Текст книги "Бульварное чтиво. Повести и рассказы"

Первого сентября по дороге в школу я пинал консервную банку. Она кувыркалась по тротуару, смачно громыхала и вызывала недовольство прохожих. В конце концов, я запулил ее в кусты: «Футболом много не заработаешь!» – как же я ошибался!

На торжественной линейке нравоучительно звучала речь завуча о пользе образования и широких перспективах, которые оно открывает. В метре от меня стояла новенькая ученица. Ее голову украшали косички, закрученные в толстые баранки. Девочка настолько мило выглядела, что мои мозги озарила ошеломительная мысль: надо срочно жениться! Я осторожно приблизился и огрел будущую супругу портфелем. В ответ она треснула меня так, что конопушки осыпались на асфальт. В этот миг я отчетливо понял смысл поговорки: «От любви до ненависти – один шаг».

Интерес к барышне проявил не только я. К огромному сожалению, конкурентом в борьбе за руку и сердце оказался второгодник Кашин. Соперничество набирало обороты. Чтобы устранить недоразумения, пришлось выяснять отношения на пустыре за школой. Мы украсили друг друга «фонарями», но согласия так и не достигли. Более того, наши взаимоотношения приобрели статус войны – затяжной и бескомпромиссной.

Бросив портфель у порога, я прошмыгнул на кухню. Мать посмотрела в мои «подведенные» глаза и спросила, что стряслось.

– Женюсь скоро! – похвастал я и обнял растерявшуюся родительницу. – Надо бы список приглашенных составить.

– Господи, кого я родила?! Жениться во втором классе вздумал! Где жить-то будете? – Мать потрепала меня по вихрам.

– В спальне! Она будет помогать тебе по хозяйству и делать за меня уроки! – подвел я, интуитивно чувствуя одобрение матери.

Оставалось убедить отца, он должен был вот-вот вернуться с трудовой вахты. Без его благословения я считал брачный союз недействительным. Моя любовь прыгала через скакалку и не имела представления, что ей уготовано судьбой. Грядущее счастье в личной жизни приходилось отстаивать в кровопролитных битвах с умственно отсталым Кашиным. Синяки на моем лице обновлялись и меняли дислокацию. Несмотря на боевые действия и угрозу жизни, я продолжал ухлестывать за своей избранницей – дергал за косы и щипал. Она всячески избегала общения. Глупа еще! – полагал я. Пусть немного поумнеет, женюсь попозже! Но фортуна заложила крутой вираж – невеста укатила с родителями на крайний север и осталась старой девой.

В полумраке подъезда я увидел нечто. Оно валялось под батареей и магнитом притягивало взгляд. Борьба с искушением не дала положительных результатов: сигаретный «бычок» насмерть забодал мою силу воли. Я отряхнул фильтр от соринок и закурил. Клубы едкого дыма ободрали глотку, из ноздрей вырвались ядовитые струи. Глаза мои скатились в кучу, и я заметил, что повзрослел сантиметров на двадцать. Во всяком случае, мне так показалось. Ноги стали ватными и плохо слушались. Поднимаясь по лестнице, приходилось цепляться за перила.

– Ну-ка дыхни! – приказала мать, негодующе глядя на меня.

Подзатыльник умножил шум в голове. Сантиметры, на которые удалось подрасти, тут же исчезли, прихватив с собой еще с десяток. Я снова стал маленьким и щуплым.

– Почисть зубы! Совсем от рук отбился!

Размазывая по зубам горький «Помарин», я мечтал скорее стать взрослым и независимым.

– Все равно пахнет! – мать замахнулась, но как-то обреченно.

Я схватил тощий портфель и побрел за знаниями. Малолетний Ильич с укором выглядывал из октябрятской звездочки. Он стыдился висеть на моей прокуренной груди, то и дело отстегивался и норовил сбежать в «Разлив». Пришлось его отцепить и спрятать в карман. У школы я приколол значок на место – без «аусвайса» к занятиям не допускали.

Сосед по парте, Юрка Крунин, заговорщицки подмигнул, оглянулся и шепнул мне на ухо:

– Сегодня конфет нажремся! Перед уроками я похвалился, что мне подарили попугая, но болтает он только за гостинцы!

После занятий весь класс двинулся к Крунину.

– Ждите здесь, – сказал Юрка. – Попугай при скоплении народа теряет дар речи. Я его с балкона покажу.

Мы собрали сладости и поднялись к нему домой.

– Ну, показывай попугая! – сказал я.

