Текст книги "Канцлер Мальтийского ордена: Вежливые люди императора. Северный Сфинкс. К морю марш вперед!"

– Повелитель, Ушак-паша поблагодарил меня за службу и даже выдал мне документ, в котором он написал собственноручно, что эскадра падишаха достойно воевала с французами и во многом помогла русским завоевать Ионические острова.

– А можно ли договориться с русскими, и насколько твердо они держат данные ими обещания?

– Ушак-паша, повелитель, человек слова. Он даже не побоялся поссориться с британским адмиралом Нельсоном, который в нарушение данных англичанами обещаний приказал казнить пленных республиканцев, сдавшихся русским и британцам в Неаполе.

– Да, и вскоре Ушак-паша разбил адмирала Нельсона у Ревеля. Не сдержавший данное слово англичанин лишился головы.

– Именно так, повелитель, – подтвердил Хюсейн-паша. – Рассказывают, что русское ядро разнесло вдребезги голову Нельсона. Что же касается обещаний, то стоит вспомнить адмирала Саида-Али. Этот алжирец поклялся вам, повелитель, привезти в Константинополь Ушак-пашу в цепях и железной клетке. Но русский адмирал в ярости разгромил османский флот и во время боя старался взять на абордаж флагманский корабль Саида-Али. Рассказывают, что когда корабль Ушак-паши приблизился к флагману Саида-Али, русский адмирал прокричал с мостика: «Саид, бездельник – я отучу тебя давать такие обещания!»[182]182
  Реальный эпизод сражения у мыса Калиакрия 11 августа 1791 года.


[Закрыть]

Я прикрыл глаза и вспомнил, как искалеченный русскими ядрами флагманский корабль Саида-Али с трудом дополз до Константинополя и ночью пошел ко дну напротив моего дворца. А сам хвастливый алжирец лишился подбородка, раздробленного русской пулей.

– Да, британцам трудно будет справиться с русскими, если они рискнут напасть на Севастополь или Одессу, – сказал я. – Так что лучше будет не трогать этих медведей. Пусть они воюют с британцами и оставят нас в покое. Хюсейн-паша, я приказываю отозвать все наши корабли, которые находятся у Александрии и на Мальте. Пусть они стоят в Мраморном море и охраняют Константинополь и Проливы. И вообще, нам следует возобновить дружеские отношения с русскими и… с французами. Ну не век же нам с ними воевать. Кадыр-бей, я приказываю тебе под каким-нибудь благовидным предлогом посетить Корфу и вручить подарки и награды русским офицерам, которые участвовали во взятии этой неприступной крепости. И заодно передать им, что мы с благодарностью вспоминаем о тех временах, когда русские и османы вместе сражались против общего врага. А я приглашу к себе русского посла Томару и попробую поговорить с ним о наших совместных действиях. Он опытный дипломат и сразу поймет, о чем пойдет речь.

Часть 7
Выбор за вами!

12 июля 1801 года. Французская республика. Дворец Мальмезон.

Майор ФСБ Андрей Кириллович Никитин, РССН УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области «Град»

Дела наши в Париже шли ни шатко ни валко. Впрочем, мы с Аланом обрастали полезными знакомствами. К примеру, Наполеон представил меня знаменитому химику Клоду Луи Бертолле. Ученый, открывший бертолетову соль, был в шаге от создания капсюля для огнестрельного оружия. Ведь именно он открыл нитрид серебра, который называли также «гремучим серебром». Помня, что уже была известна гремучая ртуть, можно было начать производство капсюлей типа «жевело», основой которых являлись эта самая гремучая ртуть и бертолетова соль. В этой истории капсюли изобрел в 1814 году американец Шоу, но мы можем опередить американца и запатентовать капсюли. Я предложил Бертолле поучаствовать в грядущем Восточном походе объединенной франко-русской армии. Ученый ничего мне не обещал, но по тому, как загорелись его глаза, стало понятно, что он, скорее всего, согласится отправиться в далекую Индию, которая для европейцев была настоящей страной чудес.

