Текст книги "Чудаки на Кипре (сборник)"

Дульсинея из Киева
(Из жизни одинокой женщины)

Неправда, что женщина не умеет быть другом мужчине! Нашей дружбе с Ириной Муратовской много лет, начиналась она очень и очень романтично. Именно так, как поётся в известном романсе:

 
Вы помните поезд и наше купе —
Любви незабвенной начало?
И был вместе с нами кудесник Шопен,
И музыка в сердце звучала.
 

Кому – любовь, кому – солнцестояние, но дружба у нас получилась крепкая. Как-то мы говорили с Ириной о женском одиночестве. Я опрометчиво заявил, что красивые и успешные женщины никогда не бывают одинокими. В ответ Ирина рассказала небезынтересную историю.

Её звали Дульсинея. Разумница. Красавица из красавиц. С серыми огромными глазами. Успешный музыкальный критик. Заядлая театралка. Фитнесом занимается – три раза в неделю плавает в бассейне по утрам. А модница какая! «И куда мужчины смотрят?» – не раз подумывала Ирина. Видно, не туда, потому что Дульсинея – одинока: ни мужа, ни друга сердечного. С именем ей, конечно, не повезло: кто-то при знакомстве переспрашивает, как её зовут, кто-то начинает ёрничать, передразнивая, мол, Дуся и есть Дуся, а никакая не Дульсинея. Но подруга всегда была против такого упрощенчества. Ира зовёт её Дульсичка, иногда – Дульсия, но не всем это позволено. А когда к имени добавляется отчество, то слишком привередливому мужчине становится совсем невмоготу. На что уж интеллигентный директор киевского издательства Игорь Ростиславович, и тот не сдержался и как-то сказал:

– К имени Дульсинея ещё можно привыкнуть, но Карла душа не принимает. Дульсинея Карловна! Язык сломаешь. Лучше уж просто Дульсинея или Дульсия!

– Игорь! – пыталась образумить его Ирина. – А что – Карл? Чем тебе не нравится? С выдумкой были родители Карла из Полтавы и назвали мальчика в честь короля шведского. И Карл Петрович с выдумкой оказался – дал дочери имя Дульсинея. Хорошо, что не назвал Дульсинеей Тобосской! Дульсичка – настоящая женщина, в отличие от прекрасной дамы Дон Кихота! Одни серые глаза чего стоят!

– Серьёзная слишком. А мужики весёлых любят.

– Игорь, давай познакомим её с хорошим мужчиной. Ей уже тридцать пять, а она – нецелованная. В моём издательстве – одни женщины, и все при мужьях. А у тебя не найдётся достойного жениха для нашей Дульсички?

– Уволь, Ира! Ещё бабы донесут жене, и она подумает, что для себя стараюсь. Ну её к чёрту, твою Дульсинею! Пусть лучше запишется в какую-нибудь геологическую экспедицию или в союз поэтесс, куда захаживают мужики неуёмные.

– Да ты что! Она любую оперу по полочкам разложит, по-французски свободно говорит! Её статьи о музыке в Париже печатают! Всю жизнь среди меломанов. Нечего ей делать в тайге среди мужиков, медведей и комаров!

– Родиться ей нужно было в другое время и в другом месте. Имя странное, отчество странное. Дульсинея родом из Полтавы!

Вероятно, Игорь специально отводит от себя подозрения, ведь ему явно нравится Дульсинея! Впрочем, ему все красивые женщины нравятся. Он по натуре эстет, окружает себя редкими вещами и эффектными женщинами. Как большинство видных мужчин, он сродни нарциссу. Любит и себя, и когда его хвалят. Но на авантюру он не способен! Хотя кто знает этих мужчин, на что они способны? Вон у Каролины, корректора из издательства, на что муж был домашним и покладистым, всё равно не устоял, съехал с катушек. Она ему двоих детей подарила в свои неполные тридцать лет, а он вдруг словно взбесился, бросив семью ради молоденькой продавщицы из супермаркета. Хотя, наверное, Игорь прав: есть такие мужчины, которые боятся женской красоты, есть. Мужчина – трус? Или слишком гордый, опасается фиаско? Иная женщина только и мечтает, чтобы кто-то её приступом взял! Мечтает, но не может показать свою расположенность ни намёком, ни взглядом. Будто бы воспитанность не позволяет, а невоспитанность говорит: «Что? Да пожалуйста».

