Текст книги "Если бы Конфуций был блондинкой"

Глава 93. Родина встречала сыновей

Звучно выпустилось шасси, борт затрясло.

За иллюминатором сквозь дождь и туман проглянуло лесистое Подмосковье.

Сидевший впереди пацан лет восьми от роду заорал: «Не хочу в Москву! Не хочу!». Всхлипнул и продолжил: «Хочу обратно в Киев! Или к бабушке в Керчь. Или к тёте Зине в Харьков!».

Замолчал. Потом в отчаянии: «Куда угодно хочу, только не в Москву!».

Бу-бух! Шасси коснулось плит, за стеклом поплыли терминалы.

Камо грядеши: 47, 28

Глава 94. Экзистенциальные данности

Сколько на свете существует разных недовольств, претензий, страхов, обвинений, возмущений? Да просто несчётные миллионы.

Но на самом деле – на свете есть всего лишь шесть поводов испытывать неудовольствие. Все миллионы поводов – всего лишь вариации от этих шести.

Каждый повод для неудовольствия сводится к какой-то непринятой экзистенциальной данности. И если размотать клубок – придёшь к какой-то из них.

Экзистенциальные данности – это то, с чем мы рождаемся и чего мы не в силах изменить. Мы можем только научиться принимать это и смириться с этим.

Мы приходим в этот мир, голые и встревоженные, и получаем следующий набор:

– Одиночество;

– Конечность бытия, она же Смерть;

– Свобода и необходимость делать выбор (ответственность);

– Материальность и сексуальность (бытование в определённом биологическом поле, в материальном теле);

– Несовершенство;

– Невозможность нахождения смысла жизни.

Всё. Есть ли ещё сферы, в которых возможно печалиться? Нет, нету. Можно разочароваться, но вся наша разнообразная, драматичная жизнь – это всего лишь непринятые в разных вариациях эти шесть данностей.

Одиночество

Мы одиноки, и это навсегда. Никто и никогда не поймёт нас во всей полноте наших ощущений. И неважно, сколько людей при этом толпится вокруг.

Как там у Ирвина Ялома: «Все мы – одинокие корабли в тёмном море. Мы видим огни других кораблей, нам до них не добраться, но их присутствие, свет этих огней и сходное с нашим трагическое положение дают нам большое утешение в нашем экзистенциальном одиночестве».

Признание собственного одиночества – это точка роста, именно через одиночество идет взросление.

Как ребёнок – он привязан сперва к родителям-кормильцам, но всё более учится жить сам, пока не научится собственные потребности удовлетворять самостоятельно.

Но признать собственное одиночество страшно и жутко. Жутко признаться себе, что никто и никогда не найдёт меня здесь, в моей изоляции, не прикоснётся ко мне по-настоящему, не узнает меня.

Этот страх так силён и жуток, что многие посвящают всю жизнь пустым, мусорным занятиям, лишь бы от него убежать – придумывают идеологии, религии, окружают себя кучей случайных людей – хоть с кем-то, лишь бы не в одиночестве. Что угодно делать, лишь бы не остановиться, не взглянуть в зеркало, не встретиться с собой.

И лишают себя тем самым развития – скоро самим с собою становится скучно, всё больше зависимость от чего-то внешнего и преходящего, нет точки опоры внутри. Сердце вырвано из груди, а рана засыпается каким-то хламом, дерьмом и опилками.

Одиночество сподвигает на творчество. Именно когда одинок – чувствуешь этот звенящий порыв выплеснуть собственный мир. Одиночество даёт возможность слышать сердце и идти за своей звездой.

Те же, кто в побеге от ужаса признания одиночества забегают от самого себя далеко, себя теряют. Теряют свое творчество. Перестают слышать сигналы. Перестают исследовать мир. Меняют доверие на доверчивость и вверяют собственную уникальность в руки случайных проходимцев. Становятся просто безликой частью какой-то общности – все эти пустые и праздные творческие тусовки, секты и идеологии, политиканство, созависимые семьи, где все занимаются делами всех и никто своими собственными.

