Текст книги "Записки княгини Дашковой"

Я последовала совету Мелиссино. На следующий день я сказала Самойлову, как была неприятно поражена накануне, узнав, что какая-то нелепая мысль Орлова получила распространение и могла повредить служебной карьере моего сына. Самойлов уверил меня, что как Орлов, так и Шувалов (несмотря на свой поэтический талант) нередко высказывали необыкновенные мысли, с которыми никто не мог согласиться.

– Но как же сделать известным где следует, что этот план составляет измышление князя Орлова и, к несчастью, попал на язык Шувалову? Как мне объяснить, не делая сплетен, недостойных ни императрицы, ни меня, что я не только не строю столь нелепых планов, но и прихожу в ужас от того, что они зародились в голове Орлова?

– Императрица знает вас слишком хорошо, княгиня, – ответил Самойлов, – чтобы поверить этому; впрочем, я вернусь в Петербург за год до вашего возвращения туда; если вы позволите, я передам всё, что слышал сейчас, моему дяде Потемкину и буду счастлив доказать на деле всё мое уважение и благодарность к вам и вместе с тем предупрежу князя о том, что на вас возводят эту клевету.

Я поблагодарила его за участие и согласилась на его предложение, но не могла не высказать, что не привыкла к тому, чтобы мне не отвечали на мои письма, ввиду того, что даже коронованные лица относились ко мне иначе. Самойлов с живостью ответил, что Потемкин не мог не ответить мне и письмо его, вероятно, затерялось.

Самойлову хотелось видеть модели и планы укреплений, которых нельзя было осмотреть без особого разрешения от двора. Шувалов целых восемь месяцев все обещал ему достать разрешение; я объявила ему, что мною уже получено позволение для моего сына и что на следующий день он может вместе с ним пойти их смотреть. Я пригласила его к обеду на следующий день и вечером в оперу. В моем распоряжении была ложа маршала Бирона в опере и во Французском театре. Этот Бирон представлял из себя тип старинного изысканно-воспитанного вельможи; он очень полюбил мою дочь; она делала из него всё, что хотела, так что он нередко певал арию «Quand Biron voulut danser, quand Biron…» – и сам танцевал под собственное пение.

В начале марта я уехала из Парижа, мы поехали через Верден, Мец, Нанси, Безансон в Швейцарию. Я останавливалась по дороге во всех городах, имевших военное значение, дабы мой сын мог ознакомиться с военным искусством во Франции. Мы получили разрешение на осмотр всего, интересовавшего нас, а в Люневиле нам показали даже маневры, чего никогда не делали для частных лиц.

В Берне я встретилась с некоторыми старыми знакомыми, а в Женеве – с Крамерами и Гюбером, прозванным Птицеловом, вследствие того, что любил соколиную охоту и отлично знал жизнь птиц. Этот замечательный своим умом и способностями человек питал ко мне искреннюю дружбу; он подарил мне портрет Вольтера своей работы, и мы расстались самым сердечным образом. Остервальд, известный своими процессами против Фридриха Великого, в которых он отстаивал свои дворянские права, сопровождал меня из Невшателя вглубь страны, чтобы осмотреть интересные деревни Локль и Шо-де-Фон и их окрестности. Мы с этой целью наняли местные экипажи, так как дороги были немного узки. Благодаря здравому смыслу, познаниям и добродушию этого славного старичка поездка наша была весьма приятна. Его дочь помогала ему в управлении его типографией. Я купила у него несколько книг и, заплатив за них вперед, попросила его послать их в Амстердам моим банкирам Паю, Рику и Вилькинсону.

Я с удовольствием и некоторой грустью снова увидала Женеву и Лозанну, так как эти два города напоминали мне то счастье, которое я испытала в них в обществе моего друга госпожи Гамильтон.

Мы поехали в Турин через Савойю и Мон-Сени. Я встретила очень любезный прием со стороны их величеств и всей королевской семьи. В это время при туринском дворе не было русского министра, так что меня представил ко двору английский министр, сын лорда Бьюта и племянник министра Мекензи, с которым я была очень дружна в Лондоне. Мы осмотрели военную школу, и по приказанию короля нам показали всё, что было в ней достопримечательного. Молодой барон Эльмпт, ливонец по рождению, подданный императрицы и сын генерала, барона (а впоследствии графа) Эльмпта, слушал лекции в Королевской военной академии. Он дурно себя вел и наделал глупостей, которые могли бы повести к исключению его из академии и стыду для него; я попросила британского министра господина Стюарта взять его под свое покровительство, пока я не напишу его отцу, пользовавшемуся большим уважением в России, чтобы он его отозвал. Король Сардинский очень гордился укреплениями, сооруженными им в Александрии, и ревниво оберегал их от посторонних глаз, так что их показывали иностранцам только с особого разрешения короля. Он был настолько добр, что при нашем проезде через Александрию велел показать моему сыну все без исключения укрепления.

