Текст книги "Роман с авиацией. Технология авиакатастроф"

А тогда, посмотрев на мою поврежденную переносицу, врачи нашей летной комиссии посоветовали мне сделать выбор между авиацией и боксом – я выбрал первое. Недавно, перебирая старые фотографии, я обнаружил и Почетную грамоту за второе место по боксу в соревнованиях Уральского военного округа.

Наступила осень. Морально закаленные трудами, невзгодами и победами над собой, с направлением на Кавказ для продолжения обучения в Кировабадском летном училище мы с другом Юркой отбыли в долгожданный отпуск…

Ранним зимним утром на перрон родного свердловского вокзала вышли из вагона два курсанта в авиационной форме. Весь их вид выражал уверенность в себе. Широко расставив начищенные до неимоверного блеска сапоги, они, как инопланетяне, высадившиеся с другой планеты, всматривались в окружающих. Для «восстановления ориентировки» сразу проехали прямо на «спецбульвар», однако не встретили ни одной знакомой души. Договорились – сейчас по домам, а вечером встречаемся у Дома офицеров. Меня встретили мать и брат. Но, кроме маленького фибрового чемоданчика, набитого пачками сахара, который получали вместо папирос те, кто не курил, я не привез никаких подарков. Там, где мы служили, ничего подходящего не нашлось. Было очень стыдно. Но радость встречи сгладила все неловкости. Мама, уже изрядно постаревшая, суетилась у маленькой электроплитки, доставая припасенные для этого случая дефицитные в то время нехитрые продукты. Брат Евгений поставил на стол рижское пиво и сыр. В общем, обстановка и настроение были праздничными. Наступал вечер. Я вышел из дома, промчался с детства знакомыми улицами и поднялся по лестнице деревянного дома, где жил мой школьный друг Гена. Сердце колотилось от предчувствия встречи, но на стук в дверь никто не ответил. Сосед сообщил, что мой друг в армии. Видимо, последнее его письмо из дома уже не застало меня. Я побежал к другому товарищу, но и его тоже не оказалось. Приближалось время встречи у Дома офицеров. Юрка уже ждал меня. В клубе было какое-то мероприятие, и мы с Юркой долго очаровывали кассиршу, чтобы достать билеты. Вскоре мы оказались в просторном знакомом «предбаннике», где к нам сразу же подошел наряд военного патруля. Присмотревшись к нашим курсантским голубым погонам и отпускным удостоверениям, старший офицер откозырял и пожелал нам приятного отдыха. Оглядевшись, направились в зал застолбить свои места. С первым звонком по рядам, благоухая незнакомыми запахами духов (мы же, насквозь провонявшие авиационным бензином, кроме «Тройного одеколона» и «Шипра», ничего не знали), потянулись заинтересованные в знакомстве с военными засидевшиеся невесты. Устроившись где-то сбоку (наши места были уже заняты), мы вглядывались в лица, пытаясь узнать хоть кого-то из старых знакомых, но тщетно. Можно подумать, что за полтора года нашего отсутствия сменилось целое поколение.

Открылся занавес, и с песней о Родине перед нами предстал все тот же строй Военного ансамбля песни и пляски Уральского военного округа. Проголосив пару-другую патриотических ораторий, соловьи строем удалились. Старательно выколачивая пыль из досок, хор сменили «топтуны» с традиционными армейскими плясками. Такое могли безропотно выдержать только пожилые дамы, из года в год не терявшие надежды подцепить уставшего от холостяцкой жизни армейского старшину. А мы потихоньку стали выбираться по направлению к буфету, где за кружкой пива сидели такие же любители хорового пения – ждали начала танцев. И когда загремел духовой оркестр, мы уже были на старте, как армейские лошади при первых звуках полковой трубы. Быстро растащив какую-то парочку подружек, мы пустились в пляс восстанавливать свое прежнее мастерство. Конечно, в кирзовых сапогах так не станцуешь, но в новой курсантской форме мы чувствовали себя, как гусары. Поменяв несколько партнерш и ни на ком не останавливаясь, чтобы никого потом не провожать, еще до окончания вечера мы снялись с якоря. Не терпелось пробежаться по вечернему городу, по нашему бульвару. И снова – никого. К тому времени спецшколу закрыли. Наш «спец» Борис Штоколов уже пел в Большом театре, а все знакомые подруги куда-то подевались, и только старый гастроном, как маяк в бухте, так же горел яркими огнями. Набрав несколько бутылок жигулевского пива, вкус которого мы уже успели позабыть, двинулись домой к другу. А там уже заждались его родители: отец, майор, и тихая добрая мать. Посидев с часок и получив ценные наставления бывалого офицера, по морозным темным улочкам, мимо «Зеленой рощи» я отправился до своего деревянного дома, что стоял на самом краю города, на улице Куйбышева. Засуетилась у кухонного столика мама, брат, утомившись от ожидания, устроившись на полу, уже спал, уступив мне свое место на стареньком довоенном диване. Домашнее тепло и горячие котлеты сделали свое дело, и от накопившейся усталости и свежих впечатлений я начал отключаться прямо за столом. Часы показывали второй час ночи, и я заснул сном праведника. На следующее утро я решил навестить моего старого товарища детства Женьку Синицына, с которым в наших старых дворах мы провели военное детство, где лазили по многочисленным сараям в поисках стеклянных банок, которые сдавали в магазин в обмен на урюк. Но… и он оказался в армии… Быстро летит время.

