Текст книги "Канцлер Мальтийского ордена: Вежливые люди императора. Северный Сфинкс. К морю марш вперед!"

– Не ломай голову, Гера, а просто обвенчайся со своей паненкой, – как-то раз сказал мне Василий Васильевич. – Я понимаю, что вы принадлежите к разным конфессиям, и твоя Барби не горит желанием из католички стать православной. Ну и бог с ней. Пусть ходит в костел и крестится не так, как принято на Руси.

– А что, так можно? – спросил я с замиранием сердца.

– Эх, молодо – зелено, – вздохнул Патрикеев, – а что вы знаете о законах Российской империи, которым подчиняется даже государь Павел Петрович. Ты слышал что-нибудь о «Послании Святейшего Синода к православным о беспрепятственном им вступлении в брак с иноверцами»? Между прочим, бумага сия появилась на свет еще в 1721 году, в правление императора Петра Великого.

А история этого «Послания» такова. За три месяца до его принятия в Синод поступило доношение из Берг-коллегии, инициатором которого был артиллерии капитан Василий Татищев. В своем письме Татищев ходатайствовал о желании поселившихся в России шведских специалистов (из числа офицеров и солдат, взятых в плен русской армией) «жениться на русских девках без переменения веры». Похоже, что к тому времени проблема эта реально обострилась. О сем можно судить по той скорости, с какой она была решена: письмо Татищева было написано 18 марта, а доношение Берг-коллегии датировано 17 мая. Итого, весь вопрос решился высшими государственными инстанциями за какие-то пять месяцев и одиннадцать дней – скорость для российской бюрократии прямо-таки сверхзвуковая. Причину такой резвости легко понять. Российская империя остро нуждалась в европейских специалистах, особенно в горных инженерах. Надо было сделать все, чтобы поощрить их натурализацию в России и затруднить возвращение на родину в преддверии близкого мира со Швецией и неминуемого размена военнопленными. Петр Алексеевич был человеком в меру прагматичным. Он решил таким способом укоренить подданных короля Карла XII в России путем брака их с русскими девицами. Ведь иным способом трудно уговорить европейца остаться на ПМЖ в Тобольске или Оренбурге.

Как бы то ни было, но бумага, принятая Святейшим Синодом, все еще является законом, а в ней черным по-русски говорится, что брак «верного мужа с иноверной женой не есть сам собою нечист или богомерзок». Главное в этом браке то, что «если угрозы совращения (перехода в иную веру) нет, то брак с иноверным не только не опасен, но и ”подается благонадежие, что и инославные лица обратятся к православию”». Правда, при этом «иноверный супруг должен дать предшествующую браку клятву («под штрафом жестокого истязания») о «несовращении супруга и о непрепятствовании воспитания будущих детей в православии».

– Только, как мне кажется, Гера, скорее ты совратишь свою Барби, чем она тебя. Ну, а что касается детей, то до них еще надо дожить. Впрочем, как я понял, вы с твоей паненкой ведете активную работу по улучшению демографической ситуации, – тут Васильич лукаво посмотрел на меня и покачал головой.

Вот так сравнительно легко и безболезненно был снято одно из главных препятствий для моего брака с Варенькой. Пойду порадую ее хорошей новостью…

* * *

15 (27 июня) 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский дворец.

Алексей Алексеевич Иванов, частный предприниматель и любитель военной истории

Да, переплюнула меня моя лихая дочурка. Правда, за ту стычку на дороге в Павловск император и меня наградил по-царски, но Дашку он просто осыпал наградами. Она теперь ходит гордая, задрав нос. А я продолжаю тянуть свою лямку, вместе с Кутузовым и Ушаковым готовя русские войска к дальнему и трудному походу.

Правда, как мне приватно сообщил Василий Васильевич Патрикеев, скорее всего в этом году он может и не состояться. Потеряно слишком много времени на всю эту возню с заговорами и неудачной попыткой британцев напасть на Ревель. Прав, прав был великий Суворов, который говорил: «Деньги дороги, жизнь человеческая еще дороже, а время дороже всего». Недоброжелатели часто насмехались над Александром Васильевичем, называли его торопыгой. Но они так и не поняли, что в военном деле упущенная минута может обернуться проигрышем всей кампании.

