Текст книги "Ослиная Шура"

Один единственный раз, где-то уже год-полтора спустя, она увидела Роберта на Измайловском вернисаже. Эта встреча была удивительна и запомнилась потому, что вместе с Робертом был… Герман! Оба оживлённо обменивались мнениями, бродя в рядах торговцев иконами, картинами и прочими поделками русских художников. Когда и где они успели познакомиться?

Ах, не всё ли равно. Важно, что ни тот, ни другой не надоедали Шурочке своим вниманием. Почти сразу за сгинувшим в никуда Телёнком Герман также пропал, вычеркнул себя из её жизни. Но Шура была искренне благодарна за такой неожиданный подарок. Благо, он ни разу не вспомнил про неполученный заказ, и это Шуру очень устраивало. Уж с кем-кем, а с Германом ей хотелось общаться меньше всего. Во всяком случае – сейчас. Что можно хорошего ждать от колдуна, чернокнижника, первосвященника из капища падшего херувима? Недаром он так носился с идеей иконы! И соблазнил художницу именно тем, что никто ещё не пытался писать образ падшего ангела под таким ракурсом!

Кстати, похоже, икона Телёнку понравилась, и он с удовольствием молится на нового владыку, ведь после торжественного вручения этого презента его как корова языком слизала. И Герман по-английски освободил девушку от ненавязчивой опеки. Для девушки прошлое с этими спутниками по жизненному пути сейчас представлялось неожиданным кошмаром, в который она не возвратилась бы ни за какие коврижки!

Причём, на Измайловский вернисаж Шура подалась тоже не просто так. Совершенно случайно на Белорусском вокзале она познакомилась с художником… А не слишком ли много художников на один второразрядный опус? – спросит досужий читатель. Может быть много, но куда ж деваться от исторической действительности и неодетой правды? Только где сейчас на Москве собираются художники? Время Бульдозерных выставок и гламурного выставочного зала на Крымской набережной потихоньку, но непрерывно уходит в прошлое. И только возле вернисажного терема в Измайлово художники чувствовали себя пока что вольготно. Во всяком случае, нападений от власть имущих здесь не ожидал никто. Даже пьяные сплетни об арестованных художниках и о недалёком любимом Магадане давно канули в Лету. Сейчас в Москве иногда с художником познакомиться можно просто на улице, а не в Магадане. Или у одного из девяти городских железнодорожных вокзалов.

День выдался не жаркий, не холодный, с весёлым ласковым солнцем, с начинающими паучками-парашютистами, с тем особым запахом, сводящим с ума, когда ещё не жгут листья, но ароматы осени всё сильнее проникают в жизнь города, в сознание горожан. В такие чудные дни люди, жмурясь, словно котята, или, прикрываясь вошедшими этим летом в моду бликоотражающими очками, привычно спешили куда-то, ныряли в вечную суету Москвы, растворяясь в ней навсегда или почти навсегда.

По каким-то своим чисто женским житейским делам Шура заехала на Белорусский вокзал, причём у неё образовалось «окно» в тридцать-сорок минут – это время она решила убить в скверике на площади, где точкой отсчёта был памятник Великому Членину, отчего и скверик москвичи чаще всего величали «плешкой». Вождя она звала так ещё со школы хотя бы за то, что в его владениях все были какими-то членами. Даже женщины. Сама Шура недавно избавилась от членства в Союзе Художников и ничуть не переживала. Скорее наоборот.

Скверик был полупустой. Большинство посетителей к тому же оказались обыкновенными российско-советскими бомжами, которые организовали здесь своё постсоветское членство, поскольку менты на плешку заглядывали редко. Поэтому площадка вокруг памятника не пустовала никогда, и даже за уборкой мусора кому-то удавалось следить.

Примостившись на свободном конце стандартной советской лавочки со спинкой, девушка обратила внимание на молодого человека в монашеском подряснике переходившего от скамейки к скамейке, что-то раздававшего скамеечным насельникам. Не обошёл он и Шуру. Подошедши к ней, монашек замешкался, – видимо более цивильный вид, чем у большинства остальных обитателей плешки сначала смутил его, – но потом монашек решительно запустил руку в глубокий карман подрясника, вытащил оттуда и протянул Шуре пятьдесят рублей в российской валюте. Девушка ошарашено переводила взгляд от купюры на лицо монаха и назад, но не могла сказать ни слова.

