Текст книги "Идущие на смех"

Не губите меня!

Я с детства рос очень послушным и исполнительным. «Ешь кашку!» – и я набивал рот размазней. «Без спросу не ходи!» – и я вымаливал разрешение даже на то, чтобы пойти пописать. «С этим не дружи – он плохой!» – и я отбирал у плохого мальчика свой мячик. «Учись хорошо!» – и я зубрил ненавистную анатомию. «Занимайся спортом!» – и, не имея сил поднять штангу, я перекатывал её по залу. «Запишись в самодеятельность!» – и я гадким голосом орал в хоре.

Потом я вырос, окончил школу, окончил институт, стал взрослым, самостоятельным, даже руководящим. Но, приученный выполнять указания, продолжал жить только так, как велят и советуют.

«Храните свои деньги в сберкассе!» – прочитал я на светящемся транспаранте и сразу положил на книжку все свои сбережения. Увидев плакат на стене сберкассы: «Летайте самолётами Аэрофлота!» -немедленно снял деньги с книжки и помчался в аэропорт. Прилетев на Кавказ и сойдя с трапа самолёта, прочитал: «Туризм – лучший отдых!» Тут же купил рюкзак и затопал по горным тропам. Где-то на перевале наткнулся на предупреждение: «Не забыли ли вы застраховать своё имущество?» В ужасе хлопнул себя по лбу: конечно, забыл! Сбросил рюкзак, скатился вниз, вскочил в самолёт, вернулся обратно и немедленно всё застраховал: квартиру, мебель, одежду и даже кошку.

Заметив призыв: «Посетите наш ресторан!», вошёл вовнутрь и, хотя есть категорически не хотелось, насильно затолкал в себя два комплексных обеда. Недоеденный кусочек хлеба хотел оставить на тарелке, но, прочитал в конце меню, что «Хлеб – наше богатство!», бережно спрятал недоеденное богатство в кошелёк. Взглянув на табличку «Посетитель и официант, будьте взаимно вежливы!», пожал руку официанту, потом обнял его и оставил ему рубль «сверху». Покидая зал, увидел другую табличку: «Не унижайте официантов чаевыми!», ринулся назад и прервал унижение официанта, отобрав у него свой рубль.

Услышав по радио «Уничтожайте мух – источник заразы!», помчался за первой же встреченной мухой, полдня гонялся за ней и прихлопнул её уже за городом, на лесной опушке. К дереву был прибит щит, который призывал: «Берегите муравьёв – санитаров леса!». Откликнувшись на этот призыв, я погладил по спине пробегающего муравья и угостил его убитой мухой.

Как видите, я был очень послушным. «Не курить!» – бросал недокуренную сигарету. «Не сорить!» – тут же подбирал её обратно и прятал в карман. Если пиджак начинал дымиться, я не пугался – я с детства помнил спасительный завет: «В случае пожара звоните по телефону 01». «Даёшь!» – и я отдавал последнюю рубашку. «Только вперёд!» – и я бежал впереди всех. «Догоним и перегоним!» – и я мчался, обгоняя импортные машины. «Выполним и перевыполним!» – и я перевыполнял любое выполнение. «Все как один!» – и я собирал группу таких же, как я, и мы наперебой копировали друг друга.

Только один лозунг однажды поставил меня в тупик: «Экономика должна быть экономной». Сперва я растерялся, я не знал, как надо на него откликаться. А потом понял, что это образец для импровизации, и стал сам штамповать подобное: «Наука должна быть научной», «Искусство должно быть искусственным», «Ограниченность должно быть ограниченной»…

Вот так я шагал по жизни спокойно и беззаботно, ни о чём не задумываясь, выполняя готовые указания, которые были на каждом шагу. И вдруг они стали исчезать, с каждым днём их всё меньше и меньше. И я остановился. Я растерялся. А вдруг их совсем не останется, что тогда? Мне говорят: решай сам. А как? Я же не привык, меня этому не учили. Я ведь теперь до конца жизни простою на месте в паническом неведении: как быть? Что делать? Куда идти?..

Пожалуйста, не губите меня! Пощадите! Дайте хоть одно спасительное указание, как жить без указаний!..