Патрикеев опасался, что известие о том, что поход не состоится, может вызвать недовольство царя. Поэтому хитрюга Василий Васильевич попросил меня при случае завести разговор с Павлом на эту тему.

– Ты пойми, Иваныч, – говорил он, – ломиться напропалую на юг – это дело, чреватое большими неприятностями. На Востоке ценят силу. Любое поражение отпугнет от нас возможных союзников и ободрит наших противников. А их у нас – как блох на бродячей собаке.

– И что же ты предлагаешь? – спросил я. – Учти, что нравы в государстве нашем таковы, что если не подгонять пенделями доморощенных бюрократов, то дело окончательно забуксует, и мы запросто можем потерять и следующий год.

– Я предлагаю поискать и найти людей, которых не надо подгонять пенделями. Поверь мне, таких здесь тоже хватает. А если взвалить все на себя, то можно благополучно надорваться и ни хрена не сделать.

– А кто эти люди? Я их знаю?

– Наверняка знаешь. Взять, к примеру, тех, которые в конце царствования Екатерины II под командованием Валериана Зубова участвовали в походе в Персию. Ведь у них все получилось неплохо. И если бы император Павел Петрович не поспешил, то у нас уже был бы неплохой плацдарм для продолжения движения на юг.

– Да, но Валериан Зубов оказался вовлеченным в заговор против Павла, и доверия к нему нет. К тому же он инвалид, и вроде должен вскорости умереть. Во всяком случае, так случилось в нашей истории.

– Все так. Но пока живы и полны сил и энергии его генералы – князь Павел Цицианов и генерал Иван Лазарев. Подрастает и набирается боевого опыта чудо-богатырь Петр Котляревский. Не забывай, что эти ребята имеют не только немалый опыт войны на Кавказе, но и умение вести дела с тамошними правителями.

– Ну, ты тут хватил – вспомни, что Лазарева вероломно зарезала вдова царя Картли-Кахетии Мариам, кстати, родственница Цицианова, а самого князя предательски убили в 1806 году под стенами Баку. Нет, Васильич, с восточными ребятами следует быть настороже. И глазом не успеешь моргнуть, как окажешься без головы.

– Да, но из тех же восточных людей вышло немало достойных людей, которые верно служили России.

– Не буду с тобой спорить. Ты на делах здешних, что называется, собаку съел. Я же всего-навсего дилетант, который в свободное от основной работы время почитывал кое-что о нашей истории.

– Теперь та история – наше настоящее. Не знаю, вернемся ли мы когда-нибудь в свое время. Скорее всего, нет. Так что будем обживаться в девятнадцатом веке. Не знаю, как мы – люди уже пожилые, а вот за Дашку у меня душа болит.

– Ну, насчет нее не переживай, – Васильич улыбнулся и подмигнул мне. – Похоже, что у нее с Сашей Бенкендорфом роман. Пока чисто платонический, но ты же знаешь, как это бывает. А что, из них бы получилась отличная пара. Впрочем, Дарья твоя – девица взрослая и умная. Ей и решать… Кстати, Иваныч, а что у тебя за сверток в руке? Презент кому-то хочешь преподнести?

– Тут на днях у великого князя Николая Павловича будет день рождения. Хочу ему подарок сделать. Драгоценностями и побрякушками его не удивишь. Вот я и решил для него сварганить что-то вроде деревянного конструктора. Помнишь, у нас такие продавались. Из его деталей можно было стены, башни, здания разные строить.

Я вспомнил, что в нашей истории Николай был военным инженером, причем неплохим. Может, и в этой у него тоже проявится страсть к разным сооружениям? Толковый строитель – он ничем не хуже хорошего военного. Ну, а если подарок Николаю не понравится – пусть передарит его Михаилу. Тот тоже малец рукастый.