Мы поехали через Нови и Геную и остановились на несколько дней как в Генуе, так и в Милане, чтобы осмотреть в подробностях все достопримечательности. Граф Фирмиан, министр императора, управлявший герцогством, был очень хороший и просвещенный человек; его обожали в области. Он был очень любезен с нами и помог нам осуществить нашу поездку на озера Маджиоре и Лугано и на Борромейские острова; на этом пути не было почтовых станций и лошадей; он велел поставить смены лошадей в известных пунктах, и мы удобно и без задержек совершили нашу поездку. Красоты природы привели нас в восторг, и мы с трудом расстались с этой местностью, показавшейся нам земным раем. На открытом воздухе росли всевозможные сорта лимонных и апельсинных деревьев так же свободно, как у нас береза и липа; одни стояли в цвету, другие были покрыты спелыми фруктами. Огромное здание, начатое одним из Борромеев и не доведенное им до конца, казалось, было слишком обширным для летней резиденции даже коронованных особ, и размеры его могут быть объяснены разве только тем, что он был племянником папы, который в те отдаленные времена мог удовлетворять самые широкие и расточительные замыслы.

Мы пробыли по два дня в Парме и Модене и остановились во Флоренции, где посвятили целую неделю осмотру знаменитой картинной галереи, церкви, библиотеки и великогерцогского кабинета естественной истории. Его королевское высочество приказал дать мне все дублеты, которые я пожелаю иметь, вследствие чего я получила много окаменелостей, не только местных, но со всего земного шара, собранных великим Комо, благодаря которому возродилась и расцвела наука в Италии.

Затем мы отправились в Пизу. Это красивый город с 15-тысячным населением считается вторым в Тоскане. Страбон говорит, что он был основан аркадянами по возвращении с Троянской войны. Другие ученые уверяют, что он был основан значительно раньше Пелопсом, сыном фригийского царя Тантала. Как бы то ни было, Пиза значилась в числе двенадцати главных городов Этрурии. После падения империи в одиннадцатом столетии она господствовала на море. В 1509 году она перестала быть республикой, и Медичи, желая обезопасить себя от пизанцев (в 1609 году обнаруживших стремление к независимости), постоянно старались ее ослабить. Пиза – город довольно большой и красиво выстроенный, но вследствие малочисленности жителей, сравнительно с его величиной, он кажется немного пустынным. Промышленности у него нет никакой, хотя река Арно, протекающая посреди города, казалось, могла бы способствовать ее развитию. В нем есть только фабрика стальных изделий.

К самым замечательным памятникам старины относится собор, выстроенный в XI веке и украшенный добычею, отнятою пизанцами у сарацин. У него три великолепные бронзовые двери работы Джованни да Болонья, изображающие Страсти Господни. Весь собор мраморный и украшен 74 колоннами; из них 62 сделаны из восточного гранита. В соборе есть две колонны из порфира и четыре картины Андреа дель Сарто. Любитель естественной истории заметит, что одна из маленьких колонн, поддерживающих кафедру, составлена из кусочков разных сортов порфира, соединенных между собой пастой из простого порфира.

Комиссар дал в мою честь великолепный обед, а после обеда повел нас на двор госпожи Розальмины смотреть на игры – Il jocco del ponte, – устроенные специально для меня. Противники, носящие название своих приходских церквей, Santa Maria и Santo Antonio, вступают в бой на мосту. На них шлемы и доспехи, они одеты в длинные плащи. Единственное их оружие состоит из плоской дубины с двумя рукоятками. Пизанцы так любят эти турниры, что нередко в них принимают участие вельможи. Они происходили каждые пять лет, но, кажется, будут прекращены; великий герцог, не воспрещая вовсе, затрудняет, однако, их осуществление, объявив, что сорок восемь депутатов от обеих сторон обязаны нести ответственность за последствия турнира, возмещать убытки и содержать семьи убитых не только местных крестьян, но и флорентийских и ливорнских, нередко приезжающих померяться силами с пизанцами. Часто эти игры порождали ссоры и дуэли. Всё высшее общество принимало в них участие, и дамы носили цвета своих приходов. Матери и сестры ссорились между собой, если по мужу принадлежали к разным приходам.

