Текст книги "Если бы Конфуций был блондинкой"

Глава 10. Как я стал генеральным директором. Сказка-быль

Владимир Владимирович Маяковский некогда в своем нетленном произведении описывал, как он стал собакой, а я вот расскажу вам сейчас, как я стал генеральным директором.

А было это так: пошли я и Лана велосипед выгуливать.

Шли-шли, днём и ночью, и под зноем, и под сырым дождем, и спали в стогах сырых, и питались гнильём.

Прошли Тридевятое царство и пришли в парк, Митинский ландшафтный.

А там гора. С драконом, как положено.

Сидит дракон в пещере и взгляды кидает на мир окружающий.

Ну, сидит и сидит, и пусть себе сидит.

А я Лане и говорю: «А видишь гору? А хочешь, я с неё как реальный пацан пыщь-пыщь скачусь, смело и отважно, и потом ещё и газку наподдам?».

А она и говорит: «Белены что ли объелся, милок? Бога побойся, ирод окаянный».

А я говорю: «Не, нуачо? Во славу прекрасной дамы».

Истинно есть – чем более глуп подвиг в честь прекрасной дамы, тем больше это её покорит.

Ну, я такой подъехал к краю горы, чувствую себя Дон Кихотом, и только собрался велосипедом в омут, как тут – ла-ла-ла, ла-ла – в кармане телефон звонит.

Ишь ты, думаю – кто это меня в такой момент оборвал? Не иначе Господь Бог, понял, что смс-кой опередить не успеет, позвонил сразу.

А у меня ещё мелодия на телефоне клёвая – я пока к трубке подойду, так каждый раз ещё потанцую.

Ну, короче, достаю я телефон и смотрю в него – хто это там звонит?

А это не Господь Бог, это Кузьмич.

Знаете ли вы Кузьмича? О, вы не знаете Кузьмича! Всмотритесь в него. С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он…

Кузьмич галантный и степенный.

Невежливо зеваю при длинном церемонном приветствии.

Далее к делу, торжественный и зычный голос сообщает мне сквозь мембраны тайваньских динамиков: «Собранием межгалактического совета, решением умнейших и гениальнейших представителей человеческой расы и соплеменных галактик, принято решение…

…назначить Бутенко Александра Владимировича генеральным директором новосозданной межгалактической корпорации «Копикэт» («Copycat»), замаскированной под общество с ограниченной ответственностью.

Всю полноту славы и лавр возложить на вышеозначенного».

Ну, негоже от таких галактических даров отказываться.

«Ладно, беру. Не хвилюйтесь, всё будет в лучшем виде и безопаснейшим способом для галактики. Разрешите приступить?»

«Приступайте!»

Ну, вот я и гендир.

Так вот оно и было, ни слова не приврал. Ну, разве что чуть-чуть, в несущественных мелочах.

Да, ну и вовремя всё произошло – руль-то у велосипеда оказался развинченный, и мне пришлось на него возлагать меры физического воздействия.

Ну а так – сказке конец, кто слушал молодец, все идут спайки, час уже поздний.

Целую всех на ночь в лобик, чмоке!

Камо грядеши: 87, 72

Глава 11. Гермес

Я Гермес.

Гермес – покровитель торговцев, денег, дохода и прибыли. Разумности, гибкости, ловкости, а так же плутовства, обмана, мошенничества, воровства и красноречия.

Это тот, кто покровительствует заключению союзов и альянсов.

Бог атлетов – тех, кто готовит свое тело для материального мира и перемещений в нём.

Покровитель глашатаев, послов, пастухов и путников.

Тех, кто находит рост в дороге.

Покровитель магии, алхимии и астрологии. Всех оккультных наук – недаром долгое время они назывались герметичными, т.е. закрытыми. Не для всех.

Посланник богов, объявляющий наступление новых эпох и волю богов, проводник душ умерших в подземное царство Гадеса.

Удел Гермеса – пересекать границы. Связывать миры.

Единственный бог, который легко перемещается из мира живых в мир мёртвых, не принадлежа ни одному из них.

