Текст книги "Ослиная Шура"

– Членин, – поправила собеседника Шурочка.

– Что? – не понял тот.

– Нет, ничего, – улыбнулась девушка. – Просто я со школы ему такую партийную кличку выдумала.

– Занятно, – согласился Пётр Петрович. – Но я ещё не закончил. Так вот. Ульянов-Бланк был у власти три с половиной года, Потом Сталин отправил коллегу в Горки залечивать сифилис. Так что нечего ожидать какого-то Машиаха, мы живём в апокалиптическом государстве, а, сколько нам дано – никому не узнать. Единственно, уже давным-давно известно, что наша жизнь пока продлена из-за заступничества Богородицы.

Видишь, душа моя, какое время настаёт. И сейчас, именно сейчас людям снова нужны будут иконы, храмы, молитвы. Пока ещё есть время… есть время для покаяния. А есть ли?

– You are saying outrageous things. Shouldn’t we find a more suitable subject for table talk?[41]41
  Вы говорите ужасные вещи. Не следует ли нам подыскать наиболее уместную тему для разговора? (англ.).


[Закрыть] – решила блеснуть Шурочка знанием английского. Она где-то понимала, что сейчас словесные изыски неуместны, но ничего не могла с собой поделать.

Павел Петрович кивнул головой. Потом сидел некоторое время молча, склонив голову. За окошком по неведомо как подкравшейся ночи стал сеяться нудный долгоиграющий дождик.

– Ох, заболтал я вас, – опять перешёл на «вы» хозяин. – Поздно уже.

Шура взглянула на часы.

– Да. Метро закрывается через пять минут.

– Значит, – снова поднял вверх указательный палец Пётр Петрович. – Как говорят наши лучшие друзья, в данной безвыходной ситуации есть два выхода: я вызываю такси, или же вы остаётесь, и мы продолжим чаепитие. Итак?

Портрет стоял на письменном столе перед Робертом. Сам он сидел подле на стуле и внимательно изучал черты, вылепившиеся под лёгкой Шурочкиной кистью. Портрет пока никак не реагировал на нового хозяина, позволял себя разглядывать и восхищаться, словно античной диковинкой, необыкновенным раритетом, определённым увлечением Роберта. Только иногда в этих античных раритетных нарисованных глубоко посаженых глазах вдруг проскакивала весёлая, почти незаметная красная искорка. Будто пламя онгона играло в необычных глазах своего хозяина. Причём, пламя проскакивало на рисунке, где никаких отражений посторонних бликов быть не могло. Не показалось ли? Конечно, показалось, ведь не может же… хотя… хотя в этом мире, тем более в этом государстве коммунистического глобализма может и уже сплошь и рядом случается невозможное.

Выросший в небогатой еврейской семье Рэбе – так назвала его мать – постоянно страдал от нехватки денег. Эта проблема всегда маячила на горизонте, как призрак коммунизма, не давала жить спокойно и стала комплексом малолетнего мыслителя.

Сначала поиски денег на пачку сигарет, на бутылку пива… О портвейне за два сорок две Рэбик даже не мечтал. То есть, мечтал, конечно, как мечтал увидеть раздевающуюся женщину. Для этого Рэбик с пацанами частенько бегали в ближайшую баню, где у дворовой шпаны имелись свои дырки и щёлки, позволяющие заглядывать в женское отделение. Но с постоянной нехваткой финансового стимула жизни у юноши развивалась жадность, зависть, а кроме того определяющей чертой характера или довеском был ещё разноцветный букет всяческих недостатков.

Когда его сверстники, например, вели девушек в кино, в кафе, Рэбик рвался на части, чтобы найти для своей пассии денег на шоколадку, поэтому девушки не задерживались возле него дольше, чем на вечер. Однажды он пристал к матери с животрепещущим денежным вопросом, на что та ответила:

– Ещё не время, сынок. Скоро, очень скоро ты будешь Зверем Апокалипсиса, хотя уже есть один, но тот всего лишь англичанин, а куда им до Одессы! Наш орден – «Argentum Astrum» – сделает тебя великим. В России масонство станет грандиозным движением и мы, наконец, приберём к рукам эту непослушную страну. Не спеши, и у тебя будет твоя женщина, твоя шакти, твоя жрица. Владыка отметил твоё рождение знамением. Он даст тебе всё, потерпи. Ведь даже имя своё ты получил от него.