Однажды Ирина выбралась во Львов на выставку Олеся Мыкыты и пригласила с собой Дульсинею. Там познакомились с двумя художниками – оба высокие и статные, один брюнет лет под сорок, другой блондин, чуть старше. Они сразу положили глаз на Дульсинею и с неподдельным интересом стали за ней ухаживать: дали свои визитки, пригласили на поэтический вечер. А на Ирину – ноль внимания. Ей даже стало как-то не по себе. Она-то думала, что если пригласят куда-нибудь, то сходит ради подруги. Ну не привыкла Ирина, чтобы мужики её игнорировали! А тут оба, и Влас, и Евсей, чуть ли не на руках носят Дульсинею. И имя их ничуть не смущает. В общем, понятно стало, что оба влюбились в Дульсичку. Такое только в старых советских фильмах случалось, а в наш век… Ирина решилась оставить подругу с мужчинами:

– Дульсичка, прости, родная! Мне нужно бежать. Муж сегодня с дачи приедет. Запамятовала я. Обещала ему позвонить, не то без меня зачахнет. Сам, без инструкции, даже котлетку не разогреет.

– Как же так, Ирочка? А я? Я тоже с тобой.

Но Влас и Евсей тут же в один голос закричали: – Оставайтесь! Мы не отпустим вас, Дульсинея!

– Влас, Евсей! Оставляю вам Дульсичку, – поцеловав подружку в щёчку, крикнула Ирина.

Она помахала им ручкой – и в гостиницу. Хотя есть подозрение, что в мастерскую львовского художника Мыкыты.

На следующий день с утра Ирина зашла в гостиничный номер к подружке.

– Дульсичка, привет! Рассказывай. Кто тебя провожал? – Оба.

– Как оба? В таких случаях один кто-то остаётся. А тебе кто из них больше нравится? Влас или Евсей?

– Мне оба нравятся!

– Ну, подружка! Ничего себе тихоня! Не было ни одного ухажёра, а тут сразу два! И как оно было?

– Посидели в кафе. Шутили. Хорошие они. Рассказывали много о современном искусстве. Мне было интересно.

– Телефон оставила кому?

– Оба взяли мой номер. Обещали позвонить.

И закрутила-завертела Дульсинею волна свиданий с Власом и Евсеем. Иногда друзья просто приглашали в парк погулять, а то и в театр вместе ходили.

Как-то Дульсинея позвонила Ирине:

– Ира, давай в кафешке рядом с твоей работой пообедаем. Поговорить хочется.

– Конечно, Дульсичка. В час сегодня, идёт?

– Замётано, – засмеялась Дульсинея.

Ирина опешила. Вот это влияние свободных художников! В речи культурнейшей Дульсинеи появились жаргонные словечки. Что-то дальше будет?

В кафе Дульсинея пришла в модной белой юбке до колен и лёгкой кофточке, на руке браслет от «Пандоры» и ожерелье той же фирмы.

– Дульсичка! Модница!! Как твои художники? «Пандоры» – от кого?

– Браслет от Власа, ожерелье от Евсея.

– Невероятно! Ты что, гуляешь сразу с двумя? И подарки от обоих принимаешь?

Подруги долго обсуждали странную ситуацию с ухажёрами. Ирина никак не могла взять в толк, что замышляют друзья.

– А картины ты их видела? В мастерскую приглашали? Возможно, они никакие не художники. Вдруг они мошенники и просто хотят втереться к тебе в доверие и потом ограбить?

Оказалось, что в следующее воскресенье Влас и Евсей пригласили Дульсинею в свою киевскую мастерскую. Вот это да!

Измученная многолетним одиночеством, Дульсинея никак не могла решить, кто из поклонников ей больше нравится. Оба хорошие. Влас – весёлый, искромётный, знаток поэзии и вина. В ресторане он мог на спор по букету определить марку вина. Евсей, наоборот, был сдержан, скуп на слова, но всё, что он говорил, ей было очень интересно. Весёлый синеглазый Влас и степенный Евсей – два сапога без ботфортов для Дульсинеи!