Что же касается самого похода… Из Петербурга пришло известие, что в этом году похода не будет. На совещании у царя тщательно взвесили все «за» и «против» и вынесли вердикт – поход желательно перенести на следующий год. А все оставшееся до него время посвятить подготовке к нему. Но это совсем не означало, что французы и русские перестанут щипать своих британских оппонентов. Было задумано несколько спецопераций на периферии, о которых мне следовало переговорить с Первым консулом.

У меня сложилось впечатление, что информация о совещании в Петербурге уже дошла до Парижа. Наполеон, пожелавший меня увидеть, начал беседу со мной подчеркнуто официально. Впрочем, помня, что мы сделали для него лично и насколько для него важен союз наших держав, он не переходил границу приличий.

– Мсье генерал, – начал он, – до меня дошли слухи о том, что ваш император единолично перенес срок начала совместного похода против англичан на лето будущего года. Так ли это?

– Да, мсье Первый консул, – ответил я. – Именно таково решение российского императора. О чем я вам официально и заявляю. На военном совете, в котором участвовали и люди из будущего, мы единодушно пришли к выводу, что в этом году поход – если он состоится – вряд ли закончится для нас успешно. Мы к нему просто еще не готовы. А вот уже на будущий год, когда и российская и французская сторона тщательно к нему подготовятся, он принесет нам победу. Не стоит спешить, мсье Первый консул…

Наполеон поморщился, но не стал со мной спорить и жестом пригласил меня присесть.

– Видите ли, Андре, я рассчитываю на то, что совместными усилиями мы сокрушим эту проклятую Британию. Как римский сенатор Марк Порций Катон, повторявший все время: «Carthago delenda est»[183]183
  «Карфаген должен быть разрушен» (лат.).


[Закрыть], я считаю, что пока мы общими усилиями не сотрем с лица земли Британию, весь мир будет страдать из-за происков страны, погрязшей в грехах и пороках. Да вы и сами это знаете. Ведь совсем недавно британские агенты подготовили заговор против императора Павла, который едва не закончился успехом.

– Мы не менее вас ненавидим эту страну, которая является нашим общим врагом. И потому хотели бы предложить вам провести вместе несколько совместных атак на Британию, которые подорвали бы ее силы и нанесли ее экономике серьезный ущерб.

– Я вас внимательно слушаю, Андре, – Наполеон оживился и бросил на стол гусиное перо, которое до сего момента крутил в руках.

– Речь пойдет о тех французских кораблях, которые в данный момент находятся в гавани Александрии. В нашей истории они капитулировали вместе с остатками французских сил и попали в руки британцев. Мы считаем, что французские моряки все еще готовы сражаться с врагом и, если у них появится возможность, попытаются прорвать британскую блокаду и прибыть во французские порты. Или… – тут я внимательно посмотрел в глаза Бонапарту, – в порты союзных Франции государств.

– Андре, это все так, только мои адмиралы в один голос заявляют мне, что силы британцев, блокировавших с моря Александрию, во много раз превосходят наши силы, и французские корабли, рискнувшие вступить с ними в бой, будут разбиты и пленены.

– Да, может быть, во время прорыва какие-то французские корабли и будут потоплены или пленены, – ответил я, – но они перед этим нанесут ущерб врагу. Да и для военного гибель в бою предпочтительнее плену.

Наполеон покачал головой. Русское: «Погибаю, но не сдаюсь» для европейцев было не совсем понятно. Но мои слова, похоже, пришлись Бонапарту по душе.

– Скажите, Андре, а о каких портах союзных Франции стран вы упомянули? В восточной части Средиземного моря у нас нет союзников.

– Я имел в виду Ионические острова, где в данный момент находятся корабли русской Средиземноморской эскадры, и куда могли бы отправиться прорвавшиеся через британскую эскадру французские корабли. Там, под прикрытием орудий крепости Корфу, они могли бы отремонтировать полученные в бою повреждения, а раненые моряки получили бы медицинскую помощь. Имея под рукой немалые силы, мы могли бы оказать политическое давление на Турцию, которую, как нам стало известно, уже тяготит зависимость от Британии.