Пересмотрев в городе все фильмы и спектакли, мы с Юркой уже не знали, чем заняться. Он предложил отметить отъезд – оставить последние деньги в ресторане, что на улице Вайнера, где на саксофоне играл отец нашего школьного товарища Эдуарда. Билеты в кино на новый фильм Юрка предложил одиноко стоявшей около кинотеатра симпатичной девушке.

– Сколько я должна за билеты? – только и успела спросить она.

– Честь имею, курсант авиационный, – гордо откозырял он, и мы удалились.

Так, без старых друзей и товарищей, как один день пролетел такой долгожданный отпуск, и мы снова отправились на вокзал, чтобы сесть в поезд и ехать к новому месту нашей, казалось, бесконечной учебы…

В город детства лучше не возвращаться.

Переполненный жизнерадостными кавказскими джигитами, удачно распродавшими свои мандарины и лавровый лист, поезд тащил нас мимо Сочи и Сухуми в обширную долину меж гор, где протекает река Кура, в азербайджанский город Кировабад. На окраине города, на месте старого армейского аэродрома, уютно расположилось военно-авиационное училище, где нам предстояло дальнейшее освоение авиации.

Нас стало намного меньше – половина ребят ушла в истребители. Оставшуюся часть пополнили курсанты из других авиационных школ первоначального обучения летчиков. Надо было как-то уживаться. Особых стычек не было, и уже скоро мы стали единой авиационной семьей. Учеба, караулы, снова учеба. Больше всего мы любили охранять склады с военным снаряжением, располагавшиеся за аэродромом. Проверяющие туда почти не заглядывали, и в теплые южные ночи мы бродили вдоль колючей проволоки и предавались своим воспоминаниям и мечтам. И когда внезапно где-то рядом раздавался жуткий вой шакала, что-то наподобие «Bay!», надо было обладать крепкими нервами, чтобы не стать заикой. От скуки иногда палили из автомата по самолетной бронеспинке, за которой находился туалет – благо патроны при сдаче тогда не пересчитывали. Однажды оттуда раздался вопль – не заметили, что туалет оказался занят. А мы на деле убедились, что бронеспинка вполне выполняет свое назначение.

Рядом с училищем находился небольшой ангар, где еще с давних времен располагалась военная рембаза, обслуживающая реактивные истребители. В свободное время мы любили ходить туда и смотреть, как машины готовили к облету. На площадке стоял МиГ-15, который только что выкатили из ангара. Вокруг него сновали инженеры и техники, рядом, пристегивая ремни парашюта, готовился к полету летчик-испытатель. Он не спеша забрался в узкую кабину, закрыл фонарь и натянул кислородную маску. «Пойдет на высоту», – прикинули мы. Засвистела турбина, техники отсоединили кабели. Летчик еще раз поправил на лице кислородную маску и развел черные перчатки в стороны – техники потащили из-под колес тросы тормозных колодок. Чтобы не попасть под выхлопную струю турбины, мы укрылись за какой-то машиной. Истребитель медленно пошел по рулежке в сторону взлетной полосы. Через несколько минут со страшным грохотом он оторвался от бетона и свечой ушел в небо. Когда же мы вот так же сядем в кабину реактивного самолета?