Я провела время большой жары и малярии на морских купаньях в Пизе. В этот период времени путешествие является небезопасным ввиду свирепствующей малярии. В Пизе я жила у нашего представителя, графа Мочениго. У него был собственный дом, где мы и расположились очень удобно. Этот хороший, честный человек жил со своей семьей по старинным обычаям. Он занимал с женой и дочерью одну комнату, другую предоставил своему сыну, а третья служила ему кабинетом. Остальную же часть дома он предоставил мне.

На берегу моря я наняла отличный дом. Нам отпускали из герцогской и публичной библиотеки и из разных монастырей все книги, какие я только хотела. Я установила целую систему чтения в хронологическом порядке и по предметам чтения. В восемь часов утра, после завтрака, мы с детьми отправлялись в самую большую комнату на северной стороне дома. В одиннадцать часов мы закрывали ставни и читали поочередно вслух до четырех часов. Затем мы одевались и в пять часов обедали. После обеда мы еще занимались чтением один час; тогда уже наставало время, когда можно было, не задыхаясь от жары, открывать окна и гулять вдоль канала. Это место было единственным, где можно было дышать свежим воздухом, но оно было запущено и завалено всяким мусором. Я велела его расчистить на свой счет, посыпать гравием и поставить скамейки. Мы задыхались от жары и недостатка воздуха, так что я писала одной своей подруге, что если ночью мы и не жаримся от солнца, то, вероятно, какой-нибудь злой дух выкачивал из Пизы весь воздух пневматической машиной.

Несмотря на это, я всегда с удовольствием вспоминаю о пребывании нашем на этих купаньях, так как смею сказать, что в эти девять недель на наших чтениях мой сын прочел столько книг, что для прочтения их любому молодому человеку понадобился бы целый год, и что чтение это производилось по такой строгой системе, что он вынес из него несомненную пользу.

Двадцать восьмого июня, в день восшествия на престол императрицы, я дала большой бал в общественной зале, на который пригласила всю знать Пизы, Лукки и Ливорно. Всего было 460 человек; несмотря на это, расход был невелик, так как его потребовалось только на угощение, на иллюминацию во дворе и на свечи. Жизнь наша вообще текла монотонно, если не считать этого бала и поездки на иллюминацию собора, представляющую из себя действительно поразительное зрелище, и на лодочные гонки на Арно[31]31
  Призом служил кусок красной материи приблизительно в 50 дукатов. Магистраты города стояли частью у места отправки, частью у конечного пункта; к нашему удивлению и смущению, гребцы были без рубашек и имели на себе только кальсоны.