– Я тоже думал о Турции, – задумчиво произнес Наполеон. – Полагаю, что нам следует сделать все, чтобы разрушить ее странный союз с англичанами и снова возобновить нормальные отношения с Францией.

– Тем более, – продолжил я, – позиция Турции во многом определит направление нашего движения во время грядущего Восточного похода. В нашей истории миссия, возглавляемая генералом Себастиани, сумела превратить Турцию из врага в союзника, а Британию из союзника во врага. Почему бы вам не отправить этого вашего земляка – если не ошибаюсь, он родом с Корсики – в Константинополь? Там ему будут помогать наши люди. Вместе они смогут убедить султана Селима сделать правильный выбор.

– К тому же, Андре, – подмигнул мне Бонапарт, – этот молодой человек имеет представление о силах и возможностях России. В Италии он попал в плен к русским и прожил год в России. Что ж, я соглашусь с вашими предложениями. Что же касается планов прорыва французских кораблей из Александрии, я, как человек сугубо сухопутный, советую вам согласовать их с нашими адмиралами. К сожалению, мало кто из них обладает такой же дерзостью и умом, как ваш адмирал Ушаков. Но он, по вполне понятным причинам, не сможет лично отправиться в Египет, чтобы принять на себя командование над укрывшимися там кораблями.

– Россия богата хорошими моряками, – ответил я. – Полагаю, что в ближайшее время мы предложим кандидатуру русского военно-морского офицера достаточно высокого ранга, который смог бы взять на себя командование французскими силами, отстаивающимися без всякой пользы в Александрии. Но для того, чтобы этот человек добрался до Корфу, откуда он сможет попасть в Александрию, потребуется некоторое время. А вас же я попрошу подготовить приказ, согласно которому все французские военно-морские офицеры будут обязаны безоговорочно подчиняться нашему флагману. Без такой бумаги нам будет трудно рассчитывать на успех.

Наполеон несколько раз прошелся по своему кабинету, потом подошел к письменному столу и сделал в своих бумагах какую-то пометку.

– Андре, я обещаю вам, что такой приказ будет. Я вам доверяю. Имя вашего человека будет в нее вписано сразу же после того, как вы его назовете. Можете все услышанное сегодня здесь передать императору Павлу.

* * *

12 июля 1801 года. Атлантический океан к северо-востоку от Азорских островов. Борт клипера «Фэйр Леди».

Джулиан Керриган, он же Джон О’Нил, представитель компании «Твайнингс»

– Не нравится мне это, – сказал капитан Джонсон, указав на два корабля, появившихся одновременно с двух сторон. Один из них болтался у нас за кормой, другой под всеми парусами обходил нас с правого борта. – От одного мы бы еще сумели бы удрать, а вот от двух… Надеюсь, что они не по нашу душу.

Мы с капитаном успели немного сдружиться. Как пассажир первого класса (хотя какой там первый класс на клипере – каюта, может, чуть побольше, и на койке можно растянуться во весь рост, да в углу имеется какое-то жалкое подобие умывальника), я принимал пищу за столом капитана. Сначала он относился ко мне несколько пренебрежительно, но очень быстро заметил, что я слишком уж хорошо разбираюсь в морском деле для обычной «сухопутной крысы». Я ему разъяснил, что ходил несколько лет на купце в Вест-Индию, даже бывал в Бостоне несколько раз – Джонсон как раз был родом из Бостона. Мать его была ирландкой, так что и здесь я был для него почти «своим» – ведь я назвался ирландцем. Ну и, кроме того, он всегда закупал чай в конторе «Твайнингс», когда приходил в Бристоль, так что подарок в виде пачки лучшего чая этой фирмы он оценил по достоинству.

Семья Дженкинсона была клиентами «Твайнингов» еще с семнадцатого века, и получить у владельца фирмы письмо о том, что я буду представлять именно эту фирму в Североамериканских Соединенных Штатах, было для него проще простого. Вот только Ричард-старший, глава компании, поручил своему сыну, Ричарду-младшему, ввести меня в курс дела. После того, как я попробовал несколько сортов чая и практически сразу же научился распознавать их на вкус, а также находить их сильные и слабые стороны, наследник престола, тьфу ты, компании, сказал мне:

– Джон, у вас феноменальное чутье на чай. Если вам надоест работать на лорда Хоксбери, я вас с удовольствием возьму к себе – вы не пожалеете, уверяю вас. Давайте, впрочем, я дам вам попробовать еще один сорт.

