Текст книги "Если бы Конфуций был блондинкой"

Глава 71. Повѣсть о невѣроятномъ приключеніи, произошедшемъ со мной въ Альшани

Было это въ 2016 годъ отъ Рождества Христова, и произошло сіе проишествіе съ вашимъ покорнымъ слугой, Александромъ Владимировичомъ, извѣстнымъ болѣе въ кругахъ приближенныхъ къ Императору какъ популярный блогеръ Гайдамакъ, коллежскимъ асессоромъ, занесла котораго нелегкая во Орловскую губернію, селеніе Альшань.

Покинувъ самодвижущійся экипажъ, подпоясавшись кушакомъ, дабы уберечься отъ сильнаго vent du nord, продувавшаго до исподняго черезъ трое портокъ, я отправился обозрѣвать окрестности близъ мѣстнаго храма.

Кричали сойки, голосили вальдшнепы.

Селеніе во сторонѣ отъ проѣзжихъ дорогъ, живетъ токмо картофелемъ, рыбною ловлей да Божьимъ духомъ.

Во времена голодныя Господь нашъ ниспосылаетъ во Альшань токмо Божій духъ, а картофеля и рыбнаго улова крестьянъ лишаетъ.

Рѣка Ока, не велика и не мелка, катитъ во сторону стольнаго града Орла свои своенравныя какъ черкесскій жеребецъ воды, коіе столь скоры на расправу, что ажно подмыли мѣстныя берега, подточили аки боберъ курень.

Не далече ушелъ и буйный нравъ мѣстныхъ ушкуйниковъ, душегубовъ рѣчныхъ, промышлявшихъ на благословенныхъ сихъ брегахъ.

Мѣста нонешніе, какъ я былъ добрѣ сведомъ, не всегда отличались кротостью нравовъ аборигеновъ, оттого я сжималъ въ карманѣ рукоять револьвера, за голенищемъ ботфорта держалъ булатный ножъ дамасской стали, а за пазухой да за подкладкой картуза имѣлъ съ собой довѣренныя бумаги и депеши отъ самаго Государя Императора, акіе подтверждали благость моихъ дѣяній.

Вынувъ фотографическій аппаратъ, я ужѣ произвелъ нѣсколько фотографическихъ снимковъ, какъ вниманіе мое привлекъ приближающійся самодвижущійся экипажъ крестьянскаго назначенія.

Тревога сковала мои члены – что готовила мнѣ столь молніеносная встрѣча?

И вотъ, слышу я гласъ. Но, уши мои вѣрить во слышимое отказываются – не вопрошаніе слышу я, а ажно благословеніе, да пытливое просеніе – произвести фотографированіе самодвижущагося экипажа болѣе тщательно, нѣжель я изначала позволилъ себѣ произвести, вальяжно.

Повѣствуетъ оратай, что орало сіе предназначено на картофельныя культуры, и онъ, ловко управляясь съ машиной, сѣетъ да жнетъ хитроумной машиной урожай, дабы были сыты мамушки, да ихъ малыя дѣтушки.

И во удивленіи пребывалъ я, ибо коженъ во Орловской губерніи гораздъ слова бранныя извергать, аки токмо въ моментъ узритъ фотографическій аппаратъ на ликъ свой направленный, но совершеннѣйше посрамленъ былъ я во худыхъ измысліяхъ своихъ, и посрамилъ меня безвѣстный оратай, глубиной добродушія своего да истиннаго Божія благодушія.

И погрузился во глубину думъ, скромный рабъ божій, популярный блогеръ Гайдамакъ. Долго, денно и нощно думу думалъ, да измыслилъ – не захирѣла еще Русь матушка, и ѣсть будущность у Государства Россійскаго, когда такіе люди въ селеніяхъ даже глубинныхъ, губернскихъ, да ѣсть.

И пошелъ я восвояси, вдоволь селище оглядѣвши, но совсѣмъ инымъ цвѣтомъ раскрашенъ былъ путь мой – со скорбью пріѣзжалъ, да въ радости отъѣхалъ. И на душѣ моей было лепо да радостно.

2016, Орёлъ, въ годину раздумій о себѣ и о Россіи

Камо грядеши: 52, 57

Глава 72. IKEA

Были в ИКЕЕ

Снова видели Бога

Он похож на тебя немного —

Такая же недотрога

И немного похож на меня —

Такая же размазня.