– Ты что, не понял? У меня его нет! – Юрка вылез в форточку. – Попугай спит! – Одноклассники загалдели и разбрелись.

Учиться не хотелось. «Многие знания порождают печали великие!» – любила говорить моя бабка, забывшая азбуку.

– Писать, считать умеем. Этого достаточно, чтобы получить зарплату и расписаться! Пойдем, как дядя Гриша, грузчиками работать. Вон у него какие мышцы отросли, любого инженеришку за пояс заткнет или в бараний рог скрутит!

Мы с Юркой и Вовкой Булкиным – еще одним олухом из нашего класса – дали клятву: принципиально не получать пятерки. А кто из нас нарушит слово, тот будет нещадно бит. На уроке пения Булкин забылся и старательно вытягивал: «Раненная птица в руки не давалась…» Слушая «плач Ярославны», я отчетливо видел, как предатель наматывает на кулак красные сопли. Учительница сравнила Булкина с Робертино Лоретти и поставила запрещенную оценку. Участь Вовы была решена! После школы солист погорелого театра дал стрекача. Мы гнались за ним до помойки. Но он не курил и бегал, как сайгак. Пришлось запустить ему вдогонку осколок кирпича.

Перед звонком завуч за уши заволокла меня и Юрку в класс. Коллектив презрительно молчал. У своей парты, гордо подняв забинтованный кокон, стоял великомученик Булкин. От его повязки исходило ослепительное сияние. Казалось, будто вокруг головы сверкает нимб. Нам впаяли по «неуду» за поведение и вызвали родителей на педсовет. Завуч дала команду «отбой». Класс хлопнул крышками парт и приступил к изучению родной речи, ненормативным вариантом которой мы с Юркой владели в совершенстве.

Листва пожелтела, но еще крепко держалась на ветках. Теплая осень не сдавала позиций. После школы мы носились по двору, гоняли мяч или лазали на чердак за голубями. Как-то в воскресный день к нам подошел Валерка. Он был старше нас на год и считался во дворе заводилой. Многие родители категорически запрещали с ним дружить, но мало кто из нас слушал их наставления. С Валеркой было интересно, он умел ловить синиц и знал абсолютно все.

– Пацаны, айда из «мухобоя» стрелять! – предложил он; под Валеркиной рубашкой просматривался самодельный пистолет. – Вчера весь день мастерил!

Мы побежали в карьер за домами, надеясь, что и нам выпадет счастье пальнуть из самодельной волыны. Витька по кличке Жиртрест внимательно рассмотрел самострел.

– Ха-ха! У него ствол кривой! Хрен куда попадешь!

– Снимай штаны. Если промажу, ты мне сто щелбанов! – предложил Валерка.

Витькина задница ехидно уставилась в лицо смерти. Я представил, как она стрельнула первой и наповал сразила Валерку. Хозяин «мухобоя» отсчитал десять шагов, чиркнул коробком об спичку, прижатую к отверстию в стволе. Бабахнуло прилично! Жиртрест, путаясь в приспущенных штанах, пробежал пару метров и упал в лужу. После этого случая Витька перестал с нами разговаривать. Дробина из его задницы вылезла самостоятельно, без врачебного вмешательства, но отношения испортились надолго – недели на полторы.

Небо все чаще хмурилось, спрыскивая городок водяной пылью. Я смотрел в окошко на чавкающие грязью самосвалы и мечтал о скорейшем приходе зимы. С нетерпением ждали ее и войлочные башмаки «прощай молодость», заблаговременно приобретенные для меня матушкой.

Зима пришла ночью, осторожно ступая пушистыми лапами по окоченевшим тротуарам. Ее белоснежный покров спрятал под собой осеннюю слякоть. Довольный ее приходом, я нацепил боты и выскочил во двор. На снежную бабу материала не хватило. Слепив из манны небесной пушечное ядро, я прицелился и попал в почерневший тополь. От смертельной раны тот скончался стоя, но никто этого не заметил. Вот если бы он грохнулся и раздавил соседский «жигуль»! Тогда бы крику было как на похоронах.

Сверкая новыми галошами, подбежал Валерка.

– Сантей, мне на день рождения обалденную пушку подарили. Пошли ко мне, постреляем в солдатиков.

«Отчего же не пострелять, коли приглашают?!» – подумал я. У Валерки мне раньше бывать не доводилось. Аккуратно разувшись – один ботинок остался лежать у двери, другой долетел до зала – я сбросил пальтишко и поспешил к месту боевых действий.