– Это ты хорошо придумал. Детишки будут развивать не только руки, но и голову. Да и дочка твоя у них часто бывает, сказки им рассказывает, песенки поет.

– Она детишек любит, – вздохнул Иваныч. – Надеюсь, что и своих полюбит. Мне тоже внуков хочется увидеть побыстрее. Насчет же твоей просьбы я все помню. Будет возможность – скажу ненавязчиво царю насчет похода. Дело большое надо подготовить как следует. А то получится не пойми чего. Конфузия, одним словом…

* * *

15 (27 июня) 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок.

Дарья Иванова, русская амазонка

Дело было вечером, делать было нечего… Я сидела с Барби в своей комнате и вела с ней типичный женский разговор – ни о чем. Точнее, так думала только я, а панночка, которую, похоже, чем-то очень обрадовал Гера Совиных, болтала без умолку.

Она смешала все в кучу – и мое вчерашнее награждение, и победу при Ревеле, и то, что Петербург гораздо лучше Варшавы (тоже мне, открыла Америку!), а большинство молодых польских шляхтичей – хвастуны и нахалы.

Вот с последним я была полностью согласна. Не так давно один такой пшют с фамилией, состоящей из одних шипящих, попытался за мной поухаживать. Я – девушка простая, и потому, услышав в его бормотании нечто меня весьма оскорбившее, провела ему болевой прием, отчего он стал орать благим матом. Слух о случившемся дошел до императора, после чего нахал был моментально удален из Петербурга. Теперь, наверное, он трясется на перекладных по дороге в свой родной Клецк, проклиная всех москалей и szaloną rosjankę[155]155
  Сумасшедшую русскую девку (польск.).


[Закрыть], которая недостойна внимания благородного шляхтича.

Оказывается, Барби тоже откуда-то узнала об этом случае, и он немало ее повеселил.

– Я знаю, что с тобой опасно связываться, – с улыбкой сказала она. – Интересно, как ты будешь обращаться со своим будущим мужем? Наверное, он при виде тебя будет вести себя тихо, словно мышь, увидевшая кошку.

– А все женщины в душе кошки, – усмехнулась я. – И, если надо, выпускаем коготки. А так мы белые и пушистые.

Барбара захихикала и потянулась, словно она и в самом деле была кошкой. Красивая она все-таки. Красивая какой-то старинной красотой. Моим подругам до нее, как медному котелку до китайской границы. Герке с ней явно повезло. А вот я…

Сашу Бенкендорфа император отправил с каким-то очередным поручением на юг. Когда он вернется – бог весть. С оказией Саша шлет мне записочки, в которых прозрачно намекает мне о своих чувствах. Я его стараюсь держать на некотором расстоянии, но ухаживания его не отвергаю. Есть все-таки в нем что-то, что заставляет биться сильнее девичье сердце…

Нашу грустную посиделку неожиданно нарушил папа, который пришел усталый и пропахший то ли бензином, то ли керосином. Он с Валерием Павловичем – водителем «скорой» – помогает Кулибину построить первый в России пароход. Ну, и заодно довести до ума перегонный куб, с помощью которого из нефти можно будет получать горючее для наших «Тигров» и электрогенераторов.

Кажется, у наших «Винтика и Шпунтика» дела идут неплохо. Папа пришел уставший, но довольный. Он чмокнул меня в щеку, вежливо поздоровался с Барбарой, после чего попросил напоить его чаем. Моя гостья засобиралась было домой, но я уговорила ее посидеть с нами, поболтать. Видимо, Геру сегодня припахал генерал Баринов, и к своему суженому-ряженому Барби не спешила.

К тому же, как я поняла, ей нравилось общаться с нами – пришельцами из будущего. Естественно, о том, что мы пришли в этот мир именно оттуда, она не знала. Герман поклялся, что об этом он своей даме сердца не проболтается. Я тоже помалкивала, а на некоторые вопросы Барби давала уклончивые ответы. Но полька была девицей неглупой и, похоже, кое о чем догадывалась. Тем не менее догадки – это только догадки, и к делу их не пришьешь.