Мы одиноки. От рождения и до смерти. Рождаемся в одиночестве и уходим в одиночестве.

Конечность бытия. Смерть

Мы все умрём.

Можно утешать себя, опять же, очередным уходом от реальности, попыткой скушать сладкую пилюлю – о том, что мы бессмертны, о том, что наша душа вечна, что кто-то там пришёл и грех мой взял, и мне теперь жизнь вечная, прочие бла-бла-бла – это всё тоже не более чем придумки, чтобы заглушить ужас от неизбежной смерти.

Мы ничего не знаем о том, что будет после нашей смерти. Мы всё это себе придумали. Это не более чем фантазии.

Знаем мы лишь то, что умрём.

Полуувядших лилий аромат

Мои мечтанья легкие туманит.

Мне лилии о смерти говорят,

О времени, когда меня не станет. (с) З. Гиппиус

Смерть придумана для того, чтобы у жизни был вкус.

Если бы не существовало смерти – развитие остановилось бы. Никто не стал бы рожать детей, чтобы продолжить себя. Пропали бы стимулы вообще делать хоть что-то – добывать еду, строить дом, учиться, стремиться, развиваться.

Исчезла бы история и память. Исчез бы стимул оставить что-то после себя – чтобы помнили.

А так – мы не можем дать взятку и отменить собственную смерть. Мы с ней встретимся, каждый один на один.

Помни – ты должен умереть.

Свобода. Выбор. Ответственность

Чтобы жить, нужно обладать невероятным мужеством.

Мы созданы исключительно по собственному проекту, мы творцы своей реальности. Мир вокруг нас – это мы его сделали.

Но страшно признать свои 100% ответственности за всё происходящее, поэтому начинается то, чем пользуются секты – попытка сбросить ответственность за собственную жизнь. Поиск мифического «как надо жить» – некоего трактата, некоей святой книги, где всё уже написано и остаётся только этому следовать.

Поиск кумира, того самого, которого «не сотвори себе».

«Если кем-то слишком восхищаться, никогда не стать свободным, – внезапно произнёс Снусмумрик. – Я это знаю».

Каждую секунду мы вынуждены делать выбор – куда пойти, что сделать, что сказать. Причем отказ делать выбор – это тоже выбор, и он тоже будет иметь последствия.

Мы каждую секунду выбираем то, каким будет наш мир.

И каждую секунду – перед нами тысячи вариантов. Но как только мы выбираем из них один – все остальные умирают. Мы делаем свой выбор, а остальные варианты перестают существовать. Каждую секунду мы являемся благодетелем одного мира и убийцей тысячи миров, созидателем одного чада и убийцей тысяч детей, которые отныне никогда не родятся.

Мы можем воссоздать какие-то схожие условия, но мы никогда не вернёмся в прошлое, чтобы выбрать что-то по-иному.

Мы делаем выбор – и принимаем за это ответственность. Нам с ней жить.

И всё, что мы получим, вступив на этот выбранный путь – это всё мы выбрали сами. Нет тут сторонних виноватых или благодетелей.

Это свобода. Наша свобода, та свобода, которой мы обладаем. Свобода, прямо пропорциональная ответственности. Ответственность за свою жизнь, прямо пропорциональная свободе.

А свобода собственной жизни – это счастье, скажу вам по секрету. Да-да, то самое, которое многие ищут, отказавшись от свободы, надеясь найти его в каких-то книгах, у кого-то другого, хоть где-нибудь, в то время, как все ответы на все вопросы уже есть внутри.

Жизнь в материальном теле. Сексуальность

Мы получаем тело, мы можем его любить или не любить, но это единственное, что будет в нашем распоряжении всю нашу жизнь.

И в этот мир мы приходим в определенном поле, коих – вы, наверное, об этом уже знаете – всего два, Мэ и Жо, мужской и женский.