То, что находилось в комнате, вынудило забыть об убийстве оловянных гвардейцев – в углу стояло настоящее пианино. У меня имелся опыт игры одним пальцем, но это было давно, в детском саду, и пианино было игрушечным, а здесь… Я подошел к инструменту, приподнял крышку и ударил по клавише. Волшебный звук заполнил все вокруг. Утонув в затухающей волне, я забыл цель визита и стал музицировать двумя руками. Ко мне присоединился Валерка. Дом замер в ожидании катастрофы.

При первых аккордах бюстик Петра Ильича ожил и пополз по гладкой поверхности пианино. Казалось, что он пританцовывает и хочет что-то сказать. В советах мы не нуждались, на нас снизошло вдохновение. Одну мелодию сменяла другая, еще более красивая и торжественная. Валерка играл то обыкновенно, то демонстрировал редкое мастерство и выбивал мелодию кулаками, а потом и вовсе подключил задницу.

– Может, ноты поставим? – предложил он, утирая пот.

– На кой ляд они нам? С ними только неучи играют!

Я поплевал на руки и с остервенением продолжил музицировать. В самый разгар концерта, когда озарения сходили одно за другим, в квартиру ворвалась разгневанная сестра Валерки. Шлепая толстыми губами, она предприняла попытку задуть вспышку гениальности. Что тут скажешь? Посредственные люди всегда завидуют одаренным и стараются нагадить им любым способом. Валерка возразил. Бюст Чайковского полетел в сестрицу со скоростью света, ударился об косяк и закатился под полку с обувью. Сестра исчезла так же неожиданно, как и появилась.

Играли мы великолепно. По батареям азартно барабанили соседи. Подыгрывая нам, они стремились присосаться к чужой славе самым примитивным образом. Из небытия нарисовался Валеркин папаша: человек невоспитанный, далекий от искусства. Он пинком придал сыну такое ускорение, что тот преодолел земное притяжение. В воздухе пахнуло грозой. Шементом накинув пальтишко, я выскочил из квартиры. Предсмертный крик музыканта застыл в моих ушах. Моцарта не отравили, его запороли ремнем, но история об этом стыдливо умалчивает. По дороге к дому внутренний голос подсказывал мне: «Музыка – твое призвание, Сашка. Скажи родителям, пусть купят рояль!»

Хлебая щи, я крутанул ручку радио. Из динамика хлынула шестая симфония Шостаковича. Стало очевидно, что до нас с Валеркой Дмитрию Дмитриевичу, ой как далеко!

На улице стояли холода. Морозить сопли с хоккейной клюшкой желания не возникало. Чтобы не скучать, я отправился к Юрке Крунину. Он приветствовал меня жестом патриция.

– Вчера мать кактус притащила. Говорит, он цветет раз в двести лет! Вот бы посмотреть, какие у него пестики, тычинки!

Из горшка торчал покрытый колючками сплющенный огурец.

– Судя по его размерам, ты до его цветения не доживешь! – обрадовал я товарища.

– Может, землю удобрить, чтоб быстрее вырос? – задумался юный мичуринец и почесал за ухом.

Тут у меня родилась идея.

– Давай его мясным бульоном поливать. В нем все полезные вещества есть, мне мать говорила!

Юрка задумчиво посмотрел на кактус.

– Неплохая мысль. Он же не верблюд, чтоб одной водой питаться, ему витамины нужны!

Юрка усердно подкармливал кактус щами, куриным бульоном и киселем. Среди недели я навестил его. Неприятный запашок подсказывал, что пора объявлять траур.

– У тебя где-то мышка сдохла!

– Мать тоже принюхивается. Понять не может, откуда несет?!

– А кактус как, растет? Скоро, поди, как баобаб вымахает!

– Незаметно что-то. Желтеть начал! – Юрка вздохнул. – Это не мышка, это от него воняет!

Мы ковырнули жирную землю. Потревоженные нами червячки недовольно извивались. Они уже обжились и заводили семьи.

– Фу, какая гадость! Это от них вонь! – подытожил ботаник.

– Да уж, развел ты антисанитарию! Давай этих глистов лекарствами отравим! Таблетки растолчем и с водой размешаем.

Лечебные процедуру укокошили кактус окончательно. Его колючки уже не торчали в разные стороны, а сникли и не выражали стремления к жизни. Червячки не сдохли. Видимо, у них был хороший иммунитет. Запах в квартире становился гуще.