Наконец закончилась теория и начались полеты. Снова нас поднимали в три часа ночи, чтобы закончить полеты до полуденной кавказской жары, когда двигатели самолетов значительно теряют мощность. Мы пересели на новый Як-18у – с носовой стойкой шасси. В пилотировании он оказался немного тяжелее старого, с хвостовым колесом, зато взлеты и посадки были гораздо проще, ибо не надо, как раньше, смотреть в сторону через боковое стекло. И когда мы всем экипажем после летного дня оттирали следы масла с капота двигателя нашего «яка», всем было ясно, что кто-то из курсантов «завис» в верхней точке при выполнении «мертвой петли».

Запас топлива на этом самолете позволял выполнять маршрутные полеты более двух часов. Через год нас пересадят прямо на фронтовой реактивный бомбардировщик, а пока надо было осваивать навыки полетов по приборам, работать одновременно без автопилота за летчика и штурмана. Изучив зону полетов, все курсы и расстояния между поворотными пунктами маршрута, как свою казарму, курсант допускался к полетам. После освоения упражнений по высшему пилотажу нам уже казалось, что мы чувствуем себя в самолете как на своей железной койке. Однако, когда началось обучение полетам по приборам в маршрутном полете, и инструктор дал команду закрыться брезентовым колпаком, чтобы не видеть землю, я сразу почувствовал себя, как кот в мешке. Поначалу мне казалось, что все время я лечу боком, хотя стрелки авиагоризонта показывали только незначительный крен.

«А высоту кто держать будет?» – раздалось в шлемофоне. Я потянул ручку управления «на себя» – проскочив заданную высоту, я снова упустил крен самолета. Теперь мне казалось, что я лечу уже вниз головой, – пора собраться, брать себя в руки. Я почувствовал, как комбинезон, надетый из-за жары на голое тело, начал прилипать к спине. Смахнув левой рукой застилающий глаза пот, я заставил себя верить только показаниям приборов, а не своим ощущениям. В следующих полетах меня уже так не крутило. В маршрутных полетах вместо инструктора сидел курсант. Можно было спокойно глазеть по сторонам и обмениваться впечатлениями по внутренней радиосвязи. Нам с Юрием повезло – мы напросились в одну группу и летали по маршруту в одном экипаже. Казалось, что теперь мы уже были готовы летать в облаках. Но вход туда был строго заказан – только визуальный полет. Однажды, полагаясь на полученные навыки полетов по приборам и знание маршрута, мы все же в облака влезли. До поворотного пункта оставалось минут двадцать – не поворачивать же назад. Радиокомпас работал устойчиво, и мы, как опытные асы, точно вышли на все поворотные пункты и вернулись на аэродром.

Еще в самом начале учебы мы с Юркой решили, что будем летать только на бомбардировщиках. А это требует особых тренировок. И вот на каждый рейс, втихаря от инструктора, мы проносили в кабину пару заранее приготовленных кирпичей. Пролетая над участком реки Куры и убедившись в отсутствии людей и лодок, с креном и скольжением на крыло мы валились вниз, громкими воплями имитируя зловещий вой бомбардировщика. Свободный от пилотирования Юрка открывал фонарь кабины, доставал кирпич и с остервенением, словно на батарею противника, швырял его за борт. Я выходил из «пике», и атака прекращалась. Довольные собой, мы продолжали полет по программе.

