Текст книги "Если бы Конфуций был блондинкой"

Глава 7. Когда уйдём мы со школьного двора, под звуки нестареющего вальса

Заиграло любопытство – полазить по социальным сетям, посмотреть одноклассников – а кто кем стал?

Чуть стыдливо так, украдкой – словно за чем-то недозволенным в замочную скважину наблюдаю.

Хочется сюрпризов. Чтобы чья-то судьба удивила. Или злорадного удовлетворения, когда чья-то судьба так и не стала яркой – с фотографий смотрит всё то же лицо одноклассника, только чуть потолстевшее, добавившее самодовольства.

Что-то злорадное и гадкое в этот момент шевелится внутри.

Далеко мне до аристократской горделивости, что и мечтать. Не Гагарин я. Не Гагарин.

Просто набрал в соцсетях свою школу и год выпуска, и пошёл смотреть людей.

Смотрел лица. Вспоминал, какими их помню, смотрел на то, кем они стали.

Мало кому обрадовался, поймал себя на такой мысли. А тех немногих, которых хотел найти – не нашёл. Пашку Я., например.

Пашка – типичный архетип Ареса, бога войны.

Маленький, веснушчатый, типаж школьного хулигана из «Ералаша». И словно вылитый живьём из стали. Железная боевая машина.

Он мог выйти на пять минут в булочную за хлебом, и то успеть подраться.

Дрался он много. Он привлекал драки, они постоянно вокруг него случались.

Как истинный Арес – он ценил мужскую дружбу, боевое братство было сакральным. Он помнил добро.

Он был очень опасным врагом и бесконечно надёжным другом.

У него было обострённое чувство справедливости.

Его коробили учительские любимчики. Он холодно презирал училку литературы, которая ставила своим любимчикам хорошие оценки просто за то, что они весь урок кивали и говорили ей «Да-а! Да-да… да-а-а».

А был и другой эпизод – он много изводил молодую учительницу истории. У них была настоящая война, даром что без иприта и траншей.

Но в конце года она ему честно поставила пятёрку, на которую он предмет и знал, хотя у неё были все возможности на нём отыграться и отомстить. Она не стала этого делать. Пашка прекратил её травить – он очень уважал честность и благородство. Сполна это оценил, счёл это справедливостью и ответил уважением.

Как типичный Арес – он тосковал по войне, ему было скучно.

Я за него боялся, что однажды он не сможет себя удержать, не сможет встроить свой взрывной нрав в лицемерие гражданской жизни.

Так оно и произошло – избил какого-то случайного знакомого, который, по словам самого Пашки, сам на него неожиданно, без видимой причины напал – я ему верю, это было вполне в его духе, таких притягивать. К несчастью, избитый оказался ментом.

Тянулось дорогое дело, адвокат сделал невозможное – Пашка отделался условным сроком.

Но я за него переживал ещё сильнее – другой подобный инцидент засадил бы его за решётку надолго.

Я знал, что Пашка нашёл себе девушку в Брянской области и часто ездил туда – и к ней, и просто, меньше светиться в Москве, которая затягивала его в криминальные компании.

В какой-то момент он пропал, и больше я его не смог найти.

Я не знаю, где он. Он может быть сейчас в тюрьме, на войне, а может быть и среди мёртвых.

Я скучаю по нему. Мне очень хочется, чтобы эта его бестолковая, но восхитительно честная, неукротимая и подкупающе обаятельная жизнь продолжалась.

Зато нашёл в соцсетях Анну Л.

Как-то, в 8-м, наверное, классе, мы ездили от школы в Петербург.

С нами ездила она, Аня, в которую я был неистово влюблён. Я таял от одного её присутствия. У неё была очень особая, тонкая, козерожья красота, походка как у беговой лани и чувственный, возбуждающий, грудной, ласковый, вкрадчивый голос.

А ещё она была отличница, а я был задрот, и горестно назначил себя не имеющим никаких шансов.

Тогда, в Питере, был единственный раз, когда мы поговорили. (Она была из параллельного класса.) Не помню о чём, помню только, что изо всех сил старался не покраснеть. А после этого был весь томим невероятной истомой, словно всё тело изнутри гладят кошки.