[Закрыть]. Мы посетили Лукку[32]32
  Прежде всего мы посетили собор. С внешней стороны он не особенно красив, внутри поражает приятным готическим стилем. Купол раскрашен уроженцами Лукки, Колли и Сан-Кашана. В левой стороне собора стоит маленькая часовня, в которой хранится чудотворное распятие Volto Santo; оно находилось сперва в церкви Сан-Фредиано и само перенеслось в то место, где хранится теперь. Его показывают всего только три раза в год или в случаях особенной опасности для государства. В церкви Santa Maria Corte Landini есть картина Гвидотти «Рождество Христово» и две картины Гвидо.
  Дворец Республики – самое замечательное здание города. Управление страной аристократическое; члены Совета не должны быть моложе 25 лет. В настоящее время около 240 совершеннолетних дворян; дворянское достоинство наследственно, хотя его иногда можно приобрести за известную сумму или в награду за особенные заслуги. Дворяне разделяются на две конгрегации, состоящие каждая из 90 лиц и 30 помощников, которые поочередно исполняют обязанности членов Совета один год; они выбирают членов новой конгрегации из числа дворян, не участвовавших в последней, так как нельзя числиться в конгрегации два года кряду. Должностные лица также выбираются каждый год из числа дворян, кроме Высшей магистратуры, состоящей из 9 старейшин и гонфалоньера, меняющихся каждые два месяца. Лица на должности гонфалоньера и старейшин выбираются Советом из 36 лиц, которые с помощью 18 товарищей выбирают несколько магистратов. Эти выборы производятся с большой торжественностью.
  Смотря по количеству подданных, эти выборы происходит каждые два с половиной или три года. Выбираются 180 дворян, из которых 9 (assortitori) проводят выборы; прежде всего они выбирают гонфалоньера, а затем и членов Высшей магистратуры. Assortitori под большим секретом опускают билетики с именами избранных ими лиц; каждые два месяца из ящика вынимают 10 билетиков для образования Совета девяти старейшин и гонфалоньера.
  Законодательная и высшая власть принадлежит объединенному Совету обеих конгрегаций. Большинство законов могут пройти только при наличности 80 дворян и тремя четвертями голосов всего собрания. Гонфалоньер и старейшины, представляя князя или государство, имеют право предложить тот или другой проект на обсуждение. Гонфалоньер носит титул князя, и ему воздают почести как главе государства, но он совершенно лишен возможности злоупотреблять своим положением. Исполнительная власть принадлежит старейшинам и гонфалоньеру, но отчасти и разным магистратам. Третья государственная власть, судебная, принадлежит всецело пяти аудиторам. Один из них, подеста, ведает уголовные дела, остальные четверо – гражданские. Судьи – всегда из других областей, дабы они не оказались пристрастными вследствие родственных и дружеских связей. Когда подеста произносит смертный приговор, он его посылает в Сенат, который исполняет его или милует преступника. В торжественных случаях подеста несет в руках серебряный жезл с девизом республики – «Свобода» – и с изображением пантеры, символа силы.
  Полиция в Лукке очень строгая, она состоит из 40 сбиров: два отряда сбиров ходят по городу ночью в сопровождении гайдука в ливрее главы республики. В случае надобности он бывает свидетелем. Ношение оружия воспрещено, вследствие чего гражданин, у которого обнаружено холодное оружие, приговаривается к каторжным работам, а так как в Луккской республике нет каторги, то преступников отправляют в Геную. Если же у него найдено огнестрельное оружие, его трижды вздергивают на дыбу и также приговаривают к каторге. Иностранцам несколько лет тому назад было разрешено носить шпаги.
  В республике более 120 тысяч жителей; из них 26–29 тысяч живут в городе, так что в общем на каждую квадратную версту приходится 5283 человека; во Франции их всего 900. Земледелие в цветущем состоянии; одно и то же поле дает три урожая в два года. В Лукке выделывается отличное масло; она славится и своими шелками. Бо́льшая часть товаров отправляется в Ливорно, другая в Виареджо, который расположен в четырех верстах от Лукки и служит ей портом. Иностранцам оказывается широкое гостеприимство, а когда бывают спектакли, то, по словам сведущих людей, выбор пьесы всегда превосходный.


[Закрыть] и Ливорно, отличающийся густым населением – 43 тысячи жителей.

Торговля очень оживленная вследствие porto franco и других благоприятных обстоятельств. Я осмотрела и новый карантинный госпиталь, основанный герцогом Леопольдом, и в особенности любовалась порядком и чистотой, царившими в нем. В это время в нем находилось несколько лиц, приехавших из зараженных мест. Я спрыснула платки моих детей уксусом vinaigre des quatre voleurs, и, пока мы были в здании, поминутно давала им нюхать уксусу с камфарой, и комендант госпиталя, сопровождавший нас и, по приказанию герцога, показывавший мне великолепное здание, в котором не была упущена ни одна предосторожность, выразил свое удивление моему мужеству. По-видимому, ему было приказано сообщать герцогу все замечания знатных посетителей, так как когда я, похвалив это благодетельное учреждение, высказала желание иметь его устав и правила для сообщения их русской императрице, ввиду того, что целый ряд ее великих завоеваний приближал нас с каждым днем к климатической полосе, богатой разными эпидемиями, – через несколько дней комендант принес мне от имени герцога план госпиталя и все подробности, касающиеся управления им; впрочем, я сказала это скорее как комплимент, чем как мысль, которую бы надеялась действительно осуществить. Я поручила ему передать герцогу мою глубокую благодарность и сказать, что при первом случае перешлю всё это императрице.

