойдем в плоский штопор», – еле услышал я. От таких переживаний моя голова уже отказывалась соображать. Последняя фигура – ввод и вывод из плоского штопора – меня окончательно доконала. Через несколько минут работы в зоне, которые показались вечностью, я уже не видел, где земля, а где небо. Профилактическая доза марганцовки перестала действовать, непривычные нагрузки и ускорения также делали свое дело – мой желудок начинал выражать протест. Наблюдая за моей реакцией через зеркало и видя мое побледневшее лицо, инструктор решил окончательно доказать мою профессиональную непригодность. Весь обратный полет до аэродрома он крутил левые и правые бочки, сопровождая все это крепкими выражениями. Чтобы окончательно не опозориться, неимоверным усилием воли я справился с тошнотворными позывами моего взбунтовавшегося желудка. После посадки в конце полосы мне приказали вылезти из кабины и во время руления придерживать самолет за хвост – при боковом ветре инструктору было трудно выдерживать направление. С расстройства я выскочил из кабины вместе с парашютом, ранец которого во время бега бил мне по сапогам. Пробежав так метров триста до стоянки и окончательно взмокнув, я, как и положено, попросил замечания о полете. «Тебе надо в колхозе работать, а не лезть в авиацию!» – прозвучал первый приговор. Конечно, инструктор не мог знать, что я был не в лучшей форме во время своего первого полета. Это была моя первая маленькая победа над собой!

Да, слабонервным здесь было не место. Сев в кабину, нужно было забыть обо всем, работать руками и ногами, вертеть головой, как сова, на триста шестьдесят градусов. Чтобы не стереть в кровь шею, еще на заре авиации летчики обматывали ее белым шелковым шарфом (что и советовали нам инструкторы). Уже на взлете, при поднятии хвостового колеса, гироскопический момент двигателя резко бросал самолет вправо, и только мгновенная реакция летчика могла сохранить прямолинейное направление взлета. Набор двести метров, инструктор имитирует отказ двигателя – затягивает газ. Самолет быстро теряет скорость. Необходимо принять решение: найти площадку для посадки и направить самолет туда. В последний момент перед приземлением инструктор выводил обороты двигателя на взлетный режим, и все продолжалось сначала. Таких процедур было более чем достаточно. Не справившихся с заданием заставляли тут же, на глазах у остальных курсантов летного квадрата (место на летном поле, где происходит разбор полетов, куда привозят второй завтрак и сидят курсанты), компенсировать промашки – приводили в чувство строевой подготовкой. Из-за одного провинившегося курсанта пять человек под руководством старшего в группе вынуждены были, под смех сидящих в квадрате, маршировать строем, в то время когда остальные заняты подготовкой к полету! Но таковы были в то время методы воспитания летчиков. Затем следовал общий послеполетный разбор и – обратно в казармы, в руки старшины. Время было расписано по минутам, многие не успевали перешить на гимнастерке свежий подворотничок и начистить позеленевшие от пота медные пуговицы, за что тут же получали наряды вне очереди. А это значило, в лучшем случае, вместо дневного отдыха опять мыть родимую казарму, отскабливая засохшую грязь от сапог трехсот курсантов. Процедура повторялась, если на проведенном по полу носовом платке старшины обнаруживались малейшие темные пятна. «В авиации все должно быть сделано чисто и без помарок», – приговаривал он, тыча своим не достиранным носовым платком нам в нос. В воскресные дни вместе с инструкторами до обеда мы рыли траншеи для труб отопления авиагородка или строили новый тир для пальбы из наземных установок – шестиствольных пулеметов – ультрашкасов. Школа строилась, училась и летала одновременно.

Строем идем на очередной экзамен. Дорогу начинает перебегать черный кот. Отделение, как по команде, останавливается. Кот, запутавшись в ногах, бежит в конец отделения. Последний курсант хватает его за шкирку и засовывает себе под шинель. Все отделение сдало экзамены на пятерки, а черный кот с тех пор стал нашим талисманом и очень скоро разжирел от постоянной подкормки – каждый курсант считал своим долгом на удачу притащить ему из столовой самый вкусный кусок.

