Текст книги "Бульварное чтиво. Повести и рассказы"

II

Однажды у меня умерла бабушка – старая была – и закопать ее просто так, без гроба и всяких увеселительных поминок, не составило бы особого труда. Никто бы и не чухнулся. Но сердечность, живущая во мне, твердила, что это неправильно, что все нужно сделать по-людски. И я пошел выбирать гроб.

Похоронное бюро находилось на городской окраине, в густой тополиной рощице и не привлекало внимания. Раньше в этом помещении квартировал банно-прачечный трест, но во время перестройки заведение поменяло статус и превратилось из «рабоче-крестьянской купальни» в стартовую площадку на тот свет. Центральный вход представлял собой три арки с огромными скрипучими дверями; на задворках гранили памятники, и было слышно, как истошно визжит фреза. От ее визга мерещились страдания мучеников, угодивших в ад.

В похоронном бюро дышалось легко, будто работали кондиционеры, о которых в ту пору у нас только слышали. Тишина и торжественная обстановка вынуждали вести себя подобающе. На стенах висели симпатичные венки стоимостью от сотни – до несколько тысяч. Гробов я не увидел, они хранились в подсобке. Встретила меня очень крупная тетка в роговых очках с крупным начесом на квадратной голове. Я еще подумал, какой же понадобится гроб, если не приведи бог, с ней что-нибудь случится.

– Зина, покажи клиенту гроб, мне некогда! – распорядилась тетка с квадратной головой, запыхтела и бульдозером покатилась по коридору.

Миловидная, очень маленькая и аппетитная Зина в строгом костюмчике с дешевой брошкой на блузке вызвала во мне желание, не соответствующее профилю заведения.

– Пойдемте, – еле слышно сказала она и коснулась моего локтя тонкими прозрачными пальцами.

Я глядел на эти пальцы и думал, что в них совсем не осталось жизни. Что они принадлежат воскресшему покойнику, работающему тут по случаю, и способны только указывать на товар.

Мы ходили между стеллажами и подбирали гроб, в котором навеки упокоится моя бабушка. Пахло сосновой доской и какой-то дрянью. Кажется – смертью. Я был капризен и боялся, что бабушка не поместится в предлагаемый ящик, или, наоборот, будет чересчур свободно чувствовать себя в нем.

– Давайте сделаем на заказ! Помните габариты усопшей? – спросила Зина. – Если поставить мужикам литр водки, они сколотят гроб к вечеру.

На том и порешили.

– Мы работаем до восьми. Жаркие нынче денечки, сердечники мрут пачками. Подъезжайте к крыльцу. Посигналите, я встречу.

Так началось наше знакомство, полное страсти, бессонных ночей и щекотливых ситуаций.

Забальзамированная и переодетая во все праздничное бабушка лежала на табуретках и не проявляла интереса к суете вокруг. Рядом с ней топтались тетушки, какие-то дряхлые старухи из музея восковых фигур – и все шептались. Бабушку по грудь скрывала белая шелковая накидка. Естественно, бабуля мечтала укрыться красным коммунистическим стягом с вышитым золотыми нитями гербом СССР, но секретарь горкома категорически заявил, что старушка – не генеральный секретарь, обойдется и без знамени. Бабушка, по известным причинам, не возражала; в скованных тряпичной лентой руках она сжимала подушечку с орденами и медалями и застенчиво втягивала беззубый рот. Смертный одр окружали венки. Смотрелось великолепно! Отпевать себя старушка категорически запретила. На памятнике она распорядилась приклепать пятиконечную звезду, а не православный крест, что и было исполнено. Если бы она изъявила желание, я приклепал бы серп и молот и поставил у могилы гипсовых пионеров. Чего не сделаешь ради обретения собственных жилых метров! Но до этого не дошло.

Ближе к вечеру, когда стерегущие околевшую бабку тетушки принялись зевать, я попросил соседа на машине, и мы рванули в похоронное бюро. Зина ждала. Она приветливо помахала прозрачной рукой и запрыгнула в кабину драндулета. Места оказалось мало, и я ощущал тепло стройных женских ног.

– Во двор заезжайте, гроб уже готов к погрузке.

