Текст книги "Герой империи. Сражение за инициативу"
Автор книги: Александр Михайловский
Жанр: Попаданцы, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
Поэтому в последний день лета в полдень на даче в Кунцево состоялось совещание в узком кругу, посвященное переговорам с генералами-заговорщиками. Сталин, Молотов, Берия и Малинче Евксина находились в кабинете Вождя, а каперанг Малинин, Ватила Бе и маршал Шапошников, заканчивающий свой курс лечения – на борту «Полярного Лиса».
– Итак, товарищи, – сказал вождь начиная совещание, – должен сказать, что у нас есть сомнение в том, что господа фон Клюге и прочие понимают смысл документа, который им предлагается подписать.
– Да, собственно, товарищ Верховный Главнокомандующий, – пожала плечами Ватила Бе, – мы им ничего не предлагаем подписывать, ибо эти тактики и командующие не уполномочены никакой реальной политической силой. Их так называемая организация – образование настолько рыхлое, что ухватиться за него решительно невозможно, так же, как невозможно пощупать руками межзвездный газ.
– Но в то же время, – сказала Малинче Евксина, – данные сканирования их совещаний, которые в последнее время устраиваются довольно часто, показывают, что все они, даже самые упрямые и оптимистично настроенные, осознают, что дальнейшее продолжение сопротивления чревато для них угрозой полного уничтожения. А такой вариант развития событий им активно не нравится. А уж то, что их вождь Адольф Гитлер ведет исход войны ко всеобщему уничтожению народа дейчей, приводит этих людей в ярость и отчаяние. Более того, они осознают и губительность запланированного на ближайшее время наступления, понимая, что силы, которые выставлены против них, и оперативное искусство Ватилы Бе вкупе с героизмом ваших солдат делают эту задачу нерешаемой. И в то же время, если в обычных условиях, без тяжелого поражения и разгрома, они попробуют приказать войскам даться в плен или повернуть штыки в другую сторону, в войсках неизбежен раскол. Примерно треть солдат и офицеров, а может, и больше, останется верна господину Гитлеру и пойдет против своих командующих. А это очень много.
– Поэтому, – снова вступила в разговор Ватила Бе, – мы им не предложили ничего особенного. Отменить наступление они не смогут, отсрочить тоже. Значит, им придется атаковать нашу оборону там и тогда, когда мы к этому будем наилучшим образом готовы. В силу этого командующим дейчей предложено два варианта действий. Первый: они идут в наступление по-настоящему, кладут людей десятками тысяч и все равно не могут прорваться. А если даже у них и получится где то вклиниться на несколько километров, то у нас достаточно резервов, которые подойдут из тыла и превратят маленькую победу в большое поражение. Второй вариант: если они жертвуют танками, артиллерией, да чем угодно, но берегут солдат. Это возможно, если они пойдут на прорыв на указанном участке. И вот когда товарищ Рокоссовский осуществит наш замысел на окружение вражеской ударной группировки, тогда германским командующим и придет время выполнять наши договоренности. Выполнят – хорошо, получат все обещанное честно и без изъятий. Не выполнят – будут перемолоты превосходящей силой. Мы от этого ничего по-крупному не потеряем, ибо готовы к операции во всех ее аспектах.
– Очень хорошо, – сказал Сталин, – что вы, товарищи, готовы даже к срыву вашего плана.
– Если бы мы имели дело с темными эйджел, – вздохнула Ватила Бе, – тогда ситуация срыва была бы немыслимой. Темные эйджел всегда выполняют свои обещания. Но в случае с хумансами, особенно с англами и дейчами, никогда и ни в чем нельзя быть уверенными, потому что они изменяют своему слову при первой же возможности, и только психосканер способен дать заключение об искренности партнера по переговорам.
– Ну, – проворчал вождь, – если психосканер, тогда понятно. А также понятно то, что, удалившись за пределы его действия, германские генералы могут и передумать.