Свадьба с выпивкой

ОТ АВТОРА: В мае 1985 года в СССР вышел указ о мерах по усилению борьбы с пьянством, так называемый, «Горбачёвский сухой закон»: продажа спиртного только с одиннадцати до шести, в одни руки только – одну бутылку, в ресторанах свадьбы, юбилеи, презентации – безалкогольные… И наступил золотой век для продавщиц винных магазинов, у которых с шести утра выстраивались очереди длиной в первомайские демонстрации… Раскупали и распивали духи, одеколоны, эликсиры… Алкаши выпаривали клей, крем для обуви, разные моющие средства, которыми повально травились… За нарушение указа – снимали с работы, выгоняли из партии. Это был расцвет идиотизма: в спектаклях выбрасывали все застольные сцены, на Радио, читая стихи или исполняя песни, купировали «алкогольные» строчки, такие как «Пейте, кони мои» или «Наполним бокалы, содвинем их разом»… На всякий случай даже перестали упоминать фамилии Ромм и Петров-Водкин…

Было всё это, было.

Андрей Андреевич сидел в кабинете своего шурина, директора кафе «Незабудка», и канючил:

– Что же это за свадьба без выпивки?

– Не надо меня уговаривать: всё понимаю, но нельзя.

– Ну, хоть шампанское.

– Ты что, забыл? Запрещено! Все свадьбы безалкогольные, чтобы молодёжь не приучать.

– Тоска-то какая будет. Как на похоронах.

– На похоронах? – шурин вдруг встрепенулся. – Погоди, погоди!

Достал какую-то бумагу, пробежал глазами и радостно сообщил:

– Это можно, в инструкции разрешено. – Зачитал: – «Похороны-поминки с шампанским и коньяком»… Это я могу оформить.

– Спаситель ты мой! – возликовал Андрей Андреевич. – Хрен с ним, пусть называется, как угодно, лишь бы выпить дали, чтоб люди повеселились – на всю жизнь ведь память!

– Но ты уж меня не подведи – с работы полечу. Сейчас с этим сам знаешь, как строго. Следят. Из партии выгоняют.

– Не боись. Всех предупрежу, никто не проговориться.

– И чтоб заметно не было. Невеста в чём будет?

– Как положено: в белом платье, в белой фате…

– И в белых тапочках!

– Это зачем?

– По ритуалу. А жених – чтоб весь в чёрном: чёрный костюм, чёрная рубашка, чёрный галстук.

– Можно хоть хризантему белую приколоть?

– Ни в коем случае! Только венок – и то, обязательно, с прощальной надписью. И ещё: к кафе подъезжать не с шумом и песнями, а тихо и скорбно. И чтоб на машинах – никаких кукол, никаких флажков. Захотите украшать – только чёрным крепом. А ещё лучше вместо такси закажите в похоронном бюро автобус, тогда вообще комар носа не подточит.

– Ну, ты знай меру! – взмолился Андрей Андреевич. – Невеста увидит такой автобус – в обморок упадет.

– И прекрасно – её вынесет группа товарищей, ногами вперёд.

…Назавтра к «Незабудке» медленно подъезжали машины. Выходили гости, выносили венки с чёрными лентами, на которых серебрились надписи: «Незабвенным молодожёнам от скорбящих друзей», «Не забудем дочь родную», «Все там будем»… Духовой оркестр, приглашённый Андреем Андреевичем, встречал их душераздирающим похоронным маршем, от которого из женских глаз невольно выкатывались слезинки. Проинструктированные папой жениха, гости рассаживались молча, без шуток, без улыбок. Присутствующий за столом директор дал знак, что надо начинать… Андрей Андреевич встал и обратился к жениху:

– Мы провожаем тебя в совместную жизнь, сынок… – перехватив испуганный взгляд шурина, тут же исправился: – То есть, в последний путь…

– Ты рано ушёл от нас! – запричитала жена Андрея Андреевича.

– Спи спокойно, дорогой товарищ! – завершил свою речь папа жениха и протянул свой бокал к сыну.

– Не чокаться! – предупредил директор, и Андрей Андреевич поспешно отдёрнул руку.