В воскресенье потеплело. Мы с пацанами гоняли шайбу по укатанной машинами дороге. Дверь подъезда хлопнула, вышел Юрка. Он держал горшок с трупом кактуса. Я подбежал, чтобы посочувствовать и выразить соболезнования.

– Все, помер! Мамка говорит, что протух. Только от чего – понять не может. Я не стал ей говорить, что он отравился, а то б она мне шею намылила!

– Зато теперь дома вонять не будет! – успокоил я его.

Юрка похоронил кактус в мусорном баке и встал на ворота. Ботаника нас с тех пор не увлекала.

Каникулы только начались, и наслаждение от долгожданной свободы опьяняло разум. Хотелось нежиться в кровати до самого вечера, но в дверь постучали. На пороге тяжело дышал Юрка.

– Дрыхнешь?! Сейчас Жиртрест в космонавты готовиться будет! Одевайся, у оврага уже весь двор собрался!

Игнорировать акцию глобального масштаба было нелепо. Я натянул трико с рубашкой и рванул к месту запланированных испы-таний. У края оврага стояла огромная деревянная кадушка. Из нее выглядывал матрас, найденный на помойке. Разводы на нем красноречиво свидетельствовали о подмоченной репутации. Около «центрифуги» толкались Валерка и будущий покоритель космоса. Другие пацаны стояли в сторонке и дымили окурками.

– Ну что, по машинам! – скомандовал Валерка.

Жиртрест кое-как уместился в экспериментальной капсуле, мы помогли ему расправить подушку безопасности.

– Эх, и воняет! – сморщил нос испытатель. – Запускайте!

Юрка с Валеркой опрокинули кадушку и столкнули ее с откоса. Она летела вниз, набирая скорость и подскакивая на ухабах. Мы бросились вдогонку. Сминая кусты, экспериментальная капсула пролетела метров двадцать и замерла на дне оврага, из ее чрева выполз будущий покоритель вселенной. Он напоминал пьяного Диогена. Стоило Витьке встать, как его повело в сторону, и он упал. Испытатель присел, окинул шальным взглядом окруживших его друзей и попробовал подняться. Попытка не удалась: Земля продолжала бежать по орбите.

– Вестибулярный аппарат никудышный! – подвел неутешительный итог Юрка. – Придется усложнить тренировки!

– Не, я больше не могу. Тошнит! – Витька растянулся на траве и закрыл глаза. – Шофером буду, как батя!

– А болтал: «Вы меня по телевизору смотреть будете! В космос улечу!», балабол жирный! Иди, штаны переодевай, Гагарин!

Валерка сменил тон и голосом диктора объявил:

– Говорит и показывает Москва! Товарищи, сегодня утром, проходя испытания в центрифуге, летчик-космонавт Витька Жиртрест справил под себя нужду и принял решение поддержать тру-довой почин отца – стать говновозом!

– Пацаны, – мямлил Витька. – Айда на речку! Пока дойдем, штаны высохнут! Только никому не говорите. Я вам за это килограмм ирисок куплю!

– За килограмм ирисок мы скажем, что ты в кадушке до Лукьяновки докатился, где был встречен хлебом и солью.

Юрка вытащил из кармана папироску, прикурил и пустил ее по кругу. Мы не спеша отправились к речке. Жиртрест плелся сзади, соображая, где взять рубль, чтобы оставить тайну мокрых штанов неразглашенной.

Пулей пролетело время. То, что детство будет вечным, уже не казалось. Классе в седьмом у девочек на груди выросли интересные бугорки. Самые впечатляющие были у Катьки Мардашевой. Юрка не сдержался и потрогал их, за что был награжден оплеухой. Когда ее звон рассеялся, Юрка объявил, потирая щеку:

– Настоящие! Я думал – поролона напихала!

Все-таки несправедливо матушка-природа распорядилась в отношении сильного пола! Девчонки хорошели на глазах, мы же супротив них выглядели детьми. Сейчас это кажется смешным и несущественным, а в то время становилось не по себе. Навязчивая мысль, что взросление затормозилось, доставляла душевные страдания и порождала сомнения в полноценности.

Через год у нас появился новый ученик. Он приехал с Украины и ворковал с мягким южным акцентом. Но это – ерунда! У него росла борода! Разумеется, не такая могучая, как у Деда Мороза, но все же! Нежный пушок настойчиво пробивался на поверхность. Гриша гордился им и не сбривал. Вскоре он стал похож на юного бомжа. Классная руководительница сделала ему замечание. Гриша не отреагировал. Перед ним стояла цель – обрасти как Робинзон Крузо. На худой конец, отпустить буденовские усы.