Когда умирает кто-то, кто представлял собой совсем не этот мир – именно удел Гермеса проводить его.

Я могу видеть разные миры, перемещаться в них – но не могу их менять, и не могу приносить артефакты одного мира в другой – я лишь проводник.

Считайте, что у меня служебный пропуск, не дающий права на провоз ценностей.

Ко мне особенно часто в последнее время обращаются с просьбой посодействовать в каком-либо мистическом опыте выхода за грань – а мне трудно понять, во-первых, зачем вам это, а во-вторых – чем я вам помощник?

Да, я умею находиться в других мирах и умею ходить сквозь границы – но вас я туда не перетащу.

Только если пойду с вами проводником, но имейте в виду – я-то вернусь обратно, а вот вы уже нет.

У Гермеса есть жезл, который погружает в сон и выводит из сна – свои послания Гермес часто передаёт во сне, нужно уметь только их читать.

Этот же жезл мирит врагов – показывает им, что есть мир, где они могут отказаться от своей вражды.

Гермес – бог находок. Всё найденное, особенно как бы случайно – послано Гермесом. Он вам благоволит.

Хотя, конечно, это ваше дело – принимать подарки или отказываться от них.

Просто помните: если не принимаете подарков, то их перестанут дарить.

У Гермеса отсутствует мораль.

Моральные увещевания Гермесу выглядят по меньшей мере странно, по большей – жалко и убого.

Мораль – это всего лишь свод правил, действующих в маленьком-маленьком мирке – а миров Гермес видит миллионы.

Гермес презрительно относится к тем, кто видел лишь один мир и считает, что в других мирах действуют точно такие же правила. Он-то точно знает, что то, что действует в одном мире, оказывается бесполезным в другом.

Мораль – это оковы, а Гермес это ветер. У него крылышки на сандалиях, помните?

Ветер не сковать и не запереть, он летает где хочет, и ни одному самому могущественному богу не под силу его остановить.

Гермес не может себе позволить быть моральным – он экспериментатор, он постоянно открывает новое и идёт туда, куда до него никто не ходил.

Исследователь может быть только беспристрастным. Иначе никакого открытия не свершится.

По этой же причине ловкость легко сочетается с воровством.

Свое первое воровство Гермес совершил в день своего рождения.

Примечательно, что когда его таки заловили, то он так обаятельно разыграл дурачка, хлопая глазками, что его хоть и обязали вернуть награбленное, но заприметили и благодеяниями одарили.

Эту грань я хорошо знаю – это моя внутренняя блондинка, миленькая, с хлопающими глазками и в розовом, которой легко всё прощается.

Гермес тогда же, в день своего рождения, продал кучу вещей и получил прибыль.

Куй железо, не отходя от кассы – явно Гермес на какой-то попойке сморозил, а молва разнесла.

Гермес любвеобилен. Недаром он фаллическое божество, и свальный грех – это по его части.

Гермес никогда не сравнивает любовников и любовниц. Он точно знает, каждая любовница – отдельный мир, необъятная Вселенная для исследования. Только эта женщина может быть такой, только она может так пахнуть, только она может так выглядеть, только её можно так трогать, гладить и ласкать. Она единственная, во всём мироздании другой такой нет. Её можно исследовать и упиваться ей бесконечно.

Гермес очень легко оттого влюбляется, и каждый раз по-настоящему.

Потому что опыт может быть зашкаливающим, но каждый раз всё по-новому.

Один человек – одна чувственность, и нет похожих.

Невозможно любить одну, конкретную женщину, если в принципе не любишь женщин – гласит мудрость. Гермес это знает. Он очень любит женщин.

Гермес – лукавый мальчик. Покровитель детей.

Он их спасает – когда детям плохо, когда они без защиты, когда они боятся, что их забыли и никто их не любит – Гермес их слышит.

Гермес именно тот, кто ловит детей над пропастью во ржи.

Он покровитель заблудившихся детей – он найдёт их, обязательно скажет, что их любят, и спасёт их, выведет.

