Текст книги "Бульварное чтиво. Повести и рассказы"

Воробьиная ночь

Отрезанная от цивилизации парковой зоной окраина города состояла из двух-трехэтажных лачуг с многократно латаными крышами. Углы домов облупились, из-под осыпавшейся штукатурки выступала кирпичная кладка с грязными подтеками раствора. Пользуясь вседозволенностью, время расписало полинявшие стены трещинами, отчего взгляд тусклых окон вызывал ипохондрию и желание принять на грудь.

Между домами нестройными рядами тянулись сараюшки, в которых местные жители хранили всякий хлам, а кое-кто держал домашнюю птицу и хрюшек. По утрам сиплые петухи, перекрикивая друг друга, пытались разбудить солнце. Потревоженное кукареканьем, оно лениво выползало из-за уборной, красовавшейся на взгорке. Умывалось в огромной луже, отороченной с одного края кустами шиповника, и устремлялось ввысь. Там оно на миг замирало, а потом катилось на запад.

Солнечную купель подпитывал родничок, потому она не пересыхала даже в июльскую жару. Целыми днями в ней, хрюкая от удовольствия, отдыхали свиньи. Благодаря луже местное население летом страдало от комариных эскадрилий, а по осени – от непроходимой грязи. Это болотце пытались засыпать, но в борьбе с природой всегда побеждала природа. В конце концов, поперек лужи омофором лег деревянный настил.

Он вел прямиком к водозаборной колонке. Торчащий из бетонного лобка чугунный фаллос служил основным источником для утоления жажды и решения хозяйственных нужд. Второстепенным источником являлся магазин, в котором из-под полы велась торговля первачом.

За самогоноварение к продавщице приклеилась кличка – Менделеиха. Кира часто являлась на работу с бигуди, запутавшимися в волосах, в домашнем халате и стоптанных тапках. Разговаривая с покупателями, она не скупилась на скабрезные шутки. В прокуренном голосе продавца, в ее дерзком взгляде и интонации присутствовали хулиганские нотки. Жила Кира тут же на хуторе, в доме возле сортира. Разухабистость Менделеихи не вызывала у жителей серьезных нареканий. Вся окраина прекрасно знала, что в момент безденежья Кира отпустит товар, запишет в замусоленный журнал имя должника и сумму. Проскрипит для вида и выложит на прилавок все необходимое. Снисходительность не распространялось лишь на Гришку Воробья – низкорослого рябого горбуна.

Схоронив разбившегося по пьянке супруга, Кира собрала всю округу за поминальным столом. После затянувшихся посиделок Гришка решил утешить вдову, но получил отпор. Оскорбленный отказом, он пустил байку, будто Кира малость рехнулась и мужикам отныне предпочитает женщин. В этот вздор мало кто верил, если не считать пацанов, облюбовавших для посиделок густые заросли за лужей.

Ввиду незавидного расположения, жизнь на отшибе текла относительно тихо, без особых всплесков и потрясений. Чужаки сюда заходили редко, а аборигены, хорошо зная друг друга, решали все вопросы миром.

Лучи рассвета изменили цвет облаков. Унылая хмарь сменилась розовой пеной, затем повисла над тополями дымкой и вскоре рассеялась вовсе. Поеживаясь, Гришка прошел на кухню, хлебнул из чайничка холодной заварки. Затем вернулся в комнату, сел за стол и начал строчить в ученической тетради. Лицо его расплывалось в улыбке или становилось задумчивым; глаза сияли лукавым огоньком или становились бездушными и злыми. На мгновение Гришка уходил в себя, вырывал лист и начинал писать заново. Так могло продолжаться несколько часов кряду – до тех пор, пока не получался нужный результат. Гришка закрывал тетрадь, гладил ее по обложке и удовлетворенно вздыхал.

В детстве он переболел рахитом, поэтому выделялся непропорциональным телосложением. Выпуклая грудь и низко посаженная голова придавали ему сходство с нахохлившимся воробьем. При ходьбе Гришкины руки плетьми висели вдоль короткого тела; на оклик он поворачивался всем корпусом, исподлобья глядя на того, кто его позвал. Жил Воробей один.

