Текст книги "Бульварное чтиво. Повести и рассказы"

X. ПОМЕШАТЕЛЬСТВО

Помешательство может произойти в любой момент. Многие люди годами испытывают стресс и остаются нормальными. Хотя нормальным любого из них следует считать относительно – у каждого имеются психические аномалии. Окружающие не замечают их или списывают на свойства характера. Большинство граждан скрывают свои пристрастия и слабости, но достаточно нервного срыва, принятия чрезмерной дозы алкоголя или наркотиков – и рассудок дает течь. Появляются агрессия или сонливость, а то и галлюцинации. Обострение недуга провоцируют полнолуние или смена времен года. Даже перепады температуры влияют на сознание некоторых людей. Какие глубинные процессы происходят в клетках головного мозга, врачи определить не могут. Все остается на уровне догадок и предположений. С помощью психотропных лекарств медики гасят мозговую активность пациентов или, наоборот, активизируют. Но вылечить больного до конца не удается. Внешне вроде бы здоровый и рассудительный человек, столкнувшись с очередным препятствием, вновь теряет самообладание и контроль над разумом. Некоторых одолевает беспричинная паника, других – творческая активность, выражающаяся в написании бредовых рассказов или сюрреалистических картин. Число душевнобольных среди политиков или религиозных фанатиков не поддается учету. Имя им – легион!

Пискарев готовился ко сну. Только он лег – задребезжал телефон. Директор музея потянулся к трубке.

– Шкурников? Славно! Утром буду в Тихой Заводи. Жди!

Радостно потирая ладони, он перезвонил в Ясную Поляну:

– Готовьте деньги. Считайте, что граф Толстой уже у вас.

В ту ночь профессору истории снились яхты, пальмы, мулатки.

Обезлюдевшее село встретило зарослями крапивы и безмолвием. Пискарев отыскал нужную избу по легковому автомобилю у поваленного забора. Он вылез из машины и поднялся на крыльцо. Приоткрытая дверь и тишина в доме вызвали настороженность.

– Шкурников! Ты где?

Пискарев миновал сени и прошел в комнату. За столом одиноко сидел граф. Его пальцы сжимали рюмку, а пронизанный мудростью взгляд смотрел в будущее. Василий Илларионович опустился на стул: «Как живой!» – восхищению не было предела! Не дождавшись таксидермиста, он загрузил чучело в машину.

Пискарев вручил графа заказчику и пересчитал причитающиеся деньги. Куда подевался Шкурников, его интересовало меньше всего. «Надо будет, сам явится!» – рассуждал он дома, крутя в руках зажуленный хьюмидор. Пискарев достал свернутую из табачных листьев торпеду, понюхал и воткнул ее в рот.

Пламя зажигалки облизало кончик сигары и наполнило комнату запахом далекой Кубы. Нежданно-негаданно в клубах дыма появился Фидель Кастро. Если бы не борода и френч, то профессор принял бы его за пропавшего таксидермиста: так они были похожи! На русском языке команданте спросил:

– Какой режим поддерживаешь, камрад?

Пискарев поперхнулся. На глазах выступили слезы.

– Да ты кури, кури! Я сам большой любитель подымить! – добродушно разрешил товарищ Фидель.

Пискарев глубоко затянулся; горло ободрало, как после стакана чистого спирта. Откашлявшись, он просипел:

– Воспитан в духе марксизма-ленинизма!

Профессор бросил взгляд на икону, собственноручно повешенную в углу комнаты. Спаситель с укором посмотрел на ренегата, отчего Пискареву стало дурно.

– Храни язык, ибо он часто произносит то, чего ты не хочешь. Имей в памяти непрестанно молитву, она искореняет злые помыслы! – Иисус погрозил пальцем.

– Помилуй мя, Боже! Помилуй мя!

Выронив на ковер сигару, Пискарев пал на колени. К табачному дыму примешался запах паленой шерсти. Фидель Кастро не скрывал досады.

– Что ты на карачки встал? Поднимись, будь мужчиной!