– Берите, это вам, – протянул монах деньги.

– Зачем? – наконец выдавила Шура. – Вы всем деньги раздаёте?

– Нет. Только тем, кто нуждается, – пояснил монах.

– По-вашему я из них? То есть, похожа на откровенную московскую бомжиху или старушку с пенсией в половину прожиточного минимума? – Шура снова посмотрела в лицо монаху. Потом решительно взяла купюру. Зачем? Она, скорее всего, не смогла бы ответить на этот вопрос даже себе. Скорее всего, просто на память.

– Мне так показалось, – пожал тот плечами. – Притом тут по утрам собираются только бездомные и бедные. Должен же им кто-то помогать?

– Наверное, – улыбнулась Шура. – Действительно, кто-то ведь должен помогать обездоленным. Это речь не мальчика, но мужа!

Открытое лицо юноши, тёмные волосы, небольшая бородка, прямой немигающий взгляд – портрет довольно заурядный для любого заурядного человека. Но в том-то и дело, что на молодце был подрясник! Даже это говорило о многом. Одним словом он, как личность, заслуживал внимания.

– Может, вы по заданию общины, или как там у вас? – предположила Шура. – Какое-нибудь общество милосердия?

– Какая община? – вопросом на вопрос ответил монах. – Я из Валаамского монастыря. Тут недалеко наше подворье. А деньги… У меня иногда появляются личные наличные, только зачем они мне? А неимущие тоже люди. Ведь не по воле своей они побираются.

– Простите, вы действительно настоящий батюшка? – Шура всё ещё не могла сопоставить молодость монаха и его сан. – Я вижу у вас на груди наперсный крест, такие носят только священники? Или у вас в монастыре какие-то другие правила?

– Всё правильно, – кивнул тот. – Я – иеромонах Агафангел.

– Агафангел… надо же!

– Вас удивляет моё имя?

– Нет. Наверное, нет, – сконфузилась Шурочка за свои расспросы. – А вы давно монашествуете?

Монах, совсем было собравшийся отправиться дальше, остановился. Снова глянул на Шуру, решая для себя: стоит ли вот так первой встречной что-то рассказывать, откровенничать, раскрываться? Потом, решив видимо, что никакого криминала не будет, признался:

– Я шесть лет назад в Строгановке учился.

– Художник?! – ахнула Шура. – Вот это номер!

– Да, где-то, может быть, и художник, – задумчиво промолвил монах. – Хотя больше занимался иконографией и реставрацией икон. Хотя несколько картин уже написал. Говорят, неплохо работаю.

– Потрясающе! – Шура не могла прийти в себя от восторга. – Надо же! Подобное действительно притягивает подобное! Точно говорят мудрецы, что ничего случайного на свете не случается. Художник! Иконописец! Это просто чудо какое-то! Просто чудо!

Монах уже с любопытством посмотрел на собеседницу. Скорее всего неподдельное восхищение, переполнявшее Шурочку, не оставило его равнодушным. Собственно, к вспыхнувшей в человеке радости никто и никогда равнодушным не будет.

– Мне вас, верно, Бог послал, – резюмировала девушка. – Я тоже художник. И очень хотела бы посоветоваться с собратом по перу, то есть по кисти. Можете мне уделить несколько минут?

– Вы интересуетесь иконописью?

– Во всяком случае, очень хотела бы получить кое-какие знания, или хотя бы дельные консультации, – принялась объяснять Шурочка свой интерес. – Поверьте, это вовсе не праздное любопытство.

– Что же, – пожевал губами монах, – может, я действительно смогу вам помочь, только где и как?

Он на несколько минут застыл в нерешительности, решая, видимо, непростую задачу помощи художнице. Ведь монастырское подворье – не Дом художника и далеко не Софринская фабрика иконописных товаров.

– Послушайте, не лучше ли нам на Измайловский вернисаж съездить? – продолжил монах. – Там в одном ряду можно увидеть и старинные образа, и подделки, и новодельные иконы. Сейчас многие стали возвращаться к иконографии, но не у многих получается.