И не надо про однополые браки, операции по перемене пола – это всё совершенно о другом. Это о так называемом социальном понятии гендера – понятии социальных ролей, принятых или не принятых в обществе, которые принимаешь на себя или не принимаешь. Гендер – сугубо социальное понятие. А пол – материальное, физиологическое.

Наше тело уже накладывает на нас ряд ограничений – мы не сможем, например, погрузить его на дно Марианской впадины или забросить без скафандра в открытый космос. Не можем его чрезмерно нагрузить или заставить творить невероятное (хотя тело может творить порой совершенно удивительные вещи – мы до сих пор о нём мало что знаем, если так уж разобраться). Но тело – необходимое условие нашего здесь пребывания.

Материя – есть объективная реальность, данная нам в ощущениях.

Все наши ощущения – они всё равно в теле. Нет тела – нет нас.

И мы не можем отказаться от всех наших физических нужд.

Несовершенство

Мы все – штучный товар. И нет идеальной мерки, то, чего тщетно пытаются достичь перфекционисты.

Мы сами назначаем себе нормативы. Только мы знаем, что нам под силу, что нет, чего мы на самом деле хотим.

И мы несовершенны – у нас нет абсолютной власти и возможностей, мы всегда вынуждены соизмерять свои деяния.

Смысл жизни и невозможность его нахождения

«Человек не в силах вынести, что он предоставлен собственным силам, что он должен сам придать смысл жизни, а не получить его от какой-то высшей силы, поэтому людям нужны идолы и мифы», – писал Эрих Фромм.

Смысла жизни не существует.

Но если принять это – сойдёшь с ума от нигилизма.

Остается только одно – придумать самому себе смысл, достаточно привлекательный для поддержания жизни.

А если вообще в идеале – то после изобретения смысла забыть о том, что это сам его себе придумал, и убедить себя в том, что где-то удачно его нашёл.

Камо грядеши: 8, 65

Глава 95. Муха

Перед смертью является огромная стальная муха.

Неуязвимое существо, с чёрными плошками стеклянных глаз, с переплетением металлических волокон.

Видит её только тот, за кем она пришла.

Когда задолго, когда за мгновенье.

Она подлетает, с жуткой неумолимостью, зависает перед лицом.

В следующий миг из мухи вылетают два стальных щупальца, одно пробивает сердце, другое горло – высасывают в специальное хранилище душу. Это такой матовый цилиндрический резервуар.

То тело, которое валится после оземь – это лишь отработанная оболочка. Души в нем уже нет.

Унося в чреве душу, муха улетает. Куда-то. Я не знаю, куда.

Иногда, увидев муху, начинают умолять, унижаться, торговаться. Понимая, что это конец.

Муха лишь выполняет свою работу. Она глуха.

Встреть свою муху с достоинством.

Иногда происходит странное – муху видят со стороны. Видят, как она медленно планирует над назначенным.

Видят миг, когда душа ещё в теле, а когда уже нет.

Словно какая дымка соскользнула с тела, и тело враз лишь серое, старое, уродливое.

Это может происходить в людной толпе.

Над ней летит стальная муха, я её вижу, но понимаю, что она не ко мне.

В этот момент я испытываю даже что-то вроде любопытства.

Её не видит никто, кроме её адресата.

Кто на этот раз?

Ага, вот этот.

Какие у него испуганные, плачущие, детские глаза.

Доля секунды металлического лязга, стальные шнуры уже в теле. Доля секунды – они вышвыриваются обратно.

В толпе видели лишь то, как шёл человек, шёл и вдруг рухнул как подкошенный.

Муху видел лишь я.

Я не знаю, зачем она мне показалась.

Камо грядеши: 29, 31

Глава 96. Жизнь коротка – потерпи немного

Индеец из «Пролетая над гнездом кукушки» говорил знаковую фразу про свой народ: «Мы хороним не в землю, мы хороним в небо».

Мне это близко. Есть люди, вышедшие из земли. Они рождаются от земли, живут на ней, а потом уходят кормить её же, расползаясь по земле в брюхе червей.