Работал Гришка в синагоге ночным сторожем. Получал гроши, но их хватало на скромное существование. Однажды перед еврейской пасхой он выпил на рабочем месте бутылку водки и закусил безвкусной, как трава, лепешкой, найденной там же. Гришка и понятия не имел, насколько важен для иудеев опресненный хлебец. Пришедший поутру раввин тотчас обнаружил исчезновение мацы, доставленной к празднику из земель обетованных. Он грозно тряс пейсами и проклинал Воробья.

От излишков фантазии Воробей любил врать. По вечерам, сидя на лавке у подъезда, он доставал из кармана почтовый конверт, вскрывал его и зачитывал письмо беззубым старухам. Чаще всего послания приходили от далеких родственников, которых никто никогда не видел. Они сообщали Гришке, что собираются на тот свет, а все имущество отписывают ему, как единственному наследнику. Благодаря публичным чтениям, хутор смаковал слухи, будто Гришка скоро переедет в огромную московскую квартиру и заживет на широкую ногу. Никто не догадывался, что письма Воробей строчил сам, для поднятия в представлении соседей планки собственного благополучия.

Как бы там ни было, но Гришка убедил всех и уверовал сам в скорое счастье, которое всенепременно постучит в его двери. Пока оно находилось в пути, он со злостью барабанил в стену, за которой жил студент музыкального училища Сеня Руфин – худющий амбициозный юноша.

Квартиру Сене прикупили родители. Утомленные бренчанием на фортепьяно, они не пожалели денег и обеспечили отпрыска отдельной жилплощадью. В нее будущий маэстро перевез черное немецкое пианино, диван и кучу амбиций, не дающих покоя ни ему, ни соседям.

Свободное время, которого было с избытком, Руфин посвящал игре на инструменте. Он откидывал с лица длинную челку, касался клавиш и принимался насиловать тишину. Подражая именитым пианистам, в такт музыке Сеня тряс головой. Всласть поизмывавшись над соседями, он закатывал глаза и замирал. В состоянии душевного оргазма, виртуоз поднимался со стула и раскланивался перед невидимой публикой. Ночевать он уходил к маме с папой. Жильцы дома Руфина ненавидели, но при встрече лицемерно улыбались: опасались, что со зла он совсем лишит их покоя.

Время от времени Сеня приводил размалеванных девиц. Заполнив трюмы плодово-ягодным вином, гоп-компания предавалась грехопадению. В такие часы Гришке становилось особенно плохо. Слушая завывания развратных сучек, он жутко завидовал Руфину и приходил в неописуемую ярость. Воробью хотелось во что бы то ни стало проучить и наказать шумного соседа. Унизить до такой степени, чтобы при встрече с друзьями тот отводил или стыдливо опускал глаза. Унизить изощренно и жестоко, повесив на Сеню ярлык всеобщего презрения. Прокрутив в голове всевозможные виды экзекуции, Гришка выходил во двор и вливался в ряды беззубых сплетниц.

В конце августа, когда от вечерних сумерек до самого рассвета всполохи озаряли ночное небо, Гришка чуть не наехал на лежащего человека. Воробей слез с велосипеда и узнал любимого соседа. Пьяный в стельку музыкант спал в придорожной пыли.

– Здравствуй, дружок! Жаждущие покоя приветствуют тебя!

Червь возмездия буравил Гришкины мозги. Горбун осмотрелся. Никого не заметив поблизости, он со всей силы пнул Руфина в висок. Тот дернулся и невразумительно забормотал. Гришка бил до тех пор, пока сосед не замолк. Но и этого показалось мало! Что-то звериное проснулось в душе уродца. Он схватил жертву за ноги и поволок в кусты.

Бессонница часто мучила Киру. Собственно, из-за нее она не успевала навести марафет и являлась в магазин непричесанная и заспанная. Той ночью внимание Менделеихи привлекла возня за окном. Женщина отодвинула штору. На обочине, у самого дома, валялся и блестел спицами велосипед. Тревога сдавила грудь. Кира вооружилась скалкой и вышла во двор. Из-за кустов шиповника слышались стоны и ругань. Женщина подкралась. Размытым пятном в темноте маячили голые ягодицы.