Всё те же ухмылки, замашки

Мы сказали: «Боже!

Мы чужие в ИКЕЕ твоей.

Мы в ИКЕЕ твоей потеряшки.

Где нам взять столько денег,

Чтоб купить все твои чашки? (с) СБПЧ, «IKEA»

Что там Тайлер из Бойцовского клуба говорил – «ты покупаешь типовой столик с инь-янь в гипермаркете и размышляешь – насколько точно он выражает твою индивидуальность».

Видит Бог (тот самый, недотрога и размазня), что грех похоти и чревоугодия мне свойственен, а вот грех алчности нет, оттого я если и адепт общества потребления, то посредственный.

Меня никогда не возбуждали слова «сезонные распродажи», «скидки», «новая коллекция». Определённо, к вещам и брендам у меня отношение умеренно-равнодушное. Впечатления куда больше важны.

Оттого я всегда с лёгкой недоуменной брезгливостью смотрел, как перекашивались лица и издавался сдавленный стон – «О боже! Настоящие замундийские штаны, продаются со скидкой в 1% и всего за 15 миллионов 148 тысяч рублей – о боже! Боже! Да ты понимаешь – это же замундийские штаны – надо немедленно брать!».

К чему столько шума? Ну штаны, ну клёвые даже, быть может, но так ли уж важно это всё для вопросов истинно вселенской важности? Например, похоти и чревоугодия.

Я недоуменно глядел, как народ едет в другую страну, а там дотошно ходит по каким-то гипермаркетам, смотрит какие-то шмотки, какое-то барахло, какие-то кастрюли. Присвистывает.

Нет, я не умаляю ценности материального мира, но он уместен, как по мне, ровно до той поры, пока приносит радость или обеспечивает истинную необходимость.

Когда же это перехлёстывает в подобную алчность – это сродни наркомании.

Я понимаю закупки с коммерческими целями – перепродать там, где это выгодно.

Но когда целые возы и баулы забиваются вещами для себя, в таком объёме, с которым можно пересидеть ядерную войну, а особенно когда это происходит в ущерб сиюминутному счастью – это выше возможностей понимания моим маленьким мозгом.

В Польше, в Бяла Подляске, помню – трейлеры с барахлом на парковках, яблоку некуда упасть, и толпа осатанелых людей – скупает пластиковые тарелки, моющие средства, какие-то пластмассовые вёдра, какие-то тюки бумажных полотенец – как будто из 90-х на машине времени прилетели.

Какие-то ожесточённые высчитывания суммы возврата НДС, сковородки, скороварки, хлебопечки, хренорезки.

Они вообще заметили, что тут вокруг другая страна ещё есть? Нет, наверное.

Среди всего этого IKEA – единственное исключение.

Конечно, больше всего я Икею люблю своей, пристрастною любовью – из-за магазинчика шведской еды, из-за забегаловки с дешёвыми сосисками и из-за столовой с фрикадельками. Но не только.

Это единственный гипермаркет, по которому мне действительно приятно просто погулять.

Помню, в Киеве моего детства был мебельный магазин на Дружбы Народiв – здание с причудливой крышей а-ля пагода, оно стоит там до сих пор.

В моем детстве оно, здание, казалось невероятной дерзостью архитектурной мысли, а сейчас как-то присмотрелся – ну домишко себе и домишко. Не хижина дяди Тома, но и не инопланетный аэровокзал.

Но не о нём речь.

А речь о том, что в тамошнем мебельном магазине была невероятная по тем временам роскошь – всякие румынские стенки, шкафы и табуретки не просто были нагромождены грудами, воняя клеем и прессованной стружкой, а встроены в макеты комнат.

Разумеется – войти было нельзя, всё, как в музее, красной ленточкой огорожено, но даже и просто посмотреть – это впечатляло дерзкой наглядностью.

А тут, в Икее, впечатляющее раздолье, где можно не просто посмотреть, но и на каждой кровати поваляться, в каждый шкафчик заглянуть, в каждое кресло плюхнуться и каждого плюшевого лося погладить.

Единственный магазин, из которого я могу выйти, ничего не купив, но оставшись при этом довольным.

Последний раз так было только в детстве, когда я часами зависал в магазине игровых приставок, облизываясь на новые картриджи, на которые всё равно не было денег.

