Текст книги "Основы Науки думать. Книга 1. Рассуждения"

Кант заявляет, что рассудок извлекает законы из себя. И добавляет:

«Правда, некоторые логики предполагают в логике психологические принципы. Но вносить в логику такие принципы столь же бессмысленно, как черпать мораль из жизни. Если бы мы заимствовали принципы из психологии, то есть из наблюдений над нашим рассудком, то мы и видели бы лишь, как совершается мышление и каково оно при разного рода субъективных затруднениях и условиях; следовательно, это вело бы к познанию лишь случайных законов» (Там же, с. 322).

Дикая, перевернутая с ног на голову «логика»! И все же в ней есть очарование: если мы хотим понять законы, по которым работает разум, мы должны пройти сквозь слои «пены», в которую воплощаются проявления этих законов в обыденной жизни, и добраться до самого источника, где эти законы, условно говоря, воплощены в самое устройство разума. Кант был очень молодым человеком, который взялся за дело себе не по плечу. Он, что называется, и жить торопился, и чувствовать спешил. Поэтому он, в потрясающем доверии к собственной личности, бросается сразу к быку на рога.

Попросту, ничтоже сумняшеся, подобно Декарту, берется сходу судить о том, что есть правильно, а что неправильно для устройства разума, который даже не описал в его проявлениях. Он просто знает, и ему некогда заниматься ерундой. В силу этой болезни, писал Кант плохо, мутно. Его не понимали. Он обижался, страдал, переписывал и переписывал свои сочинения. И так и заслужил в итоге оценку Булгаковского Воланда: мудрено придумали, профессор, не поймут…

Карпов идет строго от обратного:

«Во всех училищах нашего отечества, в которых положено преподавать Логику, она, сколько мне известно, преподается в связи с Психологиею. Какова эта связь и везде ли она одинакова, – я не знаю; но думаю, всякий согласится, что она должна быть не внешняя, а внутренняя, – должна определяться не программою, а существенным отношением этих наук одной к другой.

…между Логикою и Психологиею такое единство и согласие еще необходимее; потому что в своих теориях они раскрывают одну и ту же человеческую душу» (Карпов, Логика, с. V).

И далее, заявив, что счел нужным основать свою логику на началах психологии, то есть, в сущности, сначала сделать описание предмета и лишь потом делать выводы и учить других, Карпов определяет:

«После сего естественно представляется вопрос: каковы должны быть те психологические начала, на которых кто-нибудь хотел бы основать Логику?

Я полагаю, что лучшими началами логических исследований надобно почитать те, которыми удовлетворительно объясняется действие законов рассудка, и из них естественно вытекают формы его мышления.

Логика, Ифика (этика – АШ) и Эстетика должны служить поверкою Психологии и быть либо трофеями аналитических ее подвигов, либо укоризною в ее заблуждениях на поприще анализа» (Там же, с. VI).

Отточенное рассуждение, естественно вытекающее из задачи познать себя. Я могу хотеть познать либо мир, либо себя. Но что бы я ни видел своей целью и наградой, я должен начать с познания себя. Даже если я хочу познать мир, я не сделаю этого именно по той причине, на которую указал Кант: мое познание будет таким, какова моя способность к познанию. А она, как у самого Канта или у продолжателя его дела Гуссерля, так же гнавшего из философии психологизм, искажена разного рода субъективными затруднениями и условиями.

Попросту говоря, познание мира надо вести, раскрыв и очистив свою познавательную способность до того предела, который дала нам природа. И даже если для полного познания не хватит и этого предела, все же позволять себе лезть в познание, не достигнув и его – хамство и пустая трата жизни.

В сущности, и Кант, и Гуссерль на континенте и вся аналитическая философия на островах, пытались и до сих пор пытаются выкинуть психологию из рассмотрения именно ради того, чтобы прорваться прямо туда, где человек способен прозревать действительность на пределе своих способностей. К сожалению, этот порыв к чистоте созерцания неизбежно омрачается той культурой, которую вобрало в себя сознание исследователей. Тем самым «психологизмом», в бытовом смысле слова.

И можно было бы спокойно и разумно принять как необходимость для всех исследователей – начинать со школы прикладной психологии, учащей убирать психологические помехи, очищая сознание, но гордость или глупость не позволяют. Кажется, что можно достичь того же самого усилием…

Наверное, можно и усилием. Но школа бы не помешала!