– Да, – подтвердила Малинче Евксина, – могут. Но только в том случае, если соглашения им невыгодны. А они им выгодны в любом случае, и их разрыв станет признаком трусости и слабоумия. К тому же, получив индивидуальные характеристики психополя основных игроков и проведя их персонализацию, мы будем в состоянии вести за ними наблюдение хоть двадцать четыре часа в сутки, куда бы они ни удалились. Глобальная система – она такая… мягко выражаясь, вездесущая.
– Хорошо, товарищ Малинче, – сказал вождь, переглянувшись с Молотовым и Берией, – давайте еще раз обсудим выгоду, которую немецкие генералы планируют получить от вашего соглашения.
– Для начала надо сказать, – сказала Малинче Евксина, – что дейчи очень не хотят введения у себя вашей советской системы. Они хотят видеть у себя дома нечто более привычное и человекообразное, и имперская государственная система подошла им лучше диктатуры пролетариата. Три жупела, которые использует вражеская пропаганда: национализация, колхоз, комиссар. Империя в этом смысле кажется им более приемлемым вариантом. Когда наша штурмовая пехота вместе с вашими бойцами вела бои в Ивацевичах и Минске, после себя она оставила некоторое количество, как говорят археологи, артефактов. В основном это были упаковки суточных рационов и лекарств, которые применялись при оказании первой помощи вашим раненым красноармейцем. Обычно подобный мусор при оставлении места временного расквартирования положено кремировать или вывозить, но тут поступило распоряжение оставить все на месте пребывания. С пропагандистскими целями…
– Постойте, товарищ Малинче, – сказал вождь, пряча в усы хитрую улыбку, – скажите, а у вас в Империи колхозы были? А то я в этом пока еще не разобрался.
– У нас все было, – ответила Малинче Евксина, – и казенные владения, функционирующие исключительно в государственных интересах, и земли, принадлежащие кланам светлых эйджел (с приходом Империи они были перерегистрированы как семейные корпорации), и индивидуальные земледельцы, часть из которых предпочла объединиться в соседские кооперативы, а часть – в семейные. Семейный кооператив – это тоже что-то вроде клана, только на вашем, хумансовском уровне. Представителям многих народов вести дела с кровными родственниками гораздо удобнее, чем со всякими встречными-поперечными.
– Так значит, товарищ Малинче, – хмыкнул Берия, – у вас в Империи все-таки имели место помещики-латифундисты?
– С одной стороны, – ответила Малинче Евксина, – клан светлых эйджел, владеющий земельными угодьями, очень похож на помещика, а с другой стороны, он напоминает и на ваш колхоз, поскольку эйджел не признают за индивидами права владеть движимым и недвижимым имуществом. Кланы светлых эйджел совместно владеют земельными угодьями, а темные эйджел – своими кораблями. Это их образ жизни. Там, у себя дома, я служила Империи, но всегда знала, что если я выйду в отставку и вернусь домой, мой клан непременно примет меня обратно. Я там своя.