Вот же времена были – а сейчас целая приставка восьмибитная лежит, и картриджей к ней штук двадцать, а я её подключить ленюсь. Хотя хочется порой Марио погонять, очередной раз пройти Контру или послушать саундтрек из Aliens 3.

В Икее мне нравится простота и возможность сделать жилое пространство просторным.

В том числе не без помощи Икеи мне удалось обустроить первую в своей жизни реально понравившуюся мне хату.

Людское захламление – уникальная и тотальная штука.

Когда разводился в последний раз и вывозил из однокомнатной хаты вещи тогдашней слагающей полномочия жены – блин, шесть машин набралось. Шесть раз я свой героический Лансер забивал под завязку.

И где это только всё умещалось в однокомнатной хате? Когда успелось? Не понимаю.

Остаётся себя утешать лишь тем, что продолжи я жить как городской старьёвщик, так и все 12 машин небось вышло бы.

Но всё-таки с Икеей проще не захламляться и сохранять при этом светлый и опрятный вид жилища.

Знаете, бывает такая монументальная мебель, что чувствуешь себя Ильичом в Мавзолее. Особенно если при этом свет тусклый, утопающий в коврах и светопоглощающей древесине, либо такой, мертвенно-бледный, как в морге.

Бляха-муха, если бы я в таком жил, то за пару дней сошёл с ума, взял иконку и ходил бы в одном исподнем по улицам, как поэт Иван Бездомный, бормоча что-нибудь про нечистую силу.

Вот. А Икея – она светлая, чем мне и нравится.

И куча таких совершенно обаятельных мелочей – все эти светильнички, игрушечки, прихваточки, сковородочки.

Кувшинчеги, дудочки, свечечки с лавандой, рамочки картинные.

Да-да, названия отдельных товаров – притча во языцех, знаю.

Кто их такие придумывает? Я готов поверить, что где-то в недрах Икеи, в лабиринте бесконечных коридоров и дверей, находится зала, где сидит страшное чудище с щупальцами, глазами и богопротивными присосками, и к нему приходят на поклон перепуганные жрецы:

– Как нам назвать новый светильник?

– ГНВОЕРК!

Много имён чудных готовит нам просвещенья дух.

Ваза Мудлик. Набираешь в поисковике – мудлик, вылетает часть какой-то ругани.

Или Уптэкка.

Ночь, улица, фонарь, уптэкка,

Внутри сидят четыре гомосэкка.

Или сокращения на ценниках:

«ХЕССЕНГ мтрс с прж крм тп жёсткий е».

Из серии – если бы Арсеньев был торчком, то он написал бы книгу «Дрсу Узл».

Еще Икея славится тем, что почти все её товары можно собрать без специального инженерного склада ума и грубой физической силы. Просто пользуясь прилагающейся поэтапной инструкцией в картинках.

Как там, собеседование при приёме на работу в Икею – «здравствуйте, соберите табурет и присаживайтесь».

К сожалению, не всегда – стеллаж с символическим названием Альберт (имя, хорошо знакомое любителям пирсинга) вы хрена лысого соберёте без грубой физической силы. А ещё банальных советских гвоздей, молотка и такой-то матери, не входящих в основной комплект.

Но это скорее исключение, а к абсолютному оставшемуся большинству барахла эта благая весть применима.

Я вот однажды, доведённый тухлым временем до некоторых финансовых затруднений, не брезговал разными халтурками, одна из которых заключалась в том, чтобы закупить в Икее мебели для офиса и привезти всё это дело. Водила и грузчик в одном лице.

А в офисе, преисполненном милых девочек, меня вдруг попросили за дополнительную плату ещё и привезённую мебель собрать.

Я, надо сказать, невысокого мнения о своих рабочих способностях. Считаю, что руки у меня из жопы, и языком, включая куннилингус, работаю гораздо эффективнее.

Подозреваю, что совершенно напрасно так себя припечатываю, и это убеждение есть не результат реального положения дел, а результат специфического воспитания, суть которого сводилась к запретам из серии «не делай этого, не делай того, потому что у тебя всё равно ничего не получится». (И к дальнейшему удивлению – «а чего это ты ничего не умеешь, ничем не интересуешься, ничем не занимаешься?»)

Вот, а тут и халтурка, и эта очаровательная женская слабость, когда передо мной хлопают прелестные серые глаза, способные растопить любой лёд.