Эти слова матери Рэбе запомнил твёрдо. Во всяком случае, они помогли ему избавиться от зацикленности на себе, от комплекса неполноценности. Наоборот, Рэбе поверил в свою звезду, стал свысока поглядывать на сверстников. Ведь все окружающие станут когда-то дешёвыми рабами! Обозначившийся снобизм был заметен даже невооружённому глазу. Его сначала били, потом – зауважали, это утвердило Рэбика в новом амплуа Зверя Апокалипсиса. Как-никак, а толпы нелюдей должны от рождения служить избранному наследнику князя этого безумного мира.

Получая паспорт, он убедил паспортистку, что Рэбе – по-русски звучит Роберт и что он, если родился в России, должен именоваться русским именем. Паспортистка на удивление легко согласилась с доводами мальчика и без излишнего формализма занесла в паспорт новое имя. Так он стал Робертом. Юные фарцовые годы принесли ему кой-какую известность в Одессе, но, к сожалению, не только среди барыг. Домой к нему повадился участковый и, когда матери не было дома, не стесняясь, наводил деловой шмон.

Чтобы избавиться от въедливого надзирателя, Роберт как-то раз купил шикарный торт, нашпиговал его толчёным пургеном, да скормил участковому весь без остатка. После обильного поглощения чая со сливочным тортом бдительный мент больше не показывался и не надоедал своим неофициальным кураторством, а молодому фарцовщику только того и надо было.

К сожалению, в довольно раннем возрасте, но уже не малолеткой, ему пришлось побывать по случаю в совдеповском лагере. Российские лагеря – это совершенно иная жизнь, иное существование, иное мышление. Но Робику удалось уладить дело и свести всё к вольному поселению чуть ли не в совершенно свободном посёлке вблизи Сыктывкара. В своё время пришлось удрать оттуда не из-за того, что отбывать наказание надоело, а… В общем, причина была серьёзная. Очень. Но это совсем другая история.

Прибыв назад в Одессу, он с помощью друзей оформил легальные документы и уже не боялся, что его станут разыскивать милицейские шестёрки для новой посадки и перевоспитания на свободу с чистой совестью. Через несколько лет он в полуофициальной миграционной конторке на Большой Арнаутской купил «настоящее» греческое гражданство и стал настоящим Робертом Костаки. Для чего это подданство было необходимо, знал только он сам. Во всяком случае, Москва, которую Роберт отправился завоёвывать, встретила греческого подданного не хуже, чем Нью-Васюки знаменитого Остапа Ибрагимовича.

А что? Теперь о прошлом не узнает никто, дела можно будет проворачивать вполне надёжные и денежные. Особенно с иконами, антиквариатом, да и русские тёлки в большинстве своём страдают без мужей.

Давно известно – любая женщина без своей так называемой «половины» просто рехнуться может. Что ж таких в лужу не сажать? «Падающего – толкни!», как сказал однажды Фридрих Ницше. Если у дамы мозги расположены где-нибудь в районе гениталий, то она должна заплатить за предоставленную в полной мере любовь! Недаром Нани Брегвадзе пленила весь мир песней: «Если женщина хочет…»

Новый паспорт гарантировал спокойное существование и небоязнь расплаты за прошлые ошибки, забытые где-то в прошлом. Кто старое помянет – тому глаз вон. С кем не бывает? Стоит ли о гадостях вспоминать? Всё его прошлое превратилось в давно прочитанную книгу, к тому же написанную не очень хорошим стилем, поэтому вполне заслуживающую использования вместо туалетной бумаги.