Барби влекло к нам не только то, что мы были своего рода «родственниками» ее любимого. С нами она чувствовала себя своей, она не следила за каждым своим словом и поступком, опасаясь выглядеть неловко. Мы были людьми простыми, но в то же время не совсем простыми. С нами считался император, уважали многие из его окружения. Барби понимала, что это не за красивые глазки. Так что общение с нами было ей не только в удовольствие, но и делом полезным.

За чаем зашел разговор о том, что англичане никак не угомонятся, и что рано или поздно боевые действия возобновятся – папа из-за присутствия Барбары не вдавался в конкретику.

– И Германа могут послать на войну? – испуганно произнесла Барби.

– Могут, – ответил папа, – отхлебывая чай. – Гера воин, и ему не пристало отсиживаться в тылу.

– А как же я? – голос Барби задрожал. – Я хочу отправиться на войну вместе с ним.

– А ты будешь его боевой подругой, – наставительно произнес папа. – Вот поженим вас, и получится такая сладкая парочка, что другие будут смотреть на вас с завистью. Так что, красавица, признавайся – пойдешь ли замуж за Германа нашего?

Барбара залилась краской и кивнула.

– Ну, вот и ладушки, – обрадовалась я. – Так что скоро ты переберешься в дом мужа. Пусть Гера поймет, чем жизнь семейная лучше холостой.

– А ты милая, – папа подмигнул мне, – тоже мотай на ус. Глядишь, подойдет и твой черед идти к венцу.

Часть 4
Зарницы далеких гроз

28 июня 1801 года. Французская республика. Дворец Мальмезон.

Майор ФСБ Андрей Кириллович Никитин, РССН УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области «Град»

Пока Наполеон отсутствовал во Франции, стало известно о событиях, которые вряд ли можно назвать счастливыми для Первого консула. Это касалось прежде всего Египетской армии, которую Наполеон тайно покинул в августе позапрошлого года. Дивизионному генералу Жану-Батисту Клеберу, которому было передано командование всеми французскими войсками в Египте, Наполеон оставил запечатанный конверт, в котором лежала записка, объясняющая его поступок, и долг в семь миллионов франков. Для прочих же было заявлено, что главнокомандующий уехал во Францию, чтобы собрать новый флот взамен погибшего при Абукире и подкрепления. Наполеон обещал вернуться через три месяца.

Клебер, впрочем, не сомневался в том, что «этот типчик» – так он презрительно называл своего бывшего начальника – в Египет больше не вернется. Старый служака, однако, не опустил руки, а сумел нанести в марте 1800 года мамелюкскому вождю Ибрагим-бею поражение при Гелиополисе и подавить вспыхнувшее весной того же года восстание египтян. Турки были разбиты и отброшены в Сирию. А Клебер начал переговоры с турками и англичанами о почетной эвакуации остатков армии во Францию.

Но 14 июня 1800 года (по иронии судьбы, в день победного для Наполеона сражения при Маренго) генерала Клебера убил мусульманский фанатик. А дальше началась агония когда-то победоносной армии. 8 марта 1801 года неподалеку от Абукира высадился британский десант под командованием генерала Ральфа Аберкромби. Потеряв 1100 человек из высаженных шести тысяч, турки и англичане начали теснить французов.

Принявший командование после смерти Клебера генерал Мену, перешедший в магометанство и сменивший имя Жан-Франсуа на Абдаллах, попытался снова начать переговоры с противником. 20 марта 1801 года под Александрией он дал сражение 14-тысячной армии генерала Аберкромби. Французы потерпели поражение. Слабым утешением для них стало то, что в бою получил смертельное ранение командующий британскими войсками.

16 мая французский генерал Огюстен Бельяр разбил противника при Аль-Зауме. Но эта победа стала «лебединой песней» Египетской армии, которая к тому времени удерживала лишь Александрию и Каир.