Через несколько дней я действительно послала их к государыне со Львовым, возвращавшимся в Петербург. Я написала императрице письмо, в котором, надеясь на ее снисходительность, сказала, что я восемь месяцев тому назад писала военному министру князю Потемкину, чтобы отрекомендовать ему моего сына и узнать, был ли мой сын повышен в чине за последние двенадцать лет, так как ее величество, назначив его в лейб-кирасирский полк, велела повышать его в чинах, как будто он находился на действительной службе; не получая ответа и признаваясь императрице, что я слишком горда, чтобы допустить мысль о том, что меня хотят унизить, я писала, что испытываю гораздо более тягостное ощущение и глубокую печаль при мысли, что ее величество равнодушна ко мне и моим детям; я умоляла императрицу успокоить меня на этот счет, повысив сына в чинах и взяв его под свое покровительство, так как я приложила все усилия к тому, чтобы дать ему воспитание, которое позволило бы ему быть полезным своему отечеству и отличиться как талантами, так и усердием. Наконец, я смело и открыто попросила ее уведомить меня, на что я могу рассчитывать для моего сына, составлявшего единственный предмет моих забот, который, возвращаясь на родину после того, как ему всюду оказывали почет, не должен был оказаться в приниженном положении, соответственном чину, который он получил, когда был четырехлетним ребенком.

Мы поехали в Рим через Сиену. Из всех лиц, оказавших нам внимание, особенной любезностью отличался кардинал Берни. Его кротость, вежливость и ум привлекали к нему все сердца. Я часто обедала у него, а он нередко сидел у меня по вечерам. Он был польщен, когда я цитировала одно из его посланий, помещенных в собрании сочинений аббата Берни. Там же я познакомилась с Байерсом. Это был очень образованный англичанин, живший в Риме уже двадцать пять лет и безумно любивший искусство. Благодаря ему мне не надо было никакого чичероне.

В соборе Святого Петра я видела папу; он обошелся со мной очень милостиво и, по-видимому, был доволен похвалой, с которой я отозвалась о предприятии его святейшества очистить всю Аппиеву дорогу, пролегающую по Понтинским болотам. Я сказала папе, что желаю непременно ее видеть и сочту для себя счастьем и честью первой проехать по ней в Неаполь.

– Предупредите меня за несколько дней до вашего отъезда, – ответил он мне, – чтобы вас везде ожидали лошади, так как нет еще ни почты, ни приспособлений, необходимых для путешественников.

Он долго, как знаток и ценитель, говорил со мной о драгоценных памятниках искусства в Риме; он положил основание музею в Ватикане, где уже собрал много отличных статуй, ваз, картин и пр.

Время в Риме прошло для меня весьма приятно. Я не выезжала в свет и, следовательно, не теряла времени на визиты. В 8 часов утра, а иногда и раньше, мы в экипажах ездили осматривать памятники искусства либо в городе, либо в окрестностях. Эти поездки продолжались до 3¹/₂ часов; затем я спешила обедать, так как после обеда ко мне приезжали художники пить чай, который я получала из России с каждым курьером. Два Гакерта, один с резцом, другой с карандашом, Гамильтон с пастелью работали в моей гостиной и превращали ее в очень привлекательную мастерскую. Я спрашивала их мнения насчет произведений искусства, виденных утром, а мой сын учился у Гакерта делать офорты.

Я познакомилась и с госпожой Дамер, путешествовавшей со своей теткой, леди ***; глубокие познания соединялись у ней с умом, талантом и необычайной скромностью. Она была отличным скульптором, превосходя многих даже известных товарищей по искусству, и прекрасно владела латинским и греческим языками.

Я была два раза в Тиволи. Все свободное от моих поездок время я проводила в соборе Святого Петра; я не могла вдоволь налюбоваться его размерами и пропорциональностью, благодаря которой он не казался таким громадным; я более всего увлекалась архитектурой, к которой питала особое пристрастие. Я встретила одного молодого русского художника, ученика петербургской Академии художеств, и выхлопотала ему позволение копировать и изучать картины во дворцах разных вельмож. Однажды Байерс сопровождал меня в одной из моих поездок; когда мы ее завершили, времени все-таки оставалось еще много.

– Куда нам пойти? – спросила я его. – До обеда остается еще целый час.