Она мало поменялась, эта особая, изящная козерожья красота, не подвластная времени, стала только тоньше и благороднее.

Много фотографий, где она гибкая, стройная, интересная. И неизменно одна.

Причем ладно бы не было её в мужской компании – в компании подруг фотографий тоже нет.

Одна в Италии, одна в Испании, одна средь монастыря, одна на вечеринке, одна в Коста-Рике. Везде одна.

Много обращается к Друзьям (пишет с большой буквы) – неясно, кто они такие. Много стихов, которые и в 15 лет уже звучат наивно – та-дам та-дам, где же настоящие мужчины-рыцари? Та-дам та-дам, которые будут пять лет нас завоёвывать, падать на колени, стреляться на дуэлях, и за всё это время даже не намекнут на постель, и верные, и красивые, и поэмы будут посвящать, и серенады петь и та-дам та-дам та-дам…

Много гордых фраз из серии «лучше одной, чем с кем попало», и все эти юношеские романтизмы – «всё кругом в царстве пошлости, а я всё еще верю в добро и любовь».

Она социально успешная. И очень какая-то личностно незрелая.

Меня это впечатлило. Возможно, оттого, что я в свои подростковые годы назначил её для себя недосягаемой небожительницей.

Она – лучшая ученица школы, до сих пор её портрет на самом видном месте, на стенде при входе. Как иду на выборы, забрать на память очередной избирательный бюллетень в коллекцию – смотрю на неё с нежностью, любуюсь.

Она – богиня бальных танцев, её знает вся школа, а я – нескладный, очкастый подросток, играющий в приставку.

А я ведь её как человека и не знаю. Она осталась для меня чем-то неземным, платоническим, грёзой, которая волшебна ровно до тех пор, пока она недосягаема.

Я её придумал для себя, а тут – странно увидеть её живым, несовершенным, хотя и по-прежнему очень обаятельным человеком.

Как много, оказывается, вообще могут значить в жизни люди и их придуманные образы, даже если время единственной встречи ограничилось минутой.

Вот Сергей – мерзкий человек. Я ещё тогда вспоминал слова из Шукшина: «таким мерзким только в милицию идти». Ну и да, никакого сюрприза – мент.

Вот Наталья – она была застенчивой и рослой, и своего высокого роста стеснялась. Как мне потом передали – она была в меня влюблена. Если бы мне сказали тогда, в школе – я бы не поверил. Как это – симпатичная девушка влюблена в меня? В меня? Влюблена?

Антон – харя не пролазит в дверь.

Евгений – всегда искусственно поддерживал имидж эдакого сладенького красавчика и теперь довёл его до абсурда.

Николай – был худощавого телосложения скинхед. Я знал, что он увлёкся тяжёлой атлетикой. Мама-дорогая! Лицо не изменилось, но к голове словно приставили скопище громадных, накачанных шаров, тягающих штанги.

Руслан – один из немногих приятных людей. Очень какой-то порядочный, человечный. Тихий и светлый. Собирает деньги, какие-то немыслимые миллионы, на операцию сыну в Штатах.

Вера – работает в банке, не замужем, детей нет. Юля – работает администратором в магазине, не замужем, детей нет. Анна – врач, не замужем, детей нет. Елена – лаборант в НИИ, не замужем, детей нет.

Вера, Ольга, Татьяна, Наталья и ещё человек 15 девок – работают, не замужем, детей нет, фамилии не менялись.

Почти у всех – фотографии без мужиков. Практически у каждой – эти фирменные, копируемые слоганы: «просто я стопроцентная женщина!». Или фотка с томным взором на фоне стены турецкого отеля: «меня трудно найти, легко потерять и невозможно забыть!».

После окончания школы я лишь один раз целенаправленно встретился с бывшей одноклассницей, Мариной.

Инициатива была её. Она сама разыскала меня в соцсетях, увидела мои фото и написала заглавными буквами ошарашенно – «ЭТО ТЫ???!!!! ЭТО ПРАВДА ТЫ???!!!».

Так получилось, что из своих одноклассников я изменился наиболее радикально.