Да, это было то, что нужно! Обшитый красным атласом, с черными рюшками и без креста на крышке, гроб утешал мой придирчивый взгляд. Бабушке будет славно в нем, я даже не сомневался в этом. Вместе с соседом мы закинули похоронный футляр в кузов и уже решили ехать домой.

– Вы меня не подбросите? Автобусы так редко ходят, ждать придется минут сорок.

Я распахнул дверку грузовика, и Зина впорхнула в мою жизнь той дорогой бабочкой, за которой лепидоптерофилы забираются к черту на куличики.

Всю дорогу она рассказывала про какого-то баскетболиста, которому пришлось делать гроб больше двух метров. Наконец мы подъехали по указанному адресу. Зина взяла меня за руку и предложила выпить чаю.

– А как же гроб? – удивился я, откровенно желая остаться у Зины.

– Пусть сосед отвезет. Он же его не украдет. На кой черт ему бабушкин гроб, правда?! – засмеялась Зина и потащила меня в одноэтажный финский коттедж.

Я слышал ворчание соседа, обиженный плач допотопного грузовика, но мне уже было не до этого: впереди ждали домашнее печенье и чай!

Зина жила скромно. Ничего, кроме дивана, журнального столика и книжного шкафа внутри коттеджа не было. Она заметила, что я обратил внимание на мужскую одежду в прихожей.

– Муж на Севере и вернется в конце следующей субботы. Смело располагайтесь на кухне, включайте чайник и хозяйничайте. А я сейчас.

Из ванной доносился шум воды. Вскоре появилась и Зина в коротком домашнем халатике и с махровой чалмой на голове. Она догадывалась, что я наблюдаю за ней; пикантно наклонялась, а к настенному шкафчику тянулась с таким рвением, что ее голые ягодицы ослепили меня и лишили рассудка. Чай мы пить не стали. Зачем пить чай, если наклевывается более симпатичное занятие? Такое же обжигающее, только гораздо слаще.

Шторы были задернуты, свет погашен. В полумраке Зина застелила диван и отдалась без всяких ужимок. Все происходило так естественно, будто мы знали друг друга тысячу лет. В перекурах я вспоминал о мертвой бабушке и предстоящих похоронах. Зина уловила мое настроение, не дала грустить и вовлекла в любовные забавы.

Встал я с первыми лучами солнца и весьма удивился: мы спали на абсолютно красной простыне, и даже подушка не отличалась от нее по цвету. «Надо же, – подумал я, привыкший к белому, – какая экстравагантность!» Тихонько одевшись, я покинул любвеобильный коттедж. Город еще спал и меня никто не заметил.

Бабушка, как царица, лежала в деревянном саркофаге и не обратила внимания на мое позднее возвращение. Ее щуплую грудь придавливала подушечка с орденами и медалями. Мне чудилось, что под головой покойницы лежали свернутые в рулон похвальные грамоты, коих было неимоверное количество – при жизни бабушка трудилась руководителем. Ее предприятие всегда занимало почетные места, подопечным вручали чайные сервизы или талоны на дефицитный товар, а бабуля обрастала благородным металлом. Вокруг бабули зевали тетушки.

– Ты где шарахался? Мы ее еле в гроб запихали – с виду худая, а такая неприподъемная! – ворчала одна из проснувшихся родственниц.

– На работе канализация забилась. Весь первый этаж в говне утонул. Убирали, мыли…

– Иди, помойся, пахнет от тебя.

О, малахольная! Чем от меня могло пахнуть, кроме духов Зины и пота ее ненасытного тела?

В обед приехала ритуальная машина с опущенными бортами. Стали выносить бабулю. Двери оказались узкими, подъезд такой, что не развернешься. Мужики из ритуального агентства решили вытащить ее через окно. О, моя бедная бабушка! Никто не додумался ее привязать, а машина к окну не подъезжала. Стали спускать, и бабуля, выронив подушечку с орденами и медалями, следом вывалилась сама. Толпа замерла, кто-то заголосил, но его быстро успокоили. Бабушку уложили на законное место, стряхнули с костюма пыль и снова накрыли шелковым покрывалом. Гроб отлежался на табуретках и с задорным: «Ух, взяли!» – запрыгнул в кузов катафалка. Следом за гробом в кузов затащили пару-тройку тетушек, и траурная процессия двинулась прочь от дома. Музыки не было. То ли тетушки поскупились на музыкантов, то ли музыканты нашли более щедрого покойника. На кладбище тоже церемониться не стали. Толстый мужик с обветренной харей, размахивая могучей рукой, отчитался о колоссальных заслугах эмигрирующей в мир иной бабули. Гроб быстренько закопали и все рванули на поминки. Я же помчался к Зине.

