Текст книги "Если бы Конфуций был блондинкой"

Глава 76. Резюме писателя

Я искренний, глубокий, чувственный и отзывчивый человек, способный на Любовь до гроба. Хотя вы, конечно же, понимаете, что это не так, и я олкоголек, норкоман, гопнек и мудак, который просто хочет запудрить мозги какой-нибудь тётьке, чтобы её потом оттрахать. Или запудрить мозги какому-нибудь дядьке, чтобы он запудрил, восхищённый, мозги какой-нибудь знакомой тётьке, на предмет того, что мол-де есть я, такой весь из себя необыкновенный, эта тётька связалась бы со мной, я бы ей запудрил мозги и оттрахал бы.

Собственно, все мужики-писатели пишут книги для того, чтобы пудрить голову тётькам, чтобы их потом оттрахать, но почему-то только я об этом говорю. Хотя все прекрасно понимают, что писательский труд именно для того и существует, чтобы пудрить мозги тётькам для того, чтобы их потом оттрахать.

Хотя есть целая категория тётек, и даже, удивительно, целая категория дядек, которые, тем не менее, считают, что книги писателями пишутся не для того, чтобы пудрить мозги тётькам, для того, чтобы их потом оттрахать, но их мотивация, разумеется, не выдерживает никакой критики, и стоит только явить свету истинную мотивацию существования писательства, то есть пудренье мозгов тётькам, с целью их (тётек, а не мозги) оттрахать, как сразу лицемеры и глупцы, строящие из себя одухотворённых личностей, которые, как вы могли подумать, вовсе не для того написали книжек, чтобы запудрить мозги тётькам, для того, чтобы их потом оттрахать, тем не менее, терпят мощный крах своего песчаного замка, ибо правда всегда сильнее кривды, бабло побеждает зло, а написание книг, в том числе, конечно же, и этой, преследует лишь одну действенную цель – запудрить мозги тётькам, для того, чтобы их потом оттрахать.

Камо грядеши: 15, 96

Глава 77. Рублёвка. Земля небожителей и её стыдные тайны

Некое нарицательное, символ богатства, престижа, почёта, светскости, брызг шампанского. Чарующее, заманчивое место, где по земле ходят небожители, простым смертным доступные для мастурбации лишь на голубом экране кретиноскопа.

Эльдорадо голубой, куда уж если попал – так все невзгоды отлетают ангельской пылью и остаётся лишь лазурная жизнь, искрящаяся и свербящая в носу, как настоящий колумбийский кокаин.

Здесь проезжает сам царь и его холуи.

Здесь ходят помятые звёзды, совершающие до умиления житейские вещи.

Рублёвка – шоссе на западе Подмосковья.

Качества недурного – я не помню, когда её ремонтировали, но она стабильно хороша – не расползается, ямы ежесезонно не материализуются. Могут ведь, когда надо, и в России построить дорогу, которую не надо каждый год ремонтировать, с неизменным выделением аховых сумм, растворяющихся опосля в небытии. Теперь не отмажутся, что технологий у нас, видите ли, нет и работать некому.

На шоссе нанизаны населённые пункты, в которых испокон лет жил простой люд и продолжает жить.

Вдоволь частных халуп, с петушками на крыше, советских магазинов, типовых многоэтажек.

Одновременно с этим тянутся посёлки, оккупированные бомондом общества, на жаргоне именуемым «виплом», от английского VIP – «очень важная персона».

Очень важные персоны настроили коттеджей, городков под себя, с таким упором, чтобы можно было никуда не выезжать и жить на самообеспечении.

Кто хочет погружения в тему, у вас есть два пути – либо читайте Оксану Робски, представляя себя носителем дорогущих туалетов, либо просто приезжайте на Рублёвку и вклинивайтесь в местную жизнь, фамильярно хлопая всех по плечу.

Въезжаешь в Жуковку.

Тут отличная природа, скорее сродни Прибалтике, нежели остальному Подмосковью, с его тёмными, мрачными еловыми лесами, сырыми болотами и чёрными торфяными реками.

Кругом опрятные, хотя и аляповатые, домики без стиля и вкуса.

Торговые центры с громкими брендами, около которых припаркованы в изобилии Бентли, Майбахи а также огромное разнообразие помойно-битых Жигулей. Жигули как на подбор, я не знаю, откуда они их берут в таком количестве.

Милые берёзки. Птички щебечут.

И ничего особенного.

Смотришь кругом, озираешься – не, ну правда мило. Но и – правда, ничего особенного. Совершенно ничего особенного.