В общем – я за дело взялся, скинул верхнюю одежду, обнажил туго обтянутый футболкой торс и татуированные руки, несколько раз перед девками прошёлся гоголем, проплыл аки утица и принялся, истинный мужик, за дело. (Не без позёрства, разумеется.)

Ну и что вы думаете – у меня всё получилось. Повозился, конечно, и в инструкцию каждую секунду пялился, но ведь собрал жеж!

Мимимишные девочки мне и спасибо сказали, и денег в ладошке принесли, и посмотрели с лёгкой завистью («достался же кому-то такой мужик!»). Я денег взял и гордо ушёл восвояси.

+1 к карме, +100 к самооценке.

Спасибо, в общем, Икее – ты не только о материальной стороне позаботилась, но и о психическом моём шатком здоровье.

Были в Икее.

Снова видели Бога.

Взяли два каталога.

Камо грядеши: 25, 70

Глава 73. Когда я на почте служил ямщиком

В моей семье было принято писать письма, и с почтой я знаком с дошкольных лет. Благо писать и читать выучился задолго до.

Среди родственников и друзей семьи была традиция слать друг другу тонны открыток. Многие из них сохранились.

Такой, уже подзабытый советский церемонный стиль.

Обязательное кустистое приветствие. Дальше обязательная мантра: «у нас всё по-старому». Именно так – не «хорошо», а именно «по-старому».

Дальше почти всегда шла обязательная жесть, опровергавшая, что «у нас всё по-старому», перемежаемая миролюбивыми бытовыми новостями: «…собрали картошку, 10 мешков вышло. Григорию Пилипцу отрезали ноги, сидит сейчас дома. Иван Максимыч недавно приходил, играли в карты. Жучка ощенилась. Ещё умерла мама, вчера вот похоронили, а у отца инфаркт. Сварили сегодня борщ. У нас все по-старому…»

Мы с моим брательником пошли супротив традиций, оттого слали друг другу письма с самостоятельно рисованными комиксами, главными персонажами которых были почему-то либо Александр Друзь, либо Розенбаум.

Розенбаум всегда изображался с гитарой и в абсурдно широченном сомбреро.

Я обожал ходить с бабушкой на почту – почта была с характерным запахом сургуча, с шумом штампов-молотков, с тётками-клушами.

Посреди почты стояли столы, под стеклом лежали газеты с тиражными таблицами лотерей – я с упоением смотрел, что вот этот номер выиграл три рубля, этот десять. Этот выиграл балалайку, этот – автомобиль Москвич.

Ещё в обязательном порядке взвешивался на здоровенных напольных весах, грубо выкрашенных в синий колор.

Когда получали или отправляли посылки, был волшебный ритуал – либо заколотить ящик гвоздями, либо, напротив, вскрыть его гвоздодёром.

Ящики обшивали мешковиной, на которой писали тёмно-синим химическим карандашом, смачиваемым слюной.

Ещё на почтах были переговорные пункты. Деревянные, рассохшиеся кабинки, в которых кричат в трубку нахлобученные люди – «Люся! Люся! Алло! Люся! Ты слышишь?! Это я, Семён! Се-мён! Слышишь?! Люся! Алло!».

Висел массивный телефон с жёстким шнуром. В кабинке зажигалась лампочка, пахло столярной или обувной мастерской.

Дерево было лакированным настолько, что казалось, внутри кабины меркнет свет.

На стенках висели листы телефонных кодов, с городами по алфавиту.

Перед моими глазами вечно оказывалась Яя. Я с удивлением спрашивал – где это такая, и как им там вообще с таким названием живётся?

Во взрослой жизни лишь только я узнал, что это в Кемеровской губернии, и что жители поселка Яя именуются яйцами. «Вперёд, яйцы!» – гласил однажды виданный спортивный транспарант.

Эх, всегда любил почту. Ностальгия, что поделать. Даже на хамство не могу сердиться.

Тем более, если честно, я вообще поражаюсь, как Почта России до сих пор работает, и вполне неплохо – из того, что я знаю, она должна была загнуться позорно и скоропостижно уже очень давно.

Даже сам успел два месяца поработать на почте, ночным сторожем, и эта запись о приёме на работу – до сих пор любимая в моей напрочь фальсифицированной трудовой книжке.

Камо грядеши: 62, 24

Глава 74. Нарциссизм

Захожу я на кухню, чаю сделать.