Дети его любят – он разговаривает с ними на одном языке. Он может так же ребячиться, дурачиться и нести чепуху, бегать, высунув язык, и валяться на полу. Придумывать истории.

Дети знают, что он только притворяется взрослым, но он всегда может встать на колени, чтобы быть с ребёнком глаза в глаза, обнять его, и сказать, что любит – честно и незамысловато. Любого любит – хорошего, плохого, такого, сякого. У Гермеса нет морали – он любит просто так, а не за заслуги.

Детей не обманешь – если их действительно любят, они это чувствуют. И откликнутся.

Гермеса зовут те, кто боится сделать шаг.

Кто слишком уцепился за свой мир и неработающие ценности, до ужаса боясь покинуть свою иллюзию безопасности.

Все, кому нужна помощь Гермеса – позовите. Просто позовите, не формулируя повод.

Найдите внутри себя потерявшегося ребёнка – и позовите.

Гермес услышит.

И это – нет правил. Правил нет.

В соседний мир отойдёшь – а там уже другие законы.

Не быть свободным, следуя правилам.

А не быть свободным – не быть счастливым.

Слушай сердце. И ветер.

Камо грядеши: 88, 79

Глава 12. SMS от Бога

Бог – невозможная для обсуждения тема, потому что в ней никогда не будет общей терминологии.

Я не знаю, что отвечать на вопрос, верю ли я в Бога.

Да какая разница, верю ли я в Бога – главное, что Бог верит в меня.

Он создал меня по своему образу и подобию, и, как истинный любящий отец, отпустил меня в мир, зная, что я разберусь.

Кого Бог любит, того и испытывает.

Бог постоянно готовит мне встречи именно с теми испытаниями, которых я больше всего боюсь. Постоянно позволяет мне учиться проходить сквозь собственный страх.

Не прятаться в кустики, не скидывать ответственность на других, не прятаться за другим именем – я не я, лошадь не моя, а подниматься и идти сквозь огонь.

Ад ведь – тоже божественное изобретение.

У меня это работает безошибочно – только я сформулирую для самого себя, с чем я боюсь встретиться – именно это Вселенная мне и предоставляет в качестве испытания.

Мне страшно, но я уверен в одном – Бог не посылает мне испытание, если не знает, что я в силах его пройти.

И он всегда помогает мне – посылает знаки, подставляет опоры, освещает путь.

Когда я не в силах идти – несёт меня на руках.

Я вырос в нерелигиозной семье.

Публичные священники всегда были в моей картине мира приравнены к дармоедам, и ещё никто не убедил меня в обратном.

За малым исключением религиозные люди представляют собой гадливое зрелище истеричек, высмеивающих соринки в чужих глазах, не замечая в своём бревна.

В моем понимании Бог не только не имеет отношения к религии, но и прямо ей противоположен.

Любая религия в моем понимании – удаление от Бога.

Любой догмат – убийство Бога в себе.

Бог – личность, и создаёт личностей.

У некоторых придерживающихся христианской доктрины я встречал брезгливое отношение к буддизму, хотя, казалось бы – чем он им мешает, особенно при том, что известен своей миролюбивостью?

А дело в том, что в буддизме нет Бога-хозяина, Бога – высокопоставленного чиновника, Бога-родителя. В буддизме человек – сам хозяин своей судьбы. И ответственность – тоже на каждом.

У каждого человека уже с рождения есть всё, чтобы быть счастливым и чтобы самому прокладывать собственный путь.

Очевидно, именно это многих и не устраивает. Они совсем не хотят остаться без Бога-хозяина.

Не находя хозяина в Боге – начинают искать его в людях, идеях, алкоголе, наркотиках, политике.

Это всё страх одиночества. Страх встретиться с той самой пустотой, полнейшей безосновностью, подвешенностью в чёрном пространстве.

А мы одиноки и не в силах это изменить.

У меня нет знаний о Боге, но они мне и не интересны.

У меня есть чувство Бога. Я его чувствую. Он общается со мной через сердце.

Когда его голос звучит через сердце – я чувствую себя живым.