Сейчас Робик глядел на портрет, чувствуя, что вот он его звёздный час. Правду сказала мамашка. Уж она-то, ведьма старая, никогда слов на ветер не бросала. Роберт чувствовал, что должно произойти что-то грандиозное и это событие перевернёт всю пошлую жизнь, вернее, развернёт на сто восемьдесят. Он разглядывал портрет без содрогания, как в первый раз. Скорее даже понять не мог – чего он тогда в берложьей мастерской Шурочки испугался? Рожа, намалёванная художницей, хоть и жутковатая, была вполне дружелюбной, если не сказать – симпатичной. Во всяком случае, Роберт чувствовал и был вполне уверен, что его понимают, что ему помогут и что ни один живой человек не способен на такой истинно человеческий поступок.

Знакомство продолжалось чуть ли не целый день. Роберт физически чувствовал, что в процессе созерцания возникает какая-то невидимая связь с портретом. Вот он даже приветливо ухмыльнулся. Показалось? Нет! На этот раз нет. Роберт уже понял, что икона получилась, но не простой, а чудотворной. От этой мысли он заёрзал на стуле: князь мира сего творящий чудеса! Бриллиантовый дым застил ему глаза, как когда-то Кисуле Воробьянинову. Что будет? Что будет?… что…

Его детская готовность прозакладывать душу за исполнение желаний вспыхнула с удесятерённой силой. Он чувствовал себя на пороге великих свершений. Душа? – всё в мире имеет свою цену. Если сделка получится, то пуркуа бы и не па, как говорят французы? И даже душа не позволит совести распускаться махровым цветом.

Правда на фоне бриллиантового дыма маячил вполне конкретный страх расплаты за такую сделку – ведь всё в этом мире имеет свою цену, – но всякие страхи и опасения по сравнению с открывающимися возможностями были ничем. Сама судьба дала ему в руки шанс покорения мира! А если князь воздушный в этом не поможет, то кто вместо него? Именно он должен был осуществить честолюбивые планы своего раба… нет! Ни в коем случае не раба, а настоящего коллеги!!

Глава 9

Утлый катерок с громким названием «Ника» отвалил от приозёрного причала и, монотонно ворочая дизельными внутренностями, пошлёпал к острову. На северной Ладоге остров Валаам не был одиноко лежащим средь бирюзово-зелёных вод удивительной красоты. Но именно здесь возник первый русский православный монастырь, основателем которого считался апостол Андрей Первозванный.

Посланец Иисуса Христа исполнил наставления учителя, потому что именно здесь, вдалеке от вольнодумных ванов и асов христианская вера сохранилась по заветам Сына Человеческого. Более того, в семнадцатом веке, когда соблазнённый католиками патриарх Никон решил обновить, то есть, обхристианить православие, здешние насельники продолжали молиться по старым правилам и первые стали называться старообрядцами.

Патриарх тогда не смог ничего сделать с монахами, живущими на острове, хотя некоторые из Никоновских «новоделов» проникли всё-таки в число насельников. Последствием этого был распад среди монахов, и хранящим старообрядчество пришлось уходить на Соловки и в глубину Рипейских гор. Но в архивах Валаама папирусы, подаренные Андреем Первозванным, остались нетронутыми.

– Через четыре часа будем, – бросил неизвестно кому неопохмелённый моторист из рубки, где что-то важно звенело и брякало, будто стаканы, полные до краёв, стукались друг с другом над столом, ломившимся от закусок.

Шура притулилась в уголке неуютной каюты в кормовом юте, которую каютой можно было назвать с большим трудом. Откуда-то всплыла в её сознании побасенка в адрес пахнущего тяжёлым перегаром моториста, дескать, без таких русский флот не существует. Шурочка умиротворённо улыбнулась и задремала. Мерный ход катерка не заглушали никакие катаклизмы и бури, так что можно было подремать себе всласть.

Большинство пассажиров, как и Шура, дремало, пристроившись, кто где смог и терпеливо довольствуясь этим. Остальные занимали себя кто чем может. Прикорнувший невдалеке от Шурочки монах в шелковой греческой рясе, казался занесённым сюда каким-то шалым ветром, да и брошенным серди всяких там ящиков, мешков, мужиков и баб с набитыми чем-то вёдрами.