«Был мальчик-одуванчик, а сейчас такой мужик!» – с неподдельным одобрением сказала она мне, когда мы таки встретились.

Марина – красивая девка. Экстравагантно одевалась, чем доводила меня в школьные годы до бурления.

Сексуально она была для меня самой привлекательной из одноклассниц. Героиней стыдных подростковых грёз.

За два года учёбы в одном классе мы даже не поговорили ни разу диалогом.

Странно было встретиться с ней позже, пообщаться так, как будто два года совместной учёбы, в 10—11 классах, мы только и были неразлучными друзьями.

«Юля стала архитектором, работает у богатеев на Рублёвке, Оксана ушла работать секретаршей, и сейчас от шефа в третий раз в декрет уходит, – рассказывала мне Марина судьбы одноклассников, известные ей, – Таня стала парикмахером, Юля стилистом, Нелли лесбиянкой», – последнее, произнесённое как социальное достижение, меня развеселило особо.

«Про Пашку что-нибудь слышала?» – с надеждой спросил я, они ещё и жили в одном доме. – «Отметелил он года четыре назад тут под подъездом кого-то. Но это давно было. А так – ничего не знаю. Пропал».

Очень тепло с Мариной попрощались. Договорились как-нибудь встретиться вновь и, разумеется, больше не встретились.

Были слухи, что кто-то из активистов собирал одноклассников. Но меня никто об этом не известил.

Становиться инициатором самому – ну как-то резона нет.

Увижу я этих людей, которые исчезли из моей жизни теми майскими днями – что я им скажу? Что они скажут мне?

Как кто-то сказал про сборища бывших одноклассников – они нужны для того, чтобы трахнуть таки тех, кого не успел трахнуть тогда.

А мне даже и этого не сильно нужно.

Аню Л. я так и хочу оставить романтичной грёзой своего подростковья. Хочу запомнить её недосягаемой.

А остальных, кого «трудно найти, легко потерять и невозможно забыть» – нашёл легко, забыл безболезненно.

Я закрываю строку поиска. Больше я не увижу этих людей.

Любопытство удовлетворено. Какие-то призраки нашли своё вечное успокоенное пристанище. Там им и место.

Мёртвые к мёртвым. Живые к живым. Призраки к призракам.

Камо грядеши: 45, 73

Глава 8. Утро – время для любви

Утро – время для любви. Любовь – это не спать вместе, это вместе просыпаться.

Особенно когда за окном синяя мгла зимнего дня, на дорогах столпились серые змеи автоколонн. Прохожие извергаются паром. Мегаполис собирается в новый рабочий день.

Город собирается – а мне туда не надо.

Не надо вместе с ними стоять в серых автозмеях. Не надо надрывно кашлять в варежку, пробираясь к остановке по сугробам.

Во всей романтической науке боготворена ночь, как время волшебства и разврата.

Эх, глупые люди! Ну очевидно же, что утро – лучшее время для утех.

Когда ещё не слетел какой-то окутывающий сон, когда обнимаешь притягательное тело, а оно обнимает в ответ, а тяжёлое одеяло обнимает обоих.

Ночью огни, война и ложь. А утром интимность, самый сводящий с ума запах. Очарование сонливости, в тумане которой находишь прелестнейшие холмы и сокровеннейшие изгибы.

Под звуки флейты теряется голова.

Пищит будильник. Не первый уже раз.

Будильник не мой, девушки.

Она охает, начинает выбираться, похожая на сонного зверька. Или недовольного мультяшного диснеевского персонажа.

«Оставайся», – говорю я ей.

Она замирает. Именно для того, чтобы замерла, я и сказал.

Сидит на кровати, сонная, голая, с мило отпечатанной на целуемой щеке подушкой.

Грустно повисли грудки. Вздымается очаровательный животик.

Выдохнув, она качает копной смявшихся волос: «Нет».

И что-то очаровательно и грустно канючит про какую-то там работу, на которую ехать по серой автозмее.

Она надевает трусы, спрятав королевскую рощу, в которой ещё так недавно царила удалая утеха.

Я смотрю на её прелестные складки на животе, зная, что каждая секунда неумолимо быстротечна, и эти чуть-чуть нависающие райские холмики сейчас исчезнут под футболкой.

