Текст книги "Бульварное чтиво. Повести и рассказы"

Запущенный двор с промокшими под дождем зданиями встретил неприветливо. Разбитые окна в подъезде свидетельствовали, что здесь живут неудачники. Ляпунов с Безруковым поднялись по лестнице и остановились у двери с позеленевшим от времени медным номером.

– Даже звонка нет! Стучи! – Ляпунов сделал шаг назад, пропуская Безрукова. – Его, скорее всего, и дома-то нет!

За дверью послышались движение и глухой кашель. Сувальдами лязгнул замок и дверь приоткрылась. Тощий, с ввалившимися глазами Бесславный, не говоря ни слова, жестом пригласил пройти в квартиру. Взгляду гостей предстала комната с разбросанными нотными листами. На журнальном столике громоздились стаканы. Среди них – початая бутылка вина. Трофейное пианино забилось в угол. Лакированной рамой филенки оно отражало свет, падающий сквозь шторы. Открытая крышка напоминала оттопыренную лошадиную губу, из-под которой выглядывали щербатые зубы.

– Присаживайтесь! Извините за бардак, вчера засиделись допоздна. – Бесславный стряхнул с дивана крошки, будто опасался, что задницы гостей подавятся ими. – Какие проблемы вынудили вас навестить ресторанного лабуха? Вы не будете возражать, если я немного выпью – трубы горят!

Не дожидаясь ответа, скрипач наполнил стакан вином и залпом выпил. Лицо его ожило и покраснело. Бесславный повторил, потом повернулся к гостям и окинул их равнодушным взглядом.

– Мы напрасно тратим время. – Ляпунов поднялся с дивана.

– Подождите, Карл Иванович, не стоит спешить. – Безруков обратился к Бесславному: – Лева, ты сейчас в каком состоянии? Сыграть что-нибудь можешь?

Бесславный неопределенно пожал плечами и дрожащими пальцами открыл футляр.

– Что господа желают послушать? – спросил он, не скрывая сарказма.

Безруков пропустил иронию мимо ушей.

– Лева, что-нибудь из репертуара Тартини.

– Как скажете, Севастьян Аркадьевич! – поклонившись, Бесславный объявил: – «Trille du diable»!

Смычок коснулся струн, вызвав у Ляпунова мандраж. Завороженный необычайно насыщенным звуком, он закрыл глаза. Что-то колдовское, необъяснимо-загадочное присутствовало в мелодии. Многочисленные демоны, притаившиеся в щелях, за мебелью и в углах неухоженной квартиры охотно подыгрывали скрипачу, подвывали в унисон высокими стройными голосами, очаровывая и ублажая сознание.

Чиновник из министерства так бы и слушал, если бы не запах паленого волоса, ударивший в нос. Разомкнув отяжелевшие веки, Ляпунов увидел, как обезумевший скрипач терзает струны. Из-под смычка, скользящего по ним, вырывались струйки дыма. Взгляд Бесславного горел одержимостью. Рядом с Ляпуновым без чувств полулежал Безруков.

Ляпунов хотел подняться и остановить музыканта, но не успел. Стремительным коль леньо тот высек искру и, не прекращая играть, вспыхнул. Огненный смерч, подбадриваемый коктейлем из мелодии и дикого смеха, закружился по квартире. Он куражился, испепеляя все, что попадалось на пути. Сталкиваясь, покатились пустые бутылки. Тусклые обои отваливались от стен и вспыхивали ярким пламенем. Клубы дыма разукрасили потолок черным орнаментом. Бестелесный танцор, гуттаперчевый и неуловимый, перепрыгивал с дивана на кресло. Пожирая мебель, он демонстрировал дьявольскую силу огня. Удушье и жар довершали безумство, рожденное скрипачом. Треснули и с грохотом выпали оконные стекла. Зарево пожара осветило двор.

– Говорила Левке: прекращай пить, прекращай! – ворчала похожая на воблу старуха. – Куда там! Опять дружков приволок. Нажрались, поди, как сволочи, чайник поставили на плиту да заснули! А может, папироски не затушили!

Она дождалась, когда санитары вытащили на носилках два обгоревших трупа и поочередно запихали их в машину. Проводив их взглядом, старуха вошла в закопченную пасть подъезда.

Что это было: проявление высших сил, устранившее все коллизии или несчастный случай – осталось загадкой. Да и куда делся труп Бесславного, никто не знал. Работники морга осмотрели тела и пришли к выводу, что среди погибших его нет.

Жильцы дома уверяли, что на протяжении сорока дней из выгоревшей квартиры доносились шум, хохот и скрипичная музыка. Некоторые божились, что отчетливо слышали голос Бесславного.

