Текст книги "Основы Науки думать. Книга 1. Рассуждения"

Глава 5. Явление суждения

Суждение существует не в виде предложения, оно существует в виде высказывания. Изучать предложения, состоящие из суждений, – значит судить о суждениях по тени от тени, искусственно увеличивая сложность своей задачи.

Никаких предложений не существует. Есть высказывания разного вида. Это языковеды, чтобы иметь хоть какую-то возможность изучать строй живого языка, назвали высказывания предложениями. Зачем? Мне не понятно, но я допускаю, что в этом был какой-то смысл. К сожалению, он ни в одной из доступных мне работ не разъясняется.

В качестве шутки, могу предположить: пока я говорю о высказывании, все относительно ясно и понятно. Но стоит заменить высказывание на совершенно бессмысленное предложение, и появляется возможность из описания самого по себе существующего языкового строя создать науку грамматику…

Если мы примем, что суждение есть один из видов высказываний, то придется принять, что сказывается суждение из некого нутра, откуда можно только высказать или как-то еще сделать явным. Следовательно, наружу оно являет себя в виде какого-то сказывания, то есть облеченное в слова, в зависимости от чего-то внешнего. Например, от того, на каком языке нужно говорить с этим человеком, или от того, в какой вид нужно облечь задачу, решаемую мной вместе с ним.

Внутри же остается и то, что знает, и само созерцание этого знания, которое высказано. При этом, если я принимаю, что высказыванием решаю какую-то внутреннюю, допустим, душевную задачу, я должен принять и то, что снаружи эта задача может быть облечена в разные слова. Например, в русские или английские.

Но когда я гляжу на то, как решаются одни и те же логические задачи на русском, английском или латыни, я понимаю: языки меняют способ решения. Даже на протяжении такого короткого высказывания как: Я человек или Идет дождь, – возможны важные разночтения, вынуждающие наших логиков извращать русский язык до: я есть человек и дождь есть идущий.

Вставками ненужных в русском языке слов логики пытаются показать строй того, что существует до языка – мышления или логоса. И не важно, насколько они правы, важно, что этим они делают очевидным то, что задача рассуждения, будучи высказанной в языке, отличается от того, какой она существует внутри.

Высказанное суждение искажается и, будучи высказано на разных языках, может быть не узнано как одно и то же.

Это означает для меня и то, что любое высказанное суждение есть искажение суждения внутреннего. Мысль изреченная есть ложь. Но сказать этим рассуждением я хочу не то, что мир внутренний непостижим, а то, что суждение живет не в слове, а в душе. А значит, знает его отнюдь не хозяин слов и не тот, кто работает со словами – не логик и не языковед. Проще сказать: мнения логиков и языковедов о суждении – весьма внешнее и даже поверхностное явление. Что-то вроде формальной игрушки с кубиками, о которых судят по наклеенным на грани картинкам.

Действительное суждение остается невысказанным в словах, оно предмет психологии. И существует оно отнюдь не в слове! Способность же облекать суждение в слово зависит от способности человека владеть и управлять своим телом, потому что суждение, воплощенное в слово, как любое высказывание или изречение, есть звучание телесных напряжений.

Но до воплощения, то есть до напряжения плоти, оно существует как образ. И чтобы этот образ воплотить, нужно как-то одеть его на тело. Или, наоборот, одеть тело на него. Еще точнее: нужно вложить образ в тело так, чтобы он вызвал в теле все необходимые напряжения, а затем загудеть телом. И тело издаст звук.

Однако это еще не будет суждение, это даже не будет слово. Звук и больше ничего. Даже слово родится из последовательности звуков. Значит, совместить тело с одним образом будет мало, нужно погрузить в него первый образ, остальные, необходимые для создания слова, приготовить в правильной последовательности, а затем последовательно провести их сквозь звучащее тело. Так родится слово.