Карпов просто гораздо старше и мудрее поспешных охотников за откровениями. Он не зря обращался в философии к Сократу и Платону, в логике – к Аристотелю. Это жизненный подход – не терять накопленного предшественниками. Вот и в психологии он пытается сохранить то, что найдено до него:

«Выведенные мною из Психологии начала Логики сами по себе, конечно, не дают полной идеи учения о душе…

…я не вдавался в теории иностранных психологов, не увлекался идеями той или другой школы, но постоянно имел в виду гармонию мыслей о душе, как она отражается в зерцале Св. Писания, представляется в ясном сознании здравого смысла и начертана на скрыжалях многовекового наблюдения» (Там же, с. VII).

1856 год. В Европе вовсю идет естественнонаучная революция. В России «Современник» захвачен Чернышевским. Через несколько лет в нем выйдут «Рефлексы головного мозга» Сеченова и начнется травля всех, кто попытается вступиться за душу. Ссылка на Святое Писание будет считаться смертным приговором для сочинения в глазах «прогрессивной молодежи». Поэтому молодежь эта будет высмеивать Карпова строго, как это было в советское время: я не читал, но осуждаю!

А если прочитать и вдуматься: Библия, безусловно, отразила не вековые – тысячелетние! – наблюдения человечества над тем, что мы называем душой. Затем веками отшельники и мистики созерцали душу в своих скитах и кельях. Это – золотой запас науки. Это нельзя не учитывать!

Но не только не учли, а еще и сделали запретным. И в итоге отрезали себе ту часть способности восприятия действительности, которая открывала пути дальше… Просто взяли и изгнали психологизм вместе с наукой о душе из своего мира. А изгнав, с наслаждением занялись логиками и кубиками…

Невольно приходит искушение сделать то же самое: взять, да изгнать весь логицизм из рассмотрения. Вот только появляется червячок в душе и принимается глодать: а вдруг в нем тоже есть кусочек способности, без которой пути не будет?

Глава 4. Мыслящий рассудок

Карпов один из редких логиков, который постарался вписать свою логику в общую науку о человеке. Для него логика, конечно, наука о мышлении, но мышление – это лишь одно из явлений, далеко не исчерпывающее нашу душевную жизнь. Да и в рамках мышления, логика лишь наука о формах, какие «может принимать наше мышление». Но само по себе мышление есть нечто лежащее глубже форм, некая «материя», производящая формы.

И логика весьма ограниченная наука, даже не задающаяся вопросом о самой ткани или материи мышления!

Конечно, логика может служить познанию, но… «Приучая владеть формами мышления при упорядочивании и развитии мыслей, она действительно то же для силы познания, что орудие – для руки художника» (Карпов, Логика, с. 5).

В общем, логика должна успокоиться и занять своё, вполне скромное место. Она – не более чем «дисциплина ума», как сказали бы сейчас. Небольшое орудие позволяющее не то чтобы познавать действительность, а лишь упорядочивающее и делающее более понятными наши познания. Я думаю, она и вообще не очень относится к познанию, но в гораздо большей степени к использованию знаний. Это, впрочем, не совсем верно, поскольку благодаря логическим рассуждениям мы можем творить выводы, которые вполне можно посчитать новыми знаниями, если дать им такое имя.

Но Карпов тоже сомневался в способности логики познавать:

«Логика, в смысле формального органа познания, не в состоянии обогатить нас фактами; потому что факты приобретаются не через познание форм мышления, а через деятельность чувств и созерцание ума…» (Там же).

Но бог с ней, с теорией познания. Пока логика и рассуждение, поскольку тем органом души, который мыслит, Карпов вслед за Кантом избрал считать рассудок:

«Сила мыслящая есть рассудок. Чтобы рассудок мог развивать эти формы, то есть как-нибудь мыслить, – нужны некоторые условия, которые доставляли бы ему материю мышления; а чтобы, при данной материи, мышление принимало правильные, соответствующие его назначению формы, – нужны особенные законы, которыми рассудок постоянно ограничивался бы в своей деятельности» (Там же, с. 12).