– Будешь теперь кукарекать, Чайковский!

Менделеиха по голосу узнала в насильнике Воробья. Злость и отвращение исказили ее лицо. Подскочив, она пустила в ход скалку. Первый удар пришелся по горбу. Гришка взвыл, попытался встать, но скалка проворно запрыгала по его голове. Воробей затих и перестал подавать признаки жизни. Кира опомнилась. Забросив скалку подальше, она покинула место трагедии.

Кира пришла на работу задолго до открытия магазина. Навела порядок на полках и с безразличным видом стала ждать покупателей. Ничего особенного не происходило. С ней привычно здоро-вались, брали необходимый товар и растворялись, как дым в тумане. Хутор ожил после обеда: пацаны нашли в кустах полураздетые, окровавленные тела.

– Господи, что творится! – задыхалась от волнения толстая баба, – Гришка Воробей музыканта снасильничал, а тот вырвался и ему башку проломил! Апокалипсис грядет, Кира! Апокалипсис! Воробей помер, царствие ему небесное, а студент жив. Врачей вызвали… – услышав сирену, она выскочила из магазина.

Хоронили Гришку без венков, без музыки, без слез. Постояли рядом, забросили гроб в кузов автомобиля и свезли на кладбище. Там с ним тоже не церемонились. Без прощальных речей накинули крышку, заколотили и закопали. Дождавшись, когда все разойдутся, Кира подошла к могиле. С презрением посмотрев на Гришкин портрет, плюнула в него. Где-то сзади возмущенно каркнула ворона. Содрав с головы косынку, Менделеиха поспешила к выходу.

Прошел месяц. Закрыв магазин, Кира не балагурила как прежде возле подъезда, а уединялась в квартире. Изматывающая бессонница отнимала последние силы. Менделеиха высохла, согнулась. Глаза ее поблекли и ввалились, вокруг них расползлись морщины. Ко всему прочему, Кира стала разговаривать сама с собой. Она замечала эту странность, но избавиться от нее не могла.

На сороковой день народ помянул Гришку разговорами и разбрелся по своим делам. Менделеиха по привычке заперлась дома, выпила снотворного. Не раздеваясь, прилегла на кровать. Тяжелая волна ударила в голову, заволокла мглой, а вскоре и вовсе отключила разум. Очнулась Кира оттого, что кто-то тихо покашливал в сгущающихся сумерках. Посреди комнаты на стуле сидел Гришка в обличии балаганного шута. Рядом с ним на полу лежала шарманка. Увидев, что Менделеиха проснулась, Воробей встрепенулся и хитро прищурился.

– Ну что, выйдешь за меня?

Кира вскрикнула, протерла глаза. В комнате было темно и пусто. Осенний ветер колыхал штору, создавая видимость, что за ней кто-то прячется. С того дня горбун стал являться Менделеихе каждую ночь.

Даже самые циничные, ни во что не верящие люди порой испытывают животный страх. Он убивает уверенность, сея в душе смятение. Пытаясь оградиться от этого состояния, человек совершает несвойственные ему поступки.

Кира полагала, что одиночество играет с ней дурную шутку и закрутила роман с чернявым грузчиком Василием. Она переселилась в его квартиру. Союз обоим пошел на благо: к Менделеихе вернулись прежняя уверенность и жизнелюбие, а у Василия появилась возможность ежедневно прикладываться к стакану.

Муж Менделеихи любил читать и знал абсолютно все. Правда, многое путал. Это был грузчик-эрудит с тяжелыми провалами в памяти или, скорее всего, психическими расстройствами. Иногда с тяжелого похмелья он забывал собственное имя. Вернее, думал, что он не Вася, а совсем другой человек; ходил по квартире в исподнем, напевая арии – мерещилось ему, что он известный тенор, а то садился за стол и начинал строчить указы. В моменты придури Кира беспокоить мужа не решалась: в образе государственного деятеля Вася был непредсказуем.

Завихрения имели свою прелесть. Кира, не изменяя мужу, переспала со всеми знаменитостями. Бывало, прижмет ее Вася ночью и чужим именем назовет. Менделеиха поначалу думала, что муж гуляет втихаря, но быстро догадалась: он в образе.