Смотрю, как колышется её грудь, как не сразу ноги попадают в колготы.

Я провожаю её и возвращаюсь в еще теплую постель, хранящую запах.

За окном чуть рассвело, натянулись цепи транспорта и людей.

Она, в забавной красной шапке с помпоном, пробирается по сугробам.

Утро.

Глупые люди! Утро – время для любви, не для работы. Работать и ночью можно, а любить уже будет поздно.

Некоторое время лежу под одеялом, наблюдая, как из полумрака выплывают привычные вещи.

Иду на кухню. Ставлю чайник.

Камо грядеши: 67, 78

Глава 9. Евреи. Окончательное решение еврейского вопроса

С евреями я был связан всю жизнь, с тех пор, как родился в Днепропетровске, за глаза называемом Днепрожидовском, городе, который всего лишь век назад был еврейским на треть.

«Евреев меньшинство, но везде их большинство» – в моей жизни евреи всегда и везде оказывались где-то рядом на фронтах культуры, науки, искусства, общения, исследования.

Приезжая в новое место, начиная заниматься новой деятельностью, я не сомневался – прежде всего столкнусь с евреями.

Евреи оказывались в каждой компании – соратниками, участниками. Иногда противниками, причем самыми шумными.

Всегда деятельными и увлечёнными.

Интересно, но евреи меня всегда выделяли и всегда оказывали мне особое внимание.

Поначалу меня это просто забавляло. Но когда евреев в моей жизни стало слишком много, настолько, что это уже невозможно было считать случайностью, я задумался – кто они? Почему они так причудливо концентрируются? Чем я их притягиваю? Что они во мне так стабильно находят?

Какое-то время евреем считали меня, да иногда и продолжают считать.

Оттого, что «слишком умный».

Объясняли этим мою хитрожопость, мобильность, изворотливость. Да и финансовую сторону жизни, которую я всегда умел налаживать, не страшась начинать дела с нуля и учиться по ходу.

Забавно – евреев в обозримом пространстве моей родословной нет.

Украинцы, русские, поляки, финно-угры, цыгане, уйгуры, малые народности Урала, казаки донские, запорожские, казаки-разбойники да гайдамачий сброд – есть, а вот евреев – ну хоть бы один.

Когда я хотел себе израильский паспорт, я очень кропотливо всё излазил – никого, чёрт бы побрал.

Не будет мне израильского паспорта.

Евреям приписывают множество качеств, которые им, по моему опыту, совершенно не свойственны.

Например, скупость и стяжательство.

В моём опыте – евреи всегда были первыми, кто вкладывал деньги в новые, зачастую авантюрные мероприятия. Кто рисковал, безвозмездно жертвовал. Помогал, проявлял щедрость. Делал всё, что скупости прямо противоположно.

Евреи часто получают прибыль, это правда. Но ещё чаще, из того, что я знаю – евреи деньги теряют. Прогорают, просчитываются, терпят неудачи.

Так они учатся – пробуют всё, узнают то, что работает, и берут в свой опыт.

Ещё часто евреев представляют расчётливыми и хитрыми.

Евреи всегда очень увлечённые и своему увлечению отдают всех себя. Да, среди них много фанатов. Но вот что любопытно – в своей увлечённости они совершенно теряют стороннюю критичность, слепнут, начинают видеть только то, что вписывается в их сегодняшнюю картину мира и становятся элементарными жертвами нечистоплотного обмана.

Да-да, я знаю – «когда родился хохол, еврей заплакал» – нет ничего более простого, чем обмануть еврея.

Если мне понадобится кого-то обмануть, особенно с целью чем-то завладеть – я пойду к еврею. Приду, расскажу с горящими глазами еврею любой безумный концепт и попрошу на него денег – еврей их даст.

Испробовано. Не единожды.

Евреев так легко обманывать, что это даже уже становится неинтересным – как ребёнка обмануть, никакого азарта.

Они всему изначально верят. Еврей, даже самый ушлый, всегда в глубине души доверчив как ребёнок и неисправимый идеалист.

К евреям вообще редко равнодушны. Они заметны, как ни крути.