– Ну, знаешь ли, Лаврентий, – сказал Сталин, – жизнь бывает гораздо сложнее наших представлений о ней. Кооператив – социалистическая форма совместного владения средствами производства, а акционерное общество – капиталистическое. Кланы эйджел можно рассматривать и с той, и с другой стороны, но есть мнение, что в Империи, несомненно, все же был построен социализм, пусть даже в очень странной, немарксистской форме. Это, как говорится, тактика, а вот в стратегии мы с имперскими товарищами сходимся на сто процентов. Так что давайте послушаем товарища Малинче – какие выводы сделала германская разведка, копаясь в специально оставленных для них грудах имперского мусора…
– Из надписей на использованных упаковках, – сказала Малинче Евксина, – исследователи дейчей установили наличие у нас в Империи двух вещей: абсолютной монархии и частной собственности. Не скажу за всех дейчей, но для целевой аудитории, то есть для их офицерского корпуса и генералов, кайзер, война и оружие само по себе являются основными составляющими в жизни настоящего мужчины. Мы дадим им все это в достаточном количестве и сделаем их цепными псами Империи. На этой роли они будут счастливы как никогда. Ведь когда в вашем прошлом у дейчей не было собственного единого государства, то их военные поступали наемниками в армии соседних империй, чтобы удовлетворить свою жажду войны. Если мы обратимся к Синей Книге, то увидим, что там, в другой истории, командующие дейчей, также очутившись на грани неминуемого поражения, также пытались договариваться об инверсии с вашими союзниками американцами. Как это у вас говорится: они были им классово близкими, а вы нет. И не имеет значения, что у них ничего не получилось. Удаче заговора помешала слепая случайность. Как говорят наши темноэйджеловские сестры – улыбка Духа Вселенной не всегда бывает веселой. Но мы не допустим ничего подобного, ведь нам не требуется устранять вражеского предводителя. Как только это понадобится, мы сделаем это в тот же момент, и тогда предводителя дейчей не спасут ни десятки метров бетона над головой, ни тысячи тренированных охранников. Так что до этого хуманса очередь еще дойдет, а сейчас нам требуется подвергнуть инверсии нескольких командующих дейчей и подчиненные им войска. Чем больше, тем лучше. Чисто военную сторону вопроса вам объяснит товарищ Ватила Бе, а я скажу, что с точки зрения социоинженерии эта операция создаст в народных массах дейчей ощущение, что они сражаются против неодолимой силы. И что эта сила выглядит намного более привлекательной, чем их нынешняя власть, и тем более привлекательней, чем предшествующая их нынешнему Рейху Веймарская республика… С другой стороны, только та Империя, которая может превращать в друзей своих вчерашних врагов, способна набрать настоящую силу…
– Все это так, товарищ Малинче, – с сомнением произнес Сталин, – и мы понимаем, что предложенная вами операция сэкономит десятки, а может и сотни тысяч жизней наших советских людей, но при этом расплатой за нее станет отказ от установления советской власти на территории Германии…
– Вы, товарищ Сталин, – неожиданно сказал каперанг Малинин, – привыкли обо всем судить с колокольни обычного человека. Эйджел живут очень долго и планируют на десятилетия или даже на столетия вперед. Уверяю вас, что пройдет еще сорок или пятьдесят лет – и за счет обмена людьми и идеями разница между различными частями Империи полностью сотрется. Кроме того, в соглашении об инверсии говорится только о самой Германии, но ничего не сказано о ее сателлитах и оккупированных территориях. Их вы можете советизировать безо всякой оглядки в то самое время, когда мы займемся инверсией страны Германия. Вы же сами признаете, что территория этой самой высокоразвитой страны Европы должна достаться нам целой и с неразрушенной промышленностью.
– Хорошо, товарищ Малинин, – сказал вождь, – признаю вашу правоту. Но только надо все сделать так быстро, чтобы в Лондоне и Вашингтоне не успели придумать какой-нибудь каверзы. Товарищ Ватила, скажите, вы можете гарантировать благополучный исход операции даже в том случае, если немецкие генералы передумают идти с вами на соглашение и будут драться с Красной Армией до конца?
– Безусловно, мы можем гарантировать это, – сказала та, – абсолютно при любом развитии событий. Вот и Борис Михайлович подтвердит вам то же самое.
– Да, – прокашлявшись, сказал маршал Шапошников, – я действительно это подтверждаю. По всем канонам немецкой армии следовало бы перейти к глубокой обороне, но безумец, который решил именовать себя гением, гонит вражеских солдат буквально на верную смерть.
– Ну хорошо, – сказал Верховный Главнокомандующий, – пусть будет по-вашему. Есть мнение, что операцию «Инверсия» необходимо разрешить.
1 сентября 1941 года, утро мск. Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».