Раз в неделю, к субботе, в клуб привозили кинофильм. Народу набивалось много. Однажды мне досталось только висячее место – рукой я держался за балку перекрытия крыши, упираясь ногой в выступ стены, хотя и смотрел этот фильм раньше. Но фильм был потрясающий, трофейный – мелодрама «Сети шпионажа». Он и она, познакомившись где-то в Европе, поклялись друг другу в вечной любви. Затем последовала, как и полагается, неминуемая разлука. Через несколько лет жизнь сводит их в Танжере, где он, находясь в качестве агента одной из разведок на ответственном задании и случайно встретив там свою любовь, делает вид, что это не он. Чувство долга перед своей страной вступает в противоречие с чувством первой любви. Для нас, к тому времени уже прилично одичавших в кустанайских степях, это было то, что надо. И мы с Юркой еще долго делились перед сном своими впечатлениями.

Подошло время первых самостоятельных полетов. По установленной традиции курсанты запаслись дорогими папиросами, которые полагалось преподнести своему инструктору сразу же после выполнения первого самостоятельного полета. Проверку на допуск к полету из-за излишне приподнятого эмоционального состояния я прошел последним в группе. Наблюдая из летного квадрата за приземлением своих товарищей, за их сияющими лицами, я мусолил свои заготовленные дорогие табачные изделия и изнывал от нетерпения. Летный день заканчивался к полудню. Солнце уже нагрело степной воздух до температуры банной парилки, а это сказывалось на мощности двигателя и летных характеристиках машин. Вот-вот закроют полеты. Наконец, мне разрешили сесть в раскаленный под лучами солнца самолет. В задней кабине вместо летчика для соблюдения центровки лежал привязанный мешок с песком. Инструктор помог пристегнуть ремни, еще раз оглядел кабину и, хлопнув меня по плечу, молча удалился. Для экономии времени двигатель после предыдущего полета не выключался, и мне оставалось только закрыть фонарь кабины и запросить выруливание на старт. Я нажал кнопку радиостанции и посмотрел на летное поле, где на земле и в воздухе с «конвейера» работало сразу около десятка машин. «Конвейер» – такой режим работы, при котором после посадки самолет не тормозится, а сразу начинает очередной взлет. Это позволяет не тратить лишнее время и бензин на руление, но требует четкой работы руководителя полетов и тех, кто в воздухе. Я стоял в очереди в ожидании «окна» на занятие старта. После посадки очередного самолета получил наконец разрешение вклиниться в эту карусель. Здесь зевать некогда – шевели руками, ногами и головой. Мой белый шелковый шарф, которым я обмотал шею, уже скатался, но руки были заняты, и я не мог его расправить. Правая сторона шеи уже натиралась о жесткий летный комбинезон. Взгляд влево и вперед – туда, где сел очередной борт. На прямой уже висит следующий, и его летчик ждет разрешения на посадку. Предстартовые волнения пропали сразу, голова работала четко и ясно. На исполнительном старте, получив разрешение на взлет, я вывел рычаг газа вперед до упора и отпустил тормоза. Машину, как из катапульты, рвануло вперед. Главное – выдержать направление разбега и на установленной скорости отдать ручку управления рулями высоты «от себя» – начать подъем хвоста. Сейчас гироскопический момент двигателя бросит самолет вправо. Пытаясь уловить этот момент, я поглядывал вперед, на выбранный ориентир. Быстро спарировал бросок, а машина, подпрыгивая на земле, уже просилась в воздух. На этом типе самолета при взлете и посадке, до тех пор пока самолет бежит на трех точках, чтобы видеть землю, пилот должен смотреть сквозь боковое стекло фонаря кабины влево – ось направления полета не совпадает с осью направления взгляда пилота. Передний обзор закрывает капот двигателя. Для многих курсантов эта особенность конструкции создавала определенные трудности. Взгляд на прибор – скорость отрыва, я потянул ручку управления «на себя» и оторвался от земли. Убрав шасси и закрылки, быстро оказался на высоте четырехсот метров – высоте «круга», или «коробочки», по периметру которой самолет должен пройти, чтобы попасть на аэродром и зайти на посадку. Прибрав режим двигателя, положил машину в левый крен для первого разворота. Огляделся по сторонам. Наконец я один в бескрайнем небе. Наслаждаться полетом было некогда – пора выполнять второй разворот. Взглянул на приборы – скорость, высота, курс, температура масла, двигателя, добавил газ и пошел на вираж. Несколько минут, отведенных на выполнение штатной «коробочки» – круга по аэродрому, пролетели мгновенно. Вот уже траверз аэродрома. Снова выпуск шасси, третий и четвертый разворот, и я «на прямой». Это самый ответственный этап полета на любом аэроплане. Подобрав обороты двигателя, установил скорость планирования, выпустил закрылки в посадочное положение и начал снижение по строго выверенной траектории – глиссаде, чтобы приземлиться у посадочного знака. Все движения рулями приобрели твердость и уверенность. Я не узнавал себя: никакого напряжения, все происходило по заранее отточенному алгоритму. Замелькала земля, я медленно затянул газ и по мере гашения скорости стал подбирать ручку «на себя». Легкие толчки колес ощутил точно у посадочного знака.