– Званных много да избранных нет? – усмехнулась художница. – По-моему, так когда-то говорил сам Иисус Христос?

– Вы искажаете Евангелие, – возразил Агафангел. – Там сказано: «Званных много, но мало избранных».

– Да, знаю, – вздохнула Шура. – Просто я когда-то стихоплётством баловалась и у меня евангельская строчка по-другому вылепилась.

– Стихи? А послушать можно? – неподдельно заинтересовался монах. – Я грешным делом тоже пишу. Наверное, все творческие люди подвержены одинаковым слабостям.

Шура отнекивалась не долго, потому что заиметь слушателя, к тому же не простого – воистину редкая удача:

 
Боль мою не измерить словами —
разливаются вспышки комет
над поваленными тополями.
Званных много, да избранных нет.
Оборванец, скажи мне, родимый,
для чего ты явился на свет
бесприютный, с душою ранимой?
Званных много, да избранных нет.
Обозначить чужие пороки
легче лёгкого – вот в чём секрет.
Божий Сын тоже был одинокий.
Званных много, да избранных нет.
И когда ты пройдёшь спозаранку
по тропинке непрожитых лет,
не разглядывай жизни изнанку.
Званных много, да избранных нет.
 

Монах некоторое время молчал, осмысливая услышанное, потом как-то уже совсем по-иному посмотрел на Шуру:

– Вы читаете Евангелие?

Шура покраснела. Она знала, что есть такая книга, знала даже, что в переводе с древнееврейского это звучит – Благая Весть. Но читать, кажется, никогда не читала. Агафангел, вполне вероятно, понял, в чём дело, потому что сказал, как бы размышляя вслух:

– Если бы вы хоть когда-то не читали Евангелие, откуда же такие стихи? Мне кажется, что, только ознакомившись с Благой Вестью[22]22
  Евангелие (иврит) – Благая Весть.


[Закрыть] можно написать что-нибудь подобное.

– Сама не знаю, – Шура покраснела ещё больше. – Но вы проговорились, что сами подвержены баловству стихоплетения. Не желаете ли мне сделать своеобразный алаверды? Лучше соглашайтесь сразу, я ведь не отстану.

– Хм, – крякнул монах. – Я не отказываюсь, но читать с таким выражением, как у вас, ещё не умею. Да и вряд ли когда обучусь. Ладно, слушайте:

 
Дни мои дни —
белопенное поле тетради.
Сны мои сны —
уходящие вдаль облака.
Так бы и жил, только в небо печальное глядя,
так бы и умер в беспечной игре игрока.
Но за окошком вагона нагие погосты!
Но за бортом парохода глухая волна!
Глас ниоткуда:
– Зачем же, несчастный, живёшь ты?
Я тебя создал для жизни на все времена!..
И, словно луч, пронизал естество и сознанье,
перекрестились земные и Божьи пути.
Господи! Господи!
Дай мне хоть миг покаянья!
Не позволяй нераскаянным в полночь уйти!
 

Шурочка, слушая иеромонаха, до того была поражена, что не сразу смогла ответить. Агафангел же молчал, исподлобья поглядывая на собеседницу. Наконец, Шура кашлянула в кулачок и тихо промолвила:

– Я не знаю, какой вы иконописец, но русская литература потеряла одного настоящего поэта. Вы ведь всё равно не станете печататься?

– Почему не стану? – удивился Агафангел.

– Я знаю, монахам запрещается заниматься мирскими делами, – пояснила Шурочка. – Всё это вызывает суету и стремление к тщеславию, которое издавна называет одним из самых любимых дьявольских искушений. И даже если вы захотите, вам всё равно не даст благословения кто-нибудь из высокого многоуважаемого начальства.

– Напрасно вы так, – улыбнулся монах – В Псково-Печорском монастыре есть ещё один насельник, занимающийся стихосложением. Это иеромонах Роман, песни которого на обыкновенных кассетах разлетаются по всей Руси. Правда, Роман не избавился от войнушек-ладушек с самим патриархом нынешним, но всё-таки тому пришлось уступить. Творчество в рамки «не положено» и «нельзя» загнать ещё никому не удавалось, на то оно и творчество.