Этот затмил все те, которые я пробовал ранее, о чем я и сказал Ричарду:

– Он более насыщенный и более свежий на вкус.

– Это один из сортов русского чая. Русского не потому, что он растет в России, а потому, что его китайцы продают русским напрямую, а нам этот сорт они ни разу не предлагали… Чайные листья, из которых делают так называемый «фамильный сорт» этого чая, китайцы обертывают в несколько слоев тончайшей свинцовой фольгой, потом бамбуковыми листьями и бумагой. Его везут из южных провинций Поднебесной исключительно посуху, на верблюдах через степи и пустыни. Каждый верблюд несет по четыре-пять ящиков с китайским чаем весом не менее четырехсот фунтов. Ящики с чаем перед отправкой оборачивают толстым шерстяным сукном. В Кяхте, где происходит торговля этим чаем, сукно убирают, обшивают ящики кожей, грузят на телеги или сани и отправляют дальше в Россию и Европу. Ранее мы ввозили некоторое его количество через Россию, а теперь, сами понимаете, мистер О’Нил, это стало невозможным. Зато другие страны, которые сохранили дружеские отношения с царем Павлом, неплохо на этом зарабатывают.

На прощанье Ричард подарил мне две унции русского чая – «для вас персонально, мистер О’Нил» и шесть фунтов «на подарки» – об этом попросил его Дженкинсон. И добавил:

– Лорд Хоксбери попросил нас оформить вас нашим агентом в Северной Америке. Я с радостью это сделаю – а если вам паче чаяния получится договориться о поставках чая, мы будем очень благодарны, в том числе и с точки зрения финансов.

– Ладно. Давайте обсудим, сколько вы готовы поставлять, самовывозом либо с доставкой в определённое место, а также ценовые параметры.

– Ну и ваше вознаграждение, – засмеялся он. – Мистер О’Нил, мое предложение остается в силе, подумайте над ним.

Тогда мы расстались весьма довольные друг другом. И этот чай уже сослужил мне неплохую службу – для Джонсона я стал «своим».

Более того, если в первые два-три дня он все еще присматривался ко мне, то потом пригласил меня к себе на стаканчик виски и разоткровенничался. Больше всего меня поразили его разговоры о том, что южные штаты всячески угнетают северные.

– Джон, ты не понимаешь, – горячо доказывал мне он. – Первый президент – Вашингтон – был из Виргинии. Потом четыре года был наш, Адамс, но даже у него вице-президентом был Джефферсон из той же Виргинии. Теперь они к себе перенесли столицу, названную в честь все того же виргинца Вашингтона, а теперь и президент, и вице-президент – Джефферсон и Мадисон – оба из той же треклятой Виргинии. Мы работаем в поте лица, они же… Они сидят себе в своих особняках, многие из которых побольше, чем королевские дворцы в вашей Англии, и наслаждаются жизнью, пока за них работают рабы. И мы…

– Но разве на вашем Юге все такие?

– Ну, может, не все, но почти все. Помяни мое слово, не пройдет и дюжины лет, как мы, северные штаты, отделимся от этих бездельников[184]184
  Подобные идеи действительно обсуждались в северных штатах в начале 1800-х.


[Закрыть]. Посмотрю тогда, как они запоют. Для меня, ты не поверишь, англичанин вроде тебя ближе, чем южанин-рабовладелец из какой-нибудь Каролины, все равно Северной или Южной, не говоря уж о Виргинии![185]185
  На самом деле рабы были у относительно немногих – например, в Северной Каролине в 1860 году рабовладельцами было около 2 % населения, в других южных штатах, как правило, примерно столько же или немногим больше; рабы были весьма недешёвым «товаром», равно как их содержание.


[Закрыть] Тем более наши штаты – Массачусетс, Коннектикут, Нью-Гемпшир, Вермонт и Род-Айленд – называются Новой Англией.