Ночами она долго не могла уснуть, вспоминала свою незадачливую жизнь. Что в ней было? Ничего яркого. Была любовь в десятом классе к Димке, и он её любил вроде бы. Пошли в кино, сели на последнем ряду, и как только выключили свет, парень жарко задышал и, лихорадочно тиская её, полез целоваться. Она оттолкнула Димку и убежала из кинотеатра. На этом первая любовь и закончилась. В институте появились воздыхатели, но ей не до них было – учёба всё время съедала. На последнем курсе связалась с аспирантом Валерием. Но со временем отношения сошли на нет, и потом она никогда не вспоминала о нём. Видно, так суждено. Мужики не те попадались, ни в кого не влюбилась. А тут сразу два, и такие интересные, оба нравятся ей. Да ещё туда-сюда мотаться между Киевом и Львовом – чем не романтика!

Накануне визита в мастерскую художников она долго сомневалась: идти – не идти? А вдруг это не мастерская, а ловушка? Проверила через интернет. Нет, всё правильно. Влас и Евсей, художники, мастерская на Владимирской горке, салон во Львове. Позвонила Ирине:

– Ира, как ты думаешь, мне идти в гости к Власу и Евсею?

– А где у вас встреча?

– На Софиевской площади. Посидим в кафе, а потом в мастерскую.

– Дульсичка, иди. Обязательно иди. Думаю, что сегодня всё решится. Мужики должны разобраться. А если нет, предложи им сразиться на дуэли ради Прекрасной Дамы! – засмеялась Ирина.

– Это был бы выход, – поддержала шутку Дульсинея.

Перед свиданием она перебрала весь свой гардероб и остановилась на синей юбке свободного покроя и белой блузке, подчёркивающей её фигуру и бюст. Но начала она с нижнего белья: тонкие салатовые шортики и в тон им лёгкий, но плотно прилегающий к телу топик, заменяющий бюстгальтер! Вообще-то она может обходиться и без бюстгальтера! Маленькие радости.

Гуляли втроём на Софиевской площади. «До чего же красиво! – думала она. – Купола храмов! Если бы не эта уродина – гостиница “Хаят”! Зачем её построили в этом месте? Дань времени? Уступка бизнесу? Политиканству?»

– А давайте не будем обедать. Купим мороженого и полакомимся в скверике.

– Оригинально! – подхватил идею Влас.

– Как скажешь, Дульсичка! Я – за, – согласился Евсей. Они уселись на скамейке и весело болтали ни о чём. Дульсинея не могла избавиться от мысли, что сегодня, именно сегодня что-то должно произойти. И была надежда, что Влас объяснится ей в любви. А вдруг это будет Евсей? Пусть будет Евсей! Или Влас? Но пусть, пусть хоть кто-то из них скажет ей эти заветные слова – «Я вас люблю», как в романсе на стихи некоего Мареева, который она слышала недавно по радио:

 
«Я вас люблю» – слова не новы,
Их говорили и до нас.
 

Уже два месяца они втроём гуляют по Киеву, и вот-вот она услышит эти слова. Иначе зачем всё это? Для дружбы? Двое мужчин и одна женщина. Кто-то из мужчин – лишний. А если вдруг они скажут, что она должна выбрать сама? Нет, она не в состоянии этого сделать. Ей нравятся оба.

– Дульсинея, что ты, милая, вдруг прискучила? – засмеялся Влас.

– Не заболела, Дульсичка? – забеспокоился Евсей.

– Ребята, а пойдёмте в мастерскую. Мне интересно посмотреть ваши картины.

Минут десять ходу, потом по крутой железной лестнице куда-то под крышу. Массивная деревянная дверь, за ней мастерская под куполом из стекла. Море света, изумительный вид на лежащий внизу город. И картины, картины, картины. Два мольберта. В углу широкая кровать, покрытая огромным цветастым покрывалом.

– Дульсинея, иди в ванную комнату и прими душ. Полотенце на столике, – произнёс степенным голосом Евсей.

Его огромные чёрные глаза смотрели на неё с восхищением.

– Да, Дульсичка! Иди. Мы с Евсеем ждём тебя.

И она пошла. Дверь ванной не стала закрывать. Медленно разделась, осматривая себя в огромном, во всю стену, зеркале. Стройная фигура. Тугие груди с набухшими красными сосками. Пока стояла под душем, вспомнила всю свою жизнь, скучную и одинокую. «А плевать на всё! Втроём так втроём!», – решила Дульсинея и, завернувшись в махровое полотенце, решительно вошла в студию.