Салон элитной недвижимости. Рядом железнодорожный переезд, громыхают электрички.

Что-то огорожено в лесу лентой.

Грустно курят два таджика.

Лужи. Чавкаешь по обочине.

Терема-хайтек, на дороге к которым дежурит на случай распутицы трактор.

То, что есть в Жуковке, выглядит как обыкновенный посёлок где-то в Прибалтике. Ну, только без таджиков. Мило, аккуратно, опрятно.

Но там так выглядит любой посёлок, а тут – элита элит небедной, мягко скажем, страны.

Ещё и в советское время Жуковка была не последним местом.

Контингент всегда вписывался символично разнообразный – здесь одна из дачных резиденций Сталина и Ежова. В разные времена тут побывали Долорес Ибаррури, авиаконструкторы и лётчики, академик Сахаров. На даче у Ростроповичей вписывался опальный Солженицын. Дочь Брежнева делила Жуковку с Екатериной Фурцевой.

Вписывались Черномырдин и Павел Бородин, ныне опальные Ходорковский и Чичваркин.

Список можно продолжать.

Но общее ощущение современной Жуковки – слышал звон, да не знал, где закусон.

Снятая форма с полностью упущенным содержанием.

Вспоминаю Швейцарию, где каждый дом, любого сословия и достатка, красив, как пряничный, и утопает в цветах, и в нём виден характер хозяина, его заботливость, кропотливость.

Глядя на швейцарский дом, веришь – хозяин его, высаживая цветы и прилаживая калитку, мурлыкал под нос от умиления и удовлетворения.

Про Жуковку такого сказать не могу.

Пародия на фламандские домики. На всём фасаде грязнючие выносные кондиционеры.

Размноженный типовой проект.

Вкуса нет, характера нет, и это удивляет.

Удивляет потому, что люди, которые здесь живут – они ведь владельцы яхт, газет и пароходов. Они скупают оптом Лазурный Берег Франции и замки английских аристократов, где балки закопчены со времен Кромвеля.

У этих людей есть все возможности научиться, увидеть, сравнить, взять лучшее.

А выходит – можно купить дом, но нельзя купить вкус. Права купил – ездить не купил.

Можно что-то построить, и при этом ничего не создать.

Можно что-то сделать, и ничего при этом не родить.

Одна какая-то вечная мёртвая борьба за то, кто у кого оперативнее перекупит статус.

Статус в собственной мифологии.

Был в моё таксёрское время забавный заказ – привезти еду из ресторана для бизнес-класса частной авиакомпании, где летели всякие шишкари одной, не к ночи будет упомянутой, сталепрокатной компании.

У меня тогда Жигули-семёрка работала на всякие грузовые заказы – машина мятая, побывавшая в авариях, кустарно покрашенная в разные цвета, во все оттенки синего, от атлантики до василькового.

Ну и просто картина Репина «Насрали» – трёхметровый забор, пафосный ресторан-терем, чуть ли не декорации к Звёздным войнам, Звезда Смерти с бойницами.

Я дудю в дуду, охранник сонный открывает, машет мне – заезжай.

Прошли мы внутрь – там зал-терем с золочёной посудой. Зашли за кулисы – обыкновенная кухня, причём ладно бы ещё оборудованная как-то прилично – не, такая советская столовка, с мятыми алюминиевыми кастрюлями и обшарпанными пузатыми холодильниками.

Дали мне жратву для випла – тупо картонная коробка с порванными уголками. Грязная – видать, её где-то на землю ставили не раз.

Заглянул из любопытства – там обыкновенный салат, нарезки, бутылки с водой, всё это в рядовые пластиковые контейнеры замотано.

Они заказывают для бизнес-класса еду в ресторане на Рублёвке, чтобы кичиться можно было, гоняют специально для этого отдельную машину. Платили, кстати, за это щедро. Еда втридорога.

И при этом – обыкновенная-обыкновенная еда. Вёз её патлатый упырь в грязной коробке на мятых Жигулях, забрав с советской кухни.

Больше всего в Жуковке поражает смесь пафоса и холуйства, гонора и лизоблюдства, наглости и неуверенности, небожительства и стыдливости, богатства и дурновкусия, возможностей – и невозможностей их использования.

Ходят по Жуковке люди, каждый из которых успешен, каждый – личность, каждый состоялся в своём деле, и немало ещё славных дел каждому из них уготовано.

Их можно любить или не любить, поддерживать или не поддерживать, разделять что-то из их жизненного пути или быть яро против.

Но каждый из этих людей достоин уважения и признания.