– Дездемона моя ненаглядная, – томно говорил он ей. – Молилась ли ты на ночь?

Любовные забавы носили в себе некую театральность, позволяли Кире побывать в чужой шкуре, ощутить сопричастность к искусству. Однажды Василий крепче обычного обнял ее и ласково пропел:

– Гоша, друг мой сердечный!

Кира понятия не имела о своеобразных отношениях, царящих в закулисном мире, и приняла это за вызов; ей вспомнился Воробей, насилующий соседа-пианиста. С того момента из окон их квартиры частенько слышалась брань, но сор из избы молодожены не выносили. По какому поводу возникали скандалы, оставалось тайной за семью печатями. В один прекрасный день Василий исчез. Просто исчез! Растворился, как соль в воде. На все вопросы Кира отвечала одно и то же: «Ушел на рыбалку и пропал!» Василия искали, но так и не нашли. Вместо него в квартире появился здоровенный черный кот.

Жизнь на окраине текла, как и прежде, – тихо и однообразно. Руфин выписался из больницы и угодил под уголовное расследование. Студент ничего не помнил, на допросах пожимал плечами, выкатывая удивленные глаза. Суд признал его виновным, но учел состояние аффекта. Срок Руфину дали условный. Учебу студент забросил, жить с родителями отказался. Потихонечку спиваясь, он подрабатывал где придется. Компанию ему составляли Маринка Ляхова, потаскуха из соседнего подъезда, да Вовка Прыщ, такой же лентяй и ханурик.

День за днем шли годы. На отшибе ничего не менялось, если не считать регулярно переезжающих в царствие небесное старожилов и выросших рядом с развалюхами новостроек. Историю с Гришкой забыли, заодно вычеркнув из памяти тайну исчезновения сожителя самогонщицы.

Дождь давно кончился, но пожилая женщина не спешила складывать зонт. Прикрываясь им от взглядов редких прохожих, она семенила мелкими шажками вдоль промокших зданий и напоминала побитую жизнью крысу. Юркнув в закоулок, она свернула к обветшалому двухэтажному дому. В подъезде сунула сложенный зонт под мышку и стала подниматься по лестнице. Лампочки перегорели, приходилось нащупывать ступеньки ногой.

Неожиданно перед ней вырос мужской силуэт. Не раздумывая, она выхватила из кармана аэрозольный баллончик. Едкая струя с шипением ударила в лицо незнакомца. Не по возрасту резво тетка пнула мужика в пах.

– Развелось хулиганья, в подъезд войти страшно!

Она обошла скорчившегося насильника.

– У-у-у! – выл мужчина. – Кира Петровна, когда ты свои дурацкие штучки прекратишь?! Евнуха из меня сделала! – мужик скрипнул зубами. – Откуда в тебе такая жестокость?

– Сеня, ты что ли? – удивилась Менделеиха. – Чего в подъезде притаился? Зачем людей пугаешь?

– Тебя жду! – Сидя на корточках, Руфин раскачивался с пятки на носок и тер глаза кулаками.

– Неужели плачешь? – Она наклонилась. – Пойдем, умоешься. Ничего страшного, я дихлофосом брызнула.

Руфин пробормотал проклятья и выпрямился. Старуха открыла квартиру, прошла в комнату. Пострадавший от вероломного нападения самогонщицы Руфин умылся и сел за стол на кухне. Ожидая хозяйку, он колупал ногтем отслоившийся кусочек краски на стене. Старуха не появлялась, нетерпение Руфина росло.

– Теть Кир, ты куда провалилась?

– Я сейчас, погоди малость.

Менделеиха в домашнем платье, поверх которого была наброшена кофта, присела напротив Руфина. К ней на колени запрыгнул черный кот. Бросив на стол «Беломорканал», она посмотрела на свои узловатые руки и вытянула из пачки папиросу.

– Закуривай!

– Не хочу. Пока тебя ждал, до тошноты обкурился. Слушай, теть Кир, не дай сдохнуть, а?! Рассчитаюсь с аванса, – стал клянчить Сеня.

Менделеиха поднялась и удалилась в комнату. Вернувшись, поставила на стол поллитровку.