Она встретила меня так, будто увидела в первый раз.

– Гробик будем заказывать, веночки выбирать?

– Зина, это же я…

– Какого черта ты сюда приперся? Еще кто-то умер? Дуй отсюда. Приходи ко мне, когда стемнеет. И смотри, чтоб соседи не засекли.

Странно, вчера она о соседях не думала! Завела домой так, будто и не замужем. Ладно, придется соблюдать конспирацию.

Часиков в девять, когда порядочные люди смотрели «Прожектор перестройки», к калитке коттеджа приблизился горбатый старичок в допотопной шляпе и с потертым саквояжем в руке. Он позвонил, дождался, когда ему откроют, и юркнул внутрь двора.

– Ну ты и клоун! – засмеялась Зина. – Мог бы через другую калитку зайти, с улицы, рядом с гаражом. Бабушку похоронил? Что в портфеле? Остатки от поминок?

Чересчур много вопросов! Меня это слегка разозлило, но я сдержался.

– Пошли в дом, – отрезал я и захромал, вжившись в роль.

Зина присела на корточки и затряслась от смеха. Мне же было не до веселья: я был голоден, трезв и сексуально озабочен.

Диван, застеленный красной простыней, приготовился к забавам. В изголовье валялась красная атласная подушка. И даже пододеяльник был красного цвета. «Все люди разные, – подумал я, доставая из саквояжа грузинское вино, фрукты и копченую колбасу, позаимствованные в магазине у матери. – Одним нравится красное, другим – белое, а дальтоникам вообще плевать на цвет!» Зина принесла табуретку, рюмки и нож. Мы пили, ублажали друг друга и снова пили. За окнами висела огромная луна, придающая нашим утехам некую романтичность.

– Завтра муж приезжает. Две недели будет дома. Перевахтовка у них какая-то. Хорошо, телеграмму дал, а то получилось бы «Спокойной ночи, малыши!» – обескуражила она меня, и луна сразу погасла.

В ту ночь я делал с ней, что хотел. Она не сопротивлялась, будто искупала вину за незапланированный приезд супруга.

Через две недели я навестил ее в похоронном бюро, выудил нужную информацию и стал готовиться к празднику. Мне давно хотелось впечатлить ее игрой на гитаре, обрадовать чем-то необычным, шокировать дорогой покупкой. На гитаре я не играл, ничего необычного в мире нет, оставалось последнее. Когда обнаженная, с огромным мундштуком в зубах Зина сидела на красной атласной простыне, я вытащил из портфеля картонную, хорошо упакованную коробку и протянул ей. Это было дорогое французское белье. От волнения Зина уронила пепел на простыню, и пришлось проявить сноровку, чтобы на постели не осталось дыр. Дрожащими руками Зина осторожно распаковала подарок и взвизгнула от радости. Шелковые трусики и такой же бюстгальтер произвели на нее впечатление. Она их тут же примерила. Все было тип-топ!

– А зачем ты купил красный цвет? Черный намного лучше, – погасила мое самодовольство Зина.

– Мне казалось, ты любишь красный.

Зина осторожно сняла белье, спрятала в шкаф. Потом повернулась ко мне и засмеялась, тряся маленькими острыми грудями.

– Глупый! Какой же ты глупый! У нас в ритуальном бюро остаются отрезы от обивки гробов. Ну не выкидывать же их?! Я, как бухгалтер, беру себе более хорошие куски. Другие рабочие – то, что достанется. Знакомая портниха шьет из них постельное белье. Экономия, понимаешь? Мы с мужем на машину копим, приходится крутиться.