Они чем-то выделяются, даже когда ведут совершенно ровный образ жизни и выполняют непримечательные функции.

К ним часто испытывают неприязнь, считая их более удачливыми пронырами.

Вменяют им то, что «они везде пролезли».

Поневоле задумаешься – а чем так насолили-то? Чего на них столько копий?

Интересное я увидел у Карен Хьюитт, автора «Понять Британию»: «Почему в Британии нет антисемитизма?» – «Потому что ни один англичанин не согласится считать себя глупее какого-то там еврея».

Ага! Вот оно.

Антисемитизм – он свойствен тем, кто сознательно или несознательно считает себя глупее еврея. По умолчанию считает, что с евреем ему конкуренции не выдержать. Еврей им – это тот, кто изначально умнее, опытнее, хитрее.

Вообще главный корень мирового антисемитизма настолько прост, что странно, почему его так упорно не замечают: за всё время, за всю мировую человеческую историю евреи – это единственный народ, который всегда был практически поголовно грамотным, а иудейская цивилизация – единственная, которая ставила грамотность как религиозную норму.

Замечали ли вы – евреи постоянно учатся. В любом возрасте, в любом деле. Они не боятся начинать новое даже в зрелых годах. Евреев убийственно много в науке – это не случайно: мир университетов, книг, исследований, экспериментов, опытов, открытия нового – их мир.

Учение – это богоугодно. Это радость сама по себе.

Неудивительно, что евреи всегда оказывались, несмотря на малую численность, в числе управленцев и администраторов – именно потому, что в века всеобщей неграмотности не хватало именно этих умений – структурировать, упорядочить, наладить логистику, архивы, учёт, записи – очень кропотливую, ценную и зачастую неблагодарную, между прочим, работу.

Многие задаются думой – а отчего так много евреев было в русской революции? Отчего творческая интеллигенция, куда не копни, наполовину «ихняя»?

Да оттого же. Революции, в своей административной части, управление да творчество – удел образованных. А в тогдашней России, вопиюще неграмотной, образованных людей было от силы миллиона два, условно один из которых – это солянка всех народностей и сословий, успевших обучиться грамоте, а другой миллион – евреи, которые грамотными были всегда, по умолчанию.

Ну и получается, как есть – каждый второй. А поскольку оковы старого мира пали, вместе со старыми условностями – каждый ищет спутников жизни и соратников в своём социальном классе. Ну и логично, что в самом образованном классе неминуемо с евреями перемешаешься, все эти Маяковские и Лили Брик – да просто чисто статистически.

Сейчас роль евреев угасает.

Есть народы локальные и глобальные. Локальные – живут в масштабах своей чётко очерченной земли. Глобальные – влияют на дела мира.

Возможно, именно поэтому притирка между русскими и евреями такая непростая – русские тоже народ глобальный.

Когда два локальных народа делят землю – рано или поздно они её переделят. Выжженную.

Безумнее, когда два глобальных народа начинают делить воздух.

Евреи всегда были глобальным народом. И прямо на наших глазах постепенно перестают им быть: часть евреев стала израильтянами – совершенно другим народом. Локальным.

А часть неуклонно ассимилируется в тех странах, в которые их занёс рассеивающий ветер.

Всеобщая грамотность перестаёт быть уникальным явлением. Вместе с ним перестаёт быть особенным положение евреев.

Сменится всего лишь одно-два поколения.

Да сами вспомните – наверняка у вас есть знакомые, которые рассказывают: «а у меня дедушка был еврей», а сами при этом ничем давно от вас и сверстников не отличаются. Скажи «а у меня дедушка был татарин (черкес, калмык, немец)» – прозвучит так же обыденно.

Все горячные антисемиты поступают исключительно неумно, травя евреев: если вы действительно желаете еврею исчезновения – не гоняйте его, этим вы его только тренируете.

Просто подождите одно-два поколения – евреи ассимилируются. Станут частью других народов.

Так же, как они растворялись в других народах всю мировую историю, несмотря на формальные религиозные запреты.

Евреи очень притягательны. Потому что они очень живые, живучие и жизнелюбивые. Поэтому можно их любить или не любить, хаять, ругать, ненавидеть, спорить с ними – но к ним тянет. С ними интересно.