Он предложил мне поехать на виллу Фарнезе. На мое заявление, что я уже ее посетила, он мне ответил, что я вряд ли ходила в ее подвалы, где есть скульптуры, которые, несмотря на свое плачевное состояние, по совершенству превосходят многие дельные экземпляры. Я велела кучеру ехать на виллу; сходя в подвал, я споткнулась и ушибла ногу о камень, который приняла за большой кусок серпентина.

– Этот камень не стоит того, чтобы об него ушибаться, – сказала я смеясь.

– Мне очень досадно, что вы ушиблись, – сказал он, – но должен вам сказать, что это самородный изумруд, привезенный из Африки Комо Великому одним из ученых, которых он послал во все страны света, дабы они принесли ему всё, что они найдут замечательного; этот камень по наследству перешел к неаполитанскому королю. Вам бы следовало купить его, так как никто не знает, что это такое, и его принимают за старое стекло, за серпентин и даже за плохой шпат.

– Да зачем? – спросила я.

– Если позволите, я распилю его на два и сделаю вам такие два стола, каких нет и не будет ни у одного государя, и этим хоть отчасти воздам за то, что вы для меня сделали[33]33
  Благодаря мне у Байерса была куплена целиком его коллекция античных камней. По моей рекомендации ее приобрела императрица.


[Закрыть].

Я согласилась, имея в виду преподнести их императрице, и поручила ему покупку камня. Через год по моем возвращении в Петербург он прислал мне эти столы через Ливорно, но, несмотря на все мои настояния и просьбы, императрица из деликатности не согласилась принять столь ценный подарок.

Осмотрев все достопримечательности Рима и его окрестностей, побывав и на бегах, и в театре (женские роли исполнялись мужчинами, так что представления были довольно противные), мы поехали в Неаполь по новой дороге. Мы вышли из экипажа, чтобы осмотреть порт Террачина, который недавно очистили от тины, покрывавшей его столь долгое время. В стену, сложенную и красивого камня, были вделаны на известном расстоянии друг от друга блестящие медные кольца для швартования судов. Нельзя было бы и заметить, что она устроена недавно, если бы она не стояла гораздо дальше от города, чем это значилось у подлинных авторов тех времен. Мне показалось, что рисунок с настоящими его размерами представлял бы большой интерес; поэтому я и попросила Байерса велеть снять план секретным образом, так как его не было еще даже у папы, и намеревалась послать его императрице.

В Неаполе для меня был приготовлен отличный дом на набережной, с которой открывался вид на бухту и на Везувий. Там тоже оказалось много старых знакомых: наш министр и чрезвычайный посланник, граф Андрей Разумовский, госпожа Дамер с теткой и почтенный старик Сакрамоза. Я познакомилась с английским министром Гамильтоном и его супругой (его первая жена), с аббатом Галиани и еще несколькими писателями и художниками. Утром мы делали экскурсии, заканчивавшиеся обыкновенно в мастерской госпожи Дамер: ее мы заставали не в будуаре, а за работой над мрамором, которому она придавала какую хотела форму, подчиняя его своим желаниям; но она была так скромна и так неохотно выставляла напоказ свои таланты и познания, что открывала это святилище только для немногих близких друзей. Однажды я привела ее в смущение, открыв произведение греческого поэта, поля которого были испещрены ее заметками.

– Как, вы читаете по-гречески и скрыли это от меня? – спросила я. – Вы, вероятно, боялись меня унизить? Но я ведь вас предупредила, что я круглая невежда.

Она покраснела и смутилась, точно ее уличили в чем-нибудь предосудительном.

Я с большим интересом осмотрела бесценные сокровища в Портичи, найденные в Геркулануме, Помпее и других местах. Двор жил в Казерте. Их величества приняли нас милостиво. Меня представила герцогиня Феролете (по обычаю неаполитанского двора, иностранки должны были являться ко двору в сопровождении какой-нибудь знатной неаполитанской дамы). Я купила несколько картин, статуй и эстампов. Мои ежедневные поездки не утомляли меня; напротив, день казался мне слишком коротким. У Гамильтона была драгоценная коллекция древностей; из них я особенно восхищалась кольцом с аэролитом; так как, несмотря на превосходное описание этого камня Плинием, его никак не удавалось найти, то решили, что его вовсе не существует в природе и что этот великий натуралист видел его во сне. Вот каким образом обращаются с истинами, которым вследствие лени или невежества не находят объяснения; конечно, гораздо удобнее и проще их вовсе отрицать.