Больше я с Зиной не встречался. Я вычеркнул ее из памяти, как набившие оскомину стихи, которые застряли на одной рифме и – ни туда – ни сюда. До осени я возился с квартирой, приводил ее в божеский вид, выветривал бабушкины миазмы и прочие запахи ветхого одиночества. Заодно выбросил мебель – вплоть до посуды. Начинать жизнь стоит с чистого листа. И я начал! Закрутил шашни с соседкой. Та не блистала красотой. Если откровенно, то была страшна. Но фигура! Это – пленительная фигура Афины, только без крыльев. Как завороженный ее красотой Диоген, я мог часами мастурбировать, глядя на ее бесподобные телеса. Вру для красного словца. Я завалил ее на матрац, когда квартира еще сверкала пустотой и отвечала гулким эхом. Возможно, соседка и составила бы мне компанию на длительное время, но в сентябре, когда осыпающиеся кленовые ладони отвешивали горожанам пощечины, в гости нагрянула Зина. Пришла без приглашения, как татарин. По-хозяйски заглянула в каждый уголок, поцеловала меня в лоб: «Это профессиональное!» – догадался я, и съехидничала:

– Это твоя тетушка? Неплохо сохранилась. Сделать подтяжку и можно выпускать на панель!

Соседка побледнела и навсегда покинула облюбованное гнездо.

– Муж укатил на вахту. Я поживу у тебя пару недель? Не беспокойся, все расходы беру на себя.

Я оказался слабовольным. Да что там – просто тряпкой. Во мне проснулось то, чего отродясь не проявлялось: и настоящая любовь, и нежность, и признательность. Зина не забывала любовников, она их помнила, как гробы на полках ритуального бюро. На следующий день, она купила микроволновку – огромную роскошь по тем временам.

– Будешь горячие завтраки делать, когда я к мужу вернусь.

– Зина, это же дорого! – От стыда меня бросило в жар.

– Не беспокойся. Я сплю с директором похоронного бюро. Он рассчитывается со мной гробами. Я их поставляю в морг, а оттуда они разлетаются как горячие пирожки. Так что не забивай голову!

«Какая женщина!» – в который раз удивился я и вспомнил хозяина агентства – толстого, неопрятного и к тому же почти лысого верзилу, у которого в голове, кроме костяных счет, ничего не щелкало. Я стерпел, даже не стал лаяться – не видел смысла.

За две недели мы так привыкли к счастью, что думалось, будто Зина останется навсегда. Но она ушла. Ушла, тихо прикрыв дверь. Как уходят, боясь потревожить спящего младенца.

Вскоре Зина вернулась с хрустящими гробовыми деньгами, веселая и неотразимая. «Чего я, собственно, дергаюсь? – задавался я вопросом. – Она же не моя жена, и вообще…» Муж Зины прикатил на неделю раньше. Притащился в хлам пьяный, сел за стол и заплакал. «Это водка в нем плачет!» – успокаивал я себя, хотя понимал, насколько ему гадко.

– Отпусти ты ее, ради бога! Ну что тебе баб мало? – Вдруг он подскочил, вытер слезы. – Хочешь, я тебе заплачу!

Я не ожидал такого поворота событий и растерялся.

– Не надо! Сам подумай: не будет меня, будет другой. Тебе станет легче? Так-то ты в курсе, где она и с кем. Спокойно возишься на своей буровой…

Мои доводы слегка отрезвили его. В них скрывалась горькая истина. Муж Зины вытащил из кармана горсть мятых купюр.

– Сгоняю за водкой. Наверное, ты прав, – промямлил он и оставил меня наедине с закипающим чайником.

В это время вернулась Зина. Она чутьем уловила атмосферу угасшего скандала, глянула мне в лицо: «В чем дело?»

– Твой благоверный с Севера вернулся. Опять, поди, перевахтовка.

Зина собрала барахло и покинула квартиру. Ее муж не явился. Он прискакал через неделю. Растрепанный и жалкий. Из-под редкой шевелюры торчали огромные рога.

– Зина пропала! – всхлипнул он, сдавил голову и повалился на диван.

