Текст книги "Чудаки на Кипре (сборник)"

Прилетают птицы, улетают птицы…

Посвящается Михалису из селения Пиргос

С тяжёлым сердцем Валентина собиралась в дорогу. От Санкт-Петербурга до Старой Руссы ехать чуть больше четырёх часов, а такое чувство – будто на край света уезжаешь. Эти две недели – как навсегда. Только-только мама пошла на поправку после инсульта, стала немного говорить, и, кажется, начал возрождаться вкус к жизни. Надо ей вставать, хоть понемногу ходить. Оставишь её одну, будет лежать с устремлённым в потолок взглядом, иногда что-нибудь вспомнит, и прощай – опять провал. На себя злится, переживает, что стала обузой дочери и её семье.

Валя верила, что мама поправится, ведь сделано всё возможное и невозможное для этого. Хороший врач, дорогие лекарства. И главное – любовь. Да, да! Настоящая любовь к маме, к той, из детства, – красивой и статной. А сейчас она постаревшая, такая беспомощная, что аж сердце щемит.

Из глубины, из золотых дней – волна воспоминаний, как весточка далёкой юности. Рукой подать – местечко Лида в Белоруссии, но как далеко оно! Свой дом, отец-железнодорожник, а мама всё по хозяйству да по хозяйству, занималась детьми. И всегда вкусная еда. На всю жизнь запомнила мамины блины, томлёные щучьи головы в сметанном соусе. Отец с рыбалки приносил много рыбы, а запомнились щучьи головы вкусноты неизъяснимой. Потом, уже взрослой, Валя несколько раз пыталась повторить мамин рецепт, да куда там, не получалось. Муж Михалыч (Валя своего Юру стала вскоре после замужества так звать) смеялся, мол, хочу тёщиных блинов и щучьих голов по-лидски. Время течёт и течёт себе, не обращая на людей никакого внимания. Следы на земле? Вот новость! Следы – в сердце. Отца уже лет десять как нет. Она улыбнулась, смахнула навернувшуюся слезу. И отчего они так легко выкатываются из её глаз?

Валя постояла на кухне. Надо привести чувства в порядок, чтобы не было заметно слёз. Мама посмотрела на неё испытующе и спросила, с трудом выговаривая:

– …е-евела?

– Нет, не плакала я. Ты же не одна остаёшься. Света с тобой будет, да и я скоро вернусь.

Света? Света – не конфета, дразнили её в детстве дворовые пацаны. Редкий эгоизм в букете с красотой. И откуда это? Не наследственное же?

Жила-была бабушка по материнской линии Юлия Васильевна – вот уж пример щедрости и благородства. Никогда без подарков не являлась к ним в дом, и слово участливое всегда у неё находилось для других людей. Света же оказалась прижимистой да ещё циничной. Старые вещи никогда не отдаст бедным людям, тем же соседям своим, а отнесёт в скупку, а то и на рынке не постесняется с ними постоять. Нет, не была она такой в детстве. И когда после школы приехала учиться в текстильном институте и жила у них с Михалычем, не была. А вот поработала на разных меховых выставках – и не узнать её. Нет той милой сестрёнки, по которой Валя, помнится, так скучала, когда уехала в Ленинград учиться. А как она ждала, когда Светка окончит школу и приедет к ней! Потом стала замечать, что сестру город портит, душу её коверкает, но ничего поделать с этим не смогла.

Мама подала знак, и Валя нагнулась к ней.

– …а-а-шш будет…о-одить?

– Будет, мама, будет она приходить, не волнуйся. Ты уже так хорошо говоришь, нельзя прекращать занятия.

Маша – это логопед, приходит к ним один раз в неделю. Её занятия помогают маме восстановить речь. А та ждёт встречи с улыбчивой докторшей как праздника. Даже любимую кофточку просит надеть к приходу Маши.