Влас и Евсей несколько секунд смотрели на неё из-за мольбертов во все глаза, а потом закричали почти одновременно:

– Дульсинея, ты прекрасна! Взбирайся на стол, и начнём работать!

– Дулься, сбрось быстрее полотенце, пока румянец со щёк не сошёл.

Картина художников Власа Корнецкого и Евсея Ливанова «Дульсинея из Киева» произвела фурор на выставке в Париже и получила первый приз.

– Ирина, а как же сама Дульсинея? – спросил я, выслушав её рассказ.

– О! С ней всё в порядке. Она вышла замуж за винодела из Франции и живёт в маленьком городке недалеко от Тулузы.

– А художники?

– Они продолжают дружить с Дульсинеей и часто бывают у неё в гостях во Франции. Голубые они.

По-своему оценил ситуацию Игорь Ростиславович:

– Конечно, красивая женщина может стать другом мужчины, особенно если он – голубой.

В тот же день мы с Ириной Муратовской улетели на море, на Кипр. Ведь нашей дружбе три десятка лет, и разве кто-то может усомниться в искренности наших отношений?

Хотя такой человек нашёлся. Олесь Мыкыта из Львова, будь он неладен.

«Есть на свете вольный ветер…»

Из-за ворот вдруг появилась Агафья и кинулась с радостным возгласом:

– Как ты постарел, Сева! Здравствуй!

Мареев опешил. Всякий раз, приезжая в село и проходя мимо дома соседки, он дивился её сходству с Агафьей Лыковой – староверкой из сибирской тайги. Мир узнал о ней от журналиста Василия Пескова. Его повесть «Таёжный тупик» о незаурядной судьбе женщины долго не отпускала Мареева. Запомнилась Агафья на фотографиях – старая и сморщенная, что засохший гриб, какая-то покорная и печально-умиротворённая рядом с весёлым и румяным писателем. Уже три года как ушёл он в мир иной, а старуха всё живёт в тайге одна и ни в какую не соглашается переезжать в город. «А вдруг эта самая Агафья перебралась в село Дубовэ!» – мелькнула шальная мысль у Мареева. Шутка, конечно. Невозможно и представить, что Агафья бросит Сибирь, тайгу и станет жить в украинском селе Дубовэ! В этом селе – своя доморощенная Агафья. Хотя, если сфотографироваться с соседкой и опубликовать снимок в интернете с комментариями «Сибирская Агафья перебралась в украинское село», так точно поверят хотя бы на пару-другую дней.

– Все стареем, кроме вас, Агаф… – начал было Мареев, но тут же прикусил язык – не помня имя соседки, перевёл разговор на другую тему. – Как здоровьице? Как Панас Ананьевич?

– Вон он, стоит у ворот.

Маленький худой старик смотрел на Всеволода со смущённой улыбкой и недоумением. Ах вон оно что! Никогда в селе не обращались друг к другу по имени и отчеству. Соседа зовут просто Панасько! А если в селе два Панаська, то обычно уточняют имя его отца или матери. Панасько Ананькин, например. Мареев помнил деда Ананьку, мастеровитого старика, у которого и дом был справный, и хозяйство хорошее, не то что у его деда Фёдора. Тот хоть и трудился не покладая рук, но кроме коровы, одной свиньи да десятка кур в хозяйстве ничего не имел. К богатству ещё и фарт надо иметь, а у деда Фёдора, видимо, такого фарта не было. Вот у Ананьки был: в его хозяйстве и свиноматка с целым выводком поросят, и за коровой летом вечно бегала тёлочка или бычок, да в придачу ещё своя какая-никакая, а пилорама. Но весомее всего было несколько пчелиных ульев в глубинах сада. Мёд – предел детских мечтаний Севы. Какой он на вкус? Слышал, что очень сладкий, но пробовать не приходилось, а соседи не очень распространялись о вкусе мёда.

Дед Панасько оказывается, помнил его имя:

– Долго тебя, Сева, не было. Что не приезжал? – спросил он.

Мареев ответил первое, что на ум пришло:

– Занят был, книгу новую писал. Вот приехал с артистами, будет концерт в клубе. Приходите.