Я знал, где она. Она зарабатывала гробы, но не говорить же об этом расстроенному супругу. Мы напились и побратались. Так мне казалось. Он пригласил меня на рыбалку, наверно, хотел утопить. Я тактично отказался. Прикорнув на диванчике, он ушел под утро, под трели соловьев. Через неделю явилась Зина в шикарном красном платье с золотой цепочкой на шее. «Ну вот, – решил я, – теперь она шьет из похоронных отрезков наряды от кутюр!»

– Нравится? – не без гордости спросила она и несколько раз крутанулась юлой. – Знаешь, сколько оно стоит? Впрочем, зачем тебе это знать. Завтра купим телевизор «Горизонт». Говорят, там японский кинескоп.

На кой мне «Горизонт», если у меня есть «Темп» и радио на кухне? Но спорить с Зиной – себе дороже. Следующим вечером мы смотрели «Горизонт» и восторгались насыщенностью красок. Через день купили видеоплеер.

– Твой начальник стал необычайно щедр, – уколол я Зину иглой ревности.

– Он жлоб. Я ворую гробы по договоренности с работягами.

Вот те на! Вот докатились! Еще чуть-чуть – и она станет похищать могильные плиты, а потом и самих мертвецов.

Так и жили: я – в постоянном ожидании чего-то непредсказуемого, Зина – в свое удовольствие, а ее вторая половинка – в вечных страданиях.

Стартовала зима. Новый год мы встречали втроем. У нас давно отпали вопросы: кто есть кто и с кем будет спать королева. Пока муж ошивался дома, я не имел на нее никаких прав.

Захмелевший нефтяник раздухарился и высказал давно терзавшую его мысль:

– Ты не любишь Зину. Обыкновенный альфонс. Тебе нужны ее деньги и… и…

Его слова царапнули мое самолюбие. Я схватил нож и несколько раз чиркнул по запястью. Горячая кровь, бурлящая от любви, забрызгала праздничный стол. Глупо, конечно. Однако любую глупость можно списать на пьяное недоразумение. От вида крови муж упал в обморок, Зина потащила меня к врачам. Благо клиника находилась через дорогу.

Поддатый доктор ловко штопал порезы, насвистывая: «В лесу родилась елочка…» Зина ехидно спросила:

– Скажите, он жить будет?

– Будет!

– Жаль! – засмеялась она дьявольским смехом.

Вся наша жизнь, все наши отношения и с Зиной, и с ее мужем-вахтовиком напоминали театр абсурда. Но вырваться из порочного круга не хватало ни сил, ни желания. Жизнь сгорала день за днем; мать узнала о моих «подвигах» и грозилась выгнать из бабушкиной квартиры. Куда? К себе, или опять в коммуналку? Я слушал ее нравоучения с опущенной головой. Ну не драться же с ней!

В начале марта я залетел под «Жигули». Точнее они залетели под меня, но пострадали оба. Чтобы замять конфликт, водитель сам все утряс в ГАИ, а мне отвалил приличную сумму. А как же – обе ноги сломаны и когда я встану – неизвестно. Зина навещала меня вместе с мужем и уговаривала сбежать из больницы на 8 Марта. Куда я сбегу? У меня не было даже коляски, что очень усложняло жизнь. Я стеснялся ходить в «утку» и сконфуженно наблюдал, как за мной убирают. Девятого марта я вздремнул после врачебного обхода и очнулся от громкого хлопка дверью. В палате стояла мать. Она тряслась от рыданий. Я смотрел на нее и не мог сообразить, какая беда могла выдавить слезы из прожженной работницы прилавка.

– Зина при смерти, – выдохнула мать, утирая сухие глаза. – Уксусом отравилась. Прибегал ее муж. Не знаю, откуда узнал адрес. Умолял помочь ему попасть в реанимацию.

В голове что-то лопнуло. Стало тихо-тихо, будто я упал на дно самой глубокой могилы. «Зина, Зина, чего тебе не хватало? Ты исполнила самую дикую шутку в своей жизни!»

Она умерла на третий день. Муж Зины больше не наведывался. Да и какого лешего он забыл у меня?! Через два месяца я сидел у ее могилы, смотрел в смеющиеся глаза на потускневшем фото и плакал.

III

Мой друг детства Коля Клячин мотался по зачуханным городкам и весям в поисках раритетов – хобби у него было такое. Выкупит у старух за гроши древние безделушки, приведет их в порядок и сбагрит музею, в коем числился реставратором. Если же повезет, то – коллекционерам за более приличные деньги.