И могила – важный след. Упоминание того, что человек оставил что-то на земле, не ушёл бесследно.

Для этих людей Родина – это там, где могилы предков. Я нередко это слышал – «куда же я отсюда поеду – здесь могилы прадедов» – и очень долго мне это было непонятным. Было неясно – зачем ограничивать возможности живых в мнимую угоду мёртвым?

Знаете, есть порода мэтров от искусства. Именитых стариков, которым принято поддакивать, аплодировать на выставках, слушать их велеречивые поученья, и они оттого со временем, с возрастным слабоумием, начинают и вправду считать себя ницшеанскими сверхчеловеками.

Нередко они действительно хорошие мастера, но они ужасные педагоги. Ужасные, потому что им плевать на индивидуальность и талант своего студента – им важно оставить след, осеменить по самое темечко, чтобы студент дальше нёс именно их отпечаток.

Делается это неминуемо в ущерб собственно студенческим чаяньям и особенностям. Чтобы, если их студент прославится, обязательно вспомнили и его учителя – «а он из школы Ивана Ивановича…».

Больше всего эти старики боятся того, что с ними со всеми неминуемо и происходит – их действительно забывают.

Происходит это обычно так – на каком-нибудь творческом сборище, за столом, с водочкой и колбаской, встаёт какой-нибудь солидный муж и произносит – «бла-бла-бла, мужайтесь, нас постигла ужасная утрата, ещё один поэт погиб – изжога доконала».

И они встанут, помолчат минуту. Потом сядут, поедят колбаску, балычок, выпьют коньячку.

Река и пыль, фальшивый крик кларнета.

А после их похоронят. И забудут. На их могилу прольётся дождь и птичий помёт.

Вскоре те, кто подобострастно смотрел им в рот, начнут коверкать, забыв, их фамилии.

Вот почему я не люблю поминки. В большинстве своём люди туда приходят не мёртвого помянуть, а гадко порадоваться – «сегодня смерть забрала не меня».

Они все очень боятся забвения, именно потому, что сами мгновенно забывают тех, кто был рядом. Они слишком хорошо знают, как это бывает. Но всё равно, не в силах совладать со страхом, надеются, хватаются за любую соломинку – только бы оставить след, только бы не уйти бесследно.

Я всё больше и больше точно убеждаюсь лишь в одном – жизнь коротка.

Есть чёрное небытие до нашего рождения, и есть чёрное небытие после. Первое редко кого пугает – оно как бы осталось позади, а второе пугает безмерно – неизвестно, будет ли из него выход.

Время ЗДЕСЬ – неимоверно короткое, песчинка супротив вечности. Плотник супротив столяра.

Но и то мы, мясные-костяные людишки, умудряемся его просирать впустую на клоунаду.

Мне кажется – чем больше личностный рост человека, тем меньше страх смерти. Тем большее умиротворение смерть приносит – как будто жизнь была аквариумом на дне океана, а после смерти у этого аквариума просто исчезли стенки, вода воссоединилась со своим большим домом.

Но я могу ошибаться – мне далеко до просветления.

Я делаю лишь то, что в моих силах – выплёскиваю свой страх смерти в вечность в надежде, что вечность приласкает меня, маленького человека в огромном глазу Бога.

Что Бог прочтёт эту книжку. Ну а что? Рукописи не горят. Электронные особенно. Я люблю эти плевочки и зову их жемчужинами.

В последнее время мир нередко напоминает мне о том, что жизнь очень коротка.

Прихожу я к другу – у него пёс, пудель. А пуделя уже одолевают болезни, он уже не тот резвый, озабоченный и экзальтированный, каким был ранее.

И тут до меня доходит – я ведь его видел щенком. А сейчас он старик.

«Ну, вот и жизнь прошла», – говорю я ему, глядя в его слезящиеся глаза.

Осознание краткости жизни приходит, говорят, к старикам – я рад, что осознал это раньше старческой немощи, паралитического кашля, импотенции, грелки и судна.