Этому мы учимся долгие годы, сначала мучаясь с ошибками звучания, вроде плохо выговариваемого «р» или сложных сочетаний звуков в различных скороговорках. Но однажды звуковой строй родного языка становится нам настолько привычен, что нам больше не надо помнить отдельные телесные напряжения для каждого из звуков. Мы оказываемся способны пользоваться большими образами напряжений, равными отдельным словам, а то и словосочетаниям, вроде: да ну! или ах ты!

Теперь приходит время научиться создавать из этих словесных звуков большие слова – те самые предложения или высказывания. И вот вопрос, что же мы хотим высказать с помощью слов? Для чего нам нужны эти знаки?

Очевидно, что не ради логики или даже спора. Мы используем звуковые знаки для выживания и жизнеобеспечения. Знаки тревоги издают и животные, как издают они и отпугивающие, угрожающие звуки, которые, в сущности, есть те же знаки тревоги, только для врага. Издают они и звуки, означающие любовь, ласку или указывающие на пищу.

Опасность, угроза, любовь, ласка и пища оказываются первыми проявлениями этого мира воплощения моей души, которые требуется различать. И лучше, если различать быстро и легко. Поэтому знаки этих явлений вполне можно назвать их именами, даже если они всего лишь рычания или свисты.

Тем более когда появляется слово, их обозначающее, как опасность, пища, ласка.

Столь же важным оказывается искусство тонких различений внутри опасности, пищи и ласки или заботы. Опасность обжечься о крапиву есть, но это совсем не такая же опасность, что медведь или гроза. Еда бывает разная, и есть предпочтительная. А ласкают и заботятся все по-разному. Одни лишь не убивают, и на том спасибо. Другие закричат: осторожней, медведь! А третьи бросятся на этого медведя с горящей веткой, чтобы спасти твою жизнь.

Эти степени заботы есть степени близости или родства и их стоит обозначить именами, чтобы использовать для выживания. Но самое главное, эти имена необходимее использовать для изменения поведения.

Так рождается Разум.

Рождается ли вместе с ним и суждение?

Безусловно: первейшая задача юного существа – научиться по внешним признакам судить об опасности, съедобности или полезности того, что встретилось ему в жизни. Кто не научился этому, погиб. И кто не научился понимать имена этих явлений, тоже погиб.

Но погиб и тот, кто не научился предупреждать своих словом. Он остался в одиночестве и не выжил.

Научиться судить внутренне – важно для выживания. Научиться выражать суждение в слове – тоже. Это разные виды – суждение и высказывание суждения. Но человеку нужны оба эти искусства.

Логика – это развитие искусства высказывания суждений.

А живое рассуждение? Оно же тоже высказывается. Бесспорно! Но при этом логики его не признают не случайно. Это вещи разной природы.

Живое рассуждение не есть высказывание, оно есть звучание внутренним суждением. Оно все еще, как в самые древние времена, направлено на то, чтобы рычанием или урчанием выразить свое суждение о происходящем. Поэтому оно не слишком озабочено тем, как воплощаться в слова.

Оно озабочено тем, как воздействовать на поведение или действия человека. И ему, в общем-то, не так уж важно, истинно ли рассуждение. Ему важнее, чтобы все остались живы, сыты и счастливы.

Глава 6. Суждение о поведении

Суждение есть высказывание. Это пустая фраза, поскольку языковеды ее стерли, как старую монетку, на которой не видно лика короля. Поэтому скажу так: суждение есть высказывание наружу чего-то изнутри. Чего? Какой лик скрывается за суждением?

Пойду от обратного: а что должно сделать высказанное суждение? Оно явно делается для того, чтобы произвести какое-то воздействие на собеседника. И даже когда это суждение, производимое ученым во время научного рассуждения, собеседник скрыто присутствует, потому что ученый, начиная рассуждать, впадает в тихую шизофрению и спорит сам с собой. Просто культура самоосознавания у ученых настолько низкая, что они этого не замечают. Точнее, не замечают, что это не просто он ведет беседу на два голоса, а что оба голоса принадлежат разным искусственным личностям.