Командующий 13-й армией РККА – генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский.
Я открыл глаза. На моем лице все еще блуждала улыбка; разум не спешил возвращаться к реальности. Но мой чудесный сон безвозвратно ускользал; я лихорадочно цеплялся за него, мучительно стараясь удержать в памяти запахи, звуки, образы… но греза таяла, оставляя лишь приятное послевкусие и несколько особенно ярких впечатлений. Наверное, так и должно было быть… Ведь люди обычно забывают свои счастливые сны; но какая-то часть мозга, очевидно, их все же запечатлевает, и в событиях последующего дня мы слышим отзвук тех мыслей и чувств, что были даны нам в сновидении, и под их действием совершаем наши поступки… я неоднократно замечал такое и раньше.
Вот и теперь первое, что я ощутил, было предвкушение какой-то радости, состояние приподнятости. Подобное со мной не случалось уже давно… Так бывало лишь тогда, когда мне удавалось хорошо выспаться и меня не угнетали тяжелые думы. Кроме того, я заметил явные перемены в своем физическом самочувствии, – впрочем, оба аспекта моего состояния были взаимосвязаны. Ах да – ведь мне провели, как они это называют… стабилизацию, призванную избавить меня от усталости. Чего уж там и говорить – я и вправду чувствовал себя словно заново родившимся: молодым, сильным, полным энергии, с ясными мыслями. Каждую клеточку моего тела наполняла удивительная легкость.
Тихий щелчок – и крышка моего саркофага стала медленно и бесшумно подниматься. И вот я уже могу лицезреть товарища Иртаз Далер, которая смотрит на меня с выражением лукавого самодовольства – мол, ну как, не ожидали, товарищ генерал-лейтенант? так-то, высокие технологии, понимаешь, не хухры-мухры…
– Как вы чувствуете себя, товарищ Рокоссовский? – спрашивает она, глядя на меня сверху вниз. В ее глазах я замечаю явное удовлетворение – видимо, результат ее работы ей очевиден.
– Отлично! – бодро отвечаю я.
– Можете выйти из камеры, – произносит товарищ Иртаз и отступает в сторону.
Я поднимаюсь и выхожу из саркофага, успевая про себя отметить, что получается это у меня очень ловко. Уже одно это несложное действие убеждает меня в том, что мое физическое состояние не просто «стабилизировано», и порядком улучшено, словно мое тело сорокапятилетнего мужчины поменяли на тело юноши-спортсмена, которому едва исполнилось двадцать лет. Но до чего же приятное чувство!
Ступив ногами на пол, я с удовольствием, со знанием дела потягиваюсь… после чего замечаю, что товарищ Иртаз с улыбкой смотрит на меня. И тут я обращаю внимание, что на мне надеты лишь белая майка и такие же белые кальсоны… Именно в этот комплект меня попросили облачиться перед тем как я лягу в саркофаг.
Мне становится неловко. Доктор Иртаз, очевидно, заметив мое смущение, отводит от меня глаза и, кивая на блестящий шкаф, говорит:
– Возьмите свою одежду вон там…
Пока я одеваюсь в тщательно выстиранную и выглаженную, пахнущую свежестью генеральскую форму, она задает мне разные вопросы, касающиеся моего самочувствия. Я стараюсь отвечать ей по возможности подробно и по ходу этого опроса понимаю, что все прошло, как говорят техники, штатно. Я скинул со своих плеч примерно четверть века и теперь полностью готов к предстоящей работе.
– Ну что ж, – говорит наконец товарищ Иртаз, – теперь ваш организм настроен на оптимум и вы можете продолжить свою деятельность во славу нашей общей родины. – И она сухо улыбается.
– Готов к труду и обороне! – шутливо козыряю я, выходя из-за дверцы шкафа в полном облачении советского генерала.
Доктор Иртаз, оглядев меня с ног до головы, удовлетворенно хмыкает – совсем поземному, по-человечески.