И вот эти люди, достойные уважения и признания, выходят из своего коттеджа, вверяют хозяйство прислуге, их приветствует личный водитель, они садятся в свой комфортный автомобиль, чудо японской или немецкой техники, выезжают и… и становятся в пробку.

Рублёвка перекрыта. Пузатые господа полицейские озабоченно взирают на опустевшую после отсекания дорогу, теребят рации.

В чём дело? Ждут царя. Или какого-то царского холуя.

А поскольку царь – один из самых непунктуальных царей мира и ему совершенно насрать, что происходит – ждать можно долго, и час, и два. Холуи быстро слизывают начальственные привычки, поступают так же.

Никого не пускают, включая Скорую Помощь.

Скорой Помощи ехать надо? Перебьётся.

Царя ждём. Стой жди, смерд.

Кто-то в отчаянии утекает на соседние шоссе, а кто-то этого сделать уже не сможет – часть Жуковки односторонняя, развернуться не получится, сзади закупорили. Встрял, как в сейфе.

Чё ты там вякаешь?! Кто ты есть, а? Артист?! Хуист! Доктор?! Хуёктор! Политик?! Хуитик, ёпта! Стой, сука, жди царя.

Стоят политики, те самые, которые умно глаголют стране о том, как всё будет замечательно, когда правильно проголосуем за тех вот, кто сейчас дорогу перекрыл.

Стоят бизнесмены, которые в состоянии купить коттедж на Рублёвке, но не в состоянии купить уважение.

Чего?! Уважение? Какое такое уважение?!

Каждый из этих людей очень многим жертвовал. Через многое прошёл. Совершенно точно настрадался.

Каждый из этих людей кропотливо учился на своих и чужих ошибках. Падал, поднимался, утирался, вставал, снова падал и снова вставал. Шёл к своей цели.

Каждый из этих людей достоин уважения и признания.

Каждый из них теперь сидит в своей машине словно обосранный.

Он так много прошёл, а в этот момент понимает – зря.

Они рано или поздно приедут туда, куда ехали.

И начнут мстить. Мстить тем, кто вокруг, кто послабее, кто зависим – начнут отыгрываться. На коллегах, на собственных детях.

Будут слепо мстить миру за то позорное, стыдное унижение, от которого они не застрахованы ни в один из дней, возвращаясь к себе домой или выходя из дома, из-за своего монструозного забора.

Мстить за то, что их успешность смешана с дерьмом.

И ничего ты не сделаешь, понял?! Мы тут все в одной лодке. Будешь как миленький лебезить дальше.

Стой, сука. Хер тебе по всей морде, а не уважение.

Ты никто, и звать тебя никак.

У тебя есть деньги, но ты никто, и звать тебя никак.

Ты борешься за свою безопасность, но её не будет, потому что ты никто и звать тебя никак.

Ты любишь свой труд, знаешь его истинную цену? А нам плевать – ты никто, и звать тебя никак.

Ты добился многого в карьере и общественной жизни? Ну, это, быть может, где-то там. А тут ты никто, и звать тебя никак.

«Я охотник, ты сайгак. Я поделом, ты просто так».

Понял, сука? Стой. Жди. Жди пока прикажут, смерд.

Эти люди благодарят Бога за то, что они really, в натуре, VIP. А я им почему-то не завидую.

Камо грядеши: 19, 90

Глава 78. Два одиночества

Часто в жизни девушки есть мужчина, который был проводником, ступенькой, указателем у дороги, наставником, мудрым советчиком, наглядным примером.

Она уважала его и продолжает уважать. Они интересовалась им, переживала за него.

Она очень ему благодарна. Его помощь была особенной. Вряд ли бы она умерла без него, но жизнь стала много глубже и красочней с ним.

– Спасибо за то, что ты был со мной, – однажды скажет она ему, – спасибо, что был братом, другом, наставником, учителем, примером, попутчиком, соратником. Ты очень-очень мне помог, и я очень тебе благодарна.

Если он это услышит, то не сдержится.

Обзовет её, унизит, ударит, глаза нальются слепой яростью.

– Дура! Я не хочу быть тебе ни другом, ни братом. Я хочу быть твоим мужчиной!

Она отшатнётся, скажет что-то про признательность.

Он будет нападать.

– Засунь в жопу свою признательность! Я не признательность слышать хочу, я хочу слышать, как ты стонешь подо мной и умоляешь не останавливаться.

Она закроется.

Он потеряет веру. Очнётся уже где-то на дне стакана.

Скорее всего, они оба не поймут, что они разные и всего лишь друг друга придумали.