Так прошло длинное кавказское лето. Пожелтели листья на деревьях, натыканных вдоль дорожек нашего училища, и только какие-то южные плоды с двумя крылышками – «курсантские слезы» – каждое утро не давали покоя нашему начальству. Их то и подметали по два раза в день курсанты, схлопотавшие наряды вне очереди. «И почему не финики», – сетовали мы. Вторая беда – это слишком ретивый заместитель командира полка по строевой подготовке майор Пагосов. Когда взвод под командованием старшины, маршируя к столовой, уже чувствовал запахи кухни, из-за какого-нибудь куста, как черт из коробочки, выскакивал майор. И как бы мы не старались маршировать, каждый раз слышали одну и ту же команду: «Взвод, стой! Кругом! Щагом марш!» (майор был из местных, а строевую любил, как мать родную). В столовой, заложив руки за спину, выпятив вперед, как Муссолини, нижнюю губу, майор прохаживался вдоль столов, внимательно наблюдал за нами и, если замечал, что кому-то из курсантов не понравилась еда, забирал алюминиевую чашку и направлялся на кухню. И – горе кухонной бригаде! Доставалось всем. И, надо сказать, за это его уважали. Это был настоящий пехотный строевик, не на словах, а на деле заботившийся о своем войске. Однако его педантичность и требовательность не знали границ. Наряды вне очереди сыпались на нас, как из рога изобилия. Увернуться было невозможно. И мы снова таскали, чистили, возили, грузили. И только дождавшись его отпуска, вместо дневного сна мы с Юркой стали ходить на спортплощадку, чтобы продолжать заниматься боксом. В три часа дня под палящим южным солнцем это было нелегко. Намахавшись до седьмого пота и сполоснувшись под душем, мы перелезали через забор училища и заходили в рядом стоящий ларек, где всегда была холодная минеральная вода «Арзни». Купив там же пару кило дешевого винограда, усаживались где-нибудь в тени и восстанавливали потерянный на тренировке водный баланс. К подъему мы были снова в казарме. В субботу и воскресенье нас уже не гоняли на земляные работы, и мы гуляли по городу, познавая восточный колорит жизни. Отношение к нам со стороны местных жителей было скорее нейтральное, чем доброжелательное, однако никто никогда никого не обижал. Да и среди курсантов были представители всех республик нашей страны. Через год кончился и кавказский период обучения. Мы с Юркой опять в общем вагоне, с пересадкой в Тбилиси на Москву, а там на Свердловск – в отпуск.

Наше новое место летного обучения находилось где-то в степи под Орском. Мороз, пронизывающий ветер. Третий год обучения и знакомство с первым советским реактивным бомбардировщиком Ил-28, как и везде, начался с караулов. Охраняя эти машины, я прощупал все детали шасси, двигателей, до которых только мог дотянуться. Все было прочно и хорошо сработано. Отливая синевой вороненой стали, снизу фюзеляжа торчали стволы двух авиационных пушек, сзади, из кабины радиста – еще двух. Триплексы кабины пилота, штурмана и радиста были зачехлены. Очень хотелось залезть внутрь, но кабины находились очень высоко и были закрыты на замки, а стремянок поблизости не было, да и в тяжелом овчинном тулупе высоко не залезешь. За время караулов мы уже довольно хорошо изучили внешнее устройство самолета. Догадались открывать заслонку выхлопной трубы двигателя и, забравшись туда и закрыв ее за собой, укрывались от пронизывающего ветра. Иногда удавалось и вздремнуть там часок.

Вскоре началась теория. Преподаватель по вооружению, объяснив устройство и работу механизмов скорострельных авиационных пушек НР-23 и НР-37 конструкции Нудельмана-Рихтера, которыми был вооружен наш самолет, разбирал их на детали и просил курсантов снова собрать их за установленное время. Мы, сбивая пальцы, старались. Но после каждой сборки на столе еще долго оставались лишние детали. Только у Юрки на столе было чисто – к тому моменту, когда преподаватель подходил к нему, оставшиеся детали он лихо смахивал в ящик стола. Но хитрость вскоре была раскрыта.

В училище из нас готовили специалистов широкого профиля: техников по двигателям, приборам, вооружению, радиооборудованию и другим авиационным специальностям, которых насчитывалось более десяти. Зачем это надо было нам – будущим летчикам, мы тогда не понимали. Но зато очень хорошо понимали те, кто составлял учебные программы. Ведь век военного летчика не долог, а генералом станет далеко не каждый. И куда деваться молодому, полному сил, списанному с летной работы офицеру? Правильно – в авиатехники: по вооружению, по радиооборудованию, по конструкции самолета, по двигателям и т. д. Об этом делалась соответствующая запись в дипломе об окончании училища.

Перед началом полетов мы могли разобрать и собрать за строго установленное время авиационную пушку, знали каждый агрегат самолетных систем и двигателей, разбирались в приборах и радиооборудовании. А вот летать на нем мы еще не умели.

Вскоре состоялось первое знакомство с кабиной пилота, штурмана и стрелка-радиста. Вместо сидения летчика – катапульта, приборное оборудование – в каждом углу и даже между ног, под штурвалом, приборы. Передний обзор справа своей стекляшкой закрывал коллиматорный прицел – устройство, сквозь стекло которого на фоне разметки точно по оси полета летчик видел свою цель. Оставалось только рассчитать упреждение на скорость и угол схождения самолетов и нажать гашетку – все, как делает опытный охотник на уток. Удобный штурвал с двумя «рогами». На правом под предохранительными колпачками скрывались кнопки управления двумя скорострельными авиационными пушками летчика и кнопка радиосвязи. Фонарь кабины из двойного оргстекла, воздух из него автоматически высасывается при герметизации. Сзади – бронеспинка. Полная герметизация при полетах на высоте. Внизу, слева, отливающая ярким красным цветом, законтренная на стоянке предохранительной чекой с красным флажком торчала гашетка катапульты. Все сделано продуманно и добротно. Максимальная скорость реактивного бомбардировщика – девятьсот километров в час. Боевое применение: работа по танкам и всему, что летает и движется. Огромный бомболюк, предусмотрено применение и атомной бомбы.