А иногда он шлёт мне послания – случайным (якобы) словом, человеком, фразой, книгой, картиной, ситуацией.

Он ведёт со мной разговор через своих посланников. Он, как любящий отец, даёт возможность постигать огромный мир, слышать и различать язык его маленьких деталей. Даёт мне столько времени, сколько мне необходимо.

Я называю эти послания SMS-ками от Бога.

Меня веселит, когда представляю эту картину – пи-пип в кармане, лезу туда, достаю телефон, прищуриваюсь – «у вас 1 сообщение от Бога».

Хы-хы-хы!

MMS получить тоже было бы любопытно – ну мы же все по натуре сплетники, интересно хоть одним глазком взглянуть – чё там у него да как, но у меня телефон, старенькая Нокия, их не принимает.

У меня нет цели расшифровать каждую из них.

Чаще всего это и не нужно.

Ум – это знание о мире, а мудрость – умение в этом мире жить. Мне гораздо более мила мудрость. Ум же – от лукавого.

Камо грядеши: 42, 95

Глава 13. Мода с сссексом. О детской сексуальности. Когда неподсудны педофилы

Мы были «ребята с нашего двора».

Точнее – с нашей улицы. Потому что дворы только у частных домов, увитые виноградом и со статусом дипломатической неприкосновенности, а частный сектор был разделён параллельными улицами.

Одна улица – одни правила. Другая улица – другие.

Гулять с девкой с соседней улицы было можно. Но чревато. Необходимо ибо удовлетворить жадные интересы уличных старейшин. Принести дань неопределённым, но жестоким богам.

Интересное положение было у нескольких дворов в переулках – ребята оттуда либо вынуждены были выбирать, с кем они, либо держать альянс.

Я был с Постышева. Середина улицы, рядом с вагонеточной дорогой из шахты 5/6. (Дело происходило в Димитрове, Донецкой области). Избавлен от выбора. Самим фактом прикреплён к группировке.

На улице две компании – старшая и младшая.

Старшая, подростковая и раннезрелая, собиралась на лавочках, усатые парни щупали девок, те в ответ покрикивали и огрызались, но телеса подставляли ещё более ретиво.

Это была такая игра.

Пили вино и водку, иногда кто-то приносил гитару, с появлением магнитофонов сразу же всё пространство захватил «Сектор Газа» – точный и бесповоротный символ той эпохи, ранних 90-х.

Я был из младшей компании. Мы были братьями и сёстрами старших.

Мы тайком наблюдали за ними, копировали их, хотя сами больше копались в песочнице, играли в карты на лавочках или в тени шелковицы. Гасали на великах, ходили купаться на ставок, играли близ шахты.

Мы дети. Знаем друг друга с детского сада. Все соседи.

В порядке вещей было прийти спонтанно кому-то к воротам и начать кричать – «вы-хо-ди-и-и!…».

«Да что вы разорались-то, черти!» – в сердцах высунется мать в окно, – «сейчас он (она) выйдет».

Гуляли допоздна. Вечером на едва освещённой улице, один столб на 15 дворов, слышались крики – «Ваня-я-я, домо-о-о-ой!».

«Щя-я-я-яс! – кричит из темноты Ваня, а нам добавляет: – Через час».

Знали, что захоти мы затеряться – никто не найдёт нас в тайниках нашей улицы.

Войнушки и прятки, игра в мафию и разбойников – мы знали все схроны.

Вот здесь, в зарослях бузины, если заховаться – с двух шагов, и то уже не видно.

Вот здесь старый дручок лежит, под него ляжешь – как будто и нет никого.

А здесь у угольного сарая доска ослабла – за неё можно протиснуться.

В тайниках прятали наши пластмассовые пистолеты.

Дети анархии, правнуки гуляйпольских анархистов.

Южане растут быстрее. Мы очень рано заметили, что мы мальчики и девочки.

В условиях вольницы мы все очень рано знали, причём с большой степенью достоверности, откуда берутся дети.

Никому из нас не приходилось читать книжечек из серии «как рассказать ребёнку, что аист – это туфта».