Шура услышала, как он приглушённым голосом стал читать «Псалтырь». То, что монах читает именно «Псалтырь» Шура нисколько не сомневалась, потому что сама за время занятий с Павлом Петровичем выучила её почти всю.

Правда немого путалась в буквенном изображении цифр, но это было не столь уж важно. Греческий монах читал «Псалтырь» в церковно-славянском изложении, но кто сказал, что этот паломник обязательно должен быть греком? Многие русские монахи, облачившись в греческий подрясник, чувствуют себя на верху блаженства.

А Павел Петрович – настоящий художник. Талантливый. Даже где-то гениальный. Этот человек – исконно русский интеллигент. Занимаясь с Шурой начальными уроками иконописи, он не только приобщил её к «Псалтыри», но приучил также молится, ибо без молитвы труд – не лад, и лад – да в ад. А с постом и молитвой что хочешь сделаешь. Даже икону Богородицы напишешь, коли дадут тебе благословение Свыше! Эти слова Павла Петровича были для Шурочки настоящим маслом по сердцу, потому что она до сих пор чувствовала себя неуютно после написания иконы Сатане.

Девушка не спешила рассказывать учителю про свой жизненный промах. Впрочем, надо ли было рассказывать? Ведь русский православный художник Врубель тоже пытался изображать демонов. Интересно, были ли у него свои натурщики? Но если потребуется писать икону Богородицы, как говорит Павел Петрович, то можно ли Шуре, еще не познавшей суть глубинного письма, пробовать кисть над образом Девы Марии?

– Но икон Богородицы и так немало написано, – попыталась расставить девушка точки над «и». – Зачем же я буду пытаться переплюнуть настоящих и великих художников?

– У каждого из нас, душа моя, – говорил учитель девушки, – должна быть своя икона писана. Вспомни, ни Рублёв, ни Ушаков, ни нынешний иеромонах Зенон не разбирались в том, что было написано до него, и что будет после. Они просто работали, то есть, творили то, что умели, что должны были сделать для этого безумного мира. Понимаешь, дверь должна быть отворена – мало ли куда! Но для людей не всё равно кто отворяет им дверь. Настоящий творец всегда дарит человеку только радость. Пусть это будет Печальный демон Врубеля, мессир Воланд Булгакова или же «Полёт валькирий» Вагнера. Каждый человек в сегодняшней жизни, или же в грядущей, должен отворить свою дверь. Написание иконы, романа, оперы – это и есть дверь, которую художник открывает не только для себя. А то, как же? Без этого он просто прожигатель жизни.

После этой фразы Шура опять вспомнила подаренный Телёнку портрет. Нет – икону. Ведь на икону должен же кто-нибудь молиться. А то, как же?

Она долго мучилась, потом, наконец, призналась Павлу Петровичу в содеянном, даже про сатанинскую мессу рассказала. Причём, постаралась вспомнить все мелочи и процитировала некоторые непроизвольно запомнившиеся слова, произносимые Агеевым и Пушкоедовым. Павла Петровича даже передёрнуло от произнесённых Шурой заклинаний.

Но он выслушал не перебивая. Потом наскоро собрался и исчез куда-то надвое суток. Шура же в это время должна была «Псалтырь» читать. Так он её и нашёл по возвращении: с красными от бессонницы глазами, клюющую носом, но исполняющую поручение. Тем более, что девушка чувствовала себя увереннее, когда читала священную книгу.

– Ну, хватит, хватит! – отобрал у неё «Псалтырь» Павел Петрович. – Радуйся, душа моя, за тебя старцы наши заступничать будут: Илий, Николай и Корнелий.

Шурочке очень хотелось узнать, как же её наставник сумел связаться со всеми тремя старцами сразу – тем более что один жил в Оптиной пустыни, второй на острове посреди Псковского озера, а третий – в Санаксарах. Но туда не попасть, – не пущают, потому что Санаксарский монастырь находится недалеко от Дивеевой пустыни, то есть вблизи от атомного полигона «Арзамас-2». Не удивительно, что даже паломникам туда проникнуть можно было с большим трудом.