– Патриарх был против песен монаха? – обрадовалась Шура. – Значит, песни действительно хорошие.

– Эх, милочка, – нахмурился Агафангел. – Что ж это вы так настроены против патриарха всея Руси?

– Хозяин никогда не станет устраивать в своём доме узаконенный бардак! – отрезала Шура. – А по благословению Его Святейшества митрополит Кирилл завозил в начале девяностых прошлого столетия в Россию огромные партии иностранных сигарет. И всё это вместе с пивом для нашего подрастающего поколения! Забавная забота о российских детях, не правда ли? «Табачный бум» прокатился по всем газетам, неужели не слыхали?

– Слышал, ещё как слышал, – вздохнул Агафангел. – Рыба с головы гниёт. Но не все монахи следуют этим правилам.

– Вот и хорошо, – обрадовалась Шура. – Значит, всё не так уж плохо! В семнадцатом веке на патриаршем троне тоже восседал христопродавец, но не удалось Никону испоганить страну. Русь до сих пор ещё держится!

– Держится и не потопить её чужим! – Агафангел даже рубанул в сердцах ладонью воздух. – Вот с этим я согласен, нападок множество с разных сторон было и будет ещё. На войне как на войне!

– Вы всерьёз считаете, что когда-нибудь на земле вспыхнет Армагеддон? Что настанет Апокалипсис? – глаза у девушки даже округлились. – Что возникнет мировое правительство, где управлять и царствовать будет Антихрист?

– Война давно уже началась, – монах достал из глубокого кармана подрясника клетчатый платок и вытер лоб. – Ещё в 1870 году старец Саровской пустыни Серафим сказал, что уже пришёл в этот мир предводитель тёмных сил и, дескать, править он будет три с половиной года, как сказано в Писании. А в этом году родился Ульянов Владимир Ильич и официальная бытность его у руля власти составляет именно три с половиной года.

– Так что же сейчас происходит? – ахнула Шура. – Выходит, война действительно уже идёт? И что делать?

– Выбирать, – твёрдо ответил монах. – Антихрист сейчас растекается по миру эфирным облаком и пытается проникнуть в каждого человека. Где денежным соблазном, где программным чипом на правую руку или на лоб, а где и психотропным зомбированием. Чем больше людей согласится плясать под его дудку, чем больше будут люди кидаться друг на друга, чтобы попить пролитой крови, тем вероятнее победа инфернальных сил Зазеркалья. Самая беспощадная война идёт за души человеческие! Только выбор придётся делать каждому в отдельности.

– А что мне делать, батюшка? Лично мне? – на глаза Шурочки невольно набежали слёзы. – Я уже нагрешила, да так, что никаким покаянием не отмоешься! Иногда мне кажется, что я забыла часть своей прошлой жизни. Пытаюсь вспомнить, но никак не могу. Наваждение какое-то.

– Наваждение? Возможно, возможно, – кивнул Агафангел. – Покаяние всегда очищает душу, не забывайте этого. Но сейчас я понял другое: вам надо серьёзно заняться иконографией. У вас получится. Я уже говорил, многие нынешние художники взялись за это, да не всем дано.

– А в чём секрет?

– Секрета, в общем-то, нет никакого, – объяснил монах. – Просто пчела и на скотном дворе цветок отыщет, а навозная муха будет даже в райских кущах своё искать. Ведь Андрей Рублёв, к примеру, никогда не метался в так называемом творческом поиске. Я ещё студентом фильм Тарковского смотрел: белая стена, шаги туда-сюда, туда-сюда. Затем – краской по стене! Ура!! Находка! Нет, к сожалению. Смятение – это обыкновенное состояние мирских. А Рублёв… Рублёв даже учеников своих сажал перед образом Пресвятой Богородицы, и, представьте, такое вот простое созерцание очищает помыслы. Притом, у человека обязательно должен быть орган веры.

– Чего? – вконец обалдела девушка.

– Веры. Ну вот, скажем, глаза у вас – орган зрения…

– А орган веры?