А вот и Светка явилась! Пахнущая духами, в когда-то модной, но уже изрядно потёртой норковой шубке. Прошло время поклонников, даривших Светке новые шубы и бриллианты. Ушли красота и молодость, как талая вода. Остались на лице следы ручьёв и потоков в виде морщин и второго подбородка. Но всё равно сестра красива – эти огромные зелёные глаза, полные губы, горделивая осанка ещё, бывает, привлекают мужчин. Стыдобушка берёт – каких?! Кто сам давно истрепался. Новое время – новые женщины: загорелые, с макияжем как на рекламе. Что с того, что Светка пренебрежительно называет их за модную худобу щепками? Как ни называй, а это их время. А её – давно остановилось, да и часы незаведённые ржавеют. От привычки презрительно кривить губы на Светкином лице вспыхнула чужая гримаса со складкой на щеке. Жалко сестрёнку.

– Светуля, что же ты так долго, я уже опаздываю.

– Так надо было ехать. Ничего не случилось бы. Я ведь уже здесь.

– Света, как можно! Мама ждёт тебя. И я хочу со спокойным сердцем уехать. Михалыча ведь нет, не вернулся с дачи, хотя уже должен дома быть.

– Приедет Михалыч, и мы её перевезём ко мне, а сейчас отправляйся, не теряй время.

Не теряй. Сколь его потеряно понапрасну.

Валентина почти не замечала мелькавшие за окном поезда болотистые места с чахлыми берёзками, неприхотливыми ивами, редкими елями да соснами на возвышенностях. Поезд не останавливается на маленьких станциях и полустанках, на неведомых разъездах, а мчит её всё дальше и дальше от матери. Как жизнь человека, так и земля такая же порченая, неузнаваемая. Унылость погоды, печаль, охватившая её, погружали Валентину в хаос предчувствий. Хорошо, что Михалыч к маме наведается. На него всегда можно положиться, он лучше друга, честнее товарища, ближе брата. Подстрахует в случае чего Светку. С той поры как предложили долгожданную путёвку в санаторий, чувство вины не покидало её. Хотела отказаться, да доктор настоял. И Михалыч тоже, поезжай да поезжай. Сашуня будет приходить с Аней, невесткой. От мыслей о Саше лицо её просветлело, и она заулыбалась. Такой хороший сын, не нарадуется. И Оля, внучка, – славная девчушка. Полноватая немного, но сейчас, пока молоденькая, это её только красит. Как-то спросила внучку:

– Оленька, что-то давно я твоего парня Диму не вижу. Разругались, что ли?

– Да я ему, бабушка, отставку дала. Руки распускать стал.

Валя тогда посмотрела с уважением на Олю, не вдаваясь в суть Диминой отставки.

От мыслей её отвлёк мужской голос. Перед ней сидел мужчина, должно быть, сел в поезд в последние минуты перед отправлением.

– Оттаяла? А то, смотрю, сама не своя. Сидишь, в окно смотришь, а мысли где-то в тревожных далях кувыркаются. А теперь вот заулыбалась.

Немножко дивясь, Валентина посмотрела на говорившего и только теперь заметила на нём подрясник. Не иначе как монах.

– Меня зовут Валентина Ивановна. Вы очень внимательный. Были печальные мысли, были. А потом более приятные воспоминания. У меня всегда всё на лице написано. Так что нетрудно моё настроение разглядеть.

– А ты зови меня отец Дионисий. Служу я в сельской церкви недалеко от Старой Руссы. Приход маленький, но благостный.

– Впервые вот так близко встречаюсь со священнослужителем. В молодости секретарём комсомола была, в перестройку выживали, а сейчас уж поздно к церкви приобщаться, наверно?

– К Богу прийти никогда не поздно. Всемилостив Всевышний. Всё понимает, всё видит и всех принимает. А у тебя душа добрая. Сердечная ты, Бог любит таких.

– Чудно вы, отец Дионисий, говорите. Как будто много лет меня знаете.

– Иной раз человека видно с первого взгляда. И куда же ты, матушка, едешь? Живёшь в Старой Руссе? Или в гости? – перевёл разговор отец Дионисий.

И Валентина неожиданно для себя начала рассказывать о себе, о маме, о внучке, о сестре. Говорила, говорила и не могла остановиться. Отец Дионисий время от времени прерывал её своими вопросами, направляя рассказ в нужное русло. Благо дело, в купе никого больше не появилось.