Суждения, как и вообще высказывания, рождались не для внутреннего употребления. Для себя достаточно того, что внутри. Наружу являют то, что нужно для кого-то снаружи, назовем его собеседником. И нужно затем, чтобы выжить, например, предупредив об опасности. О непосредственной опасности можно предупредить и криком. А вот об опасности скрытой, сомнительной приходится высказывать суждения. Как, к примеру, делается, когда глядят на небо в поисках признаков дождя.

Предположения о том, будет или не будет дождь, – это определенно суждения, от которых зависит, вернутся ли люди живыми с моря и здоровыми из леса. Зависит от этого, и стоит ли начинать косить, поскольку скошенное не ко времени, сгниет. Значит, эти суждения призваны воздействовать на поведение людей, либо на их действия.

Мазыки отчетливо различали поведение и действия. Поведение осуществляется в мышлении, то есть является ведением себя по образцам, которые уже существуют. Действуем мы исключительно разумно, создавая образ действия непосредственно для той задачи, которую сейчас решаем. Но с точки зрения суждения это не так важно: для того, чтобы выбрать правильное поведение или верное действие, все равно нужно вынести суждение.

Что же такое суждение, если его задача – вызвать изменения в поступках человека? Очевидно, что оно есть обращение не просто к его рассудку или здравому смыслу. Оно есть обращение к его знаниям о том, как жить и выживать. Если опасность или полезность чего-то очевидна, судить и рядить не о чем. Но если она скрытая, человек, по неопытности или слабости разума, может попасть в беду или вовлечь в нее всех нас. Его действия надо подправить именно так, как это нужно для моего выживания или для того, чтобы он не испортил мою жизнь.

Иногда это позволяет захватить власть над какими-то людьми, иногда спасти того, кто тебе близок или нравится, иногда спастись самому.

Но даже захват власти – это захват власти над каким-то мирком, который после этого будет тебе принадлежать. Ты становишься вождем и вольно или невольно вынужден будешь об этом мирке заботиться. Значит, таким образом ты творишь себе пространство жизни и убеждаешь свое окружение вести себя правильно именно затем, чтобы потом жить в этом мирке-сообществе с наслаждением.

Пока ты всего лишь один из равных, становиться вождем, брать власть можно лишь убеждая других в том, что ты лучше знаешь, как надо действовать. Делается это рассуждением. Кулаки, конечно, тоже помогают подавить сопротивление, но при этом они не убеждают. Люди просто разбегутся, если будут только одни кулаки. Даже самый сильный и свирепый вожак должен оказываться прав при решении задач сообщества.

Поэтому лучший способ убеждения других – это рассуждение. Это пока власть не отдана тебе всецело. Но когда ты в ней утвердился, время рассуждения кончается, и ты обретаешь право на суд.

Суд – это суждения, принимаемые к исполнению непрекословно. По крайней мере, это так для тех, кто снаружи. Ты же по-прежнему всего лишь высказываешь свои суждения, но зная, что они окончательны. Просто потому, что ты прекращаешь споры, сказав: будет так.

Почему это принимается? Потому что, когда речь идет о выживании сообщества, частью личных интересов приходится поступаться, платя ими за те выгоды, которые дает сильное сообщество. И каждый знает, что однажды придется отдать часть своих прав или возможностей, но только не такому же, как я. Мы согласны ради выживания родины, страны, государства чем-то и пожертвовать, но пусть судит тот, кто действительно знает нужды всего сообщества. Ему отдам, соседу – ни за что!

Суд правителя – это суждение, потерявшее «кончик». Кончик же этот – не окончание, а продолжение или предложение порассуждать, то есть поспорить, привести доводы, уточнить. За счет этого «кончика» суждение открыто для обсуждения и рассуждения. Суд закрыт и окончателен.

Почему суждение открыто?

Потому что оно не связано с действительным миром, а связано лишь со знаниями о мире. Поэтому суждение как бы вытягивает из всего собравшегося общества все имеющиеся у него знания о мире, собирает их в одно целое и так создает описание и мира и задачи. На основании уточненного образа мира мы можем принять иное решение о том, как нам действовать. Условно говоря: идти в лес на охоту в дожди опасно и почти бессмысленно – зверь лежит.