Всё больше я начинаю понимать цену своему времени. Всё лучше я учусь прекращать споры и не разменивать жизнь на копейки.

Что-то очень важное, одновременно хрупкое, зреет во мне.

Спешите жить, скажу я вам банальность.

Жизнь коротка – потерпи немного.

Камо грядеши: 97, 48

Глава 97. Выдерни шнур, выдави стекло

Всё когда-то заканчивается.

Ежегодная мантра за новогодним столом – что новый год будет лучшим, чем предыдущий. В этом все увещевают друг друга, прежде всего самому силясь поверить – то, во что действительно веришь, не нуждается в таком множественном повторении.

Если я вам этого не скажу – никто не скажет, вы же знаете, и именно за это меня цените. За честность.

Лучше быть в шоке от услышанного, чем в жопе от происходящего.

Так вот, я не обещаю вам перемен к лучшему. Вероятнее всего, станет хуже. Но интереснее.

Мир меняется так быстро, что не успеваешь осмыслить один опыт, а он уже устарел.

Остаётся опираться даже не сколько на опыт, сколько на направления.

Мир ужесточится. Станет больше нетерпимости.

Это страшно, но страшнее другое – мир ещё и станет более равнодушным.

Что-то в человеческом бытии неуловимо обратится более примитивным своим ликом. Похерится длинный эволюционный путь. О гуманистическую идею станет ещё моднее вытирать ноги.

В будущем мы совершенно точно потеряем друзей. А вот приобретём ли – ой, в этом совершенно нет никакой уверенности.

Ну и, я тоже об этом скажу – мы все постареем. А кого-то не станет, и я сегодня на всякий случай с ними прощаюсь. Прощайте. Вы были, но вас больше не будет. Мы не встретимся.

Я всё больше и больше упираюсь в ощущение тупика. Смутное предугадывание того, что все пути человечества, что бы я ни выбрал, ведут туда, где мне не понравится.

Вот, развилка. Как там в русских сказках, с их глубочайшим символизмом – налево пойдёшь – коня потеряешь, направо пойдёшь – себя потеряешь. Прямо пойдёшь – пидорасом будешь.

Выбирай. А не станешь выбирать – прямо тут пидорасом будешь.

Будешь революционером – получишь тюремные застенки и пулю в затылок. Будешь антиреволюционером – получишь тюремные застенки и пулю в затылок.

Пойдёшь по пути человеколюбия, дорогою добра – будешь человечеством распят. А ежель пойдёшь по пути тирана и людоеда – то тоже будешь человечеством распят.

Будешь западником – будешь в дерьме. Будешь славянофилом – тоже будешь в дерьме.

Выбирай, браток, а не то прямо тут будешь в дерьме.

Бывает, ты ешь медведя, а бывает, что медведь ест тебя.

И какой вариант выпадет – это лишь игральные кости ведают. Мы – нет.

Мы живём в особенное время, я смутно чувствую, что сейчас, вот прямо сейчас изобретается какой-то совершенно новый путь развития человечества, путь, которого не было раньше.

Человечество должно измениться.

Если не изменится – пойдёт дорогами, которыми уже ходило. Получит результат, который уже получало.

Да-да, будут войны. Да, восторжествует самое низменное – и мы все, нашими одиночными белыми парусами, ничего не сможем сделать. Придется спасаться, кто как может.

И долго буду тем любезен я народу, что уже сейчас, до того, как началась главная резня, призываю к милости к павшим.

Мне кажется, сейчас настало время, впервые в человеческой истории, когда человечество может, условно говоря, разделиться. Безопасно, я имею в виду.

Как? А вот так.

Нас всех забросили с непонятной целью голыми и беспомощными в этот странный мир. И мы по нему сейчас бредём, не зная, камо грядеши. Не всегда голые, но беспомощные по-прежнему.