– Почему это он должен спать спокойно? – забеспокоилась мама невесты. – Он что у вас, порченый? – Но тут же, вспомнив условия игры, исправилась. – Тахта тебе пухом, зятёк!

Свадьба-поминки покатилась по ритуалу. Гости поднимались, зачитывали тосты-некрологи. Оркестр играл похоронные марши, под которые молодёжь скорбно танцевала.

Папа жениха взял поднос и стал обходить присутствующих:

– Не поскупимся, по обычаю.

Стали скидываться. На поднос посыпались десятки и сотенные.

– Что это ты делаешь? – перепугался шурин.

– Средства собираем, – спокойно объяснил ему Андрей Андреевич, – на памятник.

Успокоенный родич выкрикнул:

– Слово просит отец усопшего.

– Горько! – с надрывом закричал Андрей Андреевич. Шурин одобряюще кивнул, только жестом напомнил, что надо целовать не в губы, а в лоб. Ободрённый Андрей Андреевич снова застенал. – Горько мне! Горько!

Невеста обняла жениха, полумёртвого от всего происходящего, поцеловала его в холодный лоб и вдруг по-вдовьи разрыдалась. Оркестр грянул реквием. Женщины заголосили. У мужчин предательски заблестели глаза, хотя каждый усилием воли сдерживал себя, судорожно глотая комок в горле. А оркестр играл всё печальнее, выворачивая душу. Рыдали уже все: молодожёны, их родители, друзья, родичи и даже официанты.

Андрей Андреевич добился своего: свадьба с выпивкой явно удалась и запомнится на всю жизнь!

Внезапная ревизия

На продуктовую базу номер четырнадцать явился ревизор.

– Внезапная ревизия! Всем оставаться на местах!

Взял ключи, документы и исчез в подсобных помещениях, а в кабинете у заведующего собрались все работники базы номер четырнадцать.

– Товарищи! – обратился завбазой Нечипорук к своим сотрудникам. – К результатам ревизии мы должны подготовиться заранее. Кто у нас в этом году будет сидеть?

Все молча повернулись и посмотрели на экспедитора Перлового. Тот заёрзал на стуле.

– Почему это я?.. Всегда я!.. Если человек тянет, так на него наваливают… Я в прошлой пятилетке сидел, в позапрошлой…

Заместитель заведующего Ханыгин, неразговорчивый алкоголик, ткнул пальцем в висящую на стене миллиметровку, разбитую на квадраты, и буркнул:

– Всё по графику.

Перловый сник, но по инерции ещё продолжал сопротивляться.

– Так… сразу… неожиданно…

– Почему неожиданно? – возразил грузчик Тимур. – Мы ведь тебе ко дню рождения пижаму полосатую подарили, чтобы привыкал. Решётки на окна поставили.

– Я в институт геронтологии ложусь, – продолжал канючить Перловый. – Мне уже палату приготовили, двухместную…

– Мы тебе лучшие условия создадим: будешь в одиночке сидеть!

Видя, что Перловый уже окончательно покорился, завбазой заговорил по-деловому:

– Значит, так. Зарплата тебе будет по-прежнему начисляться – мы тебя объявим почётным членом нашей бригады. Часть денег – семье, часть – на книжку, как в заграничной командировке. Плюс двадцать процентов северных.

– А за выслугу лет?

– Это будет зависеть от срока.

– Сын у меня весной на юридический поступать собирается.

– О семье не беспокойся, ею займётся Тимур и его команда. Сына – в институт, жене – путёвку в Цхалтубо, дочку в «Артек», маме – персональную пенсию… Но ты тоже время не теряй. Пересчитай все свои сберкнижки и сдай их на хранение в нашу общую библиотеку. Шубы – в ломбард, хрусталь по родичам развези…

– Я его ещё с прошлого раза не забрал.

– Вот и ладушки. И ни о чём не тужи. Это раньше было страшно сидеть, а теперь… Спутники запускаем, реки перекрыли, БАМ построили… В какое время сидеть будешь, а?

Завбазой открыл сейф и стал перекладывать его содержимое в подставленный Ханыгиным рюкзак.