Я благоразумно не стал ему рассказывать, что я на самом деле из Южной Каролины, и вместо этого возразил:

– Я вообще-то ирландец…

– Ирландцы нам тем более ближе. Если, конечно, они не католики.

Да, подумал я тогда, что, интересно, ждет в будущем ту несчастную страну, в которой я родился и вырос? Англичане так и не смирились с ее потерей, а такие, как Джонсон, выступают за ее разделение… Но вместо того, чтобы поддержать тему, я предложил тост за успешное завершение вояжа, после чего сослался на усталость и упорхнул к себе в каюту. Капитан еще тогда посмеялся, мол, ирландец, а так плохо переносит виски.

Но при виде этих двух кораблей, неотвратимо приближавшихся к нашей бедной «прекрасной леди» – вскоре мы разглядели, что они шли под британскими военно-морскими флагами – я подумал, что, возможно, наш тост не сбудется. А еще через некоторое время один из них, тот, который обрезал нам корму, выстрелил из носового орудия – ядро плюхнулось в воду в двух кабельтовых от нас – и Джонсон с горечью сказал:

– Проклятье – надо было все-таки попытаться уйти.

Тем не менее он приказал спустить паруса и лечь в дрейф – и, если честно, другого выбора я тоже уже не видел. И вскоре на корабль прибыла вооруженная партия «вареных раков» на двух шлюпках – хлыщ в богато украшенном мундире, коренастый моряк, заросший бородой, – я его определил как боцмана – и два десятка морских пехотинцев, вооружённых мушкетами. Хлыщ сделал знак боцману, и тот приказал выстроить всех моряков, а пока они собирались, у меня сложилось впечатление, что где-то я этого боцмана видел.

Когда все выстроились, он заорал:

– Все вы – подданные его величества, незаконно устроившие мятеж против Богом данной власти. Всех вас следует повесить на рее, но вместо этого я отберу три четверти из вас для службы во флоте его величества.

Я не выдержал и подошел к нему. Лучше бы я этого не делал…

– Почитайте вот эту бумагу, – и я показал ему то, что мне выдал Дженкинсон.

– Я читать не умею, – сплюнул тот. – А вот твоя рожа мне вроде бы знакома… Конечно! Плимут в позапрошлом году! Я никогда не забываю тех, кого я отправил во флот его величества.

– Какой еще Плимут? – возмутился я, хотя внутри все похолодело – ведь это именно он и еще парочка его людей опоили нас тогда с Билли, после чего мы очухались уже матросами этого проклятого величества.

– Выходит, что ты дезертир! Эй, ребята, взять его!

– Если вы не умеете читать, покажите эту бумагу тому, кто умеет, или вы об этом пожалеете, – я постарался произнести эти слова грозно, презрительно поглядывая на краснорожего, хотя все мои внутренности похолодели от страха.

Тот скривился, словно сжевав целиком лайм, но все же протянул бумагу, изрядно помяв ее, хлыщу со словами, в которых так и сквозила издевка:

– Взгляните, сэр!

Похоже, что именно он был номинальным командиром рейдовой партии. Многие дворянские семьи отправляли своих младших отпрысков во флот в надежде, что те дослужатся до высших офицерских чинов. Но начинали они, как правило, в звании мичмана, и этот, похоже, не был исключением.

Просмотрев бумагу, «сэр» резко побледнел и проглотил слюну. Он подошел к боцману и тихо сказал ему на ухо несколько слов. Тот переспросил у хлыща:

– Ты уверен, что эта бумага из секретариата иностранных дел?

– Уверен. Я знаю и печать, и подпись. И если этот джентльмен не доберется до того места, которое указано в этой бумаге, и это свяжут с нами, то кончиться это может весьма печально. И для меня, и для вас. Суд в Олд-Бейли и петля в Ньюгейте для вас, и плаха в Тауэре для меня[186]186
  Олд-Бейли – главный суд в Лондоне, который имел полномочия разбирать дела, касаемые пиратства. Ньюгейт – лондонская тюрьма, рядом с которой стояла виселица.