– Веры? – Агафангел даже растерялся, ему казалось, что об этом органе в теле человеческом должен знать каждый. – Возможно – душа или часть сердца. Когда этот инструмент не включен, никакая высокая техника письма не даст результата. Возьмите хоть Глазунова, хоть Шилова, да того же Церетели – всё сплошная конъюнктура: где в работах художников творческий поиск – туда-сюда, туда-сюда и – краской по стене?!

– Возможно, это их жизнь, вернее, их стиль жизни? – предположила Шура. – У каждого свой стиль работы.

– Конечно, возможно. Но вам ни к чему следовать примеру никчёмных собратов по кисти, – резюмировал монах. – Вспомните, наш гениальный Владимир Высоцкий пел когда-то: «Колея эта только моя! Выбирайтесь своей колеёй!». Кстати, при жизни Володю нигде не печатали, но песни его знала вся страна. Вы, наверно, об этом не хуже меня знаете.

– И что же мне делать?

– Давайте сделаем так, – деловито резюмировал монах. – Приходите на подворье дня через три-четыре. Спросите меня у охраны. Вот тогда и займёмся вашими делами. Начнём с вернисажа, а там видно будет.

Глава 7

Расставшись с иеромонахом, Шурочка шла по улице Лесной в сторону метро «Новослободская», попутно анализируя свалившееся на неё знакомство. Может быть, стоило рассказать отцу Агафангелу о той иконе, которую она с лёгкостью согласилась писать, или о приходящих к ней странных снах, один из которых приснился прошлой ночью? В этих видениях Шура чаще всего наблюдала со стороны, порой, удивительные и увлекательные приключения. Причём, одним из героев всегда оказывалась Шурочка. Художнице было необычно, но очень интересно глядеть на себя со стороны и ощущать себя одновременно в двух человеческих ипостасях.

Однако, эти сны стали приходить не просто так. Никакой сон не приходит к человеку просто так, не возникает ниоткуда. Если мужчина или женщина не может заказать себе сон, как художественный кинофильм, так откуда вообще происходят эти незабываемые видения, многие из которых сбываются? Скорее всего, человеческие сны были и до сих пор остаются какими-то бликами Зазеркалья. Но к чему и зачем приходят эти известия? – девушка пока не могла ответить и терялась в догадках. Снова вспомнился последний сон, где Шура была жительницей какого-то удивительного и странного города, но, несомненно, находящегося на территории России.

Беспокойная величественная река Сынташта, где-то далеко впадающая в Тобол, рассекала хоровод холмов, собравшихся вокруг долины, и спокойно несла свои воды в ту же долину, в центре которой, ограждённый с востока и запада природными протоками, стоял город. Чуть западнее столицы царства Десяти городов Аркаима протекала ещё одна речка, Большая Караганка, впадающая в Урал.

Дальше на восток, за Тоболом, сливающимся с Иртышом, Сибирской тайгой дремучей, за непролазными распадками, за непроходимыми урманами плескалось студёное море, в которое выносила свои неспокойные волны Обь. Но море было далеко, а здесь, в долине, между южно-уральскими кручами и зыбучими москитными топями Игрима красовался царственный город.

Всё же городом его назвать было трудно, поскольку он не походил ни на одно сборище домов, рассеянных по земле, даже на эскимосские яранги, сбившиеся в кучу прямо за городскими стенами.

Хотя гости со всего света спешили попасть в Аркаим, что б научиться уму-разуму, то есть, на людей посмотреть, как водится, а заодно и себя показать с недурственной стороны. Все гости в первую очередь обращали внимание, что никто из мастеров в городах Индии, Малой Азии, Греции, Месопотамии, Этруссии не применял приёмов архитектуры и строительства, какие наблюдались по всей Западной Сибири.

Это и не удивительно: у каждой страны своё развитие, своя дорога. Тем не менее, паломников со всех концов земли стекалось множество. Сюда люди стремились не в поисках золота или власти. В Аркаиме можно было получить знания о земной энергии, за счёт которой живёт сама планета, да и вся Вселенная. Овладев таким тайным знанием, человеку не нужны будут ни деньги, ни власть, ни поклонение порабощённых народов.