Наполеон, прекрасно понимая, что дни французской армии в Египте сочтены, все же тешил себя надеждой на то, что еще можно как-то продержаться, а потом и попытаться выручить опытных и храбрых солдат и офицеров, получивших бесценный опыт войны на Востоке.

Но в июне этого года наступила развязка. В Каире, окруженный турками и британцами, генерал Бельяр подписал конвенцию о сдаче города. Известие об этом только что поступило в Париж. Наполеон был в ярости.

– Как Бельяр, герой многих сражений, не принудив противника развернуть свои силы, не сражаясь, не попытав счастья, капитулировал перед британцами! Он сдал столицу Египта со всеми ее складами, с четырьмя сотнями вполне исправных пушек, мощными фортами, не сделав ни единого ружейного выстрела! И кто капитулировал? Лучшие в мире солдаты!

Первый консул бегал по своему кабинету, мимоходом смахивая на пол со стола бумаги и в раздражении пиная ногами некстати подвернувшийся ему стул.

– Когда армии полагают, что из критического положения можно выйти без бесчестья посредством заключения конвенций – тогда все потеряно. Это все равно, что доверить оборону и честь оружия старухам с веретенами! Почему Бельяр капитулировал? Кто дал ему право вести себя так пацифистски? Ведь он получил от Республики право посылать ее солдат на смерть ради ее защиты, но не право спасать их за счет общественного блага!

– Скажите, Андре, – спросил он у меня, – как у вас в России поступили с таким вот Бельяром?

Я замялся, пытаясь объяснить Наполеону, что в русской армии не принято сдаваться врагу. А командиров, которые решатся это сделать, ждет суровое наказание.

– Эх, Андре, – с горечью произнес Наполеон, – а ведь Бельяр был одним из храбрейших моих командиров. Он доказал это во время Итальянской кампании. При Арколе он закрыл меня своим телом, и предназначенная мне пуля попала в него.

Первый консул еще раз перечитал донесение.

– Это ужасно, Андре! В Каире капитулировала армия численностью 14 тысяч человек. Правда, согласно конвенции, всех их должны отправить на английских и турецких кораблях во Францию. Я щедро награжу всех – кроме, естественно, Бельяра – и создам из моих египетских храбрецов что-то вроде «восточной гвардии». Такие солдаты понадобятся нам во время совместного с русскими похода в Индию. Кроме того, меня радует то, что вместе с моими храбрецами во Францию отправят пушки, знамена, оружие и все те драгоценные раритеты, которые мы нашли в Египте.

– Простите, но вы уверены, что британцы не нарушат условия подписанной генералом Бельяром конвенции? Ведь обитатели Туманного Альбиона всегда славились свойством не соблюдать данные ими обещания.

Наполеон мрачно кивнул и покачал головой. У него тоже сложилось вполне определенное мнение о британцах.

– Андре, – со вздохом сказал он, – мы сейчас только можем гадать, как оно будет на самом деле. А пока я приложу все силы для того, чтобы вытащить из Египта своих храбрецов. В том, что произошло, есть доля и моей вины. А если император Павел поможет мне, то я буду перед ним в большом долгу. Впрочем, почему-то так получается, что я больше должен русским, чем они мне. А это непорядок…

* * *

16 (28 июня) 1801 года. Санкт-Петербург, Михайловский замок.

Василий Васильевич Патрикеев, журналист и историк

Мой собеседник, граф Федор Васильевич Ростопчин был немного взволнован, хотя и старался скрыть сей факт. Он зашел ко мне, чтобы, как он заявил, обсудить некоторые возникшие внешнеполитические вопросы. Касались они Республики Семи Соединенных Островов – некоего псевдогосударственного союза, созданного русскими на отвоеванных у французов Ионических островах.

Я знал, что эти острова ранее принадлежали Венецианской республике. Но по Кампо-Формийскому мирному договору, подписанному в мае 1797 года, территория Венеции была поделена между Австрией и Францией. Представитель Парижа Талейран на переговорах настоял на том, чтобы Ионические острова были переданы Франции. На их территории создали три департамента. Местные жители, сперва встретившие французов как освободителей, вскоре возненавидели их. Захватчики ввели на островах военное управление и всячески притесняли и унижали местных жителей.