Мы смотрели, что делают старшие. Как они обнимаются и целуются на лавочках, обжимаются, отпускают волнительные пошлости – «а шо, Натаха, а пойдём в балку размножаться, а?».

Мне было лет пять, наверное. В школу точно ещё не ходил.

Ане О-ко было на год больше. Я с ней дружил.

Точнее, это скорее она со мной дружила.

Я был стеснительным, а она очень такой не по-детски ласковой и бойкой.

Я был у неё дома. Она жила у бабушки. Родители выживали в диких 90-х, работали где-то вахтой, не видя дочь годами.

Бабушка, школьная учительница на пенсии, любила меня. «С хорошим мальчиком ты дружишь, Аня», – сказала как-то.

Раз её не было, а мы с Аней скакали на кровати. Знаете, детская такая радость – высокие кровати, с крашеными перилами и металлической выгнутой сеткой, которая пружинит прыгнувшее тело в потолок.

Аня была авантюристкой. Я был её подельником.

– Давай спички зажигать! – как-то предложила она, зная, что нам это запрещено.

Мы зажигали спички одну за другой, чувствуя невероятное волнение, адреналин от наглого обхода запрета.

Общая радость, когда на взрослых мы наивно хлопали глазками, а оставшись наедине – смотрели друг на друга с восторгом сообщничества.

Один раз она неосторожно обошлась со спичкой, подпалила себе прядь волос.

– Я же теперь некрасивая буду! – в отчаянии спохватилась она.

– Что ты! – разволновался я. – Ты красивая! Красивая-красивая-красивая! Самая красивая!

Пара секунд молчания, а потом кокетливо вздёрнутые детские глазёнки:

– Правда?

Это, наверное, был мой первый комплимент, сделанный женщине. И он оказался удачным.

Наверное, до сих пор, когда просыпается к женщине нежность, у меня открывается в сердце мост в тот день. Я вижу эти озорные и лукавые детские глаза из-под светло-русой чёлки.

– Давай без трусов под одеялом полежим, – сбавив голос, предложила Аня.

Мы лежали, укрывшись одним большим бабушкиным одеялом. Без трусов.

Когда в прихожей раздался шум – вернулась бабушка – мы поняли, что оплошали, не заметили через окно, как она вошла в калитку.

Она вошла, мы натянули одеяло к подбородку.

– Спите-спите… – только и проронила бабушка. Она ни о чём не догадалась.

Когда она вышла, мы выскочили и быстро оделись. Потом запрыгали от радости, что остались неразоблачёнными.

Во дворе была баня.

Не, ну как баня – два больших деревянных ящика по сути, обитые чёрной резиной, с душноватым мазутным привкусом.

Мы играли в дочки-матери на деньги, ну то есть в семью.

Сначала мы были мужем и женой. А быть мужем и женой, и не раздеться при этом догола, ясно само собой, и не интересно.

Мы разделись. Я первый раз мог вдоволь смотреть на женское тело, пусть и шести лет от роду. Просто смотреть, чувствуя смущение и учащённое биение сердца. Ей совершенно точно это нравилось. Она никуда не торопила.

Аня предложила концепт, роли поменялись – а давай ты будешь отцом, а я провинившейся дочкой, и ты меня накажешь.

Я согласился, не зная, правда, как наказывают отцы провинившихся дочерей. Зато Аня это знала —

– – удалено цензурой – —

Замерла, как рабыня.

– Как будто ремнём меня отшлёпай, – проинструктировала она, срывающимся от волнения шёпотом.

Я подчинился.

Шло время, нам всем, детской бригаде нашей улицы, было лет по 9—10.

Это была такая игра – задрать девочке юбку так, чтобы увидеть, какие на ней сегодня трусики.

Впрочем, отгадывать было легко, постсоветский трикотаж, особенно детский, не баловал вариациями, но азарт ведь был и не в этом.

Ходила, конечно, присказка – «Шо ты смотришь?! Жопа не золотая, трусы не брильянтовые. Если не видел трусов – иди в магазин трикотаж, второй этаж».