Мыслящий рассудок Карпова, если приглядеться, не совсем рассудок русского человека. Он все же в изрядной мере кантианский рассудок, он совмещает в себе, кроме рассудка, и части разума и мышления. И все же это явный и очень логичный шаг в сторону построения из логики настоящей науки: если есть мышление, его кто-то должен делать!

Просто мысли сами по себе, как это существует для современных логики и психологии, быть не могут. Их кто-то должен производить, какая-то способность души, для тех, у кого она есть. Либо мозга для остальных. У этой способности есть русское имя, поскольку русский народ не мог ее не заметить. И это имя – далеко не всё, что было подмечено в его многовековых наблюдениях.

Следуя за Карповым, но современными словами: чтобы творить мысли, нужна некая среда, из которой их можно создавать, превращая в образы. Образы творятся непроизвольно, но сами по себе они почти бесполезны для жизни, как это можно видеть на примере детей и сумасшедших. Нужно уметь их использовать. Это использование, как показывает наблюдение, тоже идет почти непроизвольно. Каким-то образом мысли наши складываются в такие связки и последовательности, которые обеспечивают выживание на этой планете.

Думаю, складываются они путем вполне естественного отбора: то, что вредно для выживания, быстро гибнет, либо само, либо вместе с дураком-хозяином. Так что правильность сочетания мыслей мы вполне можем объяснить не законами мысли или рассудка, а законами этого мира, которому мы вынуждены быть дополнительны. А значит, обязаны отражать своим сознанием, точно следуя его устройству, благодаря чему устройство мира становится законом для нашего разума.

Но вот то, что мысли сами по себе могут рождаться из материи сознания, что они могут сочетаться, а потом храниться в нужных сочетаниях, это, безусловно, определяется не просто законами разума и рассудка, а самим устройством этой нашей способности. Именно отражение в мыслях устройства либо сознания и разума, либо внешнего мира и воспринимается нами как наличие законов мышления.

Устройство разума как одной из душевных способностей, в сущности, является устройством души, либо определяется ее устройством. Поэтому далее Карпов поясняет, что мыслящая сила – это не просто рассудок, а гораздо больше:

«Условия мышления в нашей душе должны предшествовать не только мышлению, но и обнаружению законов его в рассудке. Поэтому и самый рассудок, прежде чем они готовы, надобно понимать как чистую возможность мыслить. В значении чистой возможности мышления, сила мыслящая, или лучше – разумно-свободная душа окружена со всех сторон бесконечным множеством предметов» (Там же, с. 14).

Необходимость сделать себя ясным вынуждает философов проговариваться. Вот и Карпов проговорился: говоря о рассудке, точнее, используя кантовское имя рассудка, он в действительности говорит о разуме. И большая часть его описаний рассудка в действительности есть описания разума. Поэтому то, что относится к рассуждению, у Карпова еще надо вычленять и извлекать. А для этого надо знать, что к нему определенно относится, чтобы распознать это в его Логике.

Так что Карпов окажется полезен в этом деле лишь условно.

И все же, если подходить к его психологической логике как к введению в науку рассуждения, он заложил основание, которое нельзя не знать, если действительно хочешь видеть логику полноценной наукой. Поэтому я выберу из Карповской Логики не то, что относится к рассуждению, а то, что относится к исходным началам науки о рассуждении.

И тут уместно будет показать, как рассудок в созерцании Карпова вписан в общее устройство человека или, что точнее, человеческого сознания.

Душа и ее разум окружены внешними предметами, попросту, внешним миром. Но достаточно ли того, что у души есть разум, а снаружи есть мир, чтобы началось думание и рассуждение?

«Но эти предметы навсегда остались бы для ней чуждыми и не произвели бы в ней действительного мышления, если бы между нею и предметами не посредствовало с одной стороны чувственное восприятие, а с другой – идеальное созерцание» (Там же, с. 14).

Чувственное созерцание или восприятие я пока оставлю психологии, а вот об идеальном созерцании стоит сказать особо. Карпов берет это понятие из предшествующей, вероятно, еще схоластической по своим корням логики, поскольку дает латинский перевод этого понятия: contemplatio. Но мне это неважно, главное: так он видит устройство сознания целостно и не только согласен с этим, но и способен творчески развивать. И еще важнее то, что его видение рассуждения работает внутри такой картины человека:

«Идеальное созерцание есть деятельность души, поколику душа обращена к самой себе и получает впечатления как бы из недр собственной своей природы. Сила, посредством которой идеальное созерцание происходит, есть ум (ratio)» (Там же, с. 16).