Свидетельница пожара, мосластая бабка, возвращалась вечером от подруги. Фонари не горели, и сумрак разбавлял жидкий свет из окон, да огромная луна светила ярче обычного. Внезапно над припозднившейся женщиной захлопала крыльями птица размерами с бройлерную курицу, сорвала с ее головы беретку и картаво, с насмешкой закричала:

– Отдайся мне! Отдайся! Я тебе ребеночка подарю!

Волосы старухи встали дыбом, но бабка оказалась не из робкого десятка – схватила подвернувшуюся палку и стала отбиваться.

– А ну, пошла вон! – шипела она. – Разведут дома зверинец, наиграются и – на улицу! Сволочи! – кому адресовала свои проклятья старуха, неизвестно.

– Дура! – птица выругалась матом. – От счастья своего отрекаешься!

На прощанье она хрипло засмеялась. Хохот птицы преследовал старуху почти до самого дома, но запутался в ветках деревьев и постепенно угас.

Помешательство

Низко, почти касаясь крыш, в томительном угаре клубились тучи. Они щупали друг друга и расползались на клочья. В какой-то момент чувства затмили разум: тучи слились в единое целое. Возмущенное таким безрассудством небо раззявило пасть и показало кривое искрящееся жало. Шарахнуло так, что содрогнулся мир. Горохом посыпались тяжелые капли. Они отбивали правильный ритм, колошматя по ржавым листам жести у помойки. Шумели оживленные музыкой дождя деревья. Косматые великаны качали головами и громко шушукались. Выскочивший из водосточной трубы ветер сбил очумевшего барабанщика с темпа, взъерошил болтунов и стал тягаться с ними силой. Деревья скрипели от натуги, хватались ветками за воздух, но всё напрасно. Первой сдалась красавица липа. Она накренилась, застонала и сломалась в пояснице. Не в силах пережить гибель подруги, рухнул высоченный ясень. Здоровяк оборвал провода и подмял куст сирени. Та крякнула и беспомощно распласталась на траве. Из поврежденной линии электропередачи вырвались и разбежались по сырому асфальту искры. Лампочки в окнах погасли.

Шустрая, как бес, собака юркнула в каморку. Она забилась под лавку, высунула язык и уставилась на дворника испуганными, чуть выпученными глазами.

– Сдрейфила, Бася? – Мужчина потрепал таксу по голове и зажег свечу. – Айда, я тебе кое-что дам.

Уверенный голос человека придал смелости. Мотая хвостом, псина засеменила за хозяином. Тот бросил ей мотолыгу, исходившую аппетитным душком, и взял бензопилу.

– Подвалило на ночь работенки, черт бы ее побрал! Ты тут хозяйничай, а я пойду. Аварийная служба вот-вот подъедет, надо бы валежник распилить, убрать все с дороги.

Такса проводила мужчину понимающим взглядом и вцепилась в свиную голяшку. Через минуту послышался рев пилы, затем – фырканье подъехавшего автомобиля, споры и мат. Возня на улице продолжалась долго.

Собака, утолив голод, прикорнула. Снились жирные куски мяса на зеленой траве, огромная лужа и еще что-то приятное, не поддающееся описанию. Скрип половиц разогнал видения. Собака открыла глаза и разглядела в темноте знакомый силуэт. Хозяин спрятал пилу в шкаф, зевнул и стал неторопливо раздеваться.

Солнце едва озарило горизонт, а дворник был на ногах. Наскоро перекусив, он выкурил папиросу и поднялся с табуретки.

– Пойдем, Бася, порядок наводить!

Мужчина скрылся в прихожей, загремел инструментом.

Утро выдалось сырое и прохладное. Псина внимательно наблюдала, как хозяин сгребает оборванную ураганом листву, как складывает спиленные ветви и то, что до урагана называлось деревьями. Между делом дворник здоровался с ранними прохожими. Вскоре окончательно рассвело и потеплело. Такса путалась под ногами, обнюхивала бордюр и всячески демонстрировала активность. Время от времени она замирала, прислушивалась к шорохам и скрывалась в кустах.

Из подъезда светлым пятном выплыло «облако» и проскользнуло мимо дворника, цокая каблучками. Высокомерное «Здрасте!» повисло в воздухе. За «облаком» шлейфом тянулся ядовитый запах духов. Да, это совсем не тот запах, от которого приятно кружилась голова и сосало под ложечкой. От этого – свербило в носу, и выступали слезы. Настроение собаки испортилось.