Не поймут, зачем именно были друг другу даны.

Два одиночества пройдут рядом, не соприкоснувшись.

Она иногда вспомнит его.

Он будет помнить её всегда.

Он останется потерянным попутчиком, к которому застряли в горле невысказанные слова с сестринской нежностью.

Она останется прекрасной, неземной и совершенно недосягаемой, как Луна, образ которой он будет видеть за стеклом больницы, за границей света автомобильных фар. Он встрепенётся, увидев в толпе прохожих смутно узнаваемые черты. И вновь заболит незажившая рана, когда черты растворятся в чьём-то чужом лице.

Они больше никогда не встретятся.

Камо грядеши: 26, 86

Глава 79. Вечнозелёное дерево

Вновь и вновь мне снится этот мир. Планета, погребённая под снегом.

По насту ходят хищные волки, деревья превратились в стекло.

Земля забыла, как рожать. Солнце скрывается за белым маревом дня и серым маревом ночи.

Кто-то живёт в лабиринтах пещер – там царствуют грибы и ледяные змеи. Кто-то коротает свои дни от привала до привала, неизменно выставляя дозорных.

И лишь в центре этого мира стоит Великое Вечнозелёное Дерево. Дерево-мать.

Его ветви уходят ввысь и теряются. Снег отпускает землю, единственное место, где земля одевается низкой травой и красной ягодой.

Огромные, живые корни уходят вглубь. Прямо под их укрытием, в деревянной толще, расположились небольшие жилища – с уютными ставенками окон, с массивными дверями, на которых железные кольца, с головами драконов.

Чем дальше от Дерева – тем сильнее холода. Никто не знает, что находится дальше. Есть ли там что-нибудь. Осталось ли что-то живое вне Его корней.

Это дерево хотели сжечь враги – оно почернело, но не поддалось. И восстановилось.

Жизнь в нем мощная и медленная, несоизмеримая с коротким веком живого существа.

Глядя из маленького окна, я вижу мир, теряющийся в холоде.

И тем более свят жаркий очаг.

Я сплю, вслушиваюсь в треск огня и вижу странные сны о мирах, которых не может существовать – где жаркое солнце, где буйный зелёный цвет листвы, ярче, чем изумруды. Где живут темнокожие люди, большие рыбы и диковинные звери и дуют жаркие ветры.

Вновь и вновь мне снится этот мир. И там, за стеной сна, я перестаю понимать, из какого мира – этого или того, заснеженного, я на самом деле попал сюда.

Кто я и откуда?

И только Вечнозелёное дерево остается со мной всегда.

Оно есть. Где-то там – оно есть. Его не может не быть.

Я слишком хорошо его помню.

Слишком ярко его вижу в своих странных, смешанных снах.

Камо грядеши: 21, 19

Глава 80. Море Доминиканы. Морок менеджера среднего звена

Есть люди, которые встают утром в понедельник, идут в душ. Потом раскладывают гладильную доску, проводят утюгом пару раз туда-сюда. Сетуют на то, что рубашке скоро придет каюк, а строгому дресс-коду офиса плевать на то, что рубашки-блузки стоят порой как моя почка.

Если они живут с кем-то – встречаются с сожителем за завтраком. Наскоро разбивают на сковороду пару яиц с куском заветренной колбасы.

Мужики при этом мятые, всклоченные, буркающие. Халат с попугаями.

Тётьки злые, раздражённые, сонные. Ходят оглушённые в трусах, грудь безвольно колышется, как намокший парус.

Дотянутся до чашки, подаренной на прошлогоднем корпоративе, кинут в неё горсть растворимого кофе и заменитель сахара.

Потом, дежурно чмокнув друг друга в щёчку, разойдутся.

На улице зимние сумерки, машина, съеденная ледяной коркой. Небо зябко розовеет.

Заурчит мотор. В разреженном утреннем воздухе чиркнет по уху шорох метлы таджика о мостовую.

Полтора часа дороги по одному шоссе. Если повезёт.

Встретившиеся посреди ровного места взятые в кредит корейские малолитражки мигают аварийками, люди сосредоточенно и раздражённо корябают пальцем едва заметные царапины на бампере.

Вся дорога считает их в тот миг злейшими врагами и представляет долгую процедуру их медленного расчленения.

В офисе шуршит копир, сжирая последние остатки кислорода.

На крыльце подстриженные люди глотают вонючий сигаретный дым.

День пойдёт своим чередом. В телефонную трубку будут процеживаться сквозь зубы имена и отчества.