Однажды, после очередной вылазки Клячина в народ, мы пропивали рубли за самовар, который он слямзил у одного забулдыги. Весь вечер Коля рассказывал о жлобах, желающих получить за грошовую иконку целое состояние, о бандитах, охотящихся на скупщиков антиквариата. Я так и заснул под его монотонное брюзжание; проснулся же оттого, что музейный работник громыхал пустыми пузырями. Он по очереди подносил их к глазам, внимательно изучая на просвет, – не осталось ли там чего-нибудь, полезного для здоровья? Убедившись в отсутствии оного, Клячин с сожалением возвращал бутылки на место. За окнами занимался рассвет.

– Ты чего вскочил в такую рань? Воспоминания о самоваре вызывают угрызения совести? – Мой язык еле ворочался.

– Не спится, – облизал пересохшие губы Коля. – А самовар я не стырил, а взял для музея. Так сказать, для организации культурного досуга населения.

Он снова нагнулся к бутылкам. Те недовольно звякнули.

– Наверное, уеду на пару дней. Прокачусь по деревушкам, здоровье поправлю или расшатаю окончательно. Пока не определился. – Клячин повернулся ко мне и обреченно развел руки. – Ни капли!

Я не понимал: зачем куда-то тащиться, тем более – с бодуна?

– На кой тебе эти путешествия? Довести себя до скотского состояния можно и здесь.

Коля посмотрел на меня, как на убогого.

– Хочется, чтоб было красиво. Я же художник в душе. Там знаешь, какие места?! Покосившиеся церквушки, избушки на курьих ножках. Там народ совсем другой – не испорченный прогрессом взаимоотношений. Во всем преобладает сермяжность. Люди общаются на другом языке. Они даже матерятся как-то по-особому! Городской интеллигент выплевывает брань с пафосом, бросая вызов обществу. Деревенские жители используют ненормативную лексику как нечто неотъемлемое. От нее не веет пошлостью. Без этих слов язык теряет мелодичность: «Там русский дух, там Русью пахнет!» – во время лекции антиквар обыскивал квартиру.

– Вы, художники, – алкаши с извращенным восприятием мира. Чем тебя не устраивает домашняя обстановка?

– Не-е-е, – заблеял он. – Душа просит праздника, к народу тянется. Черт, помню, что оставалось…

С криком папуаса, поймавшего змею, он вытащил из-за дивана ополовиненную чекушку. Тут же разлил по стаканам. Пить не хотелось, но отказать другу я считал поступком крайне аморальным.

– С народом бухать опасно – могут побить! – заметил я.

Теплая водка застряла в глотке и просилась наружу. Удержать ее в себе стоило больших усилий. Бросив под язык щепотку соли, я дожидался, когда тошнота отступит. Слюна мгновенно наполняла мой рот, я едва успевал ее сглатывать. Наконец меня отпустило.

– Пей со мной, я о тебе некролог бесплатно напишу и эпитафию, если хочешь.

Клячин проигнорировал заманчивое предложение. Он осушил рюмку и стал искать сигареты. Потом вернулся к теме общества.

– Я с цивилизованным обществом не пью. У меня для этого морда неподходящая: я говно на его фоне. – Сморщив нос, он принюхался: не пахнет ли от него экскрементами. От Коли пахло хуже, но я не подал вида. В этот миг его передернуло, будто от самого себя Клячин пришел в ужас и отвращение. Он был человек тонко чувствующий, всегда искал путь к совершенству, а тут – дерьмо! Такие крушения иллюзорной безукоризненности бывают мучительны. Не все справляются с ними и начинают разлагаться еще при жизни.

– На фоне современного общества даже говно выглядит привлекательно, – ободрил я Колю.

Тот удовлетворенно хмыкнул. Выпили еще. Чтобы развлечься, взяли газету «Из рук в руки», покрытую жирными пятнами от селедки, чья голова с открытым от удивления ртом выглядывала из пепельницы. На глаза попалось: «Кирпичный завод предлагает». Коля включил на телефоне громкую связь и набрал указанный номер. Послышался заспанный голос:

– Слушаю!