Всё же Шурочка смогла побороть своё неуёмное женское любопытство и не стала ни о чём спрашивать. Знала и верила: ежели Петрович сказал – так оно и есть. У него имеются свои способы связи. Даже со старцами.

Но и тут была одна маленькая историческая слабина: девушку в основном смущало то, что её новый знакомый и учитель являлся полным тёзкой знаменитому российскому императору, впервые наступившему на хвост масонской подколодине. За это, собственно, императора и убили. Самодержец Всероссийский не уберёг себя, но бережёт ли свою честь его потомок и тёзка? Нет, право слово, в том большого греха, что художник напрямую общается со старцами, но гордость – она в какие только одёжки не рядится!

А Павел Петрович… он знал своё дело, потому что из бесформенного куска богемной и ничейной глины без устали лепил настоящего художника. Сколько через него прошло учеников, пожалуй, он и сам не смог бы ответить. Но Шура была особь-статья.

То ли характером колючим отличилась, то ли упорством в работе, граничащем с упрямством, но пришлась она по душе старому художнику. За свою долгую, а где-то даже слишком короткую жизнь Павел Петрович повидал всякого: от воинствующего большжидизма до Совета по делам религий. В общем, всю свою жизнь был свидетелем то затихающих, то вновь вспыхивающих войн, что непроизвольно наводило на мысль о специальном испытании человека войной.

Но кроме войн каждый за свою жизнь обязан был ещё преодолевать множество рогаток, подставляемых услужливыми доброжелателями. Одной из первых рогаток для Павла Петровича был трёшник молодых лет, который он подарил государству за «уголовный» самиздат: перепечатывали Евангелие на пишущей машинке.

В то советское время печатную машинку дома иметь – уже преступление. Владелец должен обязательно образец шрифта в райисполкоме зарегистрировать, иначе – три года минимум. Вот однажды и получилось иначе, то есть по минимуму. С другой стороны, покажите мне российскую семью, в которой не было заключённых? Это явление, скорее всего, превращается уже в национальный признак.

Говорят, Господь каждому талант отпускает. А Павлу Петровичу достался вот такой, преподавательский, что ж тут плохого?

Сейчас вон почти у каждого в квартире компьютер стоит с периферийной всяческой аппаратурой и ничего. Рядовой пользователь никогда не поверит байкам про самиздат, про пишущие машинки и про срока огромные, за которые заключённые обязаны были очистить свою совесть и уйти на свободу правильными и чистыми, если выживут. А ведь это совсем недавно было!

Павел Петрович чувствовал, что Шурочка станет таким богомазом, что в иконах её письма снова воссияет Русь Православная.

Монашеский остров, куда она отправилась, должен послужить опорой, катализатором и даже смыслом её будущего творчества. Художник это знал и чувствовал, как может чувствовать творческий человек. Об этом чутье или интуиции знают все, но мало кто в неё действительно верит. И напрасно.

Так человек, зашедший в тёмную комнату, вдруг понимает, что он не один, что есть посторонние; так по спине пробегает дыхание Аида, когда кто-то упорно смотрит в спину и не всегда доброжелательно; так за несколько мгновений перед падением человека, идущего впереди, понимаешь, что где-то там, под его ногами, притаилась подлая ледяная червоточина, что он её не заметит и… и человек падает, а ты не успеваешь даже крикнуть, предупредить.

К счастью, Россия пока с честью проходила через все рогатки, подставленные жителями инфернального мира. Одно тревожило. В последнее время особую активность человеконенавистничества стали проявлять обладатели всех толков и ранжиров среди обычных обитателей нашей страны. Не к добру это. Он помнил, как будучи ещё неофитом, попал в руки афонских монахов. К счастью, в хорошие руки попал. Там и научился Божественному созерцанию.

А всё начиналось просто, если считать полуостров Афон простым местом, где множество мужских монастырей и где игуменьей на всём полуострове считается сама Богородица. Собственно, Дева Мария считается также игуменьей Валаама, Вседержительницей Москвы и Дивеево, но Афонский полуостров Богородица посетила ещё при жизни.