Первое суждение таково: дождь, идти не стоит, потому что вряд ли что добудем.

Но при этом есть вторая часть мира – племя, и у племени кончилась еда, и дети начинают пухнуть с голоду.

Второе суждение: если пойдем, помокнем, если не пойдем – вымрем.

Вывод: надо идти.

Вот пример простейшего рассуждения, где явно уточняется образ мира, и окончательное суждение выносится лишь на основании полного представления о мире.

Итогом такой работы с суждениями оказывается поход за пищей, то есть вполне определенные действия, обеспечивающие выживание.

Суждение явно воздействует на поведение тех, кто снаружи, то есть тех, к кому оно обращено.

Но это означает, что оно должно исходить из чего-то во мне очень сходного с тем, к чему я обращаю его в другом. Иными словами, я не просто произношу слова, обращаясь к знаниям слов другого человека. Я через слова, с помощью слов обращаюсь к тому, что изменит его поведение, узнав в этих словах нечто, что окажет воздействие на его способность действовать или вести себя. То, что это управление поведением и действиями существует, очевидно, если судить по тому, как меняются действия и поведение тех, кого мы убеждаем.

Но, значит, во мне есть то же самое. И я не просто сначала убеждаю себя, говоря себе правильные слова. Тут должно быть иначе. Ведь к другому я обращаюсь извне, а ко мне никто извне не обращается, когда я создаю свои суждения. И опять же: если другой изменил поведение под воздействием моих суждений, значит, ядро управления его поведением принимает воздействие извне и творит свои суждения в ответ на них, а не само их производит.

А что это за вне для меня, если я сам родил свое суждение?

Это явно не та наружа, в которой живут другие люди. Оттуда ко мне ничего не приходило. Я думал сам и сам создавал свои суждения.

Следовательно, это вне только по отношению к ядру управления поведением. Но это вне может быть как снаружи, так и еще глубже внутрь. Нечто или некто во мне требует изменить мое поведение, как я требую изменить поведение от другого человека. Кто-то постоянно видит, что опасно, а что полезно, и как сделать жизнь лучше, и понуждает меня выносить суждения, меняющие мои действия и мою жизнь. Кто это?

Скажу пока обобщенно: душа.

Душа не может использовать слов. Слова – это очень поверхностная вещь, они рождаются вместе с речью лишь для существования в этом телесном мире. И лишь для общения с другими людьми. Души между собой могут общаться и без слов. Поэтому им слова не нужны.

Но иногда душе нужно оказать воздействие на других людей, и тогда она понуждает тело двигаться. Например, выхватить ребенка из-под мчащегося автомобиля. Или ударить хулигана. Или начать долгое логическое рассуждение с политической трибуны.

Душа может только понимать и двигаться. Ей свойственны порывы. Тела сложно общаются жестами и речами. Но в итоге они тоже приводят себя в движение. Собственно говоря, речь во всех ее видах оказывается прослойкой между движением души и движением тела. Она как бы помеха или плохое передаточное устройство, призванное вызывать движения, но изрядно его тормозящее.

Способ приведения тел в движение, если мы приглядимся, оказывается чрезвычайно многоступенчатым. На телесном уровне у нас явно есть способность воплощаться в образы действия. Но образ действия нужно для этого создать, а создав, еще и принять решение исполнять. Чтобы его создать, его нужно либо сложить из множества более простых образов, либо выбрать из памяти. Но и сложить можно, лишь выбрав из множества возможностей, какой же образ будем исполнять. Вот этот выбор нужного образа действия и оказывается самым долгим делом.

Ведь выбрать образ действия – это выбрать между жизнью и смертью. Чуть ошибся, и тебя нет. Мир слишком опасен, а жизнь так хрупка… Поэтому мы выбираем, тщательно взвешивая все последствия и вынося в итоге этих взвешиваний суждение.

Суждение – это плод долгих поисков и отыгрываний нужного действия в искусственных условиях образа мира с помощью образа себя. А это – работа другой части разума – способности думать воображая.