[Закрыть] – это еще не самое страшное, что может нас ожидать.

Боцман покраснел, как рак, потом побледнел. Он взял письмо, попробовал его разгладить (при этом помяв его еще сильнее) и протянул с поклоном мне.

– Прошу у вас прощения, господин… – он посмотрел в письмо.

Хлыщ, заглянув через его плечо, подсказал:

– О’Нил.

– Господин О’Нил. Я вас, похоже, принял за кого-то другого. Конечно же вы свободны!

– Вы, кажется, не совсем поняли. – Я решил ковать железо, пока оно горячо. – Если вы заберете с собой часть команды этого судна, то я не смогу вовремя добраться до американского континента, а это чревато невыполнением моей миссии. Так что вам следует немедленно освободить всех моряков, принести извинения капитану и убраться вон с корабля!

Что и было сделано, хотя выражение лица боцмана трудно было описать. Лишь когда их шлюпка отошла от «Прекрасной леди», наш корабль поднял паруса и направился в сторону Бостона. Вот только вечером, когда я пришел на ужин, капитан холодно взглянул на меня и сказал:

– Для вас, господин О’Нил, накрыт отдельный стол в соседнем кубрике.

– Но почему?

– Я ценю, что вы смогли предотвратить насильственный захват большей части моей команды. Но я не собираюсь обедать за одним столом с человеком, работающим на британского монарха. Вам будут подавать те же блюда, что и за капитанским столом, вот только прошу избавить меня от вашего присутствия.

* * *

12 (24) июля 1801 года. Санкт-Петербург. Михайловский замок.

Генерал Жорж Кадудаль, один из предводителей шуанерии

Начавшееся для меня схваткой и ночной погоней путешествие в далекую Россию закончилось вполне мирно и спокойно. Никто больше не пытался меня задержать, никто не требовал у меня документы, а спокойное путешествие по Балтийскому морю напоминало больше не рискованное мероприятие, а увеселительную прогулку…

После того, как я оторвался от преследовавших меня прусских таможенников, на берегу моря меня подобрал в условленном месте мой приятель-валлиец и доставил на «Пьяную Бесс». Капитан оказался человеком на удивление нелюбопытным. Он даже не поинтересовался, куда делся мой спутник. Ну, остался пассажир на берегу – значит, так надо. Главное, он получит оговоренную сумму, и хорошо.

Как мы и договаривались, меня доставили в Данию, где в Копенгагене я был передан с рук на руки людям из русской службы, которая должна была обеспечить мою безопасность. Получив за услуги увесистый мешочек с чем-то побрякивающим, хозяин «Пьяной Бесс» пожелал мне счастливого пути, после чего откланялся. А немногословные русские поспешили доставить меня на русский же торговый корабль, на корме и носу которого, однако, стояли небольшие пушки.

– Мы поставили их тогда, когда эскадра адмирала Нельсона еще не добралась до Ревеля, и их крейсера рыскали по всему Балтийскому морю, – сказал на неплохом французском языке один из моих новых знакомых. – Конечно, напади на нас настоящий британский военный корабль, мы вряд ли продержались бы больше получаса. Но так просто сдаваться мы не собирались. Мы решили, что если англичане пойдут на абордаж, то мы взорвем свой корабль вместе с ними.

Я покачал головой. Похоже, русские были отчаянными ребятами. Они даже начали мне нравиться. Были и у нас среди шуанов сорвиголовы, которые предпочли бы смерть плену. Они бы подружились с русскими.

Мы прошли через проливы, соединяющие Северное и Балтийское моря, и, миновав прусские порты, двигались к столице страны, о которой я слышал столько разных небылиц, что перестал верить в рассказы тех, кто якобы видел на улицах Петербурга кареты русских придворных, в которые были запряжены огромные и злые медведи.

Где-то дней через десять человек, который назвался Пьером, сообщил мне, что мы уже вошли в воды, омывающие русское побережье.

– Скоро вы увидите форты Кронштадта, – сказал он. – Это крепость, защищающая Петербург с моря.

– А разве кто-нибудь пытался захватить эти дикие места? – поинтересовался я.