Шурочке откуда-то стало понятно, что ещё за три тысячи лет до Рождества Христова среди развивающихся стран появилась мода посетить Аркаим, чтобы по возможности понять смысл своего существования. Ведь перед каждым когда-нибудь встаёт вопрос: зачем я в этом мире? кому нужен? что должен сделать? что могу сделать и могу ли? И Шурочке был, вероятно, послан этот сон, чтобы девушка, наконец, разобралась – с кем она и для чего пришла в этот мир? А заодно и посмотрела, как люди жили на Руси тогда? Ведь об этих временах так мало известно, что становится просто обидно за полузабытое прошлое страны Гиперборейской.

Всё путешественники, приезжающие в Аркаим не только на лошадях и верблюдах, но даже на слонах, удивлялись улицам, возносящимся спиралью, будто бы вытесанной из цельного гигантского аммонита к вершине кургана, на котором раскинулся город. В центре же, за высокими толстыми стенами находилась Цитадель – архитектурное сердце столицы. Там, перед дворцом со стенами из кедрача и голубой глины, раскинулась мощёная тёсаным булыжником площадь, на которой высилась девятиступенчатая пирамида, украшенная на маковке деревянным крестом чёрного цвета в виде буквы «Х» с пересекающей её другой буквой – «Р».

От огромного кургана, ставшего фундаментом кольцевому городу, крепостные стены которого изнутри были бескрайними обходными коридорами, на все стороны света, словно спицы колеса, разбегались просёлочные дороги.

Убегающий к Сынташте тракт имел перекинутый через поток деревянный мостик, и река не могла ничем навредить путникам. Все дома в городе были похожи, как близнецы: крупные обожженные кирпичи синей глины, чередовались с вертикально вбитыми в грунт кедрачами. Гостям Аркаима дома здесь казались диковинными, а жители столицы не понимали, почему не нравится приезжим такое жильё? Аркаимцев мегалитическая архитектура устраивала удобством, а также обособленностью, несмотря на то, что дома выглядели как непрерывная лента, опоясывающая город кольцами, которые соединялись лентой спиральной дороги, тянувшейся до самой вершины – Цитадели города.

Лишь с восточной стороны за городской стеной, самый первый к рассвету дом был каким-то необычным, выбивающимся из «волчьей стаи» или непрерывной ленты остальных построек. Может быть, из-за своей необычности в необычном он и стоял отдельно от остальных городских построек, ничуть не стесняясь своей остроконечной крыши и круглых пузатых стен с такими же круглыми окнами, застеклёнными кусочками горного отшлифованного хрусталя.

Нельзя сказать, что таких домов в городе больше не было, но этот красовался прямо у границы восточной городской черты, прокопанной в земле на краю околицы в полусотне шагов от крепостной стены в виде канавки. Конечно, возле околицы были и другие строения, но этот дом выглядел таким могучим, дородным и благополучным, что поневоле вызывал уважение к его владельцам.

Пограничная канавка околицы всегда после вечерних сумерек горела ярким пламенем вплоть до рассвета, а клубы дыма разносили вокруг запах сгоревшей нефти. Уж такой здесь был закон: ограждать город с восточной стороны пламенем на всю ночь. Вполне возможно, что так городские власти отделяли себя от древнего племени эскимосов, остяков и китайцев, тоже потомков этих мест, но каждый раз возвращавшихся сюда, просто чтобы доказать свою китайскую инородность. А эскимосы и остяки напрямую говорили, что их прародители пришли с Севера и расселились по склонам Рипейских гор много раньше, чем асы, ванны и аримаспы. Поэтому царство Десяти Городов, откуда вот уж который век выделялись переселенцы, расползаясь по планете отдельными нациями и создавая автономные государства, изначально принадлежало им.

Неужели обитатели других племён и народностей видели смысл своей жизни только в доказательстве своего превосходства над царством Десяти Городов? Причём, предки насельников Аркаима тоже были выходцами из исчезнувшей Северной Гипербореи, поэтому делить что-то было попросту глупо. Те, кто это понимал, издавна спокойно переселялись в другие места нашей огромной планеты и начинали строить свою жизнь, создавать свои города, а не отнимать созданного силой.