Все изменилось с появлением в Средиземном море русской эскадры под командованием Федора Федоровича Ушакова. Заключив военный договор со своим недавним противником – Османской империей, – объединенный русско-турецкий флот изгнал французов с Ионических островов. Кульминацией стал штурм неприступной крепости на острове Корфу. К началу марта 1799 года все Ионические острова были освобождены от французских войск. А 21 марта 1800 года в Константинополе Российская и Османская империи подписали конвенцию, согласно которой на территории трех бывших французских департаментов, за исключением городов Первеза, Воница, Бутринти и Парга, расположенных на континенте, была образована Республика Семи Соединенных Островов под покровительством двух империй.

Тогда же в Константинополе султаном Селимом III была одобрена «венецианская» конституция аристократической Республики, которая формально определяла вассальную зависимость от Османской империи. На флаге Республике красовался крылатый лев святого Марка, который указывал на преемственность от Венецианской республики. Официальным языком был принят сначала итальянский язык, а затем в 1803 году к нему присоединился греческий. Большинство населения были православными христианами.

В настоящее время секретарем законодательного совета Республики Семи Соединенных Островов являлся Иван Антонович Каподистрия, уроженец острова Корфу, но состоящий на службе России. Ловкий и хитрый грек вел дела так, что хотя Республика официально и была данницей Османской империи, но де-факто находилась под управлением России. На островах находились русские войска, базировались боевые корабли российского флота.

Несмотря на незначительные размеры и немногочисленность населения, Ионические острова имели большое стратегическое значение. Они были чем-то вроде трамплина на Балканы и на Ближний Восток. Наполеон заявил однажды, что если бы пришлось выбирать, то он лучше бы отказался от только что завоеванной Италии, чем от Ионических островов.

Потому-то Ростопчин и пришел ко мне, чтобы потолковать о Республике Семи Соединенных Островов. Формально Россия пока не была в состоянии войны с Османской империей. Но у турок все делалось быстро – достаточно султану принять окончательное решение, и русского посла под стражей отведут в Семибашенный замок (именно таким образом турки объявляли войну другим государствам).

– Кто сейчас посол России в Константинополе? – не удержавшись, спросил я у Ростопчина.

– Чрезвычайным посланником и полномочным министром в Константинополе сейчас служит тайный советник Василий Степанович Томара. Это опытный дипломат и весьма достойный человек.

– Если мне не изменяет память, ему уже за шестьдесят, – вздохнул я. – Бедняга… Ему будет нелегко в тюрьме.

– Возможно, что турки уже не такие кровожадные и дикие, какими они были во времена предшественников султана Селима, – пожал плечами Ростопчин. – Как я слышал, нынешний султан не чужд европейским веяниям и даже собирается распустить янычарское войско и создать что-то вроде «полков нового строя».

– Если это так, то возможно, нам следует, не теряя времени даром, попытаться договориться с турками, дабы они сохранили нейтралитет на время нашего совместного с французами похода в Индию. Естественно, надо будет им что-нибудь пообещать. Мне сообщили, что Первый консул собирается направить в Константинополь полковника Ораса Франсуа Себастиани, чтобы помириться с турками. Во всяком случае, именно так было в нашей истории.

– Это не тот драгунский полковник, который воевал против нас в Италии и попал в плен к Суворову? – поинтересовался Ростопчин.

– Тот самый. Этот корсиканец – отчаянный рубака. Но в то же время он не лишен таланта дипломата. Именно он уговорил турок в нашей истории объявить в 1806 году войну России, а когда этому воспротивилась Британия, вооружил и подготовил к обороне турецкие батареи в Проливах и воспрепятствовал входу в них британских кораблей. Вершиной же его карьеры стал портфель министра иностранных дел Франции и звание маршала.

– Интересный молодой человек. Ему, кажется, нет и тридцати. Нельзя ли пригласить его на нашу службу?