– Стой, как стоишь! – угрожающе молвил сын божий.

Пискарев растерялся, но быстро проявил находчивость – прикинулся дураком и запрыгал, как примат в момент беспокойства. Встревоженная шумом домработница заглянула в комнату.

– Господи, ополоумел! – прошептала она и бросилась к телефону. – Алло, алло… У нас ЧП: профессор Пискарев рехнулся!

Поглаживая бороду, Серпский развалился в кресле; в руках он крутил логарифмическую линейку: «Какого черта она здесь делает?» Лицо, напрочь лишенное мимики, напоминало посмертную маску. Тонкие губы ровной линией вытянулись под крючковатым носом и прикрывались заботливо подстриженными усиками со следами никотиновой позолоты. Стук в дверь оторвал доктора от раздумий, он бросил линейку на стол. В кабинет заглянула медсестра и доложила:

– Историка привезли с революционно-религиозным бредом.

– Что ж, всякое бывает. А как себя ведет таксидермист?

Медсестра хрустнула пальцами.

– Пытался вчера ребром ладони голову себе отпилить. Пришлось усмирить с помощью медикаментов.

Серпский водрузил на переносицу очки.

– Ну-с, давайте познакомимся с новеньким. Приведите его.

Он прочитал заключение коллег и ласково спросил Пискарева:

– Как вы себя чувствуете? В Африку, к сородичам, не тянет?

Пискарев обиделся и хотел показать кукиш, но рукава смирительной рубахи предотвратили акт хулиганства. Тогда он решил сказать что-нибудь гадкое, но вместо этого изо рта вырвалась очередная ерунда.

– В Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы!

– Понятно! – Серпский поскреб пальцем висок. – Значит, в Африку не поедем! В Африке разбойник, в Африке злодей, в Африке ужасный Бар-ма-лей!

Серпский подошел к окну. По залитому солнцем больничному дворику гуляли душевнобольные. Под надзором санитара они ходили по периметру, изредка обмениваясь короткими фразами.

– Там не Бармалей, там Фидель Кастро!

Психиатр повернулся к Пискареву. Лицо его сделалось серьезным, во взгляде читалась усталость.

– А что в Африке делает этот революционер?

– Готовит переворот и свержение законной власти! Он обещал сигар оттуда прислать и бананов!

– Ах, как интересно! А больше с ним никого нет?

Пискарев не вызвал у Серпского особого интереса – рядовой случай шизофрении, коих в его практике была уйма. Он уже собрался отправить тронувшегося историка в общую палату и пропи-сать необходимое лечение.

– Есть! Но это тайна, не подлежащая разглашению! – Пискарев прикусил язык, но тут же проболтался: – С ним Христос!

Серпский внимательно посмотрел на шизофреника.

– Разве? Вы уверены, что не Че Гевара?

– Че Гевара и Христос – одно и тот же лицо! Это информация конфиденциальная, – Пискарев подмигнул доктору. – Сегодня Фидель Кастро и Христос-Че Гевара проверяли меня на прочность. Желали выявить религиозно-политические симпатии. Был вынужден прибегнуть к нетрадиционным методам защиты. Надеюсь, что сюда они не проникнут?!

– Не беспокойтесь! Упрячем вас в отдельную палату! А почему они выбрали именно вас?

Пискарев напустил на себя важность.

– Думаю, им не хватало третьего! Бог любит троицу, не мне вам объяснять!

– Да, да, да! Как же я сразу не догадался?! Василий Илларионович, а сейчас в кабинете никого нет из посторонних?

Сумасшедший горько усмехнулся.

– Здесь чисто, но чьи-то голоса продолжают звучать в моей голове. Они обсуждают правовые проблемы.

– И что же они говорят? – спросил доктор, сложив на груди руки. – Вы можете повторить то, что слышите?

– Могу, отчего же нет! О демократии говорят, гниды!