Я смотрю на свое отражение в стенке шкафа – а его, оказывается, вполне можно использовать как зеркало. С трудом удерживаюсь от желания приблизиться к отражающей поверхности и подробней разглядеть свое помолодевшее лицо, но как-то стыдно перед дамой – не красна же я девица, в конце концов… Однако пани доктор переводит свой взгляд на экран о стоящего на ее столе прибора, так что я все-таки уделяю чуть больше внимания своему отражению… и оно мне определенно нравится. Приглаживаю рукой волосы. Улыбаюсь и украдкой подмигиваю сам себе.
– Вы свободны, товарищ Рокоссовский, – слышу я голос доктора. – Всего вам доброго, желаю приятно провести остаток вашего отпуска на нашем корабле…
Мне показалось или в ее быстром взгляде промелькнула лукавинка? Да, впрочем, неважно. Я смотрю на часы и вижу, что из отпущенных мне тридцати шести часов отпуска я истратил только двадцать. Времени осталось не так уж и много, но в то же время вполне достаточно для того, чтобы решить для себя несколько важных личных вопросов…
– Благодарю вас, товарищ Иртаз, – говорю я, берясь за ручку двери, чтобы покинуть кабинет.
Та кивает в ответ и – на этот раз мне точно не показалось – подмигивает мне… И снова погружается в загадочные манипуляции с блестящим прибором.
А за дверью меня уже ждала моя прекрасная инопланетянка… На ней было надето нечто легкое и светлое, вроде короткой греческой туники или, как это называется у буржуев, «пеньюара»… И тут я вспомнил, что в доимперское время темные эйджел разгуливали по своим кораблям совсем голышом, – от этих мыслей у меня на щеках, кажется, выступила краска. Тем временем, пани Ватила подошла ко мне, покачивая бедрами, и оглядела с ног до головы довольным, сияющим взглядом. От нее веяло чем-то знакомым, каким-то дивным ароматом… И в этот момент я отчетливо вспомнил фрагмент своего сна, как сидел рядом с ней там, на берегу неведомого, несуществующего моря. Сейчас мною владело примерно то же чувство…
А она осторожно взяла меня за руку и повела по длинным блестящим коридорам, и я не спрашивал ее ни о чем, а только любовался ее гибкой спиной, волосами, струящимися по плечам, ее плавной походкой пантеры. Моя женщина… Все то время, пока она молча вела меня, я был сосредоточен на собственных ощущениях по отношению к ней, моей Ватиле. Странно: хоть мы не произнесли ни слова, обоим было понятно, что в наших отношениях многое изменилось. Сейчас между нами был глубокий контакт. Это напоминало волшебство… Впрочем, в любви и должна быть некоторая доля волшебства. Разве не чудо, когда двое людей оказываются связаны незримой нитью? Когда им не нужно слов, чтобы поведать о своих чувствах? Когда достаточно просто молчать и держать друг друга за руки, испытывая при этом чистую, наивысшую радость, доступную не многим…
И вот мы оказались в ее каюте, где скрытые источники света источали слабое, сумеречное свечение. Я отметил, что мне здесь уютно и хорошо, хотя и убранство этого помещения было непривычно моему человеческому взгляду. Мы остановились посередине каюты. И вновь отчетливо вспомнился мой сон в саркофаге… Мой внутренний взор видел не стены маленькой каюты, а поблескивающее море, звездное небо. Казалось, что я слышу шелест набегающих на берег волн. Сладостное наваждение…
Мы присели на ложе; при этом она не отнимала своей руки. С замиранием сердца я понял, что знаю, что будет дальше…
Она приложила мою ладонь к своему животу.
– Ты чувствуешь его? – тихо спросила она.