Этот ум Карпов, думаю, вслед за Кантом, считаем умом практическим. Но вслед за Макарием Египетским: «деятелем того духа, который… дарован человеку в дыхании жизни и посредством которого человек имеет общение с Богом. Он сходствует с чувством; потому что его созерцание есть также своего рода усмотрение» (Там же, с. 17).

Однако усмотрение или умозрение это может быть направлено душой и не только на созерцание идеальных вещей божественного мира. Тогда ум становится «теоретическим»:

«Умозрение есть самодеятельное и сознательное обращение души к миру, так как предметы мира представляются ей в уме. Посему умозрение обыкновенно почитается деятельностью ума; а ум, действующий с сознанием и сам собою направляющийся к созерцанию вещей в мире, называется умом теоретическим» (Там же, с. 22).

Если чувства поставляют душе впечатления, то оба вида ума – идеи.

Я не склонен использовать иностранные слова для того, что можно сказать по-русски. И даже если мы посчитаем, что качество образов, которые приходят в сознание из восприятия и из умозрения, разное, все же это образы. И пока я упрощу и это и понятие ума: мудреные различия практического и теоретического ума пусть останутся философам. Мне достаточно того, что ум есть, и что он оказывается некой высшей способностью человеческой души или сознания, отличной от телесного восприятия.

Следовательно, образы, которые мы имеем, действительно различаются по происхождению, даже если в сознании и оказываются однородными, поскольку воплощены в одно и то же «вещество». Однородность эта необходима, чтобы разум мог использовать любые образы. Но и не видеть, что они добыты из разных миров, мы тоже не имеем права.

Итак, восприятие и умозрение принесли образы. Теперь их надо использовать:

«А для этого требуется новая сила, которая, управляясь известными законами, принимала бы участие в обоих, взаимно противоположных направлениях сил теоретических и между деятельностями их развивала бы деятельность посредствующую или среднюю.

Такая сила души есть рассудок или смысл (διάνοια, λογισμος)». Значение ее весьма верно характеризуется этимологиею слов, которыми она названа. Рассудок рассуждает, διανοεϊ…, то есть различает в сознании впечатления ума и чувства, и потом смыслит – λογίςει, συλλογίςει, то есть, согласно с требованием своих законов, различенное известным образом соединяет» (Там же, с. 25).

Если убрать неопределенные «впечатления ума и чувства» и заменить их на образы, поскольку рассуждать с помощью еще не ставших образами впечатлений нельзя, мы имеем единственное во всех русской логике определение рассуждения.

Лишь одно вызывает у меня сомнение – это приравнивание рассудка к смыслу. Боюсь, тут Василий Николаевич ошибается. Точнее, недостаточно различает эти понятия психологически.

Рассудок, безусловно, рассуждает ради обретения какого-то смысла, а рассуждение ценится только осмысленное. Но как раз это и означает, что оно может быть и бессмысленным. Иными словами – рассудок не содержит смысла в самом себе. Он лишь следует за ним. Иметь смысл или помнить о смысле – не дело рассудка.

Но не стоит забывать, что во времена Карпова большинство русских понятий еще не были поняты и плохо различались философами. И Карпов, как вы помните, смешивает рассудок с разумом, а возможно, частично и с умом. Поэтому, говоря в этом определении о рассудке, он видит нечто большее, а именно рассудок и разум нерасторжимо. И именно разум он, скорее всего, и называет смыслом, поскольку это задача разума вносить осмысленность во все действия человека.

Да и само словосочетание «рассудок или смысл» показывает, что в нем заключено двойное понятие. А это значит, что понятий два. Поэтому их просто надо разделить в дальнейшем изложении Карпова. А он посвящает деятельности этого рассудка несколько последующих параграфов.

Глава 5. Рассудок – сила логическая

Рассказ о работе разума, разделенного на рассудок и смысл, Карпов начинает с объявления их связи с логикой:

«Так как рассудок или смысл есть главное действующее начало мышления – сила, в собственном смысле логическая, то мы должны обратить на нее особенное внимание и подробное рассмотреть характер её деятельности» (Карпов, Логика, с. 25–26).