Пискарев закрыл глаза и стал произносить фразы, выуженные из чужой беседы:

– «Демократическая культура, несомненно, ставит во главу угла личную свободу и таким образом оказывает поддержку дополнительным правам и свободам», – а другой ему поддакивает: «Позвольте дополнить сказанное. Демократия – это когда люди управляют людьми во имя людей!»

Серпский выслушал монолог Пискарева. «Надо бы его в отдельную палату поместить. Не стоит здравомыслящему человеку с дураками общаться!» – заключил он. С того дня доктор все больше времени уделял Пискареву – нравились мысли, порхающие в голове свихнувшегося директора музея. Серпский задерживался в его палате и задавал много вопросов.

– Голубчик, а когда вы слышите голоса лучше, днем или…

– После уколов, доктор! Как сделают инъекцию, так и начинается треп. Никакого спасу нет! Надо лекарства сменить, утомился я от посторонней болтовни.

XI. Дикий эксперимент

После работы профессор уединился в кабинете. Пытаясь заарканить чужие мысли, он пустил по вене коктейль из психотропных препаратов. В тот самый момент, когда голоса стали более-менее отчетливыми, из висевшего на груди фонендоскопа зазвучала бравурная мелодия. Изумленный Серпский детально изучил прибор, в звукоулавливающей камере которого прятались невидимые музыканты, и обратился к вошедшей без стука медсестре:

– Нет ли у нас магнитофонных записей, на которых мы дискутируем с Василием Илларионовичем Пискаревым?

– Нет, доктор! – ответила женщина.

Серпский нахмурил лицо. Он глядел на нее и думал: «А моя ли это помощница, или это душевнобольная Квашина, вообразившая себя медсестрой?» Сомнения выползали из скрученных пружинками извилин, стекали за ворот и бежали по спине холодными каплями. Пока разум сохранял буквы, Серпский откусил мизинец и стал строчить послание Пискареву: «Здравствуй, дорогой Василий Илларионович, когда ты получишь это письмо, у меня уже не останется пальцев…»

Доктор сунул исписанный листок подозрительной медсестре.

– Передайте Пискареву! Пусть срочно напишет ответ.

Женщина кивнула, развернулась и покинула кабинет.

За окнами бесновалась тополиная вьюга. Ветер поднимал пыль, нырял в дымоходы и насвистывал тоскливую мелодию. Серпский рассматривал окровавленные кисти: «Жаль, больше нечем писать! В голове еще столько мыслей, которыми хочется поделиться! Надо бы обзавестись секретаршей. Желательно – девушкой легкого поведения» – доктор мечтательно закатил глаза. Вспомнилась стройная фигурка проходившей у них лечение Ани Смеховой, ее огромные глаза и пухленькие губы. Не успел он насладиться фантазиями, как вернулась медсестра.

– Вот, – доложила она, – Пискарев презент передал.

Женщина бросила на стол продолговатую коробку, обшитую бурой мешковиной.

– Вскройте гробик! – вырвалось у Серпского.

Медсестра, очень похожая на Квашину, вцепилась в материю зубами и разодрала обшивку. Коробка развалилась. Из нее вывалилась копченая нога с почерневшими ногтями. Она ударилась о паркет, подпрыгнула и спряталась под креслом. Следом выпорхнул листок бумаги. Покувыркавшись в воздухе, он упал на колени Серпского. «Здравствуйте, профессор! Поздравляю Вас с наступлением новой жизни! Высылаю деликатес к праздничному столу. Сам прийти не могу – вторую ногу отправил на больничную кухню. Пискарев».

Серпский представил директора музея, скармливающего себя психам, и захотел совершить неординарный поступок. Резать уши и расплачиваться ими с проститутками давно вышло из моды, да и повторять чужие выходки желания не возникало. «Я сделаю намного интереснее!» – он взял со стола логарифмическую линейку и тяпнул ей по шее.

– Экий баловник! – Медсестра подняла отрубленную голову профессора. – Сварю-ка я холодец, выходные на носу! А кровищи-то, кровищи!!!

Она провела по полу пальцем и слизнула густую жижу.

– Сладкая, аки мед!