Все пацаны в классе мечтали ощетиниться подобным образом и начали скоблить подбородки отцовскими станками, но ожидаемого результата не достигли. Вероятно, у Гриши развивался синдром преждевременного старения. В конце концов, терпение педагогов лопнуло. Родителей бородатого мальчика вызвали на педсовет и приказали побрить его насильно. На следующий день он ничем не отличался от однокашников. Но это на первый взгляд. С загадочным лицом Гриша пригласил нас в туалет, где демонстративно приспустил штаны. Мы оцепенели! Борода странным образом перекочевала в трусы. Подобного фокуса никто не ожидал!

Из памяти стерлись дурацкие тревоги. При встрече с искалеченными семейным уютом бывшими одноклассницами, я думал: как жаль, что золотое детство кануло в вечность. Время до неузнаваемости деформировало нашу внешность, поменяло приоритеты, а многих друзей и вовсе вычеркнуло из списка живущих.

Житие мое

Давным-давно, когда все девушки казались красивыми, а водка была дешевле и вкуснее, я отвечал в городской газете за колонку некрологов. Ежедневно соприкасаясь со смертью, я пришел к странному выводу: душевное рабство присуще человечеству с основания мира. Оно неискоренимо, ибо наша сущность нуждается в страданиях и в поиске утешителя. И если того нет на земле, то люди обращают взор на небо. Для чего, зачем? – это другой вопрос.

Я был порабощен любовью. Порабощен страшно и неизлечимо, влюблялся в первую встречную и мысленно строил планы на будущее. Строил криво, отчего впоследствии неимоверно страдал. Приводить девушек домой я стеснялся, а те к себе – не приглашали. Чтобы стать более самостоятельным, я упорхнул из отчего гнезда и снял комнату в коммуналке.

За окном капризничала осень, плескалась в багряно-бронзовых лужах. Красиво, романтично, но угрюмо. С растерзанной душой и без каких-либо планов на будущее я лежал на мятых простынях. Скорее всего, наступала депрессия. Бедный я и несчастный, брошенный и забытый. Аграфена свинтила ночью, а ведь божилась, клялась в верности. Говорила, что никогда и ни за какие коврижки не бросит меня, не оставит. Выходит, врала. Врала искренне и регулярно. Врала о том, что она тоже бедная и никому ненужная правильная девочка. Терпеть не могу правильных людишек. От них всегда ждешь какой-нибудь гадости. А ведь у нас могла бы получиться идеально-бедная семья!

Натянутое на голову одеяло отгородило меня от неизбежного рассвета кромешной мглой. Потихоньку стала оживать квартира, послышалось шарканье тапок и сопение в коридоре. Какого черта людям не спится, сегодня же воскресенье! Дверь в комнату открылась без приглашения; кашель соседа сдул с моего черепа гробовую крышку из верблюжьей шерсти. Что надо этому старику в столь ранний час? Неужели он не понимает, что тревожить спящего человека бестактно. Сосед блестел как надраенный самовар, пыхтел и торопился высказаться. Боялся, что его вечная память даст сбой, и он забудет сообщить нечто важное. Наконец он разродился:

– Представляешь, – надулся он от гордости.

Эмоции распирали его так, что в любой момент могло сорвать клапан. Нет, я не боялся смрада. Мясокомбинат, куда я частенько наведывался к приятелю за вырезкой и колбасой, напрочь атрофировал обоняние. Судя по цветущему виду Николая Семеныча, комната после физиологического конфуза заблагоухала бы «Ландышем серебристым» или «Ночной фиалкой». На худой конец – «Красной Москвой», но этого не произошло: непрошеный гость сдержался.

– Представляешь, – повторил он, захлебываясь. – Дениска, внучок мой, вчера сказку сочинил. Ага, сказку! Про какашку! Ну, как тебе это?!

Николай Семеныч пописывал в детскую рубрику нашей газеты истории про оторванные собачьи хвосты, про говорящие дырочки, про буквы, бегающие по тетрадным листам. Мне казалось, он тайно и довольно сильно выпивал. Ничего удивительного в том, что извращенные фантазии деда-литератора передались внуку, не наблюдалось. Я представил живую какашку и ее маленьких детей, сидевших за обеденным столом. Бог ты мой, куда катится мир?!