– А стоит ли? В качестве французского дипломата он принесет нам больше пользы. Неплохо было бы познакомить его с майором Никитиным. Я передам в Париж, чтобы Андрей Кириллович ненавязчиво попросил Наполеона свести его с полковником Себастиани. Думаю, что тот послушает своего земляка.

– Ну, земляки бывают разными, – криво усмехнулся Ростопчин. – Вспомните того же Поццо ди Борго.

– Исключения лишь подтверждают правило. – Я развел руками. – А майору Никитину я сегодня же сообщу о желательности знакомства с полковником Себастиани. Думаю, что он все поймет правильно.

* * *

17 (29 июня) 1801 года. Кронштадт.

Алексей Алексеевич Иванов, частный предприниматель и любитель военной истории

Работы над паровой машиной у нас шли вполне успешно. Во всяком случае, ее макет исправно дымил, пыхтел и вращал колесо, которое на настоящем пароходе двигало бы его вперед. Не менее старательно мастера с Охтинской верфи работали над корпусом первого русского парохода. Но, с моей точки зрения, это все было кустарщиной. Паровые суда были необходимы флоту российскому как воздух. И в качестве транспортов, и в качестве боевых кораблей. Их надо строить как можно быстрее, чтобы наш русский военно-морской флот стал самым сильным в мире. Для этого надо уже сейчас думать о строительстве бронированных кораблей. Надо миновать период, когда уже построенные многопушечные деревянные корабли превращали в паровые установкой в их корпусе паровой машины.

Кроме того, надо было бы сразу определиться с типами кораблей, которые нам необходимы. Пока не налажено серийное производство надежных паровых двигателей, массовое строительство нового флота невозможно. А двигатели эти – не кролики, их строить в большом количестве просто невозможно – не хватит для этого ни ресурсов, ни производственных мощностей. Как говорится, по одежке следует протягивать ножки.

Именно поэтому я и решил потратить пару дней на то, чтобы посетить Кронштадт и своими глазами взглянуть на корабли Балтийского флота, которые находятся в боевой готовности в настоящее время. В качестве своего рода «гида» я попросил адмирала Ушакова дать мне Ивана Крузенштерна. Для того, чтобы и с нашей стороны на Кронштадт и его окрестности взглянул знаток морского дела, я взял своего друга Дмитрия. Он все же как-никак лейтенант флота российского. Ну а уже на конечном этапе подготовки к командировке в Кронштадт к нам, словно репей, прицепилась моя доченька.

– Папа, вы что, с дядей Димой хотите ехать в Кронштадт без меня? – возмущенно воскликнула Дашка. – Какое коварство! Да я вам бы этого никогда бы не простила!

Тяжело вздохнув, я кивнул Дашке, после чего с радостным визгом она умчалась в свою комнату готовиться к завтрашнему вояжу. Я обреченно переглянулся с Димоном, поняв, что эти два дня наши нервы будут все время натянуты, как струны на балалайке. Дочь у меня, конечно, замечательная, только хлопот от нее бывает полон рот.

Предчувствия меня не обманули. Утром к месту сбора – Кордегардии Михайловского замка – Дашка вышла наряженная в тельник, плотно обтягивающий ее верхнюю часть тела, и в обтягивающие джинсы. Дополняли сей авангардный для начала девятнадцатого века костюмчик кроссовки на ногах и бандана на голове.

Иван Федорович Крузенштерн, которого к Кордегардии провожала невеста, густо покраснел, крякнул и потом старательно отводил взгляд от Дашки. Прочие же мужчины, как статские, так и военные, откровенно и с удовольствием разглядывали филейные и прочие части тела моей дочурки. Особенно возбудились молодые офицеры. Они начали что-то оживленно обсуждать по-французски. Хорошо, что Дашка еще плохо владела этим языком.

Федор Федорович Ушаков, пришедший проводить нас и уже немного привыкший к экстравагантным поступкам и эпатажной одежде Дарьи Алексеевны (между прочим, кавалера двух российских орденов и наградного оружия), напутствовал нас, пожелав счастливого пути.