Вот это заключительное: «её деятельности», – однозначно привязывает последующие параграфы не к рассудку или даже разуму, а к «силе логической». Как вы понимаете, здесь есть легкий разрыв в последовательности и точности рассуждения: нигде по-настоящему не доказано, что «рассудок или смысл» есть сила логическая, и уж тем более, что он – только логическая сила. Но дальнейшее повествование будет постепенно сужено Карповым до логики.

Я подозреваю, что эта слабость, это внезапное сужение предмета, присутствует во всех логиках, и объясняется она тем, что логики теряют рассуждение как способ воплощения логики. Рассуждение – это очень простое и живое действие, оно доступно каждому. Логика – только избранным. Поэтому, как только речь переходит на логику, вступают в дело искусственные правила, не так уж хорошо соответствующие действительности. И наука эта становится мертвой и скучной для простого человека.

Если бы логик сохранил описание не только законов, но и материи, в которой они воплощаются, а именно живого, человеческого рассуждения, предмет логики стал бы понятен всем. Но тогда, что недопустимо для профессионалов, все бы и смогли судить о том, где логики правы, а где приврали в нужную им сторону…

К сожалению, Карпов, назвав своим предметом рассудок, его деятельностью считает мышление. Это неоправданное расширение предмета самой логики, если мы посмотрим на те «законы», которые описываются в ее учебниках. Изучают логики все-таки искусство рассуждения. Но отказаться от этого расширения настоящий логик не может, потому что исходно логика предполагала изучать Логос – а это гораздо шире рассуждения. Это – божественная речь во мне. К тому же текущая по каким-то глубинным законам, которые скрыты в недрах моего сознания.

Что может быть источником законов моей Речи? Наверное, мышление! Поэтому будем изучать мышление и станем мыслителями!

А что, если источник законов не в мышлении, а за ним? Ведь мышление уже само складывается и течет по каким-то законам. Даже если оно определяет речь, оно не может определять законы собственного существования. Эта мысль выглядит весьма «логичной», однако логики почему-то ее избегают. Вероятно, потому что не хотят действительно знать человека, оставляя за скобками все, что не относится прямо к формальным законам их рассуждений.

В итоге «мышление» логиков – это тоже не мышление. Это некое искусственное понятие, лишь уворовавшее у живого языка более или менее подходящее слово в качестве имени для собственного понятия. Но что это за понятие – мышление логиков – еще надо суметь понять.

Понимать его во всех современных логиках я не собираюсь, но Карпов дает возможности для того, чтобы понять себя.

«И ум, и чувство, – та и другая из этих сил находит для себя… особый мир, в котором своим образом может что-либо познавать, и особую сторону вещей, с которой они бывают доступны ее усмотрению.

Но для третьей – собственно мыслящей силы, нет третьего мира; нет так же для нее в вещах и третьей стороны, по которой они существовали бы именно как предметы ее деятельности. Все действительно существующее предстоит либо уму, либо чувству; рассудку же не остается ничего: он есть сила без предмета, будто художник без материала. Но природа всякой силы, следовательно и рассудка, всегда такова, что если не имеет она предмета деятельности, то и не действует; а когда не действует, то и не проявляется в значении особой силы.

Между тем каждый человек ясно сознает, что он мыслит; следовательно есть нечто, чем бывает занято его мышление… Своим пробуждением будучи обязан взаимной встрече ума и чувства, рассудок и своим материалами обязан взаимной встрече предметов ума и чувства в сознании» (Там же, с. 27–28).

Очевидно, что понятие сознания у Карпова отличается от картезианского и современного. Если приглядеться, оно ближе к психоаналитическому: его «сознание» явно способно иметь содержания. Даже более того, природа сознания уподобляется Карповым миру:

«Не имея в своей области ничего собственного, он (рассудок – АШ) может мыслить только о том, что входит в сознание путем чувственного усмотрения и умственного созерцания. Отсюда произошло предположение и самое название третьего мира, именуемого миром мыслимым, который населяется представлениями и понятиями рассудка о предметах миров внешнего и внутреннего» (Там же, с. 28).