Мой сын часто ездил с королем на охоту, а мы с дочерью проводили вечера у госпожи Гамильтон в обществе госпожи Дамер, которая вместе с хозяйкой своим образованием, любезностью и сердечным расположением очаровывала нас. Однажды я позволила себе сказать их величествам, что следовало бы утроить количество рабочих, производивших раскопки в Помпее, и когда она будет совершенно очищена от пепла, поставить на места всю мебель и утварь и приставить стражу к этим сокровищам, а затем объявить по всей Европе, что за известную плату можно видеть подлинную картину обычаев, утвари, жизни обитателей старинного города, сохранившегося в неприкосновенности вплоть до объявлений на домах; я полагала, что этим расходы вернутся сторицей, так как со всего света стекутся знатоки, любители и просто зеваки, чтобы полюбоваться картиною, так сказать, говорящею, какую не могло бы заменить ни одно описание; можно было бы видеть прямо, как люди жили; а король этим сделал бы просто нечто волшебное, вырвав из рук времени и забвения живую картину столь далекой действительности. Король, очевидно, забыв, что я говорю по-итальянски, обратился к ближайшему соседу на этом языке и сказал:

– Какая умная женщина. Она, кажется, права, а все антикварии, хотя и сходят с ума по всем этим вещам, не придумали ничего подобного.

Из этих слов я заключила, что король не рассердился на меня; не ответив ничего на мои слова, он сказал:

– Есть издание в нескольких томах с гравюрами всех предметов, найденных до сих пор; я велю послать вам этот сборник.

Я искренно поблагодарила короля за этот подарок, являвшийся для меня более ценным, чем всевозможные украшения.

Моя поездка на вершину Везувия чуть не стала для меня роковой. Я уже несколько дней чувствовала себя плохо, а эта утомительная экскурсия окончательно подорвала мои силы. Я не хотела звать неаполитанских докторов, так как мое недоверие ко всем врачам вообще сказывалось еще сильнее по отношению к этим; но, склоняясь на просьбы детей и госпожи Дамер, я согласилась пригласить некоего Друммонда, англичанина, который не практиковал открыто, но с большим самоотвержением и рвением лечил своих друзей и соотечественников. Он спас мне жизнь, заставив меня принять вовремя дозу касторового масла, а климат и диета вскоре восстановили мое здоровье и позволили мне возобновить свои экскурсии.

Вскоре пришло и лучшее лекарство для меня. Курьер привез мне очень утешительное письмо от императрицы, писавшей мне, что она никогда не перестанет принимать искреннее участие в моих детях и что по приезде моем в Петербург она поставит моего сына на такую ногу, что я останусь довольна; а пока она назначала его камер-юнкером с чином бригадира. Она благодарила меня за план и устав ливорнского госпиталя, и всё ее письмо вообще было крайне милостиво. Я поспешила ей ответить и излить всю свою благодарность, умоляла не жаловать сыну придворного звания, так как воспитание, которое я ему дала, не выработало из него царедворца, а зачислить его в гвардию, дабы он мог посвятить себя военной службе, к которой чувствовал призвание; я закончила письмо уверением, что через год буду у ног ее величества. С этой минуты я решила не терять времени, откланялась королевской чете и вернулась в Рим.

Министр испанского короля при папе, господина Азара, преподнес мне свои произведения и сочинения Винкельмана. Я с удовольствием увидела снова моего друга Байерса и кардинала Берни и дольше, чем предполагала, пользовалась их обществом, так как вскоре в Рим приехал курьер, возвестивший о скором прибытии в Рим их императорских высочеств, великого князя Павла с супругой, и мне неприлично было покинуть Рим за несколько дней до их приезда. Три дня спустя они приехали и я представила им своих детей. Они пробыли в Риме недолго, намереваясь остановиться в нем подольше по возвращении из Неаполя. Через несколько дней после их отъезда уехала и я.