Женщина подошла к зеркалу, висевшему на стене. В отражении просматривалась Юдифь с головой Олоферна. Довольно хмыкнув, медсестра бросила голову профессора в аквариум, села в его кресло и принялась вязать.

Холодная аквариумная вода спровоцировала появление на веке Серпского здоровенного ячменя. Зубы лихорадочно отбивали бравурный марш. Желая согреться, голова доктора энергично двигала ушами, моргала и гребла языком. Вода вокруг нее бурлила, создавая видимость кипения, но теплее не делалось. Квашина-медсестра вскрикнула. Серпский увидел, как она уколола палец, сунула его в рот и попробовала остановить кровотечение. Женщина так увлеклась, что высосала из себя все до последней капли. Ее бездыханное тело выпало из кресла и раскинуло руки.

Отрубленная голова из последних сил взмахнула ушами и выскочила из аквариума. Она упала точно на труп медсестры; губы нащупали сосок вывалившейся из халата груди. Подкрепившись, голова Серпского деловито выкатилась в коридор: наступало время дежурного обхода.

XII. СВЕРШИВШЕЕСЯ ПРЕДСКАЗАНИЕ

Новый главврач психдиспансера листал историю болезни свихнувшегося коллеги. Он никак не мог разобраться: ради чего такой искушенный в психиатрии человек решил ставить над собой сомнительные эксперименты? Завершив чтение, он убрал папку в шкаф и направился к палате, где проходили лечение Серпский и Пискарев. Доктор осмотрелся, убедился в отсутствии посторонних глаз и припал к замочной скважине.

– Каков смысл жизни, если мы все равно умрем?

– Чем больше думаешь о смысле жизни, тем меньше смысла остается в том, что думаешь! Не помню, кто сказал, но полностью разделяю это мнение, – ответил Серпский.

– По-моему, все определяется тем, что ты ищешь в жизни и какую роль в ней отводишь себе и другим. Вот вы, что ищете? – пристал к собеседнику Пискарев.

– Я уже нашел то, что искал. Врачуя других, не понимал, насколько болен сам. – Серпский лег на кровать.

«Не скажешь, что сумасшедшие! Настолько осмысленные ответы, что диву даешься! Folie a deux!11
  Folie a deux* – (франц.) форма индуцированного бреда, при котором одинаковые по содержанию идеи наблюдаются у двух лиц.


[Закрыть] Не иначе!» – доктор побрел по больничному коридору.

– Именно здесь, в Ясной Поляне, Толстым были задуманы и написаны бессмертные произведения, о которых знает весь цивилизованный мир! – рассказывала о жизни и творчестве писателя высокая, похожая на указку женщина-гид.

– Друзья, следуйте за мной, я покажу вам кабинет Льва Николаевича. – «Друзья» смиренно подчинились.

За старинным столом из персидского ореха сидел проникнутый возвышенными чувствами бородатый мужик в льняной рубахе. Подперев голову рукой, он задумчиво смотрел на лист бумаги перед собой и не обращал внимания на зевак.

Граф демонстрировал трудолюбие и неприятие праздности как способа существования.

– Господи, как живой! – восхищенно произнес тщедушный дядечка, пытаясь лучше рассмотреть муляж.

Его оттолкнула молодая женщина. Невнятно бормоча, она кинулась к застывшему в позе мыслителя графу, обняла его и пова-лила на пол. Лапти слетели с ног Льва Николаевича, обнажив полусгнившие пальцы. Гражданка целовала мертвенно-бледное лицо и всхлипывала.

– Прости меня, дедушка! Прости, я не хотела!

Ее пробовали успокоить, но женщина никого не слушала. Тогда двое мужчин стали отрывать ее от экспоната силой. Это удалось, и случилось непредвиденное: в руках малахольной экскурсантки осталась взлохмаченная голова Льва Николаевича. Психопатка вцепилась в его шевелюру сведенными судорогой пальцами, лобызала графа в лоб и просила прощения. Приехавшие по вызову медики вкололи ей успокоительное и повели к карете скорой помощи. По дороге женщина оборачивалась, глядела на испуганных экскурсантов полными раскаяния глазами. Заплетающимся языком она бормотала:

– Это я его убила! Я…

По стечению обстоятельств Смехову поместили в соседнюю с невменяемым таксидермистом палату. Чуть дальше по коридору коротали время в философских беседах Серпский и Пискарев.