Я чувствовал. Это трудно объяснить, но моя ладонь воспринимала едва уловимые импульсы. Странно это было и необычно, но так удивительно и прекрасно…
– Ватила, дорогая моя… – прошептал я; мой голос срывался от давно забытой нежности. – Я люблю тебя… слышишь… люблю…
Теперь это была реальность. Ее каюта, ее постель… Наваждение сна исчезло, опустившись в глубины сознания, но отголоски его вносили в происходящее особенную нотку – чего-то мистического, сказочного…
Все было не так, как в ТОТ раз. Ей больше не нужно было использовать приемы обольщения. Я и без того желал ее, и мне было легко на этот раз, ведь я не испытывал уже никаких сомнений. Я шептал ей в ушко нежные слова – и она вся таяла и млела в моих руках, и отзывалась на ласки горячо и страстно, со всем пылом любви… Неужели она тоже любит меня? Я не стану спрашивать ее об этом. Об этом не спрашивают. Это просто понимают однажды… И как только я буду уверен в том, что она отвечает мне взаимностью, я сделаю ей предложение. Впрочем, что я говорю… Я уже сейчас в этом уверен. Значит, пора… Только как это сделать – в смысле позвать замуж? Наверное, это нужно сделать каким-то нестандартным способом… Но что-то ничего не идет мне в голову… Эх… А ведь тянуть не стоит. Как же быть?
Но затруднение мое разрешилось самым неожиданным образом. Когда мы, уставшие и счастливые, просто лежали, обнявшись, на прохладных простынях, она вдруг совершенно буднично, – так, словно все было давно нами решено, – спросила:
– А у нас с тобой будет настоящая свадьба?
Я так растерялся от неожиданности, что не нашел ничего лучше как пробормотать:
– То есть… что значит «настоящая свадьба»?
– Ну, как у вас, у хумансов… Я слышала, что что у вас очень красивые свадебные обычаи…
Некоторое время я потрясенно молчал. А она ждала. Ждала моего ответа, перебирая тонкими пальчиками по моей груди и губами прикасаясь к моему плечу. Такая милая, непосредственная, моя малышка, сладкая Ватила… Как глупо, что я не первый заговорил с тобой об этом… Впрочем, сами наши отношения в каком-то смысле ломают шаблоны, причем с обеих сторон, так почему меня должна волновать глупая условность… Главное, что я готов. Готов стать мужем этой инопланетянки.
И я, приподнявшись и глядя в ее бесконечно милое лицо, чуть прокашлявшись и напустив на себя столько серьезности, сколько можно было в этой ситуации, произнес:
– Дорогая Ватила… Прошу Вашей руки и сердца… Будьте моей женой. Могу пообещать, что свадьба у нас будет хоть и скромной, но настоящей… А главное – обещаю быть хорошим мужем, всячески оберегать свою семью и любить наших детей, сколько бы их у нас ни было и сколько бы нам ни довелось прожить вместе…
– Мы, темные эйджел, – сказала мне Ватила, – очень серьезно относимся к детям и, самое главное к тому, какими они вырастут. Но с тобой будет просто. Ты не просто хороший тактик (что у хумансов редкость) и хороший командующий (что случается довольно часто)… Ты еще и хороший человек, который способен повести за собой и указать путь, и солдаты будут тебе верить. Поверит тебе и наш сын, ведь твои слова никогда не расходятся с делами, а потому тебе будет легко его воспитывать.
А потом мы стояли в ангаре и прощались. Я улетал вниз, чтобы принять участие в предстоящей битве, а моя пани Ватила оставалась тут, на своем посту, наверху. В эти последние мгновения перед расставанием я пообещал себе, что у нас будет самая замечательная свадьба, какую только можно придумать. И я выполню задуманное – чего бы это ни стоило.
Уже потом, сидя в кресле космического истребителя, который уносил меня вниз к поверхности планеты, я вдруг вспомнил, что забыл спросить мою Ватилу по поводу того, что такое императорские способности. Ну ладно, что ж теперь… Значит, не судьба – поговорим в следующий раз.