С потерей скорости хвост самолета стал медленно опускаться на землю, нос самолета поднялся вверх, и я начал терять землю. Снова повернул голову влево – мимо меня с большой скоростью пролетали боковые ограничители посадочной полосы – организм бросил в кровь последнюю порцию адреналина. Выдерживая направление педалями, я начал давить на гашетку тормозов – привязные ремни вдавились в тело. Торможение. Полет сделан! Но радоваться рано. Нужно красиво, не поднимая пыли, зарулить на стоянку. Я потянул за рукоятку открытия фонаря кабины и резко отбросил его назад – в кабину ворвался горячий степной воздух. После полета он показался прохладным – словно из сауны я попал в предбанник. И только теперь я почувствовал, что мой комбинезон, пропитанный тетроэтилосвинцом и моим потом, прилип к спине. Я бросил взгляд на «стартовый квадрат», где увидел махающих шлемофонами и планшетами, переживающих за меня ребят – последний курсант нашей группы наконец вылетел самостоятельно. По рации слышу: «Полеты закончены!» – Подрулив к месту стоянки и выключив все, что положено, сделав серьезное лицо, я твердым шагом подошел к инструктору и доложил о выполнении первого самостоятельного полета, потом испросил замечания. Он так же, как и перед полетом, дружески хлопнул меня по плечу и буркнул: «Нормально!» – А я почувствовал, что у меня за спиной, как и у всех, сразу же выросло первое «перо».

Далее инструкторы учили нас выполнять фигуры высшего пилотажа, затем последовали самостоятельные полеты в зону для отработки этих фигур. Подъем в три часа утра, первый завтрак, в автобус и на аэродром, чтобы закончить полеты до жары. В шесть часов утра, с первыми лучами солнца, я уже вышел в зону на полторы тысячи метров над большим, в несколько километров, болотом. Рычаг газа – вперед до упора. Разогнав машину в «пике», пошел на «мертвую петлю». В верхней точке затянул до упора газ и дал ручку на выход. Машина снова в «пике». Набираю положенную скорость – надо выходить из «пике». Посылаю рычаг газа вперед и… никакой реакции – мотор, переохладившись, заглох. Я не учел, что на высоте утром холодно, и забыл включить подогрев двигателя. Включать уже поздно – двигатель не работает, но я открываю заслонку подогрева. Теряю высоту. Чтобы не сорваться в штопор, держу минимальную скорость. Самолет снижается ниже предельной высоты в тысячу метров, по достижении которой курсант, чтобы успеть вылезти из самолета и открыть парашют, должен покинуть кабину. Зная, что за мной наблюдает в бинокль кто-то из наших курсантов, а может быть, и сам инструктор, начинаю соображать, что делать? Бросать исправный самолет – позор. Приходится снова снижаться, чтобы не потерять скорость и не сорваться в штопор. Дважды проделываю операции по запуску двигателя в воздухе. «Давай, давай, родимый!» Где-то на высоте восемьсот метров двигатель был запущен и, набрав положенную высоту, я снова начал выполнять остальные фигуры высшего пилотажа. Выполнив задание, давлю на кнопку радиостанции и спокойно докладываю: «Работу в зоне закончил! Разрешите выход и снижение». – А в голове уже вертелись варианты оправдания случившегося. Однако поутру, видимо, никто не наблюдал за моими кренделями и не заметил, что случилось. И только в казарме я поведал моему другу Юрке, что произошло. На одномоторном самолете без двигателя возможно только планирование со снижением и посадка, если найдешь подходящее место.