– Понимаете, от меня Груша ушла, – перебил я, посвящая соседа в горькие тайны и желая быстрее от него отделаться.

Он меня не понял, задумчиво покрутил в руках забытый Грушей лифчик.

– Какая Груша, дорогой мой?! Тут какашка! Понимаешь, живая, говорящая какашка! В пять лет – про какашку! Это же гениально! Гениально!

Николай Семеныч всплеснул руками и выскочил из комнаты. Было слышно, как он делился новостью с Серафимой Петровной, ветераном самогоноварения. Та ахала, охала и восторженно громыхала кастрюлями.

Весь день я провел в постели, вспоминал Грушу, мысленно поливая грязью, замешанной на ревности. «Ну вот, братец, ты и стал свободен!» – успокаивал я себя, понимая, что абсолютной свободы не существует: человек всегда отчего-то зависит. Хотя бы от обстоятельств. Так я и лежал, умоляя Бога об апокалипсисе. Казалось, лишь катастрофа глобального масштаба заморозит мою боль. Господь, как всегда, оказался глух. Ничего сверхъестественного не произошло: Земля не остановилась и Солнце не погасло. Совсем расстроенный я взял газету. «Беременная женщина приняла участие в массовой драке в Томске. В результате – участники конфликта получили телесные повреждения. Из автомобиля будущей мамаши изъята бейсбольная бита», – значит, не все потеряно, остались еще женщины в русских селениях! Или вот: «Женщина в Шереметьево уехала за чемоданом на багажной ленте», – тоже неплохо! Разве заокеанские или европейские гражданки додумались бы до такого? Никогда! Они же слабоумные! А мне не везет, не везет… Может, Агрофена – немка или, того хуже, – американка? Так и уснул, измученный догадками и подозрениями.

Утром позвонил в поликлинику и вызвал врача: требовался трехдневный перекур, чтобы успокоить разболтанные нервы. Казалось, что за дверью постоянно отирается Серафима Петровна. Хотя, почему казалось? Нюансы человеческой жизни лучше всего видны в замочную скважину. Самогонщица вероятно следила за мной из лучших побуждений. Возможно, она хотела чем-нибудь помочь. Уж кто-кто, а эта старая грымза отлично знала: управлять настроением легко, особенно с помощью алкоголя. Я бы с радостью выпил, но врач… Он же не поймет, не оценит масштаб постигшей меня трагедии. И тогда прощай больничный лист!

Ближе к вечеру нарисовался архаровец в черном плаще и шляпе «Аль Капоне». Он с безразличием осмотрел комнату и спросил у книжного шкафа: «На что жалуетесь?» После этого полез в портфель из «крокодиловой» кожи. «Сейчас он достанет наган и одним выстрелом решит все проблемы», – подумал я, но ошибся. Доктор вытащил фонендоскоп.

– Дышите глубже! – приказал он, и мои легкие засвистели как кузнечные меха.

Доктор нахмурился и померил давление.

– Побойтесь Бога, вас в космос можно отправлять, а вы людей от дела отрываете! Сейчас какая-нибудь старуха умирает, а я тут с вами время теряю!

Затаив дыхание, за дверью умирала Серафима Петровна. Катастрофически испорченный интеллектом, я философски ответил:

– Что делать? Общество свято чтит библейские законы и свято их нарушает. Больничный, значит, не дадите?

Архаровец в черном плаще изумленно посмотрел в мои глаза и нахлобучил шляпу.

– Ну, вы и хам!

Хорошо, что он не окрестил меня симулянтом, а то пришлось бы сгореть от стыда. В тот же вечер я напился. Серафима Петровна поначалу хотела проявить альтруизм, но воображаемый звон монет заглушил голос ее совести. Пришлось раскошелиться.

У стола вертелся пятилетний сказитель и бессовестно таскал из банки маринованные огурчики. Его причмокивания напоминали Грушины поцелуи, оставившие глубокие ожоги на моей душе. Голова у Дениски была большая, и огурцы исчезали в ней, как в бездонной бочке. Хотелось прогнать пацана, но вместо этого я посадил его к себе на колено.

– Ну что, Дениска, расскажешь сказку?

Малец оживился и проглотил еще один огурец.

– Про какашку?

– Про какашку, – я грустно усмехнулся.

Дениска сполз с коленки и встал посреди кухни. Весь его вид говорил о том, что сейчас он откроет страшную тайну, о которой я никогда не подозревал.

– Жила-была какашка, – торжественно начал он, – и звали ее Грушенька!