Но этой присказкой только лишь скрывалось смущение от неясного пока навязчивого интереса.

Мы с Аней сидели на лавочке. В отличие от других девочек, она не только не скрывала, какие на ней сегодня трусы, но и охотно хвасталась мне этим. Белые в виноградинку.

Когда пришла остальная компания, кто-то тоже это подсмотрел.

Как истинная женщина, чтобы хранить интригу, Аня зашла ненадолго домой и переоделась.

Но мне показала. Белые.

Пошло торжествующее по компании – «на Аньке сегодня белые в синюю виноградинку», а я сидел и рделся. Это была настоящая гордость. Первое масштабное ощущение интимности, допуска к женской тайне, вовлеченность в женский флёр.

Аня таинственно улыбалась и молчала при этом, я тоже молчал и раздувался от гордости.

В тот день я, единственный из всех, с воли самой владелицы, знал, какие на сидящей рядом девушке трусы.

Нам было уже лет по 11—12.

Мы уже всё знали. Говорили об этом полунамёками, переводя всё в шуточки при смущении.

Мы часто устраивали концерты – собирались где-то, кто-то был зрителем, кто-то придумывал и исполнял номера.

Мой коронный номер был – сесть на велик, как на мотоцикл, напялить дедовы солнцезащитные очки и петь «Яву», секторгазовскую. «Яву, яву, взял я нахаляву!» – публика уходила в овации, звала на бис. Иногда даже останавливался послушать кто-то из «старших», одобрительно кивал головой.

Мотоциклисты тогда были в самом большом авторитете. Пацан с моцыком – синоним наместника бога на земле.

А девки устраивали нам показ мод.

Мы садились вокруг «подиума», а они, подогнув на мудрёный узел платье, помахивая еще не оформившимися бёдрами, походкой «от бедра» дефилировали средь нашего одобрительного гомона.

Самые крутые (я к ним относился) садились прямо под подиум – так лучше всего видно ноги, на расстоянии руки.

Постепенно «показы мод» становились всё откровеннее, юбки задирались всё выше.

90-е были в своих правах. Мальчики мечтали стать бандосами, девочки блядями. У многих это получилось.

Нам, детям эпохи перемен, было это понятно и очевидно. Не на шахту же идти, как батя, в самом-то деле.

Когда темнело, или если уходили к карьеру, в сторону от прохожих и глаз – платья снимались вовсе.

Мы называли это «мода с ссс…» – многозначительно не завершая слова, оставляя ясный, но невысказанный шарм заговорщиков.

Мода с сексом.

Все облекалось в игру, преисполнялось шуточек.

За шуточками пряталось страшное волнение. Ещё не в яйцах, но уже где-то в теле пошли первые впрыски гормонов.

– – удалено цензурой – —

Девки тоже шутили, но сами с испугом и волнением давали на себя смотреть. Испуганные глаза спрашивали – «Нравлюсь? Пожалуйста, давай я тебе понравлюсь! Пожалуйста!».

Иногда просили раздеться и нас. Мы раздевались.

Однажды девки объявили, что их можно лапать.

Долгое время на это никто не решался, несмотря на полученный допуск.

Я стал первым смельчаком, кто, обмирая от страха, таки осторожно пощупал девочку ТАМ. Вслед за мной осмелели и другие.

Наташа Ж-ко стала первой девушкой, к которой я откровенно прикоснулся. Она не отстранилась.

Оля П-ова стала первой девушкой, которая откровенно коснулась меня. Я не отстранился.

Над нами простиралось тёплое и сухое небо Донбасса.

Мне было двенадцать.

Я вступал в подростковое бунтарство.

Детство отступало. В свои владения, казня и не милуя, вступал Его Величество Гормон.

Люди больше не услышат наши юные смешные голоса,

Теперь их слышат только небеса.

Люди никогда не вспомнят наши звонкие, смешные имена,

Теперь их помнит только тишина.11
  Ногу Свело, «Наши юные смешные голоса»


[Закрыть]

Камо грядеши: 43, 33