1 сентября 1941 года, вечер мск. Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».
генерал-полковник вермахта Гейнц Гудериан (воспитуемый).
Вот уже почти две недели Гейнц Гудериан находился на положении, как это называлось на «Полярном Лисе», воспитуемого. Уже не враг, но еще не гражданин. Так уж получилось, что ему еще ни разу не довелось испытать на себе действие ошейника принуждения. Ординарец Ватилы Бе Алис была хорошей наставницей и сумела доходчиво объяснить своему подопечному, что здесь делать можно, а что нельзя. Как и все имперцы, в общении с германоязычными пленниками она использовала какой-то архаичный нижнегерманский диалект, на котором в Германии двадцатого века уже не говорят даже в самой глухой деревне.
Заинтересовавшись этим вопросом, Гудериан расспросил Алис и узнал о планете Франкония, заселенной исключительно европейскими поселенцами: немцами, французами и англичанами, – точнее, их предками, какими они были пять сотен лет назад. Понять чистокровного франконца ему было так же трудно, как нам с вами какого-нибудь серба или болгарина. Поэтому общаться с окружающими он предпочитал на русском языке, который выучил во время визита в кабинет техника-гипнопедиста Таи Лим. Во-первых – знание языка требовалось ему для общения, а во-вторых – для понимания того, что говорится на политинформациях, которые он как воспитуемый должен был посещать в обязательном порядке. Что касается впечатлений от самой процедуры и личности техника-гипнопедиста, то после знакомства с Ватилой Бе и штурмпехотинками серая эйджел была воспринята Гудерианом как должное. В отличие от Альфонса Кляйна, он был осведомлен о том, с какой целью его привели в это место, и что эта процедура не принесет ему никакого вреда. Гудериану даже понравилось, что все манипуляции над ним проводились быстро и четко, а в кабинете царил идеальный, истинно арийский порядок. Кроме прочего, его впечатлила возможность получения знаний прямо в мозг, даже несмотря на то, что без непосредственного использования они забывались значительно быстрее, чем после обычного заучивания.
К удивлению Гудериана, политинформации вел не крючконосый комиссар в шлеме-буденовке, а герр Ипатий, искусственный интеллект имперского крейсера. Впрочем, для общения с этой выдающейся личностью, аккумулирующей всю сумму знаний, которая имелась у пришельцев, Гудериану совсем не требовался русский язык, ибо Ипатий в силу своей конструкции и программного обеспечения мог общаться на любом языке, носителя которого он мог заполучить для общения. Ипатий знал все, в том числе и по части социоинженерии, и сам проводил первичную обработку данных, добываемых глобально сканирующей сетью, обсуждал эти результаты с Малинче Евксиной, каперангом Малининым и товарищем Сталиным, и результатом этих обсуждений, в числе прочего, становились проводимые им политинформации.
Пообщался Ипатий с Гудерианом, естественно, в пределах того допуска, который имелся у воспитуемого, но и это весьма ограниченное общение впечатлило германского танкового гения до самых печенок. Будучи по натуре суровым прагматиком и к тому же немного авантюристом, Быстроходный Гейнц был ошарашен не только масштабами Империи, представлявшимися ему невообразимо огромными, но и ее устройством, по сложности не уступающим хорошо настроенному швейцарскому хронометру. От такой империи было не стыдно потерпеть поражение, и такой Империи было бы почетно служить. По крайней мере, никто из его соплеменников-франконцев не выказывал неудовольствия своим положением. До тех пор пока назначения и награждения производятся строго в соответствии с заслугами, а наказания – с преступлениями и проступками, некоторое преимущественное положение новороссов даже являлось для истинных служак стимулирующим фактором, вызывающим повешенное усердие по службе. Обойти новоросса, сделать быстрее, лучше, эффективнее, чем он, и честно получить вполне заслуженную награду и повышение по службе становится для таких людей и смыслом жизни, и залогом успеха. Бессмысленно соревноваться с эйджел в интеллекте тактика или способностях пилота истребителя, с горхами и их гибридами – в силе в терпении и усидчивости – с сибхами; но с новороссами соревнование не только возможно, но и необходимо.