– Вот твоя амуниция: тёплое финское бельё, две пары, для тюрьмы… Канадская дублёнка – для Севера… Меховые унты… А это… – Он раскрыл холодильник и вытащил оттуда кошёлку, набитую снедью. – Это тоже для тюрьмы: тюрпаек. Здесь кетовая икра, астраханский балычок, испанские маслинки… Споём на посошок.

Негромко затянули:

 
Прощай, любимый город…
Перловый растрогался.
 

– Хорошие вы друзья. Трудно мне будет без вас.

– Через годик к тебе Ханыгин приедет, его очередь.

Снова продолжили:

 
…И берег морской целует волна
И тихо доносит баян.
 

– На кого доносит? – испуганно спросил Тимур.

Наступила пауза. Все задумались.

В этот момент дверь распахнулась, вошёл ревизор. Сотрудники базы замерли в ожидании приговора.

– Ревизия окончена! – Ревизор обвёл всех грозным взглядом, углядел рюкзак и кошёлку, подошёл, заглянул, остался доволен.

– Уношу из вашей базы самые хорошие впечатления!

Надел рюкзак, взял кошёлку и пошёл к выходу.

Все, стоя навытяжку, молча провожали его глазами. Только завбазой растерянно пролепетал:

– Так кто же всё-таки в этом году будет сидеть?

Страшная месть

Кассирша ультимативно требовала мелочь. Уборщица перетасовывала опилки под ногами у покупателей, приговаривая: «Ходят тут всякие». Восемь продавщиц хором кричали: «Вас много, а я одна». Сотни покупателей перебежками бросались от отдела к отделу, безуспешно пытаясь обратить на себя внимание. Дети плакали, мужчины ругались, женщины, сохранившие девичью наивность, требовали жалобную книгу…

Словом, в гастрономе № 4 начался нормальный рабочий день. Ежедневно я вливалась в этот поток, тоже о чём-то кричала, чего-то требовала и оставляла здесь, в магазине, трупы моих погибших нервных клеток. Но сегодня я решила за всё отомстить, взорвать эту привычную обстановку хамства и безнаказанности, испортить продавцам настроение на весь день, как они портили его по утрам тысячам покупателей.

Начала с заведующей гастрономическим отделом. У неё было огромное количество огромных зубов. Глядя на неё, можно было предположить, что человек произошел не от обезьяны, а от крокодила.

– Доброе утро! – вежливо приветствовала я её.

У продавщицы от удивления отвалился тяжёлый подбородок.

– Дайте мне, пожалуйста, «одесской» колбасы.

– «Одесская» кончилась! – щёлкнула челюстью пришедшая в себя женщина-крокодил.

– А вы дайте мне вон те обрезки. Вам их всё равно списывать, а я заплачу.

– Здесь семьсот граммов, – сообщила продавщица, несмотря на то, что стрелка весов остановилась возле отметки «четыреста пятьдесят».

– Вы ошибаетесь, – мягко поправила я, – тут будут все восемьсот, если вы положите верёвочку от колбасы, которую собираетесь выбросить.

И я отправилась в кассу.

– Платить без сдачи! – заорала кассирша. – Я на всех вас мелочи не напасусь.

– И правильно, – поддержала я. – Покупатель должен мелочь всегда носить с собой. Я, например, прежде чем идти в магазин, забегаю в банк и размениваю десятку-другую. Мне это ничего не стоит, а вам облегчение, правда?..

Перед онемевшей кассиршей я вывалила из кармана две пригоршни десятикопеечных монет. Потом взяла из рук уборщицы тряпку и вымыла полмагазина.

– Если бы всякие, которые тут ходят, были сознательными и по очереди мыли пол – вам было бы намного легче.

Проходя мимо толпы чем-то возмущённых покупателей, я обратилась к ним с миролюбивым призывом:

– Товарищи! Продавцы не виноваты. Это мы приходим в магазин и раздражаем их своим присутствием. Если бы нас здесь не было – они были бы с нами намного вежливее.

В магазине уже никто не работал. Весь обслуживающий персонал гастронома № 4 с полуоткрытыми ртами следил за моими действиями. В дверях подсобки толпились удивлённые грузчики.