– Почему дикие? – обиделся Пьер. – Наша столица застроена прекрасными домами. И люди, которые в ней живут, не менее образованны, чем те, кто живет в Марселе или Париже. Что же касается желающих захватить эти места… Шведы, которые пытались это сделать, получили пару раз по зубам от царя Петра Великого, после чего других желающих почему-то не нашлось.

Я не стал спорить с Пьером, решив, что окончательный вывод о России я сделаю лишь тогда, когда увижу все собственными глазами.

На следующий день на горизонте я заметил маяк и приземистые укрепления. Попросив Пьера принести мне подзорную трубу, я внимательно осмотрел Кронштадт. Да, крепость, которая, как сообщил мне мой спутник, располагалась на острове, была вооружена множеством пушек. Даже сильный британский флот – а я видел корабли под флагом Соединенного королевства в портах Англии – вряд ли сумел бы прорваться через русские форты и напасть на Петербург.

Кстати, столица Российской империи оказалась довольно близко от Кронштадта. И скажу прямо – она меня удивила. Я сравнивал этот город с Парижем и Лондоном, и честно признаюсь – Петербург был во много раз красивее и внушительней обеих этих столиц. Попался бы мне тот британец, который рассказывал про медведей на улицах Петербурга и русских, которые и зимой и летом ходят в шубах и меховых шапках…

На причале, недалеко от дворца императора, меня уже встречали. Я обратил внимание на двух русских, которые были одеты в невиданную мною ранее военную форму. Она была пятниста, словно шкура леопарда. Про этих ребят тоже ходило много слухов. Говорили даже, что если бы не они, адмирал Нельсон пренепременно остался бы жив и разнес бы орудиями своих кораблей Ревель вдребезги, проделав с этим русским городом то, что он сделал накануне с Копенгагеном. Я с удивлением смотрел на этих «пятнистых», а они, в свою очередь, с неменьшим любопытством разглядывали меня.

– Мсье Кадудаль? – наконец произнес один на не совсем правильном французском языке. – Вас ждут в Михайловском дворце.

Я вспомнил, что русский император недавно переехал из своего роскошного дворца на набережной реки в специально построенный для него замок. Значит, я буду рядом с царем, и если мне повезет, то увижу его.

Михайловский дворец показался мне не таким красивым, как старый дворец императора. Он больше был похож на замки германской и английской знати, которые мне довелось увидеть за годы моих странствий за пределами моей милой Франции.

Я сразу понял, что, скорее всего, русского царя сегодня не увижу. Меня проводили в помещение, расположенное в здании, похожее на обычную караулку. Как мне потом сказали, именно для этой цели оно и было изначально построено. Там меня встретил пожилой мужчина с короткой седой бородкой и внимательными прищуренными глазами. Он не говорил по-французски, и наш разговор переводил еще один военный в странной пятнистой форме.

– Приветствую вас в Петербурге, – произнес седобородый. – Мы много слышали о вас. Знаю, что вы стали генералом, сражаясь против якобинцев, которые огнем и мечом прошлись по вашей любимой Бретани. Мы рады, что вы решили посетить Россию. Здесь вы будете в полной безопасности. Чувствуйте себя, как дома…

* * *

12 июля 1801 года. Фишерхаузен, Восточная Фризия.

Чарльз Джон Кэри, девятый виконт Фолклендский

– Выходите, – буркнул матрос. – Вам пора.

На этот раз нам не стали завязывать глаза, как было, когда нас доставили на этот, с вашего позволения, корабль. На небе не было видно ни единой звездочки, лишь тоненький серп луны, просвечивавший сквозь тучи, давал хоть какой-то свет. Но все равно ничего толком разобрать было невозможно. Дул довольно-таки сильный ветер, пронизывавший нас до костей – хоть мы и покинули Лондон, здешняя погода была ничуть не лучше, а, пожалуй, даже хуже. Хорошо еще, что не шел дождь.

– Лодка вас ждет, – произнес с издевкой незнакомый мне голос – лица нашего собеседника мы рассмотреть при всем желании не могли. – Она доставит вас на берег, а там уж как-нибудь сами.