Возможно, что именно с момента осознания этого факта началось истинное перевоспитание генерала Гудериана. И еще он понял, что все имперские знания, которыми владеет Ипатий, уже находятся в распоряжении большевистских ученых и технических специалистов, а это значит, что мир уже никогда не будет прежним. Русские большевики и присоединившиеся к ним имперцы рано или поздно непременно сломают англосаксонскую гегемонию Объединенных Наций и построят свой новый мир по периметру – как еж, ощетинившийся стальными штыками. И неважно, что вместо штыков у этой Империи будут космические крейсеры. И никто не в силах будет помешать этому союзу двуглавого орла и пятиконечной красной звезды: ни несчастный ефрейтор, запутавшийся в своей дурацкой расовой теории, ни проводники безудержной алчности – боров Черчилль и хитрюга Рузвельт.
Тогда, два месяца назад, попав в ловушку после чрезвычайно удачного начала войны, Гудериан начал действовать на одном лишь реактивном импульсе – точно так же, как хищный зверь пытается вырваться из уже защелкнувшегося капкана. Группировка противника, перехватившая коммуникации и лишившая его «ролики» снабжения, казалась ему мелкой досадной неприятностью, незначительной помехой, которую нетрудно преодолеть. И не его вина, что это оказалось совсем не так. Его реакции были просчитаны опытным тактиком, у которой за спиной почти две сотни лет боевого опыта – и в результате этого он попался в западню, как зеленый кадет. Остальное довершило упорство большевистских фанатиков и аккуратная точечная поддержка их имперскими силами. Впрочем, Гудериан понимал, что к тому моменту он был уже вне себя от ярости и стремился любой ценой стоптать противостоящие ему вражеские силы, численность которых казалась ему незначительной.
Осознание глупости содеянного в те дни пришло к нему уже позже, когда он подобно тигру в клетке мерил шагами свою крошечную камеру, предназначенную для важных пленников. И именно это осознание привело Гудериана к мысли, что самой большой глупостью было само решение ефрейтора вторгнуться на просторы России, в войнах с которой уже сломали свои шеи Наполеон, Фридрих Великий, Карл Двенадцатый, а также множество иных уважаемых и не очень европейских деятелей. Народ, который всю свою немалую историю постоянно отбивался от различных напастей, которые по очереди приходили то с Запада, то с Востока, должен был обрести воистину сокрушающую мощь и неколебимую устойчивость к испытаниям. Имперцы только подставили свое плечо и встали в общий боевой строй, а все остальное русский солдат проделал уже сам. А вот эта мысль была важной составной частью будущей инверсии бывшего танкового гения Третьего Рейха…
Кстати, как удалось выяснить Гудериану, комиссар на имперском крейсере все же имелся, но он не был крючконосым брюнетом, не носил буденовки и не вел политинформаций. Гудериан сначала вообще не понял, чем тут этот человек занимается, и только потом пришла догадка, что тот по поручению своего вождя изучает чрезвычайно сложно устроенное имперское общество. Впрочем, Гудериан не стремился встречаться с товарищем Щукиным, гораздо больше его интересовали непосредственные оппоненты, то есть командиры Красной Армии, которые, как он знал, проходили лечение на борту «Полярного Лиса». Впрочем, к огорчению Быстроходного Гейнца, к моменту, когда его перевели из военнопленных в воспитуемые, большинство красных командиров танкистов и пехотинцев, с которыми он хотел пообщаться, уже закончили лечение и разъехались по своим частям и соединениям, а летчики, заполнявшие сейчас лазарет крейсера, особого интереса не представляли.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.