Пригласил так, для порядка, потому что для Панаська всё есть суета сует. Кто помнит, скажет, что и по молодости он не любил по клубам шастать. Работал трактористом в колхозе, а тракторист всегда был всем нужен. Женился на девушке из соседнего села, дочери родились. Зачем ему клуб? И когда ему ходить в клуб? Его звали вспахать, подвезти. Он и в церкви появлялся только по большим праздникам. Жил особняком, как и его родители жили. С соседями не ругались, но и не дружили. «Мы – ни к кому, и к нам никто…» – написал как-то в стихотворении «Село» Мареев. Панасько стихов не читал. Работали соседи много: рано вставали и поздно ложились. За жадность к работе прозвали семью Панаська куркулями. То ли поругали, то ли похвалили. На куркулях, крепких хозяевах, всегда держалось украинское село.

Во дворе Панаська собрались дочери, их детишки, соседи. Пришлось Марееву с ними сфотографироваться, хоть и спешил в клуб, но не откажешь ведь. А артисты из Киева в это время восторгались родительским домом, который Мареев три года назад отремонтировал. Провёл в него воду, сделал ванную с туалетом. И что? Пожить бы матери хоть немного в таком домике, но не пришлось: маялась-маялась после инсульта, да и отошла к Богу десять лет назад. А бабушку ещё раньше похоронили. Грусть-тоска подступила к горлу. Он вспомнил, как перед Троицей подметали глиняный пол и покрывали очеретом – так в селе называют камыш. И этот запах камыша и зелёных веток, висящих по всему дому, остался в памяти на всю жизнь, как запах бедного, но счастливого детства. «Зелени свята» – так называют Троицу в Украине. Мареев подгадал свой приезд в село к этому празднику, чтобы хоть на минутку вернуться в прошлое, когда мама была жива и были живы дед Фёдор и сердобольная бабушка Марта, привечавшая всех. И вот когда он вошёл в хату и с порога услышал незабываемый запах детства, увидел на деревянном полу рассыпанный очерет и зелёные ветки по углам, то не смог сдержать слёзы. Брат Вася! Приехал из Ирпеня на два дня раньше и расстарался – убрал дом, как мать и бабушка делали, как повелось от века.

Мареев присоединился к артистам. Те фотографировались во ржи, на артельном поле рядом с его домом. Рожь по-украински – жито. Как удивительно звучит слово, у которого корень «жить»! А рожь – от слова «рожать»! Разве «рожать» и «жить» не едины, и разве может быть одно без другого?!

Артисты заходили в поле группами и поодиночке, радуясь жёлтым колоскам ржи, синим василькам и алым макам. Потом, уже после концерта, на банкете, Мареев шутя, громко, чтобы все слышали, извинялся перед дородным председателем артели:

– Дорогой Анатолий Максимович, простите артистов. Рожь вам потравили, фотографируясь. Они же городские, как дети, радуются каждому живому полевому цветочку. Что они в городе видят? Искусственно выращенные розы да разные флоксы-моксы, названия которых и не выговоришь. А здесь? Василёк! А? Звучит красиво и даже гордо. Знай наших васильков!

– Да я не обижаюсь. Тем более что Олег Буба подарил мне диск со своими песнями.

– А Буба мои стихи на том диске тоже поёт. И ещё я свой сборник поэзии подарю вам, Анатолий Максимович, – вмешался поэт Сашко Обабко.

И пошло-поехало. Тут же поэтесса Лариса Громушкина свою книгу стихов предложила, а Наталка Уклад ещё раньше, тайно от всех, вручила свою понравившемуся ей председателю артели. Ой, до чего же охочи артисты и поэты до славы! А что тут такого? Для народа пишут и ближе к народу желают быть, хотя народ и принимает не всё.

В церкви Мареев слушал службу на старославянском языке и смотрел на прихожан. С давних времён так молятся в их сёлах. Он радовался тому, что на службе было много родителей с маленькими детьми. Значит, село живёт, село будет жить, остальное – суета, суета сует и всяческая суета! Позже, рассматривая общую фотографию, он ещё раз подумал: «Все пройдёт, а это останется в веках: крест в бирюзовом небе, синие купола, образ Почаевской Божьей Матери над входом! Старики и дети на фотографии». «Род приходит, и род уходит, а земля пребывает вовеки», – вспомнилось ему изречение из Ветхого Завета.