Возле круглого дома на улице была построена необыкновенной формы печка, а рядом с ней примостился колодец. Эти постройки тоже заставляли удивляться, особенно впервые изволивших посетить таинственную столицу ариев, руссов, этрусков, тех же персов и ещё множества других народностей, выходцев именно отсюда и возвращающихся посмотреть на свою первооснову. Пословица – всё возвращается на круги своя – пошла, наверное, отсюда, потому как переселенцы хотели иметь в своих странах не только память о своих предках, но и получить доступную мудрость, ибо только мудрые могут управлять государствами и заботиться о благосостоянии своего народа.

Круглый дом был жилой. Более того, перед печкой хозяйничала молодая девушка в накинутой на плечи лохматой яге,[23]23
  Яга – длинный бобровый тулуп мехом наружу.


[Закрыть] и возле колодца на брёвнышке сидел довольно крепкий юноша. Что ни говори, а оседлавший бревно парень был точно из приезжих. Во-первых, никто из местных парней не позволил бы себе с бабой разговоры разговаривать, когда та хозяйством занята. Во-вторых, делать, что ли мужику-то нечего? Уселся, вишь, перед бабой! Хочь и молода она, только уговаривать девку на майдане вечером положено, а не мешаться и не болтать бестолку.

Да и одет парень был не по-русски, не по-нашенски. Солидность ему придавал кожаный кафтан, из-под которого выпросталась длинная, много ниже колен, шитая из широких вощёных листьев какого-то неувядающего дерева мужская юбочка.[24]24
  Отличительная особенность жителей древней Месопотамии.


[Закрыть] А ноги, обутые в деревянные сандалии, прям, крест-накрест опутаны ремешками из верблюжьей кожи, которые крепились к тем же сандалиям. Это ж надо, в таких обутках и в гиперборейскую столицу завалиться?!

– Ты так и не сказала, Нава, что это на тебе одето сегодня? – вскинул глаза юноша. – Я ни одной ещё здешней бабы не видывал в такой душегрейке!

– Ах, это? – девушка ласково провела рукой по меху, пришитому поверх надетой на неё шубы. – Это яга. Тоже мне скажешь, душегрейка! Неужто никого в ягах не видывал?

– Видывал, – признался тот. – Только в ягах здесь почему-то одни старухи ходят. А ты совсем даже не старая.

– Так-таки и не старая? – рассмеялась девушка. – У вас ни в Израиле, ни в Греции, ни в Египте таких не носят, потому что там жизнь совсем другая. У вас больше кочуют да скот пасут и только.

– Точно, – согласился парень. – Но здесь, я заметил, одни бабы ходят в ягах. Никто из мужиков, из стариков, да из мальчишек тоже не надевает такую шубу лохматую. Зачем это?

– Бабы говоришь? – нахмурилась Нава. – А в какой стране ты видел мужика возле печи? В какой стране мужики умеют металл из болотной ржи добывать, да руду переплавлять? Где ты мужика у печки видывал?

– Так ведь не обед же готовишь! Ты металл плавишь, всё одно как корову доишь! – попытался отшутиться парень. – Так, как вы это делаете, не умеют нигде. Уж поверь мне, ни одной бабы, как ваши, ни в одной земле не видывал. А постранствовал я – дай Бог каждому, не смотри, что молодой. И так, как вы живёте, не живут нигде. Откуда здесь такое?

– Слушай, Толмай, – обернулась к нему Нава. – Ты только приехал, а сразу всё знать хочешь. Поживи, тебя никто не гонит. Твои предки много веков назад уехали отседова, а вот ты вернулся, значит, кровь позвала на место рождения! Вот и поживи там, где твои пращуры сами жить учились. Даже у меня пожить можешь, в гостевой постелю. Ведь ты не один к нам приехал. Гости круглый год в город приезжают, живут здесь, и каждый в свою страну увозит то, что ему нужно. Нам не жалко делиться Божьими дарами, затем и родились на этом свете. Если поможешь ближнему, он тоже поможет тебе, неважно на том или этом свете. Ведь если мы пришли в этот мир, значит, должны помогать друг другу. Иначе, зачем приходить?