В мясном отделе работал профессиональный хам, у него даже «здравствуй» звучало как «пошёл вон». Сквозь лоснящуюся кожу лица было видно, как в его щеках бурлит и клокочет гемоглобин.

– Вам чего?! – рявкнул он на меня из-за прилавка, как собака из будки.

– Граммов триста мяса, которого уже никто не берёт, – проворковала я.

Он бросил на весы кусок мяса, зелёный, как тоска.

– Спасибо! Такого я ещё никогда не ела.

– К нему нагрузка: семьсот грамм костей.

– Кости – это моя слабость, можете дать килограмм.

– Заворачивать не во что, бумага кончилась.

– А зачем заворачивать? – искренне удивилась я. – Мясо очень удобно носить в карманах.

На глазах у потрясённого мясника я втиснула купленное мясо в кружевной карман моей блузки. Весь кусок не поместился, часть его выглядывала из кармана, как платочек.

Я взбила его рукой и снова обратилась к продавцу:

– Как вам кажется: к этой блузке идётсвинина или говядина?

Мясник растерянно замычал.

Этого не выдержала даже видавшая виды потомок крокодила. Нервы её дрогнули, и она закричала мне через весь гастроном:

– Жалобная книга заперта! Ключ у завмага! Завмаг в отпуске! В декретном!

– Жаль! Так хотелось написать вам благодарность.

Я обаятельно улыбнулась женщине-крокодилу, послала воздушный поцелуй нагемоглобиненному мяснику и, напевая «Неужели это мне одной…», вышла из магазина.

Травмированные моей вежливостью, продавцы долго и оторопело глядели мне вслед сквозь стеклянную витрину. В помещении висела непривычная, напряжённая тишина. Чувствовалось, что обалдевшие продавцы ещё не скоро придут в себя.

Моя месть удалась!

Собачья жизнь

Вот вы мне ответьте: собака – друг человека? Друг? Так почему же человек со своим другом-собакой по-свински поступает?..

Взять, к примеру, намордники. За что на умную и преданную личность железную решётку надевать? Вы обратите внимание: когда собака в наморднике, она всегда голову опущенной держит, потому что ей стыдно. За нас с вами стыдно.

А вы с собакой путешествовать пробовали? Нет? Ну, так я вам расскажу, что это за процедура.

Дали мне в месткоме путёвку в дом отдыха, тридцатипроцентную, горящую. Сегодня дали – вчера выезжать. Оформил я отпуск, получил деньги, думаю, что с Пеком делать (Пек – это королевский пудель, четыре золотые медали). Жена в командировке, дочь в пионерском лагере – оставить пса не с кем. Можно было бы к тёще отвести, она животных любит. Но у них члены правления кооператива постановили, что собак в доме не потерпят. Крыс они терпят. Тараканов тоже. А собак – нет. Забрела к ним во двор какая-то бездомная дворняга, они её так облаяли, что она сбежала от них на живодёрню.

Вот и пришлось мне Пека с собой взять. Приехали вечером, дом отдыха далеко, решил я в городе переночевать. Номер заранее был заказан, я не беспокоился. Приезжаем – не тут-то было: собак в гостиницу не пускают. Оформил я номер, а сам голову ломаю: что делать? Как пса мимо дежурной провести? Думал, думал – и придумал. Поставил Пека на задние лапы (он мне тогда до плеча достаёт), набросил на него своё пальто – получилось макси, до пят, так что лап не видно. Обнял за плечи, чтоб помочь на задних лапах держаться, и повёл к себе в комнату. На голове у него завитушки чёрные, как у накрученной брюнетки. Сзади поглядеть – точь-в-точь девица в модном пальто и с модной причёской.

Так мы мимо дежурной и прошмыгнули. Вошли, заперлись на ключ, радуемся. Я песни пою, Пек по комнате скачет, но не тявкает: понимает, что он – контрабанда.

Вдруг дежурная звонит:

– У вас в номере дама. Посторонним разрешается находиться в гостинице только до одиннадцати вечера. Попрошу вашу гостью проводить.

Ну что тут поделаешь, надо признаваться.

– Не дама это, – говорю, – а собака.