Кто-то хочет спасать, а кто-то хочет нажимать на курок. Кто-то считает, что нужно идти к сияющим звёздам державности, переступая через трупы, а кто-то считает, что нужно питать данью невидимую руку рынка – тоже, не без трупов тех, кто не сможет прокормиться.

Человечество долго брело, попадая в крайности. Каждая из крайностей не заканчивалась ничем хорошим.

Но весь этот долгий путь мы все, где-то на подкорке, жили иллюзией, что мы вместе. Нас вместе закинули в этот мир, мы и должны друг друга держаться.

Именно поэтому строить светлое будущее всегда рвались скопом. А кто не согласен был строить светлое будущее по указанным лекалам, так того в тайгу – строить светлое будущее уже оттуда.

Так вот – сегодня мир совершенно другой. В нём действуют другие, информационные законы. В нём совершенно по-иному распределяются блага, совершенно неравномерно ценится труд и его характер.

И сегодня есть техническая возможность человечеству разделиться.

Кто хочет строить очередную империю, где золото, гимны, флаги, поющие, марширующие и где ни одного пандуса для инвалидов (в том числе инвалидов постройки этой же империи) – вам туда.

Кто хочет построить царство обетованное, где в почёте музыканты, поэты и голубцеватые менестрели – вам сюда. Попробуйте. Постройте.

Кто хочет ручку патриархам целовать – вам сюда. Кто хочет лежать под пальмой и ловить падающие бананы – вам сюда.

Сегодня это возможно. Каждый может строить собственный мир.

Доменная печь между ног, каждому – свой бог.

И если с кем-то из человечества не по пути – расходитесь на следующей развилке и забываете.

Пусть каждый строит свой рай. По результатам поглядим, у кого выйдет привлекательнее.

Поэтому, повторяя изначально сказанное – мир, в основной своей массе, станет более жёстким, более злым, дёрганым, опустошённым, увядшим.

Но это – в основной своей массе. Совершенно не обязательно выбирать основную массу.

Можно её выбирать – и тогда да, тогда не до ропота на общие закономерности, захлёстывающие общую раскачивающуюся лодку.

Но – совершенно необязательно лезть в эту лодку, вот в чём дело.

Любой узколобый режим (и человек) первым делом станет убеждать в отсутствии выбора, в том, что лодка одна и единственная. Это ложь.

Лодок много. Лодку можно сделать самому.

Кому хочется плыть – пусть плывёт. Кто хочет плыть другой лодкой и в другую сторону – можно. В современном мире – можно. Раньше нельзя было. Но сегодня – можно.

Поэтому – в мире станет больше нетерпимости, но я, напротив, собираюсь становиться более тонким и чутким, более многогранным, сложным, ловким, гибким. Мне так интереснее.

Повысится градус общего равнодушия, укрепится убеждение в том, что герои теленовостей умирают без боли и без крови. Но лично я намереваюсь, напротив, быть более любопытным, более смекалистым, зорким, точным, равновесным.

Будут маршировать полки деревянных солдат. Кто-то пойдёт пополнять их ряды. Я – не пойду.

Будет выбор между бедностью и подлостью? Я выберу богатство и великодушие.

Будет выбор между мёртвым львом и живым шакалом? Я выберу живого льва. Тем более, что это радостнее и легче всего остального.

Мир будет становиться хуже – но лично нам-то что с того?

Наступает новое время. Оно не будет похоже на прежнее.

Хочется покоя, но покой нам только снится. Успеем в гробу належаться.

Я вас прошу быть честными и мужественными.

Если понадобится разделиться с человечеством, с которым вы до сего дня шли вместе – разделяйтесь. Поплачьте, погорюйте о чудесных пережитых временах – но разделяйтесь. Не предавайте себя и свой истинный путь.

Будет трудно. Но так хоть есть шанс.

Я вступаю в новое время с некоторой тревогой. Но с силами прокладывать свой собственный путь.

Присядем на дорожку. Посидели? Ну, тогда с Богом.

Выдерни шнур, выдави стекло.

Камо грядеши: 0, 98