Потом был недолгий обед вместе со всеми гостями. Простая деревенская пища, вода из колодца, а кто хотел, выпил коньячку, вина. А для артиста выпить рюмку «Закарпатского» перед концертом – милое дело! Светлана Непейвода даже тост сказала, а говорить она умеет в любой компании. И здесь не растерялась, подняла рюмку за здоровье бывшего лесничего, а ныне хозяина кафе, стоящего недалеко от дороги на лесной опушке. А что? Светлане нравятся красивые и успешные мужчины, а Грицько – мужик видный. Да и имя Грицько звучит очень красиво. Хотя у неё дома свой Гоша, но согласитесь, что Гоша и Грицько – это не одно и то же. У Светланы душа сельская, житная: то чужого ребёночка возьмёт на руки и приласкает, то постороннему мужику улыбнётся, да так, что иной бедолага замыслит, будто улыбка подарена ему неспроста! Успокойтесь, мужики! Когда Светлана улыбается перед концертом – это она крылья расправила и вот-вот взлетит. Нет улыбки на лице – берегитесь: может всыпать по первое число. Вот когда Света улыбается своему мужу Гоше – это да! Это что-то да значит! Или тому же Марееву улыбнётся! Мареев, конечно, на особом месте у Светы – поэт-моряк всё-таки! Его стихи она превращает в песни! Если её раззадорить, то и песни Ларисы Громушкиной споёт, да ещё как споёт! Особенно ту, которая посвящена морскому капитану Марееву. Не завидуйте, мужики! Моряк Мареев вне подозрений! Какой смысл подозревать того, кого все женщины и так явно любят? Можно ли подозревать солнце, что оно завтра взойдёт над Гермасойей в городе Лимассол, что на Кипре?! Можно, конечно, но подозревайте – не подозревайте, а солнце всё-таки взойдёт, и чтобы убедиться в этом, надо приехать в эту самую Гермасойю! Георгий, муж певицы Светланы Непейводы, всё это понимает и ни в чём Мареева не подозревает! Себе спокойнее. А отправится Светлана Непейвода в Гермасойю наблюдать солнечные восходы или нет – это завтрашний день покажет. А пока Мареев танцует со Светой… Э-э-э, ещё не вечер, ещё концерт впереди и банкет, а на банкете могут произойти самые невероятные вещи!

В вестибюле дома культуры празднично одетые сельчане: в кои веки украинская знаменитость приехала к ним – сам Павло Горский! Кто не знает Павла Горского, тот не украинец! Любимец молодежи и тем более людей старшего возраста. У Павла столько неувядающих шлягеров, что он и сам со счёту сбился – некоторым по сорок лет, а их и сейчас юноши поют! Под горилку, просто так, за рулём, на пашне или в усадьбе звучат шлягеры Павла Горского.

Вот и заветные столики перед входом в зрительный зал. Чего там только нет! Самогонка? Конечно, да такая вкусная, что Мареев не удержался и аж две рюмки пропустил! Во-первых, от угощения нельзя отказываться, а во-вторых, душа просит. Что-то изнутри нашёптывает Марееву: «Хряпни рюмку и закуси салом с житным хлебом!» И после первой рюмки душа уже не может остановиться, но Мареев может. Может, потому что ответственность, потому что сельчане смотрят. На что уж Лариса Громушкина скромница, и та бочком-бочком приблизилась к столику и приняла из рук Саши Обабка рюмку, зная, что его угощение никогда её не скомпрометирует! Поэт Обабко и простодушен, и бесхитростен, словно только что родившийся ребёнок, не знающий ещё, какой он, свет Божий, не ведающий страданий и угроз неспокойного времени. Лариса знает, что Сашко не подведёт, не обманет. Потом, на банкете, композитор Чипорук, верный друг Сашка, заметил, наблюдая за тем, как изощрённо поэт выдрючивается в танго с журналисткой Ольгой:

– Надо же! И это тихоня Саша Обабко! Ишь как наяривает, изображая то страдания, то страсть, то гнев, а то и неизбывную и тревожную печаль. Лицедей!

– Вот так мы узнаём своих героев! – воскликнул весёлый человек Олег Буба.