А там Женюша, мой брательник, всю кухню набил зонтиками, штативами, освещением и всякой фотохренью – пробует возможности новой зеркалки.

К чайнику не пройти, я говорю:

– Женюш, чозанахер, как мне чаю испить прикажешь с такими раскладами?

А он, меня не слыша:

– Так, я пробую возможности автоматической съёмки – камера сама фотографирует каждые 3 секунды. Ну-ка – садись и что-нибудь изображай.

Ну и что вы думаете – я сел и начал изображать.

У меня ж нарциссизм – как увижу зеркало, так тут же прихорашиваться начинаю. В каждый кадр влезть люблю.

В общем, я кривляюсь, камера щёлкает, я в прострации, Женюша в восторге.

Тут приходит Лана, которой я обещался чаю, но легкомысленно об этом напрочь забыл, с такими-то делами.

А муж и жена – одна Сатана. У нас обоих нарциссизм.

Оттого когда Женюша молвит ей «теперь ты» – ждать долго не приходится и приглашение повторять тоже.

Лана кривляется, Женюша в восторге, я тоже.

Не до чаю тут, когда такие дела творятся.

Покривлялись и разошлись.

К чему я это всё рассказал? Что хотел сказать автор этим произведением?

Да ничего, ну а чего тут можно сказать?

Не, чаю так и не попили.

Камо грядеши: 4, 41

Глава 75. Русский рок. Сводный брат / Просто быть живым

Я не адепт русского рока. И никогда им не был.

Моя любовь к металлу началась быстрее, и когда русский рок приходил стучаться ко мне во врата сердца – место уже было занято.

Но всё равно, в среде русского рока я всегда мгновенно идентифицировался как «наш» и «свой». Металл и русский рок были на одном фланге неформата. Эдакие пусть и не родные братья, но сводные, приведённые судьбой в один окоп.

У металла и русского рока много общего. Но гораздо больше различий.

Прежде всего, главное отличие, неочевидное для многих тех, кто не держал в руках гитары – это музыка совершенно разная структурно.

Русский рок играется или легко перекладывается на аккорды. Да любую, собственно, песню русского рока можно переложить на акустическую гитару и спеть пацанам во дворе.

Металл играется квинтами и глушением, и он совершенно не перекладывается на акустическую гитару. Я не буду лезть глубоко в технические дебри, но в металле совсем другой принцип звукоизвлечения – квинты больше заточены на ритм (аккорды на мелодику), а глушение – это когда правая рука (у левшей левая) тыльной стороной прижимает струны, и звук получается короткий, отрывистый и зубастый – как будто хищник ухватил клыками жертвенную плоть да рванул на себя. И весь металл-звукоряд построен на чередовании глухого и открытых звуков – что полностью исключает возможность повторения композиции на акустической гитаре.

Да-да, нередко кто-то, узнав, что я играл в группе, протягивал мне акустическую гитару – «сыграй чё-нибудь», а я отвечал, что не умею. Мне говорили – «ну как же?!». Я начинал объяснять – электрогитара в металле и акустическая гитара – это совершенно разные инструменты.

Ну не умею я играть на арфе, даже если умею играть на балалайке, несмотря на то, что у них обоих есть струны.

На меня махали рукой – ну и ладно, не очень-то хотелось.

А и правда не очень хотелось – формат кухонных эксгумаций песен мне омерзителен. Уж не знаю – слишком ли частое бытие на подобных тусовках сыграло роль, или что-то другое, но вот это, когда собираются на кухне пьяные люди в табачном дыму, хватают гитару и начинают в миллионный раз блеять какую-нибудь несчастную песню, давно потерявшую смысл, истрёпанную, как пленная проститутка – меня начинает тошнить.

Особенно когда начинаются пьяные бравады из серии «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Феерическое лицемерие. Секта бесконечно одиноких людей, страшащихся себе признаться в том, что их никто не любит.

Второе, главное и основное отличие, которое кладёт между металлом и русским роком глубокую пропасть, это разный приоритет музыкальной композиции.

Русский рок заточен на текст. Без текста русского рока не будет.

Металл заточен на музыку и ритм. А текст – дело важное, но всё-таки второстепенное.

В этом плане – русский рок вырос из авторской песни, как из гоголевской шинели.