В штурманской кабине, расположенной отдельно, в носу самолета, было немного просторнее. Большой фонарь из особо прочного двойного органического стекла давал возможность штурману видеть все, что происходило внизу, сверху и по бокам. Справа по полету стоял огромный металлический шкаф с четырьмя сотнями радиоламп – сверхточный и по нынешним временам прибор бомбометания – «РЫМ», позволявший с высоты девять километров за облаками при соответствующем наведении попасть в цель с точностью до пятнадцати метров. Летать в этой кабине нам разрешали только при самостоятельных вылетах наших коллег, да и то для того, чтобы вовремя включить генераторы. В кабину бортрадиста можно было влезть только снизу, через откидной люк (через который он и катапультировался). Там располагались механизмы управления огнем двух пушек и радиооборудование. Во время учебных полетов – работа не пыльная, и иногда бывали случаи, когда бортрадисты, сняв кислородную маску, от скуки пытались жевать выдаваемый всем шоколад и от недостатка кислорода… засыпали.

Ранним утром экипажи стояли в строю перед наземной установкой – металлической конструкцией с укрепленными на ней пятиметровыми рельсами для выброса бронированного пилотского сидения. Отличие от боевой установки состояло лишь в половинной величине порохового заряда, выдававшего перегрузку в восемь единиц вместо шестнадцати. Ее было достаточно, чтобы не свернуть шею и не повредить позвоночник. Рассказав и показав еще раз, как надо садиться, как, прижавшись к бронеспинке, выпрямить тело, убрать ноги на подставку сидения, чтобы при отстреле они не зацепились за штурвал и не были оторваны (штурвал автоматически, после нажатия рукоятки катапультирования, должен был уйти вперед), инструктор спросил, кто хочет быть первым. Все молчали. А в это время мимо плелась группа солдат из стройбата. Один из них, деревенский с виду парень, услышав предложение, вдруг спросил: «А мне можно?» – Мы удивились такой наглости стройбатовца. Но страх был сильнее попранного самолюбия будущих летчиков. Инструктор молча привязал добровольца к сидению и закрыл крышку фонаря, словно тот собрался прокатиться в парке аттракционов. Мы видели, как напряглось его тело и пальцы начали медленно сжимать красную скобу пуска. Раздался оглушительный грохот. В доли секунды массивная кабина в клубах пороховых газов вместе с солдатом по направляющим рельсам улетела вверх и оторвала верхний ограничитель ее движения по рельсам. Еще немного, и она бы вылетела по направляющим вместе с добровольцем в свободный полет. Инструктор схватился за стопор и опустил вниз ничего не понявшего смельчака. Желающих повторить эксперимент не было. Притащили оторванный ограничитель. Инструктор, как ни в чем не бывало, начал привинчивать его обратно. Закончив ремонт и заложив в зарядное устройство новый пороховой патрон, он достал список курсантов и по алфавитному списку назвал первую фамилию. Она оказалась моей. Я сделал вид, что не слышу. «Толкните его, он глухой, – заорал инструктор. – Ракета готова! Поздно говорить, что ты передумал!» – И я, как на заклание, побрел к снаряду. Лязг захлопнувшегося фонаря, откуда-то сверху шторка на глаза, чтобы в полете от скорости их не выдавило, голова строго вертикально, позвоночник прижат к спинке. Нажимаю на гашетку. Грохот, серный запах пороха. Уже наверху, быстро очухавшись, я, как и учили, отстегнулся от сидения (в воздухе нужно было еще оттолкнуться от него, чтобы оно не помешало при падении открыть парашют) и быстро выскочил на специально пристроенную наверху площадку. Инструктор, щелкнув кнопкой, остановил бег секундомера. Подавив шок, стараясь не поставить трясущиеся ноги мимо ступенек лестницы, я начал медленно спускаться вниз.