Но банкет будет потом, а пока Мареев занят в вестибюле клуба не только самогонкой и нежным украинским салом, но и беседой с друзьями детства. Вот к нему приближается мужик в возрасте, но ещё крепенький. Идёт к Марееву, расставив широко руки, и приговаривает:

– Приехал, Сева? Рад встрече, очень рад! А я ведь из города вернулся навсегда, на пенсию вышел и живу в своё удовольствие в хате у дороги.

– Давно? – спрашивает Мареев, а сам лихорадочно пытается сообразить, кто перед ним.

– Да ты, Сева, меня не узнаёшь! Или узнал? А скажи, как моя фамилия?

И Мареев внезапно вспомнил, что это Боря Будяк! И он радостно кричит:

– Боря, узнал тебя, и фамилию вспомнил. Ты – Буддд… – но вдруг запинается и говорит громко: – Буряк ты, Боря Буряк!

Как ему удалось вспомнить настоящую фамилию Бориса? Ведь прошло более пятидесяти лет. А Будяк – это оскорбительное прозвище! Репейник по-русски. И правда, Боря, как репей, пристал: «Давай отойдём да поговорим». Еле отбился от него. Как тут поговоришь, когда везде люди, и все ему, Марееву, что-то сказать хотят. Иногда так галдят, что не понять ничего. Тогда Мареев улыбается и кивает головой, поддакивая, не зная кому и о чём. Прямо перед началом концерта какой-то застенчивый дед сказал окружающим: «Мы с Севой учились в одном классе!» И только на следующий день Мареев вспомнил, что это был Юрка, с которым он сидел за одной партой в пятом классе. У Юры всегда были потрескавшиеся от работы на холоде руки и под носом красная кожа от непрекращающейся простуды. Не поговорил с Юркой, а тот ушел так же тихо и незаметно, как появился. Потом Марееву было стыдно за свою невнимательность.

И вот долгожданный концерт! Пели о селе Дубовэ, песня о прошлом и настоящем. Дубовэ – радость и боль поэта! Потом на сцену вышел сам Мареев. Не помнит, что говорил, настолько был взволнован. И словно не было трёх лет разлуки с селом! Не было тех горячих трагических событий, что произошли в последние годы, когда брат с братом отказывался общаться из-за идейных разногласий. «Не читайте до обеда советских газет», – советовал профессор Преображенский. «Не смотрите на ночь политические программы по телевизору, и вообще никогда их не смотрите, – воскликнул мысленно Мареев, перефразируя Михаила Булгакова. – Никакие не смотрите – ни украинские, ни российские, ни американские!» Целый день в селе Дубовэ, и ни одного разговора о политике. Значит, можно без неё! Не нужна она, эта политика, людям! Он очень устал за этот день физически, а вот морально словно чистой воды напился, и ощущение звенящей, пахнущей селом свежести останется с ним надолго, возможно, на всю оставшуюся жизнь.

Мареев и вправду напился криничной воды прямо из ведра. Холодная, аж зубы начинает ломить; приятная, аж сердце щемит от любви к позабытой сельской жизни.

Концерт удался. Старая учительница, бывший директор школы Галина Иосифовна прочитала стихотворение о предавшем друге, которого поэту жалко терять и за которого он обещает молиться. Сколько таких случаев было в жизни Мареева… Не один раз его предавали, но он никогда не держал зла, никого не проклинал и мысленно пытался оправдать поступки друзей. Конечно, кто предаёт, тот никакой не друг. Оно, конечно, так, но иногда неплохо и попробовать понять друга и, может быть, простить его. Не в его правилах отвечать злом на зло. Да, он и сам может вспылить, но обиды не умеет долго держать за пазухой.