Не слишком старый и не очень умудрённый жизненным опытом, Павел прибыл туда, в землю обетованную, как на единственное святое место всей планеты, годное для проживания. С горячностью молодого человека, познавшего только одну утрату, одну жизненную потерю, Павел приехал на Афон с тайной мыслью, остаться в каком-нибудь монастыре или пустыни и отдать всю оставшуюся жизнь молитвам за весь остальной мир. Он совсем не допускал мысли, что человек посылается в этот мир для испытаний и что сеять добровольную помощь людям, дано не каждому. Многие пытаются молиться, но часто сбиваются на любовании собой со стороны, мол, вот я какой хороший, молюсь за други своя, и не мешайте мне этим заниматься!

Павел пристал к одной из групп, тоже прибывших на Афон из России. Самое интересное, что россияне привезли с собой икону, где изображен был последний император Всея Руси вместе с убиенными детьми. По бывшей Советской России давно уже ходили слухи о том, что последний русский царь будет канонизирован. Но икона до сих пор не всплывала на свет Божий, хотя слухи о её написании иеромонахом Зеноном в Псково-Печерской лавре ходили давно.

И только здесь, на Афоне, Павел увидел её и был поражён в самое сердце: венец, изображённый над головой царевича Алексея, иногда начинал светиться настоящим пламенем, будто над головой принявшего мученическую смерть мальчика кто-то зажег свечу!

Икону паломники не скрывали и позволили Павлу даже осмотреть её со всех сторон. Краска на образе была обыкновенная, без каких-либо люминесцентных добавок, левкас тоже, но что икона иногда начинала изливать свет – от этого артефакта никуда не денешься. Много на Руси зафиксировано икон, источающих мирру, только излучающих свет ещё не видели.

– Что ты принюхиваешься к образу, будто куратор из Совета по делам религии? – услышал Павел насмешливый вопрос. – Дескать, быть того не может! Икона-де не должна без разрешения и не может просто так сама свет источать, причём не всегда, а только когда посчитает нужным. Так?

Паломник оглянулся. Перед ним стоял монах и весело улыбался. Но улыбка была совсем не ехидной. Казалось, частица света, изливающегося с иконы, попала на лицо монаху. Такие улыбки встречаются редко, особенно в нашей, продавшейся Золотому Тельцу, стране.

– Я верю, что это чудо, – смущённо отозвался Павел, – но…

– …но в нашем материалистическом мире такого явления неположено, потому что непокладено, – снова засмеялся подошедший к нему монах в чёрном подряснике. – Эх, милай, ты здесь, на Афоне, ещё и не такое увидишь. Я обратил внимание на тебя в Салониках, когда ты диамонтирион[42]42
  Диамонтирион (греч.) – разрешение.


[Закрыть] на посещение полуострова получал. Собственно, мы и приплыли на одной посудине, только ты всё время на носу мотобота проторчал, глядел на приближающийся Вертоград Богородицы. Поскольку ты один приехал, то просто присоединяйся к нам. Думаю, не пожалеешь. Меня Корнелием зовут.

– А я Павел.

– Мы сейчас в монастырь Ксиропотам идём, вон он, его видно отсюда. Там, в архондарике,[43]43
  Архондарик (греч.) – гостиница для паломников.


[Закрыть] нас примут, благословят, и после всенощной пойдём в Иверон, где чудотворная икона Иверской Богородицы, которую Вратарницей зовут, а оттуда в Хиландарь, в Ватопед, в Русский монастырь и к старцу Паисию. К тому же на вершину в храм Панагии надо подняться. Говорят, даже туда сама Богородица поднималась. Подойдёт тебе такой маршрут, ведь по времени это путешествие займёт у нас не меньше месяца?

– Конечно, подойдёт! – обрадовался Павел. – Тем более, я по-гречески не очень-то, а на английском здешние монахи не очень-то.