Эта совсем не бесспорно высказанная мысль в действительности очень важна. Сомнение вызывает лишь различие мира умственного созерцания и мира рассудка, мира мыслимого. Это различение является очевидным лишь до тех пор, пока мы, вслед за Кантом и Платоном, предполагаем, что разуму дано созерцать божественные идеи, то есть нечто, что не содержится в нашем сознании.

Мысль эта была уверенно оспорена еще Локком. И я склонен поддержать его сомнение, хотя сам исхожу из того, что душа очень многое приносит с собой, воплощаясь. Почему я поддерживаю в данном случае сомнение Локка? Потому что Карпов утверждает, что нечто из умозрения, но не взятое из самого сознания внутренним взором, входит в сознание и становится, наряду с образами восприятия, той материей, с которой работает рассудок. Именно в работе рассудка Локк и его последователи и искали присутствие врожденных образов. И не смогли найти.

Между тем, если мы сравниваем образы умозрения с образами восприятия, они должны быть чуть не столь же обильны. И это явно так, потому что мы все знаем, что постоянно творим какие-то образы в своем воображении. Да вся математика и сама логика построены в умозрении. Это действительно целый мир! Определенно! Но определенность эта сохраняется только до тех пор, пока мы не разделяем наш предмет на три мира, выделяя мир мыслимый, который населяется представлениями и понятиями рассудка о предметах миров внешнего и внутреннего.

Как только это разделение произведено, становится ясно, что весь мир мыслимый – это содержания сознания или мир сознания. Умозрение точно так же имеет дело с его образами, как и рассудок. Это ошибка наблюдения или созерцания. Мой опыт убеждает меня, что «врожденные идеи» можно найти, но не разумом или рассудком. Они остаются на уровне, предшествующем разуму, и продолжают жить в душе. Их обнаружение – непростая работа над собой, а выводы удается сделать лишь по косвенным признакам, изучая то, как складываются наши жизни.

Ничего действительно божественного наше умозрение не видит, пока не обретет соответствующего качества. Но даже обретя его, оно тут же переводит увиденное в обычные образы сознания, и рассудок работает уже с ними.

Однако, надо признать, различие в образах, описанное Карповым, все же существует. Образы умозрения как умственного восприятия, или образы воображения, безусловно, отличаются от образов рассудка, от суждений, понятий, умозаключений и даже от представлений. Это верно. Неверно, пожалуй, лишь выделение этих образов в особый мир… хотя русский язык позволяет это. И мы вполне можем говорить о мирах логики или рассудка, населенных не жизнью и не образами жизни, а формальными знаками…

И все же, я ввел бы более строгое разделение, не позволяя поэзии увлечь себя: сознание содержит образы разного качества. Это не миры, но это разные уровни или слои сознания. Мир же в качестве имени для образов надо использовать осторожно, потому что это верное имя и поэтому должно строго принадлежать тому, что в сознании ему соответствует.

А соответствует ему образ мира. И это важно именно для логики. Объясню.

Речь идет о том, что еще со времен Аристотеля называется в философии категориями. В частности, о категориях пространства и времени. Помянув разные по своему качеству образы сознания как миры, Карпов забывает об этом понятии прямо на границе разговора о категориях. Точнее, об условиях, делающих деятельность рассудка возможной. Вырастает этот разговор об условиях из положения, очень естественно выведенного из понятия о мыслимом мире:

«Но если для мышления рассудка столь же необходимы предметы деятельности ума и чувства, сколь необходима деятельность этих сил для самого его пробуждения; то явно, что все постигаемое чувством и умом надобно почитать вещественными или предметными условиями мышления» (Там же, с. 28).

Не думаю, что Карпов хочет сказать, что образы сознания состоят из вещества какого-то рода. Он лишь предлагает рассматривать их как некие вещи или предметы, что, безусловно, упростит понимание логики. Почему?

Потому что логика возможна лишь при понимании определенных законов, которые управляют нашим мышлением. Но если они управляют мышлением, а мы уже оказались внутри сознания, значит, это – законы сознания. А условные «вещи» логики – это вещи сознания, и совсем не условные! Для сознания образы – вполне настоящие и даже действительно вещественные предметы. Как вещественной, то есть сотворенной из тонкого вещества, является и душа.

Что за законы надо учитывать, чтобы образы сознания стали «вещами» логики?