В школе не забывали и о спорте. Приближались соревнования на первенство Уральского военного округа по боксу. И мы с Юрой, как бывшие боксеры, тут как тут – члены спортивной команды освобождались от нарядов и хозяйственных работ. Ежедневно в спортивном бараке мы, как умели (тренера по боксу у нас не было), «входили в спортивную форму» – нещадно колотили друг друга боксерскими перчатками. Уже через пару недель нас повезли на сборы в курортное место под Челябинском – Чебаркуль. К тому времени полеты были закончены и мы наслаждались непривычной свободой. Чистый лесной воздух, огромное озеро с прозрачной водой среди сопок, покрытых хвойным лесом, отличное питание – все располагало к тренировкам. На этих сборах мы снова встретились со своими учителями и одноклубниками по боксу из свердловского Дома офицеров. Все они были перворазрядниками, некоторые – даже чемпионами России. Мы же были новичками, и нам предстояли бои с такими же новичками из других военных училищ. На открытом воздухе стоял помост с рингом, по периметру которого выстроились команды. С первого взгляда на сбитых молодцов было ясно, что борьба будет нелегкой. Я выступал в первом полусреднем весе и по жеребьевке (поскольку боксеров ниже моего веса в 62 килограмма просто не было) должен был выходить первым. Когда назвали мою фамилию, я двинулся к рингу. Выход на ринг всегда был самым ответственным моментом – что-то вроде того, когда стоишь перед открытым люком самолета и готовишься к прыжку. Это надо прочувствовать каждому. Старый одноклубовец, Юрий Хохлов, понимая мое состояние, накинул на меня свой серый пиджак, на котором красовалась серебряная звезда чемпиона России, и шагнул со мной к рингу в качестве секунданта. В противоположном углу ринга, где уже готовили моего противника, секунданты вытянули шеи. Почувствовав такую моральную поддержку, я быстро успокоился. Судья на ринге ощупал наши боксерские перчатки и отправил нас по углам. Прозвучал гонг, и мы, как рабы-гладиаторы в Колизее, двинулись навстречу друг другу. С первых же секунд, чтобы расслабить собранные в комок нервы, я выбрал наступательную тактику и без разведки обрушил на противника серию ударов, «потащил» его по периметру ринга с таким напором, что через минуту судья остановил бой. Ничего не понимая, я отправился в свой угол. Посовещавшись с боковыми судьями, рефери жестом пригласил нас на центр ринга. Я снова был готов продолжать бой. Но вдруг он произнес: «За явным преимуществом бой выиграл…», – и поднял вверх мою перчатку. Так, то ли со страху, то ли благодаря моей прежней подготовке и поддержке товарищей, я выиграл мой первый и все последующие бои в этих соревнованиях. Второй раз от летной школы я выступал на первенство Уральского военного округа в Челябинском училище штурманов. Противник достался достойный – штурман-инструктор училища, перворазрядник, чемпион города по штанге. У меня же был только второй разряд. В первом же раунде я подцепил крюк слева. Удар был так хорош, что в один момент я увидел больше звезд, чем все астрономы за свои научные наблюдения. Я «поплыл» – нокдаун. Но у меня повадка верблюда, которого нельзя остановить, когда он идет, и нельзя заставить идти, когда он отдыхает. Придя в себя и пытаясь реабилитироваться, я потащил его по рингу. Все три раунда я навязывал ему бой. Но опыт моего противника взял верх. Конечно, по очкам победил он. От многочисленных синяков я выглядел, как очковая змея. Но зато в курсантской столовой курсанты-штурмана уважительно посматривали в мою сторону – видимо, их инструктор не пользовался особым авторитетом. И даже спустя много лет, при случайной встрече с курсантами этого училища, я слышал от них одобрительные высказывания по поводу того боя.