Безумные пациенты так и жили бок о бок, слушая по ночам завывания ясновидящей Квашиной. Никто из них не догадывался о том, что является звеном одной и той же цепи случайностей.

Проза жизни

Лекарство от депрессии

I

К субботе шестой седмицы Великого Поста снег сошел на нет. Кое-где в низинах и тенистых местах еще оставались рыхлые серые коросты, но они вот-вот должны были растаять.

В комнате, на диване, возлежал Лазарь Васильевич Куприянов. Вытянувшись в струнку, он походил на оловянного солдатика, упавшего от неловкого прикосновения. Из-под одеяла выглядывали волосатые ноги. На столе, в изголовье Куприянова, растопырил львиные лапы бронзовый подсвечник. Рядом соседствовал графин, оправленный штампованным серебром, а на коврике валялась раскрытая книжка с веером из страниц. Огонек свечи выхватывал из сумрака заострившееся лицо барина, придавая ему благородную величавость.

Возле секретера сидел Спиридон – худощавый мужик с пышными усами и бакенбардами на помятой физиономии. Расчесанные на прямой пробор волосы придавали ему сходство с трактирщиком. Он неотрывно смотрел на барина, изредка переводя взгляд на облупленные носки своих сапог. За шкафом шуршали мыши, да голая ветка рябины докучливо стучала в окошко.

Чтобы как-то отвлечься, Спиридон подошел к столику. Поборов неуверенность, выдернул из графина стеклянную пробку и наполнил бокал. Будто от дурного предчувствия он поежился, искоса взглянул на покойника и залпом выпил. Вино побежало по жилам, согревая и придавая уверенность. Раскатом грома ударили настенные часы. Спиридон присел от испуга. Когда бой закончился, он перекрестился и облегченно выдохнул.

– Царствие вам небесное, Лазарь Васильевич! Уж не обессудьте. – Спиридон облизнул губы и поцеловал хозяина в лоб.

Прикосновения к холодной коже вызвало брезгливость. Камердинер поморщился, схватил графин и отхлебнул из горлышка. Покойный барин не ахнул, не возмутился, не сделал замечания. Вино смыло неприятное ощущение. Усевшись на стул, Спиридон оперся руками на колени и предался размышлениям: «Наследников у барина нет. Проверять все ли в целости и сохранности – некому, если не считать Марфу, экономку. Так за Марфой за самой грешки имеются! Какой резон ей языком болтать? – эта мысль родила следующую: – Может, взять чего на память? Один черт, никто не узнает!» Бесы помутили сознание мужика: «Бери, бери! Твое терпение должно быть вознаграждено. Что найдешь – хозяину уже не пригодится, а тебе – еще жить да жить! Если ты не возьмешь, так другие прикарманят». Спиридон осторожно обыскал одежду покойного – пусто! Полез в секретер. В одном из ящиков ему попалась деревянная шкатулка. Кроме бус в ней лежало: пара фамильных перстней, брошь, украшенная камнями, и миниатюрный, хитро закрывающийся то ли флакон, то ли футляр в виде золотого желудя.

Внизу во дворе, задохнувшись от бега, фыркали кони. Спиридон торопливо сунул в карман драгоценности и убрал шкатулку на место. Как ни в чем не бывало он сел на стул. То ли от пережитого волнения, то ли от выпитого вина голова гудела. Пальцы предательски дрожали. Опасаясь подозрений, Спиридон плотно сжал кулаки. Хоть и было прохладно, на его лице выступила испарина.