– Доброе утро! Я по объявлению, – дьячком пропел похититель самоваров. – Это кирпичный завод?

На том конце провода закивали и утвердительно добавили:

– Да, это отдел по сбыту готовой продукции. Что вы хотели?

Коля оживился, складки на его лице разгладились.

– У меня к вам деловое предложение. У масонов – беда, всевидящее око ослепло. Давайте, воспользуемся благоприятным моментом и толкнем им вагон битого кирпича по цене хорошего. Прибыль пополам. Что? Да, совсем ослепло, ни черта не видит! Они, каменщики эти, стеклянный глаз офтальмологу Мулдашеву заказали.

На том конце повисла тишина. Кажется, слова Клячина произвели эффект разорвавшейся бомбы.

– Молодой человек, перестаньте морочить мозги! Вы издеваетесь что ли, или с ума сошли?!

– Как вам не стыдно? – засопел Коля. – Жаль, могли бы нехило заработать и заодно избавиться от брака.

Слышала бы этот диалог наша бывшая учительница математики! Мне вспомнился эпизод, как она вызвала Клячина к доске и предложила решить несложную задачу. Коля не проявлял интерес к точным наукам, он был скрытый гуманитарий. Педагог больно стукнула его по лбу согнутым пальцем. Раздался гулкий звук пустоты. Клячин сжался и стал похож на огрызок.

– Вот, ребята! Ученые утверждают, что человек умирает в момент смерти мозга. Я вас уверяю, что это не так. Клячин родился с мертвыми мозгами, живет и не собирается помирать! – она тряхнула Колю так, что его голова заболталась, как у китайского болванчика. – Правду я говорю, Клячин, или нет?

– Правду, Валентина Николаевна!

Получив неуд, он облегченно вздохнул и пошел на место.

Воспоминания отошли на второй план. Наступил мой черед блеснуть остроумием. Я позвонил в фирму, выводящую грызунов и тараканов.

– Алле! Это вы занимаетесь убийством братьев наших меньших? – получив утвердительный ответ, я продолжил: – Скажите, а вы их давите тапками или морите голодом?

– У нас очень сильнодействующие препараты! – с напускной гордостью ответили убийцы домашних животных.

– Не могли бы вы уничтожить мою тещу? – опохмеленный мозг бурлил от криминальных фантазий. – Я хорошо заплачу!

Киллеры выдержали паузу и ответили вопросом на вопрос:

– Чем она вам не угодила?

Коля выхватил трубку. Голос его дрожал, срываясь на визг.

– Мама еще в соку, но мужика у нее нет. Когда жена на работе, она постоянно домогается меня. Я устал, я больше не могу!

Из трубки послышались гудки.

Коля слегка лукавил. К тому времени он имел за плечами три гражданских брака. Первая супруга Клячина – инфантильная коротко-стриженая дамочка – курила анашу. В состоянии эйфории она с интонацией умирающей поэтессы рассуждала о вселенной, о своем месте в ней. Коля не разделял ее увлечений, он обожал портвейн и телепередачу «В мире животных». Как-то жена выкурила больше обычного и стала доказывать, что она Аэлита. Потом ушла в себя и заблудилась. Коля сдал ее на поруки врачам.

Вторая была полиглотом, но совершенно не дружила с кулинарией. Однажды она сварила макароны, перевернула кастрюльку и стукнула по ней миниатюрным кулачком. На тарелку выпало нечто, отдаленно похожее на торт, обильно политый глазурью. «Donner-wetter!» – удивленно воскликнула она. Дело было за малым – положить в центр вишенку и начать пиршество. Как назло, вишни в доме не оказалось. Коля пошел на рынок и пропал. Между прилавками он познакомился с третьей спутницей жизни.

Света жила в частном доме на другом краю города. Румяная, с огоньком в глазах девица по утрам растягивала эспандер, упражнялась с гантелями и пила по хитрой методике перекись водорода. В ее организме клокотала энергия вулканической лавы. Коля вел себя скромно и деликатно, дарил ромашки и читал Ахматову.