– Помогать? Кому это помогать? – ехидно усмехнулся Толмай. – Что ж тогда во все века люди войны устраивают? Или никак меж собой рабов да завоёванных царств не поделят? А ты предлагаешь помогать извергам делить отнятое и продавать в рабство обездоленных?

– Ты говори да не заговаривайся! – прикрикнула на парня девушка. – Наши люди создали здесь свой мир, нужный только нам одним, а торговля всякая по вашему Израилю, по Венеции проходит красной чертой. Дай срок, вы и души научитесь продавать, и Бога.

– Своего? Или вашего? – не сдавался юноша.

– Треглав всегда Един, только во всех странах его величают по-разному, – пояснила девушка. – У нас он тоже триедин: Вышень, Род и Сварог, а богиня любви – Лада, затмила всех ваших женщин своей красотой не внешности, а души.

– Даже Инанну? – поинтересовался Толмай.

– Кто такая Инанна?

– Ты, такая умная и не слышала про нашу Инанну? – искренне удивился юноша. – У нас даже песни в Лагаше про неё поют:

 
«Докучать, оскорблять, попирать,
осквернять – и чтить —
в твоей власти Инанна…»[25]25
  Заимствованно из подлинных источников.


[Закрыть]
 

– Ты баешь, мол, умная я? – улыбнулась Чернава. – Наши мужики бабам такие слова говорят, только когда хотят опростоволосить: «Молчи, дура!». Иль у вас не так?

– Не так! – выразительно отреагировал Толмай и даже рубанул ладонью воздух в своё подтверждение.

– Отрадно слышать, – улыбнулась девушка. – Так зачем же ты к нам-то пожаловал? Ведь который день всё молчком, да молчком. Негоже так.

– Я и раньше сказать хотел, – принялся оправдываться юноша. – Да недосуг как-то. Надысь ваши мужики пособить просили, а сегодня не к месту…

– У нас всё к месту, – перебила его девушка. – Поведай, коль к лицу, зачем пожаловал?

Толмай кашлянул сначала. Но, видя, что собеседница его даже отложила работу, надеясь выслушать исповедь гостя, решил не скрывать и не изворачиваться от ответа. Ведь Чернава – действительно умница, поэтому, вероятно, и одна. А то такую кралю навряд ли кто отпустил бы. Вдруг подскажет, как найти то, что давно Толмай ищет?

– В нашем царстве, – начал он. – В нашем царстве есть предание о герое Гильгамеше, который спустился когда-то в нижнее царство, чтобы спасти друга Энкида от жизни, дарованной ему богиней Эрешкигаль.[26]26
  Шумерская богиня смерти.


[Закрыть]

– От жизни?

– Да. От жизни в нижнем царстве, – подтвердил парень. – В том мире человека судит по его делам сама царица Эрешкигаль с помощью семи чёрных ангелов. Но человека оставляют там работать на царицу в царстве тьмы, а вывести его оттуда можно только с помощью Пуригавы.

– Я знаю, – кивнула Нава. – У нас она зовётся Мяун-травой.[27]27
  Мяун-трава (ст. русс.) – валерианов корень.


[Закрыть] Надеюсь, у Гильгамеша всё получилось?

– Он обошёл подземное царство, – продолжал парень. – Увидал там рощу с деревьями чудесной красоты и сразу же отвратной уродливости, потому что деревья эти были облеплены драгоценными камнями. А любой драгоценный камень будит в человеке не только любование красивой игрой радужных струй, но также блеск денег, власти и насилия.

Потом Гильгамеш попал на остров бессмертного Утнапишти, который, наконец-то, рассказал, как найти нужную траву. Только Энкиду не предстояло быть спасённым, потому что траву утащила кошка.

– Это на них похоже, – рассмеялась Чернава. – У нас даже дикие кошки с кисточками на ушах всё сделают для тебя ради такого угощения.

– И всё же я собрался в Нижнее царство не за этой заветной травой, – нахмурился юноша. – Никому не говорил. Тебе скажу. Царица Эрешкигаль держит в плену свою сестру Инанну, которую у вас Ладой зовут. К пленнице я хочу попасть, потому как спросить надобно: есть ли на свете то, чего все живые ищут и чего никогда не приходит? А вход в Нижнее царство где-то в ваших краях должен быть.