Хлопнула дверь. Под тяжелыми шагами болезненно застонали половицы. В комнату ввалился полицейский с красным мясистым носом и слезящимися глазами. От него тянуло весенней свежестью и властными полномочиями. Из-за широкой офицерской спины выглядывали: сутулый фельдшер в коротком пальтишке, Марфа и барский кучер Фрол, мявший в руках треух. Не обращая внимания на Спиридона, все столпились около мертвеца. Убедившись в отсутствии пульса, фельдшер жестом пригласил стража порядка. Тот огляделся, достал из папки разлинованный лист бумаги и оседлал стул. Потом повернулся к экономке.

– Расскажи, как обнаружили труп.

Та, не зная с чего начать, потирала озябшие руки.

– Утром я всегда кофий в постель барину подаю. Нынче зашла, смотрю, вроде спит. Но не как обычно: Лазарь Васильевич на боку любил. А это лежит на спине, подбородок задрал, руки вытянул. Думала: захворал. Прикоснулась ко лбу, а он холодный. На всякий случай поднесла зеркальце ко рту – чисто! Испугалась я! Сразу за вами в город помчалась.

Полицейский расстегнул ворот шинели, взял пустой графин и втянул носом воздух из горлышка.

– Мадера! – со знанием дела заключил он. – У нас такое вино – редкость, господа домашние наливки предпочитают. Оно и понятно – дешевле выходит, а удовольствие не хуже!

– Барину из столицы привезли дюжину бутылок. Он вино в графин сливал. Говорил, что так эсте… эстетичнее, – Марфа с трудом выговорила последнее слово.

Полицейский в раздумьях нахмурил брови. Спиридон замандражировал, будто всем стало ясно: кто допил остатки.

– Вино осталось? Принеси-ка бутылку. Возьму для экспертизы, а лучше две. Мало ли… – Он поднялся, убрал в папку листок, исчирканный нервным почерком. – Барина надо в анатомический театр отвезти. Пусть врачи установят причину смерти. Сдается мне, вином отравился!

Умозаключение полицейского ввергло Спиридона в шок, все вокруг него закружилось. Люди и предметы потеряли очертания. Чтобы не упасть, он прижался спиной к стене, но это не помогло.

– Что с ним? – удивленно спросил офицер.

Фельдшер склонился над лежащим мужиком.

– Вероятно, обморок.

Он вытащил из саквояжа пузырек с нашатырем, сунул под нос Спиридону. Тот сморщился, медленно открыл глаза и присел. Нитка жемчуга змейкой выползла из кармана его штанов. Изумленная Марфа подскочила ближе.

– Бусы-то эти у барина в шкатулке хранились, как память о покойной супруге. Он мне сам ночью показывал да примерял… – баба осеклась и покраснела.

Полицейский подошел к Спиридону, сидящему на полу. Схватил его рукой за шиворот и поставил на ноги.

– Ну-ка, выворачивай карманы, братец! – ласково сказал он.

Внимание полицейского привлек миниатюрный футляр непонятного предназначения. Он повертел вещицу и тут же выдвинул версию убийства с целью ограбления:

– Что, дружок, решил отравить хозяина, обобрать и смотаться к вольным казакам?

Бурная фантазия стража порядка рисовала перед присутствующими сцены – одна страшнее другой. Офицер в деталях рассказал ошарашенным слушателям, как Спиридон, заметая следы, спалил усадьбу со всеми, кто в ней находился, и на хозяйской бричке укатил на Яик. Там организовал банду из удалых людей и пошел войной на царя-батюшку. Бывший холоп обманом переманил на свою сторону государевы войска и объявил себя императором всея Руси. После чего извел царскую семью. Не просто истребил, а отдал её в услужение бывшему крепостному мужику. Голос полицейского дрогнул. Он в красках расписал, как царь в побитой молью шапке Мономаха косит сено, а безграмотный сатрап погоняет его хлыстом. Самодержец падает от изнеможения и умоляет об отдыхе, но мужик запарывает его насмерть.

– А ну, повернись боком! – приказал он Спиридону. – Так и есть, вылитый Емелька Пугачев!