А она отвечает:

– Личные отношения будете выяснять вне гостиницы. А пока – прошу номер от посторонних освободить.

Понял я, что честность здесь только повредит: выйду с собакой – во-первых, скандал, во-вторых, даму до утра с милицией искать будут. Поставил я Пека опять на задние лапы, набросил на него пальто, и снова мы с ним в обнимку продефилировали мимо дежурной. А ночевать нам пришлось на вокзале.

Приезжаем в дом отдыха. Там такая же история: не пускают Пека. Иду к директору. Приятный такой мужчина, седой, глаза умные, как у спаниеля. Выслушал он меня и говорит:

– По-человечески я вас понимаю, сам собак очень люблю, шесть лет на границе служил, мне овчарка даже жизнь спасла. А как должностное лицо ничего поделать не могу. У меня инструкция: детей и собак не принимать.

Вижу, не протащить мне пса в дом отдыха. Решил тогда ему где-нибудь поблизости комнату снять. Устроил его у одной старушки. Ей погреб нужен был, а копать некому, одна живёт. Вот и обязался за время отпуска ей погреб вырыть. За это она Пека приютила. Правда, брала за него, как за курортника, но я всё равно был счастлив.

И с питанием устроились: я ему курсовку купил на имя Собакина Петра Матвеевича (меня Матвеем зовут), его порции переливал в судки и носил ему три раза в день.

Всё как-будто утряслось, только тосковал он без меня: принесу ему еду, а он не ест, меня облизывает. А когда я на территории дома отдыха – он вдоль забора бегает, меня в щели высматривает. А однажды ночью просыпаюсь и вижу: кто-то в окно лезет. Пек! Проскочил все-таки! Ну, я его под кровать, а сам палец к губам, мол, лежи тихо, чтоб сосед не услышал.

А сосед мне попался, доложу я вам, тип, каких мало. С утра уже пьян, ко всем цепляется, всех задевает. И ещё у него привычка была: проснётся ночью, хлопнет стакан водки и начинает песни орать. Народ, конечно, возмущается, а он нахально смеётся и заявляет: «Я – нервный, у меня хроническая бессонница»… И справку какую-то предъявляет. И ничего с ним не поделаешь: формально – больной человек.

Вот и в ту ночь проснулся он, как всегда, – и за бутылку. А Пек пьяных ненавидит лютой ненавистью и запаха спиртного не переносит. Как прыгнет он – и лапы пьянице на плечи. Сосед – бух на койку и вопить собрался. А Пек зубы оскалил и зарычал, мол, пикни только. Ну, тот одеяло на уши, лежит, не шелохнется. И так всю ночь пролежал.

Утром все приятно удивлены: наконец-то выспались. А сосед мой – к директору, мол, безобразие, по дому отдыха неизвестные собаки бегают. Директор выслушал его и отвечает:

– Никаких собак в доме отдыха нет, это вас галлюцинации мучают из-за хронической бессонницы, согласно предъявленной вами справке.

А ко мне после завтрака подошёл и говорит:

– Вы и сегодня окно на ночь не закрывайте, ладно? Пусть свежий воздух идёт. – Улыбнулся хитро, и кусок мяса в целлофановом мешочке даёт. – Это вашему курсовочнику, товарищу Собакину, добавка от дирекции.

А потом я узнал, что он тайком велел для Пека специальный лаз под забором вырыть.

И что вы думаете? Все следующие пять ночей Пек у соседской койки дежурил, вахту нёс. Как только тот потянется к бутылке, Пек рыкнет, сосед голову под одеяло и до утра только зубами стучит. Пять ночей весь дом отдыха спокойно спал. А на шестые сутки приехала комиссия (сосед куда-то жалобу написал), лаз зарыли, директор выговор получил и категорический приказ инструкцию соблюдать.

Ну, следующей ночью победитель-сосед снова в коридорах песни орал, снова всех отдыхающих будил, а Пек всю ночь под забором бегал и повизгивал.

А вот теперь вы мне ответьте: как, по-вашему, эта инструкция – справедливая? У кого больше прав находиться среди людей: у такого славного парня, как мой Пек, или у такого, извините, сукиного сына, как мой сосед по комнате?