– День добрый, Валентина! – ответил на заносчивое приветствие дворник. – Не мое дело, но хочу заметить, что белый цвет вас слегка полнит. Надо траурное носить, тогда и выглядеть будете стройнее, и все захотят чем-нибудь помочь.

Гражданка остановилась, окинула советчика взглядом.

– Я с людьми работаю! Какое траурное? Вы в своем уме?

Дворник облокотился на грабли и решил сгладить неудачную шутку, но по инерции продолжил нести ерунду:

– С людьми работать – одно удовольствие! Внушайте им, что есть в мире счастье, оранжевое солнце, оранжевое небо, пиво, раки… Скоро выходные, многие поедут на речку. Да… – вытянул он и почесал переносицу бурым от никотина ногтем. – Многие поедут, но не все вернутся: рыбам тоже жрать надо. В общем, настраивайте народ на оптимистичный лад.

Квашина скривила физиономию, выразив презрение к собеседнику. Дворник! Что с него взять?!

– Вы лучше своими делами занимайтесь. Убирайте мусор, следите за чистотой во дворе, а с народом я сама разберусь.

Псина не разумела человеческого языка, но по уловила недоброе отношение женщины к хозяину. Она оскалилась и, клацая по асфальту когтями, бросилась к гражданке в молочном платье. Та с визгом шарахнулась и отмахнулась сумочкой.

– Бася, а ну иди сюда, паршивка!

Приказ хозяина остудил проснувшуюся в собаке агрессию, но зерно вражды успело лечь в благодатную почву. Такса отбежала от перепуганной Квашиной, показала клыки и зарычала. Отныне Бася подкарауливала Валентину, с лаем выскакивала из кустов и доводила до истерики. Ей нравилось смотреть, как обидчица хозяина бледнела, приседала от ужаса и звала на помощь. Нравилось, что самоуверенная, заносчивая дамочка боится ее. Прохожие отгоняли Басю, и она убегала на своих коротких лапах, грозно сверкая выпуклыми как у рака глазами. Сколько бы продолжалась холодная война – неизвестно, но однажды утомленная ежедневными стрессами Квашина, озираясь, будто опасаясь свидетелей, протянула дворнику сверток. Бася насторожилась и пыталась ухватить смысл сказанного.

– Угостите собачку, может, она станет ко мне благосклоннее, а то совсем прохода нет. Хоть на работе ночуй! – женщина улыбнулась, но как-то натянуто, одними губами; подведенные глаза оставались холодными и злыми.

– Да вы Басю зря боитесь, она не укусит. Озорует от скуки! – добродушно сказал дворник, погрозив собаке пальцем.

Словно понимая о чем речь, такса поджала хвост и заскулила.

Июльский день угасал, редели отряды доминошников, ветерком сдувало с лавок болтливых старух. Вдоль небесной кромки протянулась темно-фиолетовая линия с бордовой каймой, над крышами замерцала одинокая звезда. Поставив перед Басей миску с кашей, дворник достал сверток, переданный Квашиной. Зачем-то понюхал его и зашуршал бумагой. Собака на секунду оторвалась от еды, но голод поборол любопытство.

– Ого! Вот это подарочки! – восхитился дворник, и его глаза заблестели.

Скрученная баранкой копченая колбаса толкала к мысли, что неплохо бы махнуть с устатку. Немножко, граммов сто пятьдесят-двести. Тут же на столе появились початая бутылка «Столичной» и граненый стакан. Мужчина кружочками нарезал подарок, плеснул в стакан водки. От ожидаемого удовольствия облизнул губы, зажмурился и выпил.

Утром, по привычке опасаясь четвероногого агрессора, Валентина осторожно вышла из подъезда. Во дворе было непривычно тихо. Не было слышно ни говорливого дворника, ни его обалдевшей от вседозволенности собаки. Внимание женщины привлекла горстка соседей, столпившаяся у подвала, где находилась биндюга жилконторы. Чуть дальше, распахнув дверцы, стояла карета скорой помощи. Валентина сбавила шаг и, напрягая слух, медленно двинулась мимо шушукающихся баб.

– Захожу, значит, я к Вене, хотела попросить, чтоб кран починил на кухне, а он на полу скрючился, – делилась подробностями похожая на кочерыжку старуха Губина. – Дай, думаю, пульс проверю! Куда там! Возле него эта шавка вертится, рычит, того и гляди – цапнет. Вызвала скорую, – бабка замолчала, что-то припоминая, закусила губу. – Водкой он отравился! Точно говорю! На столе бутылка недопитая, закусь. Купил, поди, паленую по дешевке. Вот тебе и результат!

Квашина прикрыла рот ладошкой, ускорила шаг и скрылась за кустами.