Это значит, что думать рассуждая мы можем лишь на основе тех предложений, что сделает нам способность думать воображая. О каждом таком предложении мы выносим суждение. А потом обсуждаем его. И уточняем образ задачи. И выносим новое суждение. Так рождается рассуждение, способное оказывать воздействие на мои поведение и действия.

Глава 7. Умозаключение и вывод

Как кажется, умозаключение и вывод должны считаться частями рассуждения. Это мое ощущение. Если вспомнить логику, то это отнюдь не так очевидно: логики вполне обходятся без рассуждения как обобщающего понятия, включающего в себя умозаключение и вывод. Но логики даже суждение изучают независимо от рассуждения. При этом вполне могут соотносить суждение с умозаключением, делая именно умозаключение тем, что состоит из суждений.

При этом умозаключение каким-то образом становится для логика равно выводу. Этим разным словам русского языка должны соответствовать разные понятия, для которых они являются именами. Однако их различие стерлось за время их использования логиками, и сейчас для нас почти одно и то же, что сделать заключение, что сделать вывод. Предполагаю, получилось это из-за исходной ошибки всей той логики, что числила себя частью теории познания.

Логики, которым было дело до истинности, естественно, должны были найти предмет, к которому истинность относится. Им является высказывание в споре, то есть очень узкий вид человеческой речи. Но никто из логиков не обговорил достаточно ясно, что логические построения не относятся ко всей речи. Они скромно намекали, что логика изучает лишь то, что относится к суждениям, но при этом им льстило, что их наука обретает значение всеобщности и даже всеобщего судьи для человеческого общения.

В итоге многие понятия общечеловеческой речи незаметно подменились их логическим пониманием. Так произошло и с умозаключением, которое стало сливаться с выводом. Яркий пример такого сращивания понятий можно извлечь из весьма знаменитого логического сочинения 1888 года Леонида Рутковского «Основные типы умозаключений». В нем он развивал идеи Михаила Каринского по поводу теории вывода.

«Все наши знания, по своему происхождению, могут быть разделены на две категории: 1) на знания эмпирические и 2) на знания выводные.

Первые приобретаются непосредственным наблюдением воспринимаемого мира и служат простым выражением наблюдаемых фактов; вторые же добываются посредством особого умственного процесса, называемого умозаключением, из других, уже ранее приобретенных знаний. Ввиду этого умозаключение может быть определено как такой акт мысли, посредством которого мы установляем новые знания независимо от непосредственного наблюдения, единственно на основании имеющихся уже знаний» (Рутковский, с. 268).

Как вы видите, знания бывают опытные и выводные. И это бесспорно. Но при этом выводные оказываются обретенными не с помощью вывода, а с помощью умозаключения… Неточность. Наверное, простительная на взгляд логика. Очевидно, такое рассуждение ощущается логиками вполне логичным… Правда, от этой неточности теряют свои исконные значения два понятия русского языка, но это, наверное, мелочь.

Итак, если мы смотрим на рассуждение с точки зрения познания, все становится определенным: чтобы добывать знания, нужно либо наблюдать действительность, либо выводить эти знания из уже имеющихся. Но это определяется точкой, с которой смотрим. А если смотреть с другой точки, сохранится ли такая определенность? Скажем, с точки зрения обеспечения выживания?

Очевидно, в изрядной мере сохранится. Просто потому, что, рассуждая, мы нуждаемся в знаниях о мире и постоянно уточняем его описание, когда решаем какую-то жизненную задачу. Значит, задачу обретения знаний исключить из устройства разума нельзя. Но нельзя и делать ее главной, тем более единственной. Это перекос, искусственно вызванный тем, что получение знаний было осознано главной задачей науки еще со времен Бэкона.

При этом задача эта была вполне донаучной, в сущности, она была первобытной и магической, что и звучит в словах Бэкона о том, что знание – сила. Битва науки за знания, в действительности, была древней битвой за силу. И это оправдалось, раз Наука смогла отодвинуть Церковь с места главной опоры власти.