– Ты мне уже за три должен, не забудь! А это моя новая разработка, из генно-модифицированного овса выгнала! Кроет в два раза сильнее! Пей на здоровье!

– Спасибо, добрая душа! – Сунув пузырь за пазуху, Сеня поднялся. – Теть Кир, если помощь нужна, говори. Я по хозяйству все могу!

– Лучше лампочку вверни в подъезде, а то после следующей встречи фальцетом запоешь, – лицо Менделеихи скривилось в усмешке. – Ладно, иди, мне еще бражку замутить надо.

Кот проводил Сеню до двери и жалобно мяукнул на прощание.

Руфин смахнул с обеденного стола хлебные крошки и плеснул в стакан средство от болезни. Самогон оказался ядреный. После второй рюмки здоровье стало возвращаться в истерзанный похмельем организм. Сеня взял бутылку и проанализировал содержимое на запах, цвет и воспламенение. Жидкость соответствовала всем нормам ГОСТа, установленного им самим. Одно не давало покоя: что такое генно-модифицированный, и каким будет завтрашнее утро.

Болезнь отступила, и Сеня решил отдохнуть. «Что день грядущий нам готовит?» – пролетела мысль, заплутала в полушариях мозга и скоропостижно скончалась. Руфин зевнул, повернулся на бок и погрузился в сон.

Снились тараканы. Ползая по одеревеневшему языку, они проникали глубоко в череп и приспосабливали его под жилище. Мерзкие насекомые колотили молоточками, обустраивались на новом месте. Когда боль в голове стала невыносимой, Сеня проснулся. Глядя на ноги, он оторопел – грязные носки превратились в копыта. Цокая по полу, Руфин выбежал в прихожую. Из зеркала на него смотрела лошадиная морда, очень похожая на фотографию в паспорте. «Боже мой, кто это?» – Сеня громко заржал. От восторга задребезжали окна. Глухим стуком их поддержали батареи – свою радость выразили интеллигенты – этажом выше.

Прядя ушами, Руфин махнул хвостом и выскочил на лестничную площадку. На шум из соседней квартиры вышел Вовка Прыщ. Удивленно посмотрев на лошадь, он ударил ее кулаком.

– А ну, пошла отсюда! Это ж надо додуматься, кобылу в подъезд затащить! Пошла, говорю!

Руфин неуклюже спускался по ступенькам, испуганно вращая глазами. Прыщ помогал ему увесистыми пинками. На улице Сеня обрел уверенность и лягнул обидчика.

– Граждане, вызовите милицию, на меня бешеная лошадь напала! – кричал Вовка, сидя в луже, вытекшей из штанов.

Прибывшие на место происшествия блюстители порядка загнали бесхозную скотину в рефрижератор. Прыщ вернулся в подъезд и постучал в обшарпанную дверь. Из-за нее выглянуло изрезанное морщинами лицо.

– Чего надо?

– Тетя Кира, дай бутылку! С получки верну. На меня лошадь напала! – Вовка задыхался от возбуждения.

Не говоря ни слова, Менделеиха скрылась в квартире.

– Ты мне еще за прошлую должен! Помнишь? Вот, попробуй! Двумя глотками коня свалит!

– Спасибо, теть Кир! Век помнить буду! – Прыщ воткнул пузырь за пояс мокрых брюк и поспешил к себе.

Кот придавил рыбу лапой, впился в нее зубами. Резким движением оторвал кусок, проглотил и облизнулся. Набив желудок, он понюхал чашку с водой. Убедился в ее свежести и начал лакать. Затем развалился у стола, вытянул гибкое тело, вылизал шерсть и зажмурил довольные глаза.

– Вот, Васька, – Менделеиха погладила кота. – Друганы твои закадычные сейчас в колхозной конюшне мерзнут, сено жуют. Ты ж у меня, как король, на сметане с мясом сидишь!

Кот поднялся, задрал хвост трубой и потерся об ее ногу.

– Нечего было по ночам орать да со шлюхами валандаться. Жили бы как все люди!

Звездочка топталась в узком стойле. Напротив нее в таком же загоне маялся доставленный накануне жеребец. Животные с интересом глядели друг на друга. Конь скалился, показывая крепкие желтые зубы. Кобыла кокетливо трясла гривой и фыркала.