На этом история не закончилась, а только началась! Осиротевшую псину приютила у себя сердобольная Губина. Неизвестно каким путем, но она добилась Басиной любви, и та вскоре забыла прежнего хозяина.

Профессор истории Пискарев Василий Илларионович на распродаже в далекой жаркой стране приобрел штиблеты. С первого взгляда – обыкновенные, не особо привлекательные. Но если знать, что пошиты они из кожи питона, то статус их обладателя становился на две, а то и на три головы выше. Иначе и быть не могло! Подобная роскошь в наших краях – большая редкость, и обладатель ее считается везунчиком. Кто бы мог предположить, какой виток происшествий раскрутится и обрастет жуткими деталями, благодаря этому малозначительному событию.

Пискарев обожал свои туфли, протирал бархоткой, а иногда разговаривал с ними. Его любимым занятием стало наблюдать, кто во что обут. По башмакам он определял социальное положение человека. Народ фланировал в стоптанных «Скороходах» да в китайском ширпотребе, не понимая того, что уважающий себя гражданин должен иметь приличную обувку. Профессор гоголем ходил по городу, посматривал на всех свысока и ухмылялся. К его глубокому сожалению, никому не было дела до роскошных штиблет. Никто не обращал на их владельца должного внимания. Это обстоятельство удручало. Пискареву хотелось, чтобы на него глядели с завистью и восторгом. Как-то утром он совершал променад, читал афиши и не смотрел под ноги. Он чуть не упал, наступив на что-то омерзительно-скользкое. Ругнувшись, Пискарев обомлел.

Кровь ударила в виски, лицо пошло пятнами. От негодования он затрясся и стал шаркать туфлей об асфальт. «Вот сука! Нашла место, где нужду справить!» – возмущался Василий Илларионович. Обида за дохлого удава, вляпавшегося в дерьмо, плетью стегнула по самолюбию. Кулаки профессора сжались, во взгляде появилось что-то дикое, звериное. В утонченном интеллигенте проснулся варвар.

– Бася, Бася, гулять пора! – Лукерья Ниловна обулась и открыла дверь.

Вытянутое тело таксы змеей сползло по ступенькам. Дождавшись на крыльце хозяйку, псина вьюном завертелась у ее ног.

– Ну, беги в песочек! – Губина потрепала таксу по голове.

Получив благословение, та устремилась к детской площадке. Вокруг не было ни души – обошлось без криков и скандала.

Кипящим янтарем из-за крыш плеснуло солнце, заискрилось в сонных окнах, бритвой резануло по глазам старухи. Козырьком прилепив к морщинистому лбу ладошку, она наблюдала, как ее лопоухая радость нюхает травку, пробует на зуб оставленный кем-то мячик. Тем временем двор просыпался, широко зевал створками подъездных дверей и пускал с балконов струйки табачного дыма.

– Бася, давай до парка прогуляемся, пока народу мало.

Старуха с собакой неспешно тащились по тротуару вдоль высоких каменных стен, за которыми пробуждалась жизнь. Внимание таксы привлек мужчина, ковыряющий башмаком асфальт. Помахивая хвостом, Бася подбежала ближе.

Пискарев уже собрался вернуться домой, смыть водой остатки испорченного настроения, как перед ним появилась шавка. Она показывала Пискареву язык и нагло буравила глазами. Казалось, будто собака насмехается над ним. Профессора обуяла ярость. Что есть силы он пнул не ожидавшую расправы Басю. Та обиженно взвизгнула, сложилась пополам и взмыла в воздух. На свою беду такса залетела под колесо поливальной машины. Губина потеряла дар речи. Испугавшись собственной выходки, Пискарев трусливо убежал с места происшествия.

Лукерья Ниловна схоронила свое счастье на пустыре и потеряла интерес к жизни. Целыми днями она сидела на лавке, скупо здороваясь с соседями. Пискарев старательно избегал с ней встреч и, кажется, слегка тронулся умом. Что сильнее подействовало на его психику: непреднамеренное убийство таксы или испорченные туфли – неизвестно. Пискареву мерещилось, что от штиблет исходит неприятный запах, вызывающий аллергию. Чем он только их не мыл – стойкое амбре не исчезало. В конце концов, туфли оказались заброшенными на антресоли.