Марфа с ужасом таращилась на человека, который столько лет прикидывался порядочным, а сам готовил коварное преступление. Плохо соображая, о чем идет речь, кучер хлопал ресницами и постоянно крестился. И только фельдшер сохранял безмятежность. Выслушав ересь полицейского, он, как бы между прочим, поинтересовался:

– А на кой ляд он сидел и дожидался нас? Мог давно скрыться, прихватив не только побрякушки, а что-нибудь и подороже. Ценные бумаги, например. Я не сомневаюсь, что таковые имеются в доме.

Полицейский заложил руки за спину и закусил губу. Усы его с презрением зашевелились.

– Зачем ему бумаги? Он же азбуки не знает. А не сбежал… Так не успел, каналья! – довольный собой офицер добавил: – Так-то!

Покойный всхрапнул. Его челюсть дернулась, а на лбу образовалась складка. Пошевелив пальцами, он провел рукой по лицу. Первой упала Марфа, затем, схватившись за сердце, повалился кучер. Полицейский судорожно пытался выхватить из ножен саблю. С перепугу он собирался вернуть воскресшего мертвеца в прежнее состояние. Фельдшер бросился к Куприянову, припал ухом к его груди и потребовал тишины.

– Сдается мне, господа, мы имеем дело с редким явлением, носящим название летаргия. Мнимая смерть, так сказать. Причины ее пока не выяснены и порождают множество вопросов в медицинских кругах. В Англии, прежде чем закопать покойника, к его пальцу привязывают веревку, которую выводят наружу. Ее конец цепляют к колокольчику, закрепленному на надгробии. Если похороненный приходит в себя, то он перво-наперво оповещает звоном кладбищенского сторожа. Один мой знакомый уверял, что сок цикуты в смеси с винными дрожжами погружает птиц в летаргию. Возможно, барин принял снадобье на основе этого растения и по незнанию запил вином. Слава богу, он жив и сам все расскажет.

Куприянов обвел собравшихся в комнате людей недоуменным взглядом и закутался в одеяло.

– Что это, Спиридон, за вавилонское столпотворение?

– Вы, Лазарь Васильевич, умереть изволили. Вот и приехали доктор с полицейским, запротоколировать сей прискорбный факт.

– Чушь какая! Подай-ка мне одежду. А вас, господа, я попрошу выйти. Надобно мне привести себя в порядок.

Оклемавшаяся Марфа с нескрываемой радостью принялась помогать барину. Фрол, потирая ушибленное при падении плечо, отправился распрягать и кормить лошадей. В соседней комнате полицейский с фельдшером оживленно обсуждали случившееся. Спиридон прятал слезящиеся глаза и не знал, чем оправдать свой поступок. Он упал на колени и стал целовать сапоги барина.

– Прости, Лазарь Васильевич! Век за тебя молиться буду!

– Не искренни молитвы твои! – Куприянов отпихнул слугу.

На дворе стемнело. Возвращаться в город было поздно, и Куприянов предложил гостям заночевать у него. В разговоре с ними помещик поведал, что накануне, спасаясь от меланхолии, принял успокоительный отвар из трав. Не добившись желаемого результата, он решил побаловать себя мадерой. Вероятно, смешение вина и отвара вызвала такую реакцию организма.

– А футлярчик я использовал как табакерку. М-да, на охоте…

Признание барина убило у полицейского интерес к делу. Лениво зевая, он поглядывал на сервирующую стол Марфу. Куприянов не хотел огласки столь глупого происшествия. В обществе фельдшера и офицера он с размахом отметил возвращение к жизни и получил заверение, что все останется втайне. Той же ночью барин подарил экономке бусы, отчего та стала нежнее и покладистее. Спиридона выпороли. Оклемавшись от экзекуции, он ухаживал за скотиной и кормил сторожевых псов. Разжалованный камердинер проклинал судьбу и с ненавистью думал о чудесном воскрешении своего хозяина: «Знал бы, что так обернется, подушкой бы придушил, собаку!»