«Выше было сказано, что все доступное чувству постигается как существующее в известном месте и в известное мгновение, а всякий предмет ума созерцается как предмет, удерживающий свое бытие везде и всегда. И там и здесь мы не поставляем вещей ни в какое отношение и потому усматриваем их независимо от пространства и времени.

Но когда, вследствие взаимной встречи чувствопостигаемого и умосозерцаемого в сознании, встречаются в нем также “здесь” и “везде”, “мгновенно” и “всегда”, и рассудок, по самой своей природе и назначению, должен соглашать эти противуположности: тогда “здесь” и “везде” необходимо являются в отношении и пробуждают в душе мысль о движении пространственном; а “мгновенно” и “всегда”, становясь таким же образом во взаимное отношение, ограничивают ее к сознанию движения временного.

И тут скрывается источник форм пространства и времени, столь неизбежных для рассудка…

Пространство и время составляют как бы необходимую атмосферу силы мыслящей, поколику она мыслит» (Там же, с. 28–29).

Пространство и время – неизбежность любого мышления и любой логики. Это ее закон, который логик обязан учитывать. И учитывает. Как условия, в которых должны существовать предметы его рассмотрения и рассуждения. Но, не всегда задумывается, что это за условия?

Историки философии знают, что Карпов сумел, за полвека до Гуссерля, открыть много феноменологических понятий. И его рассуждения о мире и пространстве и времени удивительно перекликаются и с «Логическими исследованиями» Гуссерля, и с его рассуждениями о категориях в «Идеях к чистой феноменологии». Сейчас у меня нет возможности подробно показывать это сходство.

Но Гуссерль постоянно пытается показать, как обычный человек в условиях мира живет психологически. И как многое из его понятий можно «вывести за скобки», очистив мышление. В итоге его разговор о мире, как и у Карпова, оказывается разговором о времени и пространстве, а мир мы обнаруживаем в общей свалке «за скобками»…

Однако вещи могут существовать только в мире! И даже мыслящая и протяженная «субстанции» Декарта были res – вещами. Декарт говорил о мыслящих и протяженных вещах! Мыслящая вещь – это образ, и если он – вещь, для него должен существовать мир. Когда Гуссерль, очищая логику от психологизма в «Логических исследованиях», приводит доводы «психологистов», он даже не поминает такое понятие как Образ мира. Психология той поры не знала его.

В итоге и сами психологи, и логики шли за философами, за тем же Аристотелем, и предпочитали «редуцировать» мир до категорий. В сущности, до проявлений, до черт, и привязывали логику как науку о том, как до́лжно мыслить, к произвольно выбранным проявлениям мира.

И логика стала скучной, непонятной и ненужной людям наукой. Просто потому, что мы живем в мире, и душа наша приходит в мир, чтобы решить свои большие задачи именно в нем. Образы мирских вещей – это вещи Образа мира. Оторвав логику от мира, мы лишили ее жизни!

Глава 6. Законы мышления. Владиславлев

После Карпова наша логика как-то поскучнела и крутилась внутри того, что логика – это наука о правильном мышлении, имеющая целью познание истины. У нее есть три закона – тождества, непротиворечия и исключенного третьего. И вся она сводится к представлениям, суждениям, понятиям и умозаключениям. Суждения могут считаться предложениями, а умозаключения – выводами.

Понятие о представлении наши логики сплошь заимствуют у Канта и считают их простейшими чувственными образами. Суждения логические, в сущности, исчерпывают для логиков понятие о предложении и рассматриваются как отношение между подлежащим и сказуемым. Понятия вдруг оказываются логическими приемами. А умозаключение приравнивается к выводу, хотя русский язык подсказывает, что это должны бы быть противоположные действия…

Отказ видеть логику цельно вписанной в образ человеческого мира и, вообще, отказ полноценно познавать человека, ограничивая себя пространством сознания, содержащим формальные знаки, делает логику ущербной наукой. Это было бы не страшно, если бы она приняла то, что является узким орудием, изучающим рассуждение. Но логика претендует на то, чтобы говорить обо всем «мышлении», подразумевая и мышление, и рассудок, и разум, и сознание человека. Да еще и расхваливая себя как знатока и хранителя законов, по которым работает разум!