Удивительная смесь многовековой мудрости и одновременно детской горячей открытости миру. Мудрость седых фолиантов и вместе с тем взбалмошная земная страсть – кто хоть раз тонул в черных еврейских глазах – знает, о чём я говорю.

Все евреи, что меня окружали, всегда проявляли ко мне искренний, подкупающий, бескорыстный интерес, в истинность которого я долго не мог поверить.

Мне понадобилось много времени, чтобы осознать – а ведь я им интересен точно так же, как и они мне. Они у меня учатся и жадно пьют меня запоем точно так же, как и я их.

И когда я сопереживаю их неудачам – они ведь точно так же сопереживают моим.

И когда я радуюсь им успехам – они тоже, по-детски шумно, ярко и чисто радуются моему успеху.

Есть такая притча, о православном и иудее, которых спросили, что бы на выбор они попросили у Бога – богатство, славу, уважение или мудрость.

Оба выбрали мудрость. Но объяснили свой выбор по-разному.

Православный сказал: «Будет у меня мудрость, и тогда мне не понадобится ни богатство, ни слава, ни уважение».

Иудей сказал: «Будет у меня мудрость, будет тогда и богатство, и слава, и уважение».

Это то, чему у евреев стоит научиться: чтобы сберечь душу, вовсе не обязательно отказываться от материального аспекта бытия. Скорее, напротив – мудрость сердца поможет направить материальные блага так, чтобы расти самому, сохраняя чистоту, и помочь другим.

Корень еврейского бескорыстия в том числе и в этом.

И ещё: евреи убеждены, что хороший человек должен быть богат – именно потому, что он хороший человек.

Евреи часто сердятся разным бессеребренникам, но мало кто понимает – если они сердятся о чьей-то материальной несостоятельности, значит, считают этого человека хорошим, любят его, заботятся о нём так, как они это умеют и понимают.

Когда я это понял, то это наполнило меня признательной нежностью – это ведь вы, оказывается, ругались не со зла, а именно потому, что считали меня хорошим человеком и возмущались, почему я, хороший человек, лишён того, что мне должно принадлежать по праву.

Хорошо, что я сейчас осознал этот особый механизм еврейской заботы. И я говорю вам спасибо за вашу заботу. Принимаю её с благодарностью и по полной цене.

Одно из самых трогательных еврейских качеств, очень редких, очень чистых, очень сильных – умение помнить добро.

Вы можете перессориться потом, наговорить гадостей. Пути могут разойтись. Мнения могут поменяться.

Но вы можете быть уверены – если вы с чистым сердцем когда-то сделали еврею благодеяние – он обязательно это отметит, запомнит и будет благодарным за это всю жизнь.

Очень специфический еврейский опыт научил их высоко ценить истинную человечность.

Это очень тонкое, очень человеческое, очень хрупкое качество – умение платить добром за добро. Евреи это умеют.

Не ради славы, анонимно, не ради выгод, против конъюнктуры.

Удивительная верность и великодушие.

На самом деле сейчас идёт с одной стороны логичный, светлый, а с другой – очень щемяще необратимый процесс – евреи исчезают. Естественным путем ассимилируются.

Всё больше будет полукровок, четвертькровок, однавосьмаякровок.

Не быстро, но евреи станут частями других народов, подарив им свои одни из самых лучших качеств.

Я давно замечал – нет более верных и преданных патриотов, в самом лучшем смысле этого слова, чем те, кого скрепила мудростью часть еврейской крови.

Евреи исчезают, и мне грустно от этого.

Грустно так, как грустно прощаться с чем-то, что навсегда уходит, оставаясь в сердце нежной, светлой, осенней печалью.

До свидания, друзья. И прощайте.

Я обещаю – я расскажу своим детям о вас, о вашей удивительной истории, о вашей заботе и любви. О том, какие вы, и о том… уфф, как же мне, оказывается, тяжело это говорить… и о том, что я люблю вас.

Смерть – это начало новой жизни.

А жизнь вечна.

Вы сами меня этому научили.

Камо грядеши: 54, 91