Будучи романтиком, он мечтал о возвышенном. Ему хотелось чего-нибудь чистого и непорочного. Как-то перед сном он заявил, что анальный секс помогает от запора. Света стукнула его по голове вазой. В отличие от керамического сосуда, расписанного непропорционально сложенными эллинами, Клячин остался цел, хотя и был слегка контужен. Он любил Свету, но насилия над собой простить не мог.

Духовная жажда была утолена, и мы двинули в ларек. Вокруг царила красота. Омытая дождем листва шептала о любви, в лужах плескались облака. По пути нам подвернулись две барышни. Они сидели на лавочке, как рыбаки в ожидании клева. Одна из них по конфигурации напоминала пропитый накануне самовар, другая выглядела лучше.

– Знаешь, – сказал Коля, – общество без женщин неполноценно. Предлагаю зачислить их в наш партизанский отряд.

Я проявил толерантность и не возражал. Ценитель изящности подсел к бесформенной гражданке. Не давая опомниться, он представился:

– Реставратор Клячин!

Он галантно поцеловал ручку самовара. Запыхтев, тот со свистом выпустил пар:

– Зоя, работник библиотеки!

Мне показалось, что из Зоиного рта посыпались буквы. Алфавитные знаки падали на тротуар и разбегались в разные стороны.

Я присел на краешек скамьи рядом с чугунной урной.

– А вы представитель какой профессии?

Зоина подруга посмотрела на меня и улыбнулась. Лучше бы она этого не делала – отсутствие переднего зуба чертовски портило впечатление. Ее узкая кисть с длинными тонкими пальцами напоминала вилку. Машинально воткнув ее в шевелюру, она лениво поковырялась в ней. Я ожидал, что она вытащит кусочек мозга и предложит мне продегустировать. К счастью, этого не произошло. Поправив мочалку на голове, девушка прикрыла щербатый рот ладошкой.

– Мое призвание – медицина.

«Хорошо, – подумал я. – Значит, есть шанс остаться здоровым!» Как выяснилось позже, и та и другая работали поломойками в упомянутых учреждениях. Но это нисколько не умоляло их достоинств, главным из которых являлась доброта. Иными словами – безотказность. Закончив быстротечное знакомство, мы квадригой двинулись к намеченной цели. Наши одухотворенные физиономии так гармонично смотрелись, что со стороны могло показаться, будто две семейные пары совершают утренний променад.

У киоска Коля небрежно вытащил из кармана ворох купюр.

– «Беленькой» возьмем?

– Лучше «красного». От водки я становлюсь неадекватной, – женщина-самовар капризно надула губки.

– «Красненького» так «красненького». Я с женщинами нежен не по средствам. В штанах моих звенит совсем не мелочь! – перешел на стихотворный шаг Коля и, удивляясь своим талантам, засмеялся.

Зоя представила, что может там звенеть. Она мечтательно повела бровью, томно вздохнула и нарисовала в воображении колокольный язык и пару бубенчиков. Коля наклонился к окошечку. По щедрости он напоминал олигарха или арабского шейха.

– Дайте десять бутылок «Агдама», пару бутылок лимонада, рыбные фрикадельки в томате и блок «Явы».

Обратный путь оказался гораздо короче: предвкушение дикого разгула вынуждало двигаться энергичнее.

Забаррикадировавшись в квартире, мы приступили к более детальному знакомству. Беззубую звали красиво и таинственно – Лаура. Мне предстояло сыграть роль Петрарки, и я стал вживаться в образ.

– Прекрасна жизнь на вид, но день единый, что долгих лет усилием ты воздвиг, вдруг по ветру развеет паутиной, – это единственное, что я помнил из опусов великого итальянца.

Лаура выслушала мою тираду с улыбкой Моны Лизы и ответила афоризмом:

– Жизнь хороша, когда пьешь не спеша!

На этом разговор о зарубежной поэзии был исчерпан, и мы перешли к классикам русской литературы. Нездоровый интерес у Зои вызывали произведения о вампирах и утопленниках. После четвертой бутылки она блеснула эрудицией. Ее глаза светились сакральной мудростью, а поднятый к потолку палец требовал внимания. Сначала она назвала автора «Мертвых душ» Гегелем, а затем его же перу приписала пьесу «На дне».

– Я про этих жмуров раза три читала! – гордо объявила Зоя.