Отвлёкшись на эти размышления, Мареев расслабился и немного потерял концентрацию. Вдруг он почувствовал чей-то взгляд. Он знал это ощущение. Резко повернулся, но ничего необычного не заметил. Стоят несколько местных учительниц и о чём-то переговариваются. Запомнил их Мареев ещё с прошлого приезда. Красивые украинки, как говорится, в самом соку. Но нет, не от них этот посыл! В сторонке стоит молодая красавица Зоряна, из Киева приехала фотографировать концерт. Да такую саму не грех «отфотографировать» вдоль и поперёк! Всё при ней! Щёки литые, фигура точёная, глаза – огромные маслины, и бюст – великолепное творение природы, прославляющее женскую красоту! Когда мужчины разговаривали с Зоряной, то не могли оторвать взгляда от этого большого и трепетного живого существа. Даже дед Панасько, когда стоял у ворот с Мареевым, нет-нет да и бросал взгляды на противоположную сторону улицы, где Зоряна залихватски хохотала, то ли заигрывая с юристом Митей, красивым мужчиной лет сорока, то ли реагируя на его шутки. А поэт Сашко Обабко ещё в Киеве у автобуса подарил ей свою книгу, а потом, когда остановились отдохнуть в придорожном кафе, побежал и купил Зоряне пломбир в бумажном стаканчике. Прячась от поэтесс, Обабко вручил Зоряночке мороженое. Но в мире поэтов ничто долго не остаётся тайным, особенно когда рядом Лариса Громушкина. Та тут же поделилась своими наблюдениями с Мареевым:

– Не узнаю Сашка! Чего это он этой молодой вертихвостке Зорянке мороженое покупает? Меня никогда даже конфеткой не угостил, а её сегодня в первый раз увидел, и такие знаки препинания.

– Седина в бороду – бес в ребро, – отшутился тогда Мареев.

А сейчас Зоряна вроде бы посмотрела в его сторону. «Да нет, ерунда! Показалось», – подумал поэт и успокоился. А зря! Всегда надо полагаться на первую догадку или впечатление, чтобы потом скучным рассудком картина не смазывалась.

Банкет с украинскими домашними разносолами и напитками – это вам не конфетка и не пломбир. Пили, ели, говорили тосты и… опять пели песни. Олексий, высокий статный мужчина с седой шевелюрой, мэр городка из Тернопольской области, хороший приятель Мареева, запел «Нiч яка мiсячна». Эту любимую народом песню поют всегда и везде: и в горе, и в радости. В этой песне и любовь, и печаль, и сострадание. Душа народа в этой песне. У Олексия оказался мощный баритон, и когда он запел «Вийди, коханая, працею зморена, хоч на хвилиночку в гай», – то Она вышла на сцену и стала рядом с ним! Ира Незванова, оперная певица, знойная красавица! Казалось, что дальше Олексий пел только ей, и она мастерски подпевала ему. Мареев заметил, как сидевшая недалеко от него Марина, жена Олексия, схватила нож со стола и крепко сжала его в руке – да так, что пальцы побелели. Потом, когда Олексий закончил петь, она разжала кулак, и – о ужас! – стальная рукоятка ножа аж почернела. Но подошедшего мужа Марина встретила радостной улыбкой. Сила и страсть украинской женщины, выдержка и ум! А нож? Никудышным оказался!

Во время банкета Мареев с Сашком Обабко сели за отдельный столик и стали подписывать поэтический сборник. Мареев – как автор оригинальных стихов, а Сашко как поэт-переводчик и редактор книги. Приятное это дело – подписывать собственную книгу и дарить истинным поклонникам поэзии. Тем более когда Сашко Обабко пишет дарственные слова, а Марееву остаётся только подпись поставить. Всем, кто просил, подарили книгу. Да и с местными красавицами-учительницами пообщались. Оба поэта охочи до красавиц, да и небольшой это грех – будучи поэтом, улыбнуться и пару комплиментов сказать приятной и умной женщине.

И вот прощанье. Впереди долгая дорога. Теперь, когда дело сделано, когда корзины полны гостинцами с банкета, можно целую ночь ехать в автобусе под непрекращающиеся песни Олега Бубы, да с самогонкой, чистой, как слеза, да с колбаской домашней и мясом печёным! Самое то, не салаты же брать с собой в дорогу. А Буба превзошёл сам себя! Заливался комплиментами и пел, пел, пел под гитару аж до самого Киева. Что ему, полному сил и свободному! А в Киеве – табу! Там супруга молодая. Там не забалуешь. А пока гуляй, братец Буба, наслаждайся свободой и обществом певиц и поэтесс! Лови моменты жизни, пока она тебе улыбается в лице Ларисы Громушкиной, которая и сама, когда в ударе, не прочь погреметь и посверкать под ясным небом тихой украинской ночи!