Мы остановились в Лоретто всего на тридцать шесть часов для осмотра сокровищницы и гардероба Мадонны, которую переодевали в разные туалеты чуть не каждый день. Я любовалась чудными изумрудами в колоннах на золотых цоколях, пожертвованными Мадонне каким-то испанским королем. В Болонье мы пробыли два с половиной дня, дабы осмотреть произведения мастеров болонской школы. В Ферраре мы провели также два дня, а в Венеции наш представитель, маркиз Маруцци, приготовил для нас свой дом, окружив нас роскошью и великолепием. Он был очень многим обязан покойному моему дяде, государственному канцлеру графу Воронцову, и я приписывала великолепие оказанного нам приема его благодарности и тщеславию. Он только что получил орден Святой Анны и поэтому всюду в его доме – на дверях, на воротах, на экипажах – красовались либо лента, либо звезда этого ордена. Он мне доставил самое большое удовольствие, которое было в его власти (и я им пользуюсь и поныне), уступкой двух великолепных картин Каналетто. Я накупила старинных эстампов первых граверов, дабы по своей коллекции проследить развитие этого искусства вплоть до настоящей степени совершенства. В венецианских церквах и монастырях, несмотря на их мрачный внешний вид, есть много великолепных картин. Я осмотрела некоторые из них, пользуясь для этих поездок гондолами, подобные прогулки были всегда весьма приятны. Не стану говорить про республиканское управление Венецией и ее достопримечательности, так как я избегала во всей своей книге пользоваться правом путешественников – рассказывать всё в подробностях, не щадя читателя; не отступлю и теперь от этого правила и прямо из Венеции отправлюсь через Падую, Виченцу и Верону в Вену.

Нам пришлось ехать по тирольским горам; любезный прием нашего посла, князя Дмитрия Голицына, вскоре заставил нас забыть утомление от этого путешествия. Он доставил нам все возможные удобства и удовольствия. Вследствие своего долгого пребывания в Вене он совершенно свыкся с нею и пользовался общей любовью; своими манерами он напоминал утонченных царедворцев Людовика XIV; ограниченность ума скрадывалась большой привычкой к свету и самой изысканной любезностью. Через него мы вскоре познакомились со всем высшим обществом Вены. Император Иосиф по болезни глаз не мог выходить и не выносил сильного света, вследствие чего я думала, что мне не придется его увидеть, хотя граф Кеглович (знавший меня с детства, так как в качестве атташе своего посольства в Петербурге бывал у моего дяди почти каждый день) и сказал мне, что император, с которым он проводил все вечера, очень хочет со мной познакомиться и даже выражался так по этому поводу: «Было бы невероятно и нелепо, если бы я упустил случай увидеть такое историческое лицо, как княгиня Дашкова, когда она находится в Вене одновременно со мной».

Премьер-министр, князь Кауниц, оставил у меня свою карточку; он этого никогда не делал ни для кого, так как был тщеславен и избалован императрицей Марией Терезией, которая прощала ему многое, потому что понимала, что нет ему равного по уму и по глубоким познаниям в политике. Царствующий император также относился к нему с величайшим почтением, и он привык ни с кем не стесняться. Когда папа Пий VI был в Вене, князь Кауниц дал в его честь обед, но не постеснялся в тот же день отправиться к себе в увеселительный дворец для обычной верховой езды в манеже, остался там долее обыкновенного, приехал после 5¹/₂ часов, заставил ждать папу и явился в сапогах и с хлыстом в руке, которым и указывал своим гостям любимые картины. Я отдала ему визит, и он пригласил меня к себе обедать. Я приняла его приглашение, поставив ему условием, что если, приехав к нему, не застану его светлость, то, чтобы он не прогневался, что я не буду ждать его долее четырех часов, отправлюсь домой обедать, так как завтракаю рано и не могу сидеть без еды столь долгое время. В назначенный день я поехала к князю в 3¹/₂ часа; он уже ждал меня в гостиной и, кажется, был не только удивлен, но и слегка обижен на меня за то, что я назначила час для обеда, а не согласилась подчиниться его капризам.

За столом он все время говорил о России и, заговорив о Петре I, сказал, что русские ему всем обязаны, так как он создал Россию и русских.

Я отрицала это и высказала мнение, что эту репутацию создали Петру I иностранные писатели, так как он вызвал некоторых из них в Россию, и они из тщеславия величали его создателем России, считая и себя его соратникам в деле возрождения России. Задолго до рождения Петра I русские покорили Казанское, Астраханское и Сибирское царства. Самый воинственный народ, именующийся Золотой Ордой (вследствие того, что у них было много золота, так что им было украшено даже их оружие), был побежден русскими, когда предки Петра I еще не были призваны царствовать. В монастырях хранятся великолепные картины, относящиеся еще к тому отдаленному времени. Наши историки оставили больше документов, чем вся остальная Европа.