Металл вырос из западной рок-музыки, которая в свою очередь, если уж далеко и глубоко клубок разматывать, вышла из музыки чёрных, с их безумными, языческими, вудуистскими ритмами, сложным лабиринтом ритмического рисунка, музыкальной медитацией, похожей на колыхание знойного воздуха.

Русский рок таков, что если у него убрать музыкальную составляющую, то он не потеряет своего посыла и смысла.

А порой – лично мне хотелось бы, чтобы музыки и вовсе не было. Это как стихи Башлачёва – когда мне их цитируют, мне нравится. Но слушать их в оригинале с аккомпанементом – ну просто невозможно.

А ещё – русский рок, как слышно из самого определения, русский.

А металл – да, имеет какие-то родные гавани, страны, давшие жанру особенно много, но всегда был и остаётся интернациональным.

Металлу легче брать влияния. Русский рок же получил своё наследственное клеймо – пока он остаётся русским – на него распространяются все русские групповые закономерности и стереотипы.

Русский рок обречён основные вдохновения черпать только из русскоязычного пространства – и именно поэтому русский рок сейчас такой, какой он есть – каков стол, таков и стул.

Русскоязычное пространство очень сильно изменилось за последние годы.

В 90-е, во время тех самых, призванных поколением Цоя перемен, сдвинулась с места огромная, застоялая машина – с пылью, ржавчиной, скрежетом. И русский рок был рупором этих времён.

И – хватило десятилетия, чтобы надорваться и устать. Мышцы оказались хилыми.

А может быть, появилась просто более сытая перспектива? Эдакий новый буржуазный НЭП? Новая буржуазная революция, в которой победили колбаса и холодильник?

Так или иначе – но вся Россия, всё русскоязычное пространство, ну и русский рок со всем этим неотрывно – все повернули куда-то не туда. В какое-то безопасное, сытое болото. Где есть, что кушать. Но нет, что думать.

Где есть, что производить. Но нет того, что чувствовать.

Застой, флюиды которого ласково усыпляют в сытую летаргию – чуть проголодался, так колбаски покушал и снова заснул.

Застоялая, ржавая машина въехала в трясину и застыла, собирая лягушек.

Русский рок был рупором происходящего в людских душах? Так он таковым и остался. Он и сейчас, как акын, как труподур с гуслями – просто поёт то, что видит.

Не нравится то, каким стал русский рок? Так его вина-то какая? Он всего лишь отзеркалил действительность, наш мир, нас с вами.

Не нравится увиденное? Ну, тут уж на зеркало неча пенять, коли рожа сыта.

Русский рок сегодняшнего дня – это «лабутены, нах!» – и это точный портрет нас самих.

Был рок-н-ролл на надрыв, на рывок, на энергию, свобода, равенство и братство? «Мама, это рок-н-ролл. Рок – это я»? Был. Кончился.

Сегодня мы все условные хипстеры – сытенькие, в меру деликатные чистоплюйчики. И наш рок, музыка протеста, точно такая же, как и наш протест.

Нравится? Кушайте. Не нравится? Все равно кушайте.

Хотели стабильность? Получили. Инджой.

Да, она вот такая, как на кладбище.

Себе иначе её представляли? А почему, собственно?

«Цой мёртв», – написали неизвестные поперёк стены Цоя на Арбате.

Это было бы кощунством, если бы не было правдой – Цой ведь действительно мёртв.

Кому сейчас нужны перемены? Кто их ждёт? Вот в том и дело, что никто не ждёт, никому не нужны.

Обидно ли мне за это? Да, обидно. Пусть русский рок – брат мне сводный, не родной. Но я хорошо к нему отношусь, он пусть и местечковый немного, как деревенский родич, и мнит из себя лишку, но хороший парень. Я переживаю за него.

Я хочу вновь тех времён, когда, взглянув в русский рок, я увижу в нём свое отражение, которое наполнит меня гордостью. Как когда-то.

Во всём этом есть очень тонкий, малоразгаданный, малоисследованный элемент – то, что в христианской доктрине обозначается как тяжкий смертный грех уныния.

Сперва это, кстати, кажется странным: почему уныние – это не просто грех, а тяжкий грех? Ну, вот сижу я на кухне в унынии – разве ж я такой же злодей, что и преступивший заповедь «не убий»?

Ага, на самом-то деле – такой же.

Убийство собственной души – такой же грех, как и смертоубиение физического тела.