– Вот и ладненько, ты нам не помешаешь, – снова улыбнулся Корнелий. – Благо, что наш, русский. Мы своим братьям всегда помогать должны.

Полуостров Афон жил по византийскому времени. Ложились спать во всех монастырях очень рано, зато поднимались ни свет, ни заря! Проспать было нельзя, поскольку звон била[44]44
  Било – металлические или деревянные полосы, ударяя в которые слышался звук не меньше, чем колокольный.


[Закрыть] мог поднять на ноги и глухого, и представившегося.

Афон начинал молитвы за весь мир поздно ночью или же ранним утром, смотря, как человек привык отсчитывать время. Говорят, что монашеский полуостров светится Духом Святым, когда вся остальная планета погружена во мрак неведения. И недаром сказано также, что Афон – колыбель святых. А святые – соль земли нашей, смысл бытия и будущего, ради которого земля ещё не умирает сама.

Паломники вошли в храм. Причём, чудотворную икону «Семи царственных мучеников» взяли на молебен с собой. Для новоприбывших афонские насельники вынесли из алтаря хранящуюся здесь частицу Креста Господня. Прибывшие приложились к частице Креста, а Павел успел заметить, что не истлевшее древо в одном месте пробито гвоздём. Значит, это была часть перекладины, к которой прибивали руку Сына Человеческого.

Света в храме не было никакого, только блики от лампад играют в золоте икон. Несмотря на скудный свет, храм просматривался. Вдоль стен под иконами стояли ряды сплошных высоких деревянных стульев – стасидий. Такие в некоторых монастырях можно было увидеть и в России. Вероятно, в монастырях стасидии иногда просто необходимы, потому что праздничные службы затягиваются на двенадцать – пятнадцать часов. Два монаха с разных сторон солеи[45]45
  Солея – возвышенное место перед алтарём на всю ширину храма.


[Закрыть] начали молитву: «Кирие елейсон!».[46]46
  Кирие елейсон! (греч.) – Господи помилуй!


[Закрыть]

Павел уже успел узнать, что у Ксиропотама, где происходила первая служба, довольно символичная судьба. Во времена Византийского иконоборчества латиняне, спаливши монастырь Зограф, подступали к Ксиропотаму. Но монахи монастыря встретили «воителей» с ветвями лавра в руках. Более того, согласились отслужить с пришельцами, сеющими смерть, латинскую мессу. Не успела месса начаться, как земля содрогнулась, и монастырь разрушился до основания. Было это в правление Михаила Палеолога, в 1280 году. Позднее сын императора восстановил храм, но не мог отменить латинскую унию, и Византия рухнула. А вот Афон, основа православного благочестия, остался. Ему не суждено разрушение до Конца Времён и до сих пор Священная Гора пополняется новыми насельниками. Одним из них мечтал стать Павел.

Меж тем в соборном храме Ксиропотама монахи трудились над возжиганием свечей. В центре храма с потолка свешивается внушительное паникадило, на котором множество восковых свечей длиной не меньше метра. У одного из монахов в руках был длинный шест с горящим на конце фитилём. Им-то и зажигают каждый раз паникадило. Но кроме этого вокруг такого мощного светильника висит ещё хорос, обруч с крестами, двуглавыми орлами. С трёх сторон к хоросу прилажены три большие лампады, так что свету в храме уже хватало.

Церковная служба, конечно, отличалась от русской. Да и в самой-то России после раскола в 1666 году мало что осталось неизменным. В то страшное время патриарх Никон стал заигрывать с латинянами и затопил Русь кровью, отрубая любому непокорному два перста, как крестились со времён возникновения мирового христианства, сжигая непокорных целыми деревнями.

Самое интересное, что и на Афон всегда сваливались подобные несчастья. Но нелюдям до сих пор не удалось превратить Афон в туристический Диснейленд, значит, и Россию сломить не удастся. Благо, что от Андрея Первозванного, апостола Иисуса Христа, осталась память не только среди староверов, но и в архивах Валаамского монастыря. Ведь сам остров Валаам на Руси всегда считался и считается поныне Вторым Афоном, то есть, Вертоградом Девы Марии.