Пискарев прижался лбом к стеклу и следил за происходящим на улице. С некоторых пор ему нравилось смотреть на скользящие по дороге машины, на прохожих, на плывущие черт знает куда облака. Особый интерес у него вызывали женщины. При их появлении глаза профессора вспыхивали нездоровым огоньком. Левое веко начинало дергаться, движения становились беспорядочными. Он хлопал себя по бедрам, чесал похожий на глобус живот или удивленно качал головой. Постепенно возбуждение спадало. Пискарев становился квелым и безразличным. Завалившись на диван, он быстро погружался в дрему. Во сне Пискарев причмокивал губами, постанывал и чему-то улыбался. Проснувшись, подолгу крутился у зеркала и приходил к выводу, что внешний вид оставляет желать лучшего. «Зарядкой, что ли, заняться?» – подумывал профессор и тут же забывал об этом.

Однажды в универмаге его внимание привлекло женское белье. Пискарев рассматривал бюстгальтеры, прикидывал что-то в уме и вытягивал трубочкой губы.

– Девушка! – подозвал он продавщицу. – Покажите мне это!

Женщина с удивлением наблюдала, как мужчина прикладывает его к своей груди.

– Застегните, если не трудно. У моей жены такой же размер, как у меня. Хочу подарок сделать, – не краснея, соврал Пискарев.

Расплатившись, он покинул отдел. Снисходительным, насмешливым взглядом продавщица проводила странного покупателя.

Дома Пискарев примерил обновку и битый час вертелся перед зеркалом, принимая соблазнительные позы. Вдоволь налюбовавшись собой, он снял бюстгальтер. Ночью профессор вертелся в кровати, курил одну за другой папиросы и что-то обмозговывал.

– Добрый вечер, Лукерья Ниловна! – вульгарно накрашенная, рыжеволосая незнакомка приветливо улыбнулась.

Старуха посмотрела на нее из-под очков.

– Здравствуй, милая! Что-то никак не признаю тебя. Совсем память отшибло.

Женщина игриво отмахнулась и пошла, виляя квадратным задом. Движения ее были неестественны, походка – тяжеловесна.

– Проститутка, прости господи! – прошипела Губина.

Дамочка строила глазки встречным мужчинам, жеманничала и упивалась собственной красотой. Неугомонные стрижи штопали вечернее небо неровными стежками. Смеркалось, парковые аллеи пустели. На скамейке, окруженной кустами жимолости, сидели два подвыпивших мужика. Они собирались разбежаться по домам, как к ним подсела женщина с безобразной фигурой.

– Скучаете, мальчики? – грубоватым голосом поинтересовалась она и вытащила из ридикюля бутылку водки. – Выпить не желаете? У меня сегодня день рождения!

Мужики с радостью приняли подарок судьбы, отыскали в траве брошенные за ненадобностью пластмассовые стаканчики. Очень скоро условные границы в отношениях стерлись. Кавалеры обнимали плотно сбитую незнакомку и делали непристойные намеки. Женщина позволяла себя целовать, гладить по бритым ногам, но попытки ухватиться за грудь пресекала на корню. Пьяные ухажеры требовали большего и теряли над собой контроль.

Пискарев, давно бредивший повышенным вниманием к своей персоне, добился, чего хотел. Но ему требовалось только внимание и ничего больше. Объяснять нетрезвым кобелям, что он не женщина, Василий Илларионович считал излишним.

– До свидания, ребята! Засиделась я с вами!

Ребята сочли себя обманутыми. Тлеющими угольками мерцали светлячки, непринужденно перешептывались липы, а за скамейкой слышались возня и проклятья.

Лукерья Ниловна посмотрела на часы, устало поднялась с кровати и причесала выцветшие за многие годы волосы. Помня народную мудрость: «Хочешь жить, умей вертеться!» – она вертелась, собирая стеклотару. Промысел был небезопасен: между охотниками за «пушниной» частенько возникали стычки. Дабы избежать конфликтов, Губина жертвовала сном и выходила из дома спозаранку. Основной охотничьей территорией являлся парк: после ночных вакханалий молодежи оставались горы бутылок и мусора. Старуха быстро наполнила «авоську». На выходе из парка ее внимание привлекло рыжее пятно между кустов. Губина подошла ближе и увидела растрепанный парик. Чуть дальше лежала женщина в разодранном платье. Переборов страх, старуха наклонилась и признала в ней убийцу Баси. «Доигрался, гаденыш!» – Губина пнула Пискарева. Тот застонал. Прихватив в качестве трофея ридикюль, она поспешила уйти.

Старуха оставила сетку с бутылками в прихожей, прошла в зал и высыпала на стол содержимое сумки. Первым выпало зеленое яблоко. Оно шмякнулось и откатилось в сторону. Следом посыпались косметика, мелочь. Губина прекратила досмотр и хмыкнула. Надкусив яблоко, она скривилась и позвонила в милицию.

Василий Илларионович полмесяца провалялся на больничной койке. Стараясь забыть об инциденте, он выбросил женские наряды и уехал в экспедицию.