Но в настоящей жизни знание служебно, оно нужно лишь для обеспечения выживания или лучшей жизни. И это сразу меняет все логические построения: логика может быть наукой о познании, но только если хочет хорошо служить Науке как той божественной силе, которая вторглась в наш мир несколько веков назад. Но рассуждение служит выживанию и обеспечению решения тех задач, которые ставит перед собой душа. Иногда для проведения рассуждения нужны новые знания, но чаще все знания уже есть, а умозаключения и выводы делать все равно приходится.

Умозаключение и вывод далеко не исчерпываются тем, что могут создавать новые знания!

К тому же создают они отнюдь не знания, а образы, которые мы лишь оцениваем как знания. Образы эти иногда довольно верно описывают мир, иногда ошибочны, и сами логики постоянно борются с ошибками умозаключений и выводов. Но при этом продолжают считать их плоды знаниями. Но что есть знание, определяется логиками редко – тема уж больно скользкая. Поэтому, если подходить строго, логическим знанием оказывается не действительное знание о мире, а тот образ, который удалось создать выводом из других знаний и не получается разрушить логическими средствами.

Иначе говоря, логическое знание – это непротиворечивый образ. Не противоречить он должен тому, из чего выводился и логическим приемам проверки. Как видите, действительность при этом оказывается не очень нужной и даже как-то растворяется вдали…

Логический вывод строится приблизительно так: если А есть Б, и В тоже есть Б, то можно сделать вывод, что А есть В или, по крайней мере, равно В. Надо полагать, что я совершил здесь логическое умозаключение.

Если мы переходим на точку зрения выживания, то умозаключение как-то изменится. Например, я смотрю на мост и вижу трещины. Из этого я заключаю, что ходить по мосту опасно. Но это отнюдь не вывод. Выводом будет: мост надо ремонтировать. Или: надо идти в обход. Или: придется рисковать.

В жизни умозаключение не есть операция вывода. В жизни умозаключение заключает нечто, например, несколько наблюдений, в какой-то единый объем сознания. Как заключают узника, делая его заключенным. И одновременно заключением завершают какой-то труд, например, книгу или статью. Такие заключения подводят итоги и содержат в себе выводы, поэтому создается ощущение, что заключение и вывод, по сути, одно и то же.

Но это только в искусственно созданных условиях, вроде научных статей. Но даже и там можно, при определенном усилии, различить форму и содержание. То есть заметить, что заключение содержит в себе выводы, но выводами не является. Тем более, в жизни и в живом рассуждении.

В жизни заключение не есть умозаключение. Умозаключение – это действие ума, точнее, разума или рассудка, совершаемое непроизвольно, просто в итоге способности сознания совершать подобные действия. По сходству с ними родилось понятие «заключение», как имя для определенных действий, совершаемых личностями, в частности, учеными и писателями, которые так завершают свои сочинения.

Если это подобие не случайно, а оно явно не случайно, значит, умозаключение исходно тоже что-то завершало, а отнюдь не совершалось как набор каких-то «логических операций». Это значит, что в тех формулах, которые приводят логики в качестве записи умозаключений, как раз действия со знаками и не являются работой умозаключения. Это суждения или сопоставления, или обсуждения, но не умозаключения.

Умозаключение совершается в конце, когда нужно совершить итоговое действие, завершающее сопоставление суждений, заключив их все в единую оболочку, как в камеру под ключ. Но это не есть вывод.

Чтобы родился вывод, узника из камеры еще надо вывести!

Поэтому мне видится, что умозаключение и вывод – это совсем не одно и то же. Это утерянные логикой два разных шага рассуждения: на первом из них мы собираем все знания и суждения об условиях задачи в один целый образ, а на следующем – выводим из этого образа новый, который является решением этой задачи.

Пример подобного разделения образов я уже привел, но это пример, так сказать, теоретический, а для полноценного овладения живым рассуждением стоило бы попробовать научиться этим действиям на деле. Это выходит за рамки задач, которые я ставлю перед этой книгой. Но путь к прикладной Науке думать, мне кажется, показан.