* * *

17 (29 июня) 1801 года. Кронштадт.

Дарья Алексеевна Иванова, русская амазонка и кавалер ордена Святой Екатерины

Мы погрузились в кареты дворцового ведомства. Мы должны были выбраться на Петергофскую дорогу, по ней миновать Стрельну и добраться до Петергофа. Далее нас ждал Рамбов – так моряки по-свойски называли Ораниенбаум, откуда уже рукой будет подать до Кронштадта. С собой мы, помня ЧП на дороге в Павловск, захватили кое-что из стрелковки, а в грузовую бричку положили два заряженных акваланга и дайверную снарягу. Вполне вероятно, что мне с дядей Димой придется омыть телеса в водах Финского залива.

Дело в том, что сейчас в Кронштадте было полным-полно работы – туда из Ревеля отбуксировали поврежденные корабли британской эскадры. Наши корабелы внимательно осмотрели плавучие трофеи и определили степень повреждения каждого из них. Парочку захваченных кораблей не мудрствуя лукаво было решено разобрать на запчасти – уж очень сильно они оказались побитыми русскими ядрами. Остальные можно было отремонтировать и использовать против их прежних хозяев. Англичане строили корабли качественно, так что Балтийский флот вскорости пополнится несколькими боевыми единицами.

А вот два корабля имели пробоины ниже ватерлинии и нуждались в доковом ремонте. В Кронштадте имелся Петровский док, который начал строить еще Петр I. Работы затянулись на тридцать три года, и открыт он был в 1752 году. Сооружение получилось грандиозное – длина ремонтного канала была четыреста метров, ширина – тридцать метров. Одновременно в нем могли находиться пять кораблей. Построен он был настолько качественно, что его механизмы вполне исправно работали еще в начале двухтысячных. Удивительно и то, что док этот строили, что называется, «на вырост». В Российском флоте того времени просто не было тогда таких судов, для которых он был предназначен.

Проблема же заключалась в том, что к моменту появления в Кронштадте британских «трофеев» док был заполнен до отказа кораблями Балтийского флота. А подводные части подбитых кораблей эскадры Нельсона требовалось тщательно осмотреть. Так что, вполне вероятно, что Дмитрий и я облачимся в свои гидрокостюмы и из-под воды осмотрим днища английских кораблей, чтобы определить размеры пробоин и оценить полученные ими повреждения, полученные в бою.

* * *

17 (29 июня) 1801 года. Кронштадт.

Дарья Алексеевна Иванова, русская амазонка и кавалер ордена Святой Екатерины

По дороге мы вели непринужденную беседу с Иваном Федоровичем Крузенштерном. Тот за время своей службы на флоте успел повидать немало интересного. Особенно папу и дядю Диму интересовал британский флот, в котором «пароход и человек» прослужил несколько лет в качестве стажера. Он побывал в США, где ему посчастливилось поручкаться с самим Джорджем Вашингтоном. Крузенштерн был на Барбадосе, в британской Индии и в Кантоне.

Иван Федорович не был чужд и коммерции – еще два года назад он составил и передал в верха проект развития торговли с Китаем через Кантон. Российская империя имела сухопутный центр торговли с Поднебесной в Кяхте – ныне это райцентр в Бурятии. А вот в начале XIX века место сие славилось тем, что именно там шла бойкая торговля Европы с Азией. Через Кяхту в Китай вывозились сукно, мануфактура, пушные товары и юфть (выделанная кожа), а из Китая шел главный товар – чай. В небольших количествах из Китая в Европу доставлялись шелковые и хлопчатобумажные ткани и фарфоровые изделия. Длительное время (около века) именно Кяхта снабжала чаем всю Россию и почти монопольно – Западную Европу. Причем в России этот китайский чай называли кяхтинским, a в прочих европейских странах – русским. В девятнадцатом веке современники называли богатый купеческий город Троицкосавск – так русские называли Кяхту – «Песчаной Венецией».