– Разыгрались, любезные!

Колхозный конюх угостил Звездочку сахаром. Кобыла губами взяла кубики рафинада, благодарно склонила морду. Фома ласково похлопал ее по холке.

– Сейчас вас в поле выведу. Погуляете на свежем воздухе!

Бескрайние поля, заросшие бурьяном, приветливо встретили обитателей конюшни. Фома скрутил козью ножку и уселся на землю. Звездочка с восторгом глядела на жеребца: «Какая знакомая морда! Где же я его встречала?» Словно читая ее мысли, жеребец приблизился. Подталкивая кобылу головой к оврагу, он намекал на более близкое знакомство.

Закутавшись в фуфайку, Фома дремал у костра. Жеребец с кобылой резвились, оглашая округу ржанием – взаимопонимание было достигнуто! Костер погас, подернув угли молочным налетом. Конюх проснулся, убедился, что все нормально; достал из-за пазухи бутыль и выдернул зубами бумажный чопик.

– Бр-р-р! Ядреная! – Закусив, он направился к лошадям.

«Какой чудесный аромат исходит от Фомы!» – Звездочка мордой ткнулась в грудь конюха и полезла губами за пазуху.

– Ну, что ты? Что ты? – Мужик потрепал ее по гриве. – Может, выпить хочешь? Это мы сейчас организуем!

Ради смеха он достал початую бутылку и поднес к губам кобылы. К его изумлению, она вырвала ее зубами из рук, запрокинула голову и опустошила. Благодатное тепло побежало по лошадиным венам, в голове приятно зашумело. Расплывчатые воспоминания по крупицам складывались в фантастическую картину. Звездочке казалось, что когда-то давно, может быть, в прошлой жизни, она была человеком.

Фома впервые увидел пьющую скотину. Навязчивая мысль терзала его: «А если им дать литра по три. Интересно, что будет?»

Утром в конюшне начался праздник. Конюх влил в жеребца литр самогона. От удовольствия тот фыркнул и проговорил:

– Дай еще! Чего жмешься?

Речь коня уронила мужика на задницу.

– Не бойся и Звездочке плесни! Сдается мне, здесь что-то не так, только припомнить не могу!

Обомлевший Фома сделал все, как просил жеребец. После чего стал свидетелем удивительного разговора.

– Вовка, уж не ты ли? – заржала Звездочка.

– Я!.. Подожди-ка, подожди! Матушка пресвятая богородица, никак Руфин в ипостаси кобылы!

– Точно, я самый! – с радостью подтвердил Сеня, но тут же вспомнив об интрижке накануне, он стыдливо опустил морду.

– Слушай, братец! Сгоняй еще за самогоном. Посидим, покалякаем! – по-свойски обратился жеребец к конюху.

Обескураженный Фома покинул конюшню. «Неужели до горячки допился?» – он с силой ущипнул себя за ляжку и скривился от боли. Вернувшись из села, конюх запер ворота на засов.

– Вот, ребяты, больше нет! – виновато сказал он и открутил крышку десятилитровой канистры.

Бледный рассвет пробился сквозь засиженные мухами маленькие окна фермы. Фома облизал пересохшие губы. Рядом с ним на соломе лежали два голых мужика; загоны для лошадей пустовали. Конюх растолкал незнакомцев.

– Хлопцы, чьи будете?

Похожий на жеребца мужик съежился.

– Не бойся, не укусим! Мы – генно-модифицированные мужики, видишь же! Принес бы одежду. Холодно, да и неловко без трусов! – Он по привычке заржал, но тут же спохватился.

– Да, да! – поддержала баритоном бывшая Звездочка.

Когда Фома ушел, Сеня покрылся румянцем.

– Володь, никому не говори, что между нами было.

– Что было, то прошло! Лишь бы обратно в скотину не превратиться. Будет тогда водевиль! – Прыщ сменил тему. – Что с Менделеихой делать? В лошадиной шкуре маялись, облик человеческий потеряли. Да за такие дела…

Неожиданно быстро вернулся конюх с ворохом шмотья.