Перед Старой Руссой отец Дионисий, выходя на полустанке, перекрестил её:

– На всё святая воля Божья. Молись, и Спаситель услышит твои молитвы.

Две недели в санатории – как сто лет на воле. Звонила домой почти каждый день. Хотела уехать досрочно, но Михалыч успокаивал и просил закончить лечение. Со Светкой тоже говорила. Расстроило то, что Маша-логопед не стала приезжать на Светкину квартиру. С чего и почему у них так получилось? Маша, сама доброта, позвонила за тридевять земель в санаторий и сказала:

– Валентина Ивановна, не получается мне сейчас вашу матушку Татьяну Юлиановну навещать. Не с руки к Светлане Ивановне ездить. Вот вернётесь, и возобновим занятия.

– Как же так? Мама будет расстраиваться. Она тебя всякий день ждёт, Маша.

– Не могу я сейчас, Валентина Ивановна. Вас дождусь. Да и осталось уже чуть более недели. Не переживайте.

А как не переживать, когда сердце тревожится, словно чует что-то неладное.

За три дня до окончания процедур и переживаний звонок от Михалыча: Света положила маму в больницу! Не выдержала Валя – и домой.

Маму нашла в общей палате лежащей со взглядом, устремлённым в потолок. Тихая и безучастная. Валя присела к ней на краешек кровати, и слёзы брызнули из глаз. Мама оживилась, обрадовалась, стала гладить руку Вали, но говорить не захотела или не смогла. В тот же день, не оставляя родное сердце на чужой койке ни на час, Валя забрала маму домой.

Постепенно удалось восстановить картину, почему так резко ухудшилось состояние мамы. Как-то вечером Света в спешке подогрела кашу и подала её маме прямо в кастрюле. У Вали всё было не так: она расставляла тарелки, выкладывала вилки, ложки. Для мамы ужин превращался в маленькое действо с разговорами и шутками. Она любила эти минуты и с радостью участвовала в этом спектакле, устроенном дочерью. А у Светы – на тебе кастрюлю, а я побежала. Куда побежала? Разве может быть кто-то важнее, чем мама?

По-всякому Валентина пыталась вернуть маму к прежней жизни, но в сознании старой и больной женщины произошёл какой-то перелом, пропал интерес к еде и к общению. Сколько ни уговаривала Валентина, мать отказывалась кушать, молча отстраняя рукой еду.

Как-то Валя, измученная догадками, жалостными и путаными мыслями, подсела к матери:

– Мама, Маша обещала прийти сегодня вечером. Я погладила твою любимую белую кофточку. Оденешь?

– Не-е-е… – прошептала мать.

– Ты на меня обиделась? За то, что я уехала? – Валя опять не смогла сдержать слёз.

– Не-е-е, – мать погладила её руку, продолжая смотреть в потолок.

– Мама, может, ты на Светку обиделась?

Так, больше Валентина ничего от мамы не добилась. Умерла она той же ночью, никого не потревожив и никого не упрекнув перед смертью.

Хоронили Татьяну Юлиановну в Лиде, рядом с могилой мужа, как она и завещала. На похороны из разных мест приехали родственники. Света же, попрощавшись с матерью дома, в Лиду не поехала. Из-за дождя или чего-то ещё.

Когда гроб опускали в могилу, невдалеке появилась стая скворцов. Птицы прогуливались по осенней травке. Их было много. Они, не боясь людей, неторопливо сновали, приближаясь к могиле, как будто прилетели проводить душу покойной. Может, птицы явились, чтобы унести дух мамы в мир загадочный и никем из людей не виданный? А может, то не птицы были, а души предков, покоящихся на этом старинном кладбище?

После сороковин по Татьяне Юлиановне Валентина поехала в маленькое село под Старой Руссой к отцу Дионисию, чтобы пройти обряд крещения. Почему она не сделала это в Лиде или в Санкт-Петербурге?

Михалыч смастерил сорок скворечников и развесил их в лесу вокруг дачного домика. Прилетают птицы, улетают птицы… И только время течёт безвозвратно.