Никто не упустит возможности съязвить.

Счёт за бизнес-ланч из целлюлозно-бумажного салатика и булочки приблизится к четырёхзначной сумме.

Последний кусок булки встанет комом в горле.

Время дотикает. Утром сумерки, вечером сумерки. Куда-то умер день.

Полтора часа домой. Если повезёт.

И куда этот Жигуль прёт?! Ну куда ты прёшь?! Купи себе машину сперва, как у нормальных людей, потом при!

Парковочного места нет. Этот жлоб с третьего этажа опять запарковал свой чемодан на два места сразу.

Капот, въехавший на газон детской площадки, уже давно никого не смущает. Не мы такие, жизнь такая.

Так, чёрт, ещё ж в магазин, дома же жрать нечего.

Немигающе лыбится неоновая вывеска. Кассирши из солнечной Киргизии практикуются в русском языке.

В корзину летит пластиковое молоко, ватный хлеб. Холодное дешёвое пиво – охладить пожар молчаливой злости.

Смуглый человек, разговаривающий по телефону на неизвестном языке бывшей союзной республики, вызывает желание ударить его по голове бутылкой уценённого шампанского.

Захлопнется дверь. В квартире бардак.

Вечер закончится руганью. На экране телевизора замелькают кадры визита президента в Хабаровск.

Банка пива отправится в нутро. Вторая войдёт уже не столь легко.

Вскоре потянет в сон. Может, дряблые ласки перерастут в дряблый секс, подробности которого не вспомнятся.

Ночью на улице будет вопить автомобильная сигнализация.

Утро вторника ничем не будет отличаться от утра понедельника.

Где-то во время всего этого будет толкаться мысль – хватит! Пора стать человеком! Пора наконец-то сделать это!

…В турфирме удушливо пахнет типографским глянцем. Сморщенные люди расскажут о заморском рае. Откроется каталог, мелькнёт картинка с пальмами.

– Если вы действительно уважаете себя – рекомендую обратить свой взор на Доминикану. Прекрасный сервис, роскошное море, всё, что нужно для настоящего, престижного отдыха.

Где это? Звонок другу.

– Это летишь до Майами, потом чуть вниз от Флориды, а там правее Кубы остров – и там пол-острова Гаити, это где французский язык, землетрясения, негры, остров Тортуга и полная жопа, а правая часть – Доминикана. Язык испанский, негры чуть-чуть светлее и ситуация чуть лучше.

Шестизначная сумма исчезнет в окошке кассы. Бухгалтер озабоченно просветит под синим светом купюры, каждая из которых куплена тем самым незамеченным днём, от сумерек до сумерек.

Засветится кривенькая мечта.

13 часов перелёта отделят два мира.

Поразит день. Поразит то, что можно днём видеть солнце.

Поразит море, ласкающее ступни.

Поразят тёмные люди, которые живут какой-то совсем иной, беззаботной жизнью.

Вдруг выяснится, что этим пальмам совершенно всё равно – убивался ли ты, доказывал ли что-то кому-то.

Был ли прав, торжествовал или винился.

Они просто растут себе тут. Роняют в воду тяжёлые плоды

Хочешь побыть под этими пальмами – побудь. Они не против.

По пляжу ходят люди, которым абсолютно всё равно – кто ты, откуда приехал, что ты так яростно доказывал, убеждая себя в важности и незыблемости.

Мир вообще не добрый и не злой.

Он просто дует разными ветрами – хочешь, лови ветер в парус, хочешь – стой на берегу. Хочешь – переворачивайся вместе с лодкой, хоть будет о чём рассказать соседям по хоспису.

Солнце, жара, фрукты, плотный запах провалят в полудрёму.

Время пройдёт быстро.

Купится пляжная шляпа. По приезду обновятся фотки в «одноклассниках».

«Счастливая ты!» – скажут подруги.

…Серый спрут захватит незаметно.

Зашелестят дни. Посмотрит розовым глазом холодный зимний рассвет.

Принтер зажуёт бумагу. Сломается телефон. Сосед-жлоб таки поцарапает машину.

Заказчик будет орать. Возразить ему будет нельзя, Арутюн Саркисович – заказчик перспективный, нужно проглотить.

Серый спрут снова съест потроха.

Пропищит китайский будильник. На сковородку полетят ломти заветренной колбасы.

Душ, призванный смыть сонливость, только наоборот её напустит.

Морок вступит в свои владения.

Утро вторника ничем не будет отличаться от утра понедельника. Утро среды повторит вторник.

Камо грядеши: 53, 63