Мы все, как общество, как цивилизация, как народ, как страна, столкнулись с новым, коварным врагом. Его коварство состоит в том, что выглядит он безобидным. Ну подумаешь – чуть-чуть поленился. Ну подумаешь – чуть-чуть переел. Ну подумаешь – целый день провалялся перед телевизором, гонял танчики или порнуху.

В этом сытом благополучии постепенно, медленно, незаметно начинает отмирать душа. Отмирают нервные рецепторы, и душа лишается способа дать сигнал – как ей там плохо, как ей одиноко, как она томится в темнице.

Остаются фальшивые люди, с приклеенными улыбками на лицах, которые из настоящего лишь, периодически напиваясь, громко, безобразно, надрывно, горестно ревут. Так горестно, что мурашки по спине.

У Роберта Говарда был такой персонаж – душа, превращённая в мерзкую желеобразную массу, заточённую навеки в подземелье. И она не могла причинить путнику фактический вред, но она так жутко плакала и стенала, что мало кто мог пройти то подземелье, не тронувшись умом.

Жизнь и выживание отличаются одним, но колоссальным пунктом – наличием творчества. В выживании места для творчества нет. И именно наличие творчества является переходом к жизни. К человеческой жизни, имею в виду, а не жизни человека-рептилии, с холодильником, айфоном и самомнением.

Это тяжёлый каждодневный труд, особенно в мире лёгких соблазнов. Вставший на этот путь, на путь творчества, будет с первого дня подвергаться насмешкам и сомневаться в своей правоте. Не раз и не два придёт к горькому отчаянию – а надо ли то, что я делаю? А какой в этом смысл? А не пошло бы оно всё к чёрту? Ведь куда проще просто есть, пить и закусывать.

Так вот, тут ответ простой – да, надо. Не для кого-то – для собственной души, прежде всего. Если не хочешь, чтобы божий дух задохнулся в ещё живом теле, погасла божья искра, его поцелуй, его ангельское дуновение. Если этого не делать – душа истончается, рвётся, грязнится. Превращается в рыбу.

Как там в сказке тульских оружейников о железном мундире для души, охраняющем от любых чувств: «Тогда взял он зубило, молоток и начал отбивать замки от своей железной одежды. Один кое-как открыл, заглянул внутрь мундира, а там пусто. В этом мундире у него истлела и душа, и всё, что он носил в себе хорошего».

Просто делать. Как молитву.

Если приходит соблазн – просто делать своё творческое дело ещё более неуклонно, поддерживая себя и напоминая себе о том, куда приводит в жизни безвольный дрейф.

«Господь да покарай вашу скуку! Сытость свиней в благоустроенном хлеву».44
  Стругацкие, «Град обреченный»


[Закрыть]

Дураки называют нас совестью рока,

Циники видят хитроумный пиар

А я лишь не желаю дохнуть до срока —

У меня в глотке рвёт связки дар.55
  ДДТ, «Контрреволюция»


[Закрыть]

Что делать, когда нет вдохновения? Делай без вдохновения.

Как угодно, но делай. Немного чего-то – лучше, чем много ничего.

Просто являть то, что Дмитрий Горчев называл «Великое Своё» – то есть то, что только один человек из всех когда-либо живших и живущих может подарить этому миру, став одной из его неотъемлемых частей.

Астрофизик Нил Деграсс Тайсон однажды ответил на вопрос, о самом удивительном факте о Вселенной. Его ответ меня просто поразил. Поразил тем, насколько человек точной, прикладной профессии точно ухватил самую-самую суть:

Когда я смотрю вверх, в ночное небо, я знаю – что да, мы являемся частью этой Вселенной, мы находимся в этой Вселенной.

Но, возможно, более важен тот факт, что эта Вселенная есть внутри нас.

И когда я размышляю над этим фактом, я смотрю вверх.

Многие люди чувствует себя маленькими, так как они маленькие, а Вселенная большая, но я чувствую себя большим, потому что мои атомы пришли из тех звёзд. И существует взаимосвязь.

Именно этого вы действительно хотите в жизни – вы хотите чувствовать себя взаимосвязанным, значимым, хотите чувствовать себя соучастником происходящего вокруг вас.

Именно это и составляет нашу сущность. Просто быть живым.

Просто быть живым.

Как же это просто… И как сложно.

Камо грядеши: 96, 16