Странное дело, после ранней службы все пятеро паломников шли по истоптанным тропам горной страны весело, ничуть не чувствуя усталости. Дорогу до Иверона Павел чуть ли не измерял шагами. Причём, на середине пути все пятеро посчитали нужным отслужить молебен Богородице на берегу моря, куда приплыла много веков назад чудотворная икона, и которую смог взять в руки только настоятель Иверского монастыря.

Алтарную икону настоятель сразу же поместил именно в алтарь, но она на утро оказалась над вратами. Икону снова убрали в алтарь, только на следующее утро опять увидели Божью Мать над вратами. Там её и оставили, если икона сама себе место выбрала.

Под ней вбили лампаду. И в этом месте, где не бывает ни сквозняка, ни ветерка, лампада вдруг начинала раскачиваться сама по себе. Оказалось, что это происходит, только если в мире случается какой-нибудь катаклизм или же вспыхивает война. А поскольку на изломе веков войны, и катаклизмы умножились, то лампаду часто можно было увидеть качающейся. Правда, сам облик Иверона немного изменился. Входом в монастырь сейчас служили две церкви: в одной на выбранном ею месте висела икона, во второй – лампада.

С этой иконой в разгоревшейся иконоборческой войне, захватившей Византию, случилось одно кровавое происшествие. Однажды подвыпивший отряд средневековых рыцарей, решившихся повоевать за гроб Господень, а заодно и пограбить, что плохо лежит, ворвались на Афон и рубили беззащитных монахов направо и налево. Не минули христопродавцы и монастыря, где хранилась Вратарница. Первый из нападающих бросил копьё в икону. Копьё вонзилось Деве Марии прямо в подбородок, но сразу же из доски полилась кровь! Увидев это, недопившие воители живо ретировались и просто исчезли, потому что больше о них никто не слыхал и неизвестно, в каком направлении умчались «защитники» гроба Господня.

И ещё один случай рассказал сопровождающий пятерых паломников монах Кукша. Сам насельник Святой Горы тоже долго осматривал икону «Семи царственных мучеников», но, не ощупывая её, как Павел, а молясь. Потом разрешил сфотографировать себя вместе с чудотворным образом. На Афоне это был отважный поступок, так как тамошние жильцы наотрез отказываются позировать перед фотокамерами. Когда Кукша возле бухты, где явилась икона Вратарницы, отслужил молебен, то поделился с гостями любопытными историческими фактами, происшедшими в Ивероне.

В 1822 году, когда весь Афон был полон турецких солдат, которые без стеснения забирали у монахов то, что понравилось. Но ни один из них не отважился обнажить икону Вратарницы, сняв с неё богатый оклад и драгоценные каменья. Более того, русский инок Парфений свидетельствовал, что, придя по зову била одним из первых в храм, с изумлением увидел одетую в чёрный мафорий женщину, подметающую обитель.

– Пришло время хорошенько вымести весь монастырь, – сказала женщина. – Уже столько лет стоит неметёный…

Инок так и остался стоять с открытым ртом, потому что образ явившейся ему женщины пропал. Таким его и нашли пришедшие вслед монахи, только сразу привести в сознание Парфения не смогли. Но всё кончилось для монаха благополучно, а через некоторое время турецкий султан издал фирман, в котором давал указание очистить священную обитель. Этот поступок был более чем удивительным, ведь до этого султан хотел просто уничтожить все уже существующие на Афоне монастыри.

И вот наши паломники ступили под своды Иверона. Безусловно, все первым делом хотели поклониться Вратарнице, её благовестной лампаде, а уж потом всё остальное. Молебны здесь – неотъемлемая часть существования. Ведь только помолившись, человек очищает себя от суетной грязи и обыденности мыслей. Каждый из нас всегда стоит перед выбором: или жить только для себя-любимого, или же пытаться подарить хоть какую-то часть радости окружающим тебя людям, не ожидая ничего взамен и не любуясь собой, не хваля себя за подвиги во имя любви к ближнему.