– Но, – начал было возмущаться я, – вам заплатили за то, чтобы вы нас доставили прямо в Норден.

– В сам Норден ни нам, ни вам дороги нет – пруссаки там так закрутили гайки, что нам приходится пользоваться близлежащими к городу пляжами, – тон собеседника посерьёзнел. – Да и море здесь, скажу вам сразу, ваттовое – то есть сплошные отмели, а в отлив часть дна выходит из-под воды. Ночью идти к берегу – самоубийство, а днём нас сразу же сцапают местные таможенники. Поэтому только на лодках. Либо на баркасе – но он нам и самим нужен.

– Так что прикажете делать? – обескураженно спросил я, сообразив, что ситуация практически безвыходная.

– Вас доставят на берег недалеко от Круммхёрна, там, где начинается старая тропа, вытоптанная такими купцами, как мы, – он вновь усмехнулся. – В сам Круммхёрн не заходите, там теперь то и дело шастают прусские патрули, обойдите его, пока еще темно. После него можете вернуться на дорогу. Где-то через час выйдете на развилку и пойдете налево в городок Хинте. Там есть пара трактиров, где вы сможете не только поесть, но и заночевать.

– Но…

– Не теряйте времени, спускайтесь в лодку.

Помнится, два дня назад мы пришли туда, куда нам велел явиться О’Нил. Там нам завязали глаза и куда-то повели. При этом нас поддерживали под руки, чтобы мы ненароком не споткнулись. Потом мы оказались в лодке, а затем нас на веревках втянули на палубу – по веревочной лестнице мы с завязанными глазами вряд ли смогли бы передвигаться. Нас вели дальше, спускали по каким-то трапам, вели, велев согнуться, коридорами, где Кадудаль, как он мне потом рассказал, все равно пару раз приложился головой о какие-то предметы, висевшие на подволоке.

Наконец с наших глаз сняли повязку, и мы обнаружили, что находимся в крохотной каморке. На полу лежали два тощих соломенных матраса, а в углу стояло ведро. На соломенном коврике между матрасами – места было очень мало – стояли кувшин с пивом, два оловянных бокала и две тарелки с хлебом и солониной. Время от времени приходил молчаливый матрос, приносил нам пиво и еду и выносил за нами ведро.

Один раз он споткнулся и выругался на каком-то непонятном языке. Кадудаль воспрял и задал ему вопрос то ли на той же самой тарабарщине, то ли на чем-то похожем. Тот удивленно ответил, и с тех пор они не раз и не два разговаривали между собой. На все мои попытки задать ему вопрос на английском моряк либо не реагировал, либо отвечал односложно. Я наконец-то спросил у Кадудаля, что это за язык, и тот усмехнулся:

– Он валлиец. Валлийский немного похож на бретонский, а он еще не раз и не два бывал в Бретани, а я в свое время общался довольно много с валлийцами. Так что кое-как объясниться мы сможем.

Когда мы спустились в лодку, тот же матрос сел за весла, и лодка медленно пошла в сторону берега – по крайней мере, я очень на это надеялся, хоть и не знал, откуда наш Харон знал, куда именно надо грести. И действительно, где-то через час наша лодка заскребла днищем по камням и выползла на пологий берег. Черная ночь уже потихоньку превращалась в предрассветные сумерки, и матрос, приятель моего спутника, махнув куда-то рукой, сказал:

– Прибыли. Вам в ту сторону. – И что-то сказал Кадудалю на своей тарабарщине, на что тот ответил что-то вроде:

– Тругарез, ма миньон!

Тот лишь кивнул, оттолкнул лодку от берега и плюхнулся животом на банку. Вставив весла в уключины, он погреб куда-то вдоль берега.

– Что вы ему сказали? – спросил я.

– Спасибо, друг, – усмехнулся Кадудаль. – Ну что, пойдем?

Как назло, вскоре пошел дождь, а ветер, хоть мы были уже на суше, усилился. Тропинка постепенно превратилась в колею, по которой, такое впечатление, ездили телеги. Кадудаль неожиданно остановился: