Текст книги "Герой империи. Сражение за инициативу"

А Фрэнки при этом будет ждать совершенно особенный бонус. Врач крейсера, мисс Иртаз Далер, говорит, что берется за пару месяцев полностью избавить его от последствий полиомиелита. Я представляю себе, какой это будет шок: помолодевший Фрэнки является на ежегодный благотворительный бал на своих ногах, а потом еще начинает отплясывать чечетку, после чего говорит, что все это благодаря присоединению к Империи. Отбоя потом не будет от желающих отдать часть состояния или как-то еще услужить имперскому начальству, лишь бы получить возможность избавиться от неизлечимых недугов и продлить свою жизнь… А ведь плату за гражданство Империя берет не деньгами, а службой, и при этом не скрывает, что эта служба может быть трудной и опасной.

5 сентября 1941 года, около 03:00 мск. Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».

Соратница президента Рузвельта и министр труда Фрэнсис Перкинс.

После окончания очередных переговоров я вдруг почувствовала себя нехорошо. Накатила слабость, захотелось лечь под одеяло, укрыться с головой и спать, спать, спать. Что это? Неужели возраст в очередной раз дает о себе о себе знать? Или это так реагирует мой организм на обилие ошеломляющих впечатлений? Наверное, все вкупе.

Словом, я едва смогла добраться до своей каюты, убеждая себя, что такое переутомление – обычная вещь в моем возрасте. Шестьдесят один год… По сравнению со многими ровесницами я казалась сама себе еще достаточно бодрой. Но вот сейчас здоровье подвело… Больше всего мне хотелось надеяться, что моя слабость пройдет после того как мне удастся немного отдохнуть.

Однако Ити, видя мое состояние, неподдельно встревожилась.

– Миссис Перкинс, – строго сказала она, – вам нужно к врачу, и немедленно. Со здоровьем не шутят…

Сначала я отнекивалась, ведь время приближалось к полуночи, но Ити была настойчива в своей милой заботе, – и я, в конце концов, согласилась.

Мне даже не пришлось идти своими ногами. Ити связалась с медицинской службой – и за мной прислали парящие в воздухе носилки. Чудо, волшебство, – а на самом деле продукт высоких технологий… Не совсем карета скорой помощи, но гораздо лучше пары санитаров, которые обычно немилосердно трясут своих пациентов.

Увидев доктора пришельцев, я поняла, что передо мной еще одна полукровка. Мисс Иртаз Далер выглядела одновременно похожей и на человека, и на эйджел. Человеческого в ней было больше, чем эйджеловского, но в глаза все же бросались необычно удлиненные пропорции тела и укрупненная голова. Мне даже сложно было предположить, столько ей лет – тридцать (как казалось на глаз) или она постарше моей бабушки, которая была почти ровесницей мистера Линкольна…

Но, как бы там ни было, в ней чувствовался отличный специалист. Уверенная речь, твердый взгляд, жесты опытного профессионала. Я сразу прониклась доверием к ней. В ее присутствии мне даже стало как будто чуть легче… А это был самый верный признак хорошего врача.

Мисс Далер оглядела мое распростертое на носилках тело, укрытое легким покрывалом, которое Ити заботливо подоткнула с боков, и участливо спросила на весьма архаическом английском языке (примерно времен королевы Елизаветы):

– На что жалуетесь, достопочтенная миссис Перкинс?

И голос у нее тоже был соответствующий – грудной, глубокий. Когда с тобой начинают разговаривать таким голосом, хочется и вправду пожаловаться на все сразу: на боль в колене, на редеющие волосы, на сенную лихорадку, на наглых газетчиков, жадных капиталистов, обдирающих своих рабочих, и тупоголовых республиканцев, не видящих ничего дальше своего носа и не умеющих сложить два и два.

Но, конечно же, я не стала делать этого, а вместо этого попыталась пошутить:

– На старость… я жалуюсь на старость. Я к ней, конечно, уже привыкла, но сегодня я что-то особенно сильно вышла из формы…

– Старость, – улыбнулась доктор Далер, – это понятие весьма условное. Вы ведь еще ни разу не подвергались стабилизации, а значит, по первому разу эффект должен быть значительным… – Она одарила меня ободряющим, каким-то ласковым взглядом (очередной признак хорошего доктора). – Но для начала давайте посмотрим ваше текущее состояние…

Я уже несколько раз (правда, краем уха) слышала от имперцев о некоей медицинской процедуре стабилизации, позволяющей отдельным представителям человеческого рода жить в несколько раз дольше, чем простым смертным. И теперь, когда мисс Далер упомянула о ней, внутри меня что-то встрепенулось. Я даже боялась поверить собственным ушам… Мне? Стабилизацию? Мысленно я все повторяла ее слова – и убеждалась все больше, что я поняла их правильно… При этом я знала, что в Империи такую процедуру нельзя было купить ни за какие деньги, – ее требовалось заслужить. И вдруг мисс Далер говорит мне об этой процедуре как о чем-то само собой разумеющемся… Я ведь еще не давала присяги Империи и, честно сказать, пока не была уверена, что мне это следует делать. Уж больно чуждым, неамериканским, было все то, что я видела вокруг себя. Даже в том случае если Фрэнки примет положительное решение (в чем я почти не сомневалась), я намеревалась честно отойти от дел и провести остаток жизни как частное лицо.

Но дальнейшее удивило меня еще больше. Я думала, что доктор попросит меня раздеться, потом через трубку будет слушать, как стучит мое сердце и клокочет воздух в легких, потом померяет температуру и, может быть, давление… но вместо этого открылась дверь в соседний кабинет – и мои носилки вплыли туда.

– В последнее время, – сказала мисс Далер, – к нам стало поступать много лежачих раненых, поэтому аппаратура уже перенастроена под горизонтальное положение, так что вам не потребуется покидать носилки. Лежите ровно, закройте глаза и ничего не бойтесь. Больно не будет, зато я сразу смогу составить полное представление о вашем здоровье.

Все это было удивительно и захватывающе… Я постаралась расслабиться и ни о чем не беспокоиться. Радость от предстоящей процедуры действовала на меня словно бокал вина; кажется, ко мне даже вернулись силы. Однако проверить это не было возможности, да мне бы это и в голову не пришло.

Носилки вплыли в какую-то массивную установку, имеющую посредине нечто вроде туннеля, после чего я честно закрыла глаза и вытянулась. Смотреть там было действительно не на что. Хотя, надо признаться, было немного не по себе в замкнутом пространстве… Пока доктор Далер проводила обследование, я думала о том, что мне нет места в мире Империи, где женщины сражаются даже чаще мужчин. У меня было много подруг-суфражисток, ратующих за эмансипацию женщин, но от того уровня эмансипации, до которого дошла Империя, я собиралась держаться как можно дальше. Женщин не просто приравняли к мужчинам в правах, на них еще и взвалили основную тяжесть различных общественных и государственных обязанностей. Извиняет имперцев лишь то, что такими эйджел, горхов и сибх создали некие Древние, резко сместившие соотношения полов в их популяциях. Как сказал мистер Ипатий, с которым я уже успела обменяться мнениями по этому вопросу, есть подозрение, что эти самые Древние были роевым сообществом, вроде муравьев или пчел, состоявшим по большей части из самок при минимуме самцов. Кстати, милейший джентльмен этот мистер Ипатий, жаль только, что он не настоящий…

К тому же меня смущало отношение имперцев к сибхам и горхиням. Это, конечно, не было таким ужасным явлением, как рабовладение, которое практиковали в южных штатах, но тот факт, что они называли тех не мужчинами и женщинами, а самками и самцами, казалось мне даже худшим явлением, чем обычное рабство. Мне уже были известны и еще кое-какие шокирующие подробности: большинство сибх и горхинь выращивали как обычный скот на особых фермах! И лишь тех, которые по достижении зрелости могли сдать квалификационный экзамен, считали юридически равными людям, остальных же ждал принудительный коллективный труд на фермах и заводах. На таких же фермах выращивали армейскую элиту Империи, женщин-солдат, матерями которых были специально отобранные горхини, а биологическими отцами – разного рода воинственные и героические мужчины из рода хомо сапиенс. Ужас! Причем ужас, даже несмотря на то, что юридически отцом этих солдаток считался сам император – суровый, но справедливый. Нет, я не хочу иметь с этим ничего общего, хотя должна признать, что и сибхи, и горхини, и женщины-солдаты вполне довольны своей судьбой и не желают себе ничего иного…

– Все, миссис Перкинс, – неожиданно услышала я голос доктора, – обследование завершено. Действительно, ничего страшного, просто некоторое переутомление, совместившееся с небольшой вирусной инфекцией. Да и организм у вас далеко не в лучшей форме. Но мы это исправим. Думаю, что уже в ближайшее время мы приступим к лечению от старости, а пока устраним текущие проблемы…

С этими словами мисс Далер надела мне на запястье нечто вроде браслета на широком ремешке. Как только он защелкнулся, я сразу почувствовала приятное тепло, разливающееся по всему телу.

– Это персональная аптечка, – сказала она, – она будет контролировать ваше состояние и по мере необходимости подавать в кровь требуемые препараты. Наше искусство лечения как раз в том и заключается, чтобы в каждый конкретный момент подать именно столько лекарств, сколько требуется организму. А теперь, пожалуйста, расслабьтесь и постарайтесь заснуть. К завтрашнему утру, как я рассчитываю, ваше недомогание будто рукой снимет и вы снова будете как новенькая.

Началось… Это трудно описать, ведь ничего особо явного со мной не происходило. Но тем не менее что-то менялось в моем организме… Мне было хорошо, даже очень, я как будто плыла, покачиваясь на волнах, но спать при этом не хотелось и голова оставалось ясной – совсем не так, как бывает при приеме обычных обезболивающих. И в то же время мне не хотелось проявлять никакой активности. В таком состоянии хорошо было бы поговорить с какой-нибудь хорошей подругой – например, с моей домашней хозяйкой мисс Флоренс Харриман, замечательной женщиной лет на десять меня старше, предводительницей суфражисток и еще одной яркой политической сторонницей Фрэнки. Но она оставалась внизу, в Вашингтоне, а я была здесь, на космическом корабле пришельцев. И тогда я решила, что непременно поговорю с Ити. Я уже убедилась, что, несмотря на некоторую ограниченность круга своих интересов, малышка-сибха совсем не глупа, имеет существенный жизненный опыт и при этом непосредственна и общительна. Меня посетила мысль: а что если мои представления об устройстве Империи предвзяты и превратны? Пожалуй, прежде чем принимать решение, требуется поговорить с кем-нибудь, кто осведомлен о действительном положении дел лучше меня. И так как этот «кто-то» не должен происходить из господствующих классов, эйджел и их метисов, а также обычных людей, то лучшей собеседницы, чем моя Ити, не найти. Я бы поговорила с какой-нибудь горхиней, но они очень замкнуты и неразговорчивы. В Империи даже говорят, что проще разговорить автомат для приготовления горячих напитков, чем не желающую общения самку горха. Обычно они идут на контакт только с самыми близкими им существами, к которым чувствуют особую духовную привязанность.

– Ити, нам нужно поговорить, – сказала я, как только парящие носилки доставили меня в мою каюту и я снова очутилась в своей постели.

– Да, миссис Перкинс, – ответила малышка, – я слушаю вас.

– Нет, Ити, – сказала я, – это я тебя слушаю. Я хочу, чтобы ты рассказала о себе. Я хочу понять, что значит быть сибхой, хочу знать, какое у тебя было детство, чему ты радовалась и чему печалилась, испытываешь ли ты любовь и ненависть, и не обижают ли вас, таких маленьких, в мире больших людей.

Ити разулыбалась, хотя и видно было, что моя просьба явилась для нее неожиданностью. Очевидно, ей никогда еще не приходилось разговаривать на такую тему.

– Быть сибхой, – сказала она, – это хорошо. В детстве я училась в школе, и мне было очень интересно. Я знала, что это хорошо, потому что те, кому неинтересно, всю жизнь будут работать на заводе точных приборов, а те, кому интересно, смогут поступить на службу. Я хорошо училась и поэтому поступила…

Рассказ, старательно ею излагаемый, я слушала так, как маленький ребенок слушает волшебную сказку. И в этой сказке Ити была маленьким старательным эльфом – упорным и целеустремленным; в своей «службе» она видела весь смысл своей жизни, в ней было сильно развито чувство преданности Империи, а самое главное – она была вся целиком проникнута чувством причастности к ней как к чему-то великому и единственно правильному. Причем она не делала различия между собственно Империей (как конкретной общественной формацией и потерянной для нее безвозвратно родиной) и самой идеей Империи. Поразительно! Как хорошо, должно быть, было поставлено у них дело с идеологической обработкой… Впрочем, едва ли дело только в этом. Очевидно, все в их обществе и вправду устроено так, что все довольны своим положением… Но разве это вообще возможно?! Ведь всегда найдется кто-то, кто посчитает себя обделенным какими-либо благами или ущемленным в правах.

Время от времени я задавала Ити вопросы, направляя ее повествование в определенное русло. И она отвечала мне весьма обстоятельно. Когда я осторожно заметила, что не нахожу правильным строгое распределение ролей в Империи в зависимости от «расы», она, казалось, была обескуражена моей непонятливостью. Терпеливо она объяснила, что, напротив, это абсолютно правильно, ибо при таком раскладе каждый оказывается на своем месте, в максимальной степени используя как особенности своего вида, так и личные качества. Что уж в этом ошибки исключены, так же как и недовольства. Она говорила с таким горячим убеждением, что у меня в голове на мгновение промелькнула благостная мысль: «А что если это и в самом деле так?» Своих сомнений я вслух не высказывала. Я не хотела переводить наш разговор в полемику, да и вряд ли это получилось бы. И потому я жадно слушала мою Ити – и, странное дело, мир, нарисованный ею, начинал казаться мне надежным и уютным… Нет, в этом мире нет никакой межрасовой розни, никакой дискриминации. Да, все равны – то есть у всех равные возможности, в плане приобретения значимости для Империи. Не обижают ли? Что вообще значит это слово? У нас вообще никто никого не обижает… Зато все друг друга ценят, лишних и бесполезных нет.

В ходе разговора выяснилось, что сибхи очень эмоциональны и даже чувственны: они, эти милые малышки, учат юношей премудростям секса, чтобы те не пытались ставить экспериментов со своими сверстницами, еще не созревшими для брачных отношений! Подумать только, какой стыд… И еще больше меня смущало то, что от этих смешанных связей рождались дети, которых потом тоже помещали в особые питомники, ибо их матери редко когда обладали уровнем социальной ответственности, необходимой для самостоятельного воспитания потомства. Но я все время напоминала себе, что не имею права критиковать уклад чужой жизни, тем более речь шла вообще о жизни инопланетных существ, очень и очень далеких от нашей земной морали! И я отпустила свой разум, дала ему простор. Мне вдруг открылось, как убого мыслим мы, люди… Мы цепляемся за привычные штампы, за свою окостеневшую мораль, а глоток свежего воздуха воспринимается нами как убийственная отрава…

Да, вот такие странные чувства накатывали на меня волнами в то время, как я слушала Ити. Что-то во мне рушилось и ломалось, отчаянно пытаясь устоять. И это было тяжело… Наверное, нужно было время для осмысления, анализа. Возможно, мне необходимо подольше понаблюдать за имперским обществом, прежде чем делать из этих наблюдений какие-то определенные выводы…

5 сентября 1941 года, около полудня. Витебская область, станция Хлюстино – деревня Людковщина, позиции 4-й танковой бригады.

Командир бригады, полковник Катуков Михаил Ефимович.

Весь вчерашний день от рассвета до заката мы слушали, как на правобережном плацдарме ожесточенно грохотала канонада, и видели, как били куда-то в ту сторону расположенные поблизости от наших запасных рубежей тяжелые гаубичные полки. Тот же самый концерт, что и второго числа, но только грохот канонады доносился совсем отчетливо, ведь до фронта теперь было всего три-четыре километра. Если бы что-то пошло не так, то сосредоточенные во втором эшелоне 13-й армии наши четыре танковые бригады были бы брошены во встречную контратаку, но, видимо, все обошлось и без нашего участия. К закату стрельба на передке совершенно стихла, гаубичные полки тоже прекратили молотить в режиме «бери больше, кидай дальше», а уже двумя часами позже пришел приказ товарища Рокоссовского выдвигаться на исходные позиции для нанесения контрудара.

Днепр мы форсировали не по мосту, по которому на другой берег непрерывным потоком шла пехота, а в другом месте, где для нас должны были организовать переправу. К назначенному месту переправы у небольшой деревеньки Луговцы мы вышли к полуночи. Дождь к этому моменту почти прекратился и тучи стали рассеиваться. Полная луна, которая в эти ночи стояла высоко в небе, была не видна из-за плотных облаков, но зато сами эти облака светились мягким жемчужным светом, достаточным, чтобы видеть, что никакой переправы через реку перед нами нет. Приказав остановить машину, я выбрался на броню, чтобы осмотреться. На том берегу реки, чуть в отдалении, были слышны отдельные выстрелы и изредка в небо взлетали осветительные ракеты. Навстречу мне из темноты вышла высокая худощавая фигура, в которой по специфической походке сразу узнавалась эйджел.

– Техник-лейтенант Тали Миа, товарищ полковник, – представилась она мне, – нахожусь здесь для того, чтобы оказать вам содействие в осуществлении переправы через реку.

Техник-лейтенант – значит, это серая. Темная была бы пилот-лейтенант, или тактик-лейтенант, а светлым, которые не воюют, тут и вовсе делать нечего. Впрочем, и серые на линии огня появляются довольно редко. Их специализация – это техника, и именно благодаря им мои танкисты избавлены от обычных проблем по этой части. Все работает как часы. Кстати, и эту Тали Миа я тоже вспомнил. Это именно она возглавляла команду, которая работала с нашими машинами. Очень милая девушка, если не считать «немного» экзотическую внешность и возраст в семьдесят шесть наших лет. Если техник-лейтенант говорит, что прибыла содействовать нашей переправе, то так оно и есть. Темные или серые эйджел не обманывают и не шутят, ведь для них это невозможно. Но где же тогда сама переправа, ведь я не вижу ничего хотя бы отдаленно похожего на временный или постоянный мост?

– Товарищ техник-лейтенант, – сказал я, – скажите, а почему я не вижу переправы, которую вы должны были для нас навести?

– Переправа перед вами, товарищ полковник, – ответила та безо всяких эмоций, – а не видите вы ее потому, что в обычном для вас смысле ее нет. Мост между берегами реки создают особые генераторы, усиливающие поверхностное натяжение воды настолько, что оно становится способным нести на себе не только иголки, но и тяжелые машины массой в сотню ваших тонн.

Да уж, чудеса… Моста не видно, потому что его нет, а есть штука, которая позволяет нам, аки Христу, ходить по воде будто посуху. Но сомневаться в словах серых эйджел не принято, поэтому я, не задумываясь, отдал приказ разведывательной роте приступить к форсированию реки. Уж не знаю, что подумал старший лейтенант Лавриненко, но в моих приказах в бригаде сомневаться тоже было не принято – и танки его роты сразу же двинулись вперед, огибая мою командирскую машину. Вода приняла на себя легкие разведывательные машины как упругое одеяло, только чуть прогибающееся под гусеницами, и тогда у меня пропали всяческие сомнения. Я не мог оторваться от столь удивительного зрелища. Что это, чудо? Нет, просто высокие технологии, плод человеческого разума, сумевшего познать законы природы немного глубже, чем это сумели сделать мы… Так что следующей машиной, которая пошла на реку вслед за БТ-шками разведроты, была моя тридцатьчетверка, а уж за ней на переправу потянулись и остальные танки бригады.

Чтобы на первой передаче преодолеть восемьдесят метров реки, ушло не больше полминуты, после чего я приказал механику-водителю остановить машину и приглушить обороты. Это было нужно для того, чтобы я мог наблюдать за тем, как вверенная мне бригада благополучно форсирует реку, выдвигаясь на фланг 161-й стрелковой дивизии, занимавшей оборону под Чижовкой. Вода прогибалась под гусеницами танков как матрас из толстой резины, но даже монструозные КВ-2 в пятьдесят тонн весом успешно преодолели переправу. Я представил, как завтра утром «обрадуются» немецкие танкисты, узрев перед собой такого противника, свалившегося на их головы будто снег на голову. Холодный воздух дышал сыростью, но настроение у людей было приподнятым. Пройдет еще совсем немного времени – и мы пойдем в наше первое наступление с момента контрудара на Дубно-Броды, из-за чего все находились в предвкушении ожидаемого реванша. Следом за нами таким же путем реку форсировали бригады полковника Лизюкова и генерала Борзилова. Мы им немного завидовали, потому что эти части уже покрыли себя неувядаемой славой в сражении под Ивацевичами и Борисовым, а у нас все было еще впереди.

Ранним утром, когда восток уже заалел пожаром грядущего восхода, предутреннюю тишину разорвал слитный вой реактивных установок и тяжкий грохот гаубичных орудий. Молотили артиллеристы на совесть. Клубы огня и столбы земли, вздымающиеся на вражеских позициях, поражали воображение: казалось, что там уже не осталось ничего живого. Артподготовка была недолгой, не более получаса, затем взлетела зеленая ракета – и наша пехота, поднявшись из окопов, пошла вперед по частый грохот минометных батарей, осуществлявших сопровождение атаки. Следующая очередь была за нами: когда пехота ворвалась во вражескую траншею и завязала бой, вперед двинулись и наши таковые бригады, которые должны были поддержать боевой порыв царицы полей, а потом вырваться вперед, чтобы перерезать дорогу, по которой снабжались прорвавшиеся к Смоленску вражеские танковые соединения.

Но сопротивление немецкой пехоты в траншеях было довольно вялым, а противотанковые орудия немцев, размещенные на замаскированных позициях, еще на рассвете накрыла наша реактивная артиллерия. Несомненно, координаты вражеских батарей были обнаружены разведывательной аппаратурой космического крейсера, после чего их уничтожение стало лишь делом техники. Ведь, как поется в известной песне, «я сверху вижу все, ты так и знай». А ведь эти батареи могли изрядно попить нам крови и нанести серьезные потери, но теперь орудия, солдаты и офицеры вместе с землей тщательно перемешались в однородную массу. Но больше всего нас впечатлило смертное поле, сплошь заставленное почерневшими коробками сгоревших германских танков, которые вчера и позавчера не смогли преодолеть километр местности до советских позиций и навечно остались стоять на этом поле памятником жадности и глупости вражеских вождей, позарившихся на нашу землю. На том участке, который я мог окинуть взглядом, стояло не меньше сотни подбитых и уничтоженных вражеских танков. При взгляде на эту картину становилось понятно, из-за чего вчера с такой яростью тут грохотала артиллерийская канонада.

Потом стала ясна и причина чрезвычайно слабого сопротивления противника. Как выяснилось еще накануне вечером, в ходе оборонительной фазы сражения, помимо всего прочего, истребители космического крейсера (которые мы по привычке называем «защитниками») обнаружили и разбомбили штаб вражеского моторизованного корпуса, чем сильно нарушили управление немецкими частями на данном участке. Поэтому, смяв остатки растрепанной за два предыдущих дня третьей танковой дивизии (привет упокоившемуся еще второго числа южнее Орши Вальтеру Моделю) мы к полудню вышли в район Хлюстино-Людковщина, полностью перерезав магистраль снабжения противника. Теперь требовалось остановиться и, перейдя к обороне, подождать подтягивания нашей пехоты, ибо сегодня от нас требуются не лихие рейды, а четкое и планомерное исполнение поставленной задачи. Все дело в том, что одновременно с нами, но уже несколько восточнее, в районе станции Киреево, ту же задачу перерезать вражеские линии снабжения выполнили два батальона штурмовой пехоты, высаженных на территорию недостроенного нашими саперами узла резервной линии обороны. О том, что такое штурмовая пехота в бою, мы были уже изрядно наслышаны от ветеранов Слоним-Ивацевичского и Минского сражений, так что не думаю, что немцам, застигнутым врасплох внезапным ударом, повезло больше, чем тем, которые попали под гусеницы наших танков. Штурмпехотинки (которые, по сути, сами по себе есть живые танки) шуток не понимают и пленных обычно не берут, а наши бойцы, попавшие в столь суровую компанию, перенимают их брутальные замашки.

Теперь, когда в горлышко бутылки, по которому снабжалась вражеская группировка, вставлена двойная пробка, где с одной стороны наши танки, а с другой штурмовая пехота, от противника следует ожидать ожесточенных атак всеми возможными силами, как с нашей внешней стороны кольца, так и изнутри. Ведь не собираются же немцы, в самом деле, сдаваться в наш советский плен?

7 сентября 1941 года, около полудня. Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина, рабочий кабинет Вождя.

Присутствуют лично:

Верховный Главнокомандующий, нарком обороны и Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) – Иосиф Виссарионович Сталин;

Генеральный комиссар госбезопасности – Лаврентий Павлович Берия;

Предсовнаркома и нарком иностранных дел – Вячеслав Михайлович Молотов;

Начальник Генерального штаба – маршал Советского Союза Борис Михайлович Шапошников;

Заместитель начальника Генерального штаба, начальник Оперативного Отдела – генерал-майор Александр Михайлович Василевский;

Старший (и единственный) социоинжинер «Полярного Лиса» – Малинче Евксина.

Присутствуют заочно в режиме телеконференции:

Командир «Полярного Лиса» – капитан первого ранга Василий Андреевич Малинин;

Главный тактик «Полярного Лиса» – капитан второго ранга Ватила Бе.

– Товарищи, – сказала Малинче Евксина, когда все были в сборе, – это я попросила товарища Верховного Главнокомандующего собрать вас для обсуждения очень важного вопроса, решение которое повлияет на всю дальнейшую историческую последовательность.

– Да, товарищ Малинче, – сказал лучший друг советских физкультурников, – мы вас внимательно слушаем.

– Согласно данным, – сказала та, – которые собирает глобальная система психосканирования, удалось выяснить вот что: после того как вражеская группировка, прорывающаяся к городу Смоленску, оказалась в полном окружении и все ее попытки прорвать кольцо оказались безуспешными, моральный дух в стране Германия сильно упал. Все помнят, чем подобное окружение в самом начале войны обернулось для похожего соединения, которым командовал тактик Гудериан.

– Солдаты дейчей, – добавила с Полярного Лиса Ватила Бе, – просто отказываются идти в атаку, когда узнают, что на другой стороне фронта могут встретиться с имперской штурмовой пехотой и вашими солдатами, прошедшими выучку минского сражения. Тем более что ситуация для дейчей осложняется тем, что их войска оказались между молотом и наковальней: с одной стороны – ударная группировка генерала Рокоссовского, с другой – свежие части Красной Армии, занявшие долговременную оборону.

– Среди вражеских солдат, попавших в окружение, – сказала Малинче Евксина, – нарастают настроения безнадежной обреченности, при общем осознании бесцельности и ненужности этой войны. Попытка этого последнего наступления показала врагу, что ваши войска, опомнившись от первого ошеломляющего удара и избавившись от дураков и предателей, оказались совсем не легким противником. Ожесточенное сражение, по своему накалу превысившее все, что знала прошлая Великая Война, показало, что все предвоенные установки командования дейчей были неверными. Теория о сверхчеловеках и недочеловеках потерпела крах, и теперь вместо нее во вражеских головах воцарилась полная сумятица.

– Я бы даже сказала, – поправила коллегу Ватила Бе, – что естественный ход событий вывернул эту теорию наизнанку. Теперь уже дейчи, натолкнувшись на квалифицированное и яростное сопротивление, чувствуют себя не совсем полноценными бойцами в сравнении с вашими солдатами, которые дерутся насмерть и отходят только по приказу. Но мы-то с вами знаем, что в безнадежном приграничном сражении только дурацкий приказ командующего Павлова на всеобщее отступление привел войска вашего Западного фронта к катастрофе. Если бы квалифицированное управление войсками началось с первых часов войны, то фронт сейчас проходил бы в другом месте. Быть может, по реке Березине, а может, и по линии укрепленных районов вашей старой границы.

Тут Сталин переглянулся с маршалом Шапошниковым – и начальник Генерального Штаба, совсем недавно вернувшийся к своим обязанностям, утвердительно кивнул.

– Да, товарищ Сталин, – сказал он, – это так. Мне сейчас сложно оценить тот вред, какой причинило прежнее руководство Западного и Северо-Западного фронтов, – взвесить его, так сказать, на весах, – но несомненно, что он был очень велик. Мы с товарищем Ватилой Бе и товарищем Ипатием много раз проводили тактические игры на их планшете, и каждый раз итог был только один. При размещении основной массы войск с упором на старую границу и использовании территории Западной Белоруссии и Западной Украины в качестве стратегического предполья нам вообще не понадобилась бы помощь имперских товарищей. Там, на линии старой границы, вражеское наступление и увязло бы, в то время как в тылу уже формировалась бы двадцатимиллионная армия военного времени, которая прошлась бы по врагу паровым катком. На новую границу войска можно было выдвигать только после завершения строительства приграничных укреплений и обустройства необходимого казарменного фонда, чтобы войскам для прибытия по тревоге на свой участок границы не было необходимости совершать многокилометровый рокадный маневр.

– Мы это понимаем, – кивнул вождь, – и осознаем, насколько это важно, чтобы командующий был предан советской идее и одновременно компетентен. Но приграничное сражение – это минувшие события, которые уже невозможно изменить, а сейчас, насколько я понимаю, товарищи из империи собирались предложить нам обсудить некие шаги, способствующие быстрому перелому стратегической ситуации в пользу Красной Армии.

– Да, все верно, – согласилась с Верховным Главнокомандующим Малинче Евксина, – дело в том, что из-за недопустимо быстрых и жестких поражений армии дейчей морально-психологический климат в стране Германия качнулся к полному унынию и предчувствию неизбежного разгрома и унижения. Надлом массового сознания дейчей очевиден – и в этом надломе дейчи пытаются зацепиться за разницу, имеющуюся в их сознании между страной Эс-Эс-Эс-Эр и Империей. Если против страны Эс-Эс-Эс-Эр уже много лет велась интенсивная негативная пропаганда, обвиняя ее во всяческих грехах и составляя негативный облик, то Империя появилась на горизонте совсем недавно и к ней не липли наработанные пропагандистские штампы «советы», «большевик», «комиссар», «колхоз» и «еврей». Кроме того, врагу было несподручно забрасывать грязью образ Империи, ведь он тоже строил свою империю-рейх, облик которой на фоне понесенных поражений изрядно потускнел. Идейная основа этого рейха была основана на принципе превосходства так называемой нордической расы; но какое же это превосходство, если представителей этой самой расы бьют и в хвост и в гриву русские солдаты, заранее объявленные недочеловеками. И неважно, откуда происходят эти солдаты: из Империи или страны Эс-Эс-Эс-Эр, – они все русские, что в обоих случаях обозначает наднациональную общность, не делящуюся на сверхчеловеков и недочеловеков. Наука социотектоника говорит о том, что в случае таких массовых психических травм неизбежен групповой сдвиг сознания, вполне способный изменить вектор исторического развития.