Текст книги "Основы Науки думать. Книга 1. Рассуждения"

Земля – слишком маленький мирок, чтобы перенасытить наш разум! Всего за несколько лет человеческий детеныш создает себе такой полноценный образ этого мира, что оказывается в состоянии решить почти любую задачу, которую может подсунуть ему матушка-природа. Ему становится тесно в этих штанишках, и он уходит познавать более сложные миры, называемые обществами. Общества сложней Земли уже потому, что включают ее в себя как место и условие своего существования.

При этом миры-общества любопытны тем, что они как бы искусственные, придуманные миры. Ведь общества и государства складываются на основе общественных договоров, то есть некой культуры, которую разделяют люди. Культура – важнейшая часть обществ, причем, обладая и схожими чертами, она в каждом обществе своя. И значит это, что общество как мир – это огромный образ. Именно в них мы и живем!

Как во снах. Ведь наши путешествия во снах всегда начинаются как путешествия в миры образов, которыми наполнено наше сознание. Души живут в образах как в среде. Поэтому и сознание можно считать средой обитания душ. Конечно, и сознание, и сны, и общества имеют и некую вещественную составляющую, нечто, что может быть превращено в образы, а потом хранить их. Но для искусства рассуждения это пока не существенно.

Существенно же то, что действительно новое и неведомое может встретиться современному человеку лишь в воображении. Хотя я понимаю воображение гораздо шире, чем это принято. Можно сказать, как миры образов. Земля, похоже, уже исчерпана для прямого познания наших органов.

На это можно возразить: наука постоянно открывает что-то новое!

И это верно и одновременно не есть опровержение моего утверждения. Во-первых, наука-то открывает, но она ничего не открывает. Открывают люди. Во-вторых, люди эти на Земле уже давно ничего нового, кроме сущих мелочей, вроде новых видов тли или глубоководных рыб, не открывают. Все, что они открывают стоящего, они открывают в воображении, поскольку неведомое теперь лежит за пределами доступного нашим телесным органам чувств. Настоящие открытия теоретические, то есть созерцаемые в сознании!

Затем открытое уходит из сознания творца в некий вид записи, доступный технологическому использованию, а потом пропадает из его сознания, чтобы вдруг воплотиться в нечто, доступное человеческому восприятию. Или не воплотиться, что бывает чаще, поскольку большая часть предположений ученых оказывается не жизнеспособной. То есть не имеющей соответствий в действительности.

Но важно в этом лишь то, что настоящее открытие или познание нового идет не в действительном мире, а в его образе, где ученый, на основании известного, строит предположения о новом или новых свойствах. И строит он их, отталкиваясь от того, что уже познано. Иначе говоря, даже самое передовое научное открытие ведется как рассуждение о том, что возможно, что может быть, если мы верно поняли законы природы. И идет оно, исходя из уже известного о природе. То есть используя образы, в которых хранятся знания об уже изведанной части мира.

Рассуждение без образов невозможно.

Значит, в какое бы исследование мы ни бросались вместе с нашей отчаянной душой, мы либо должны иметь образы новины, либо исследовать придется не с помощью рассуждения.

Понимание этого облегчает использование рассуждения в любых условиях. Просто потому, что, осознав это, вы либо ищете уже имеющиеся образы того, с чем столкнулись, либо должны будете их создать, чтобы было из чего строить рассуждения. Но это в том случае, если наша задача – познание мира.

Однако ради познания живет наука. Человечество живет ради выживания и лучшей жизни. Поэтому рассуждение не ученого, рассуждение обычного человека строится иначе: оно всегда есть решение задачи, с которой я столкнулся. И задачи вполне земной. Про это я писал в предыдущей главе.

В этой речь про тот вид рассуждения, который может вести душа в своих порывах в неведомое. И это кажется весьма непростым. Потому что мы сразу же предполагаем, что в неведомом всё неведомое. Очевидное и, как кажется, совершенно неоспоримое утверждение. От него даже повеяло той узколобой логикой, которой болели греческие философы: раз это неведомое, значит, оно должно быть неведомым по определению. А что такое неведомое? Это то, что ты совсем не знаешь!

Из подобных игр с понятиями рождались и софистика, и диалектика, и логика. Эти рассуждения верны лишь формально, то есть в рамках тех образов, из которых складываются. Однако жизнь не приняла логику, и она не используется людьми для решения бытовых задач. Просто потому, что логика неверна, а значит, бесполезна. И это мы все прекрасно чувствуем.

В действительности же в неведомом определенно есть одна известная составляющая: это ты! Точнее, твоя душа. Условно, даже весьма условно известная! Отнюдь не по канонам научного знания. И все же известная. И, главное, определяющая, чего ты хочешь и как тебе двигаться. Душа – это порыв, это самодвижущийся источник жизни и движения. И она рвется в миры образов, то есть миры мысли, и, кстати, движется она там со скоростью мысли.

Иными словами, миры эти – ее родная среда. И чем они разнообразней и сложнее, тем это больше нам по душе. Знаком потребности души в сложных и неведомых мирах является то, с каким наслаждением мы читаем и смотрим различную фантастику и фэнтеси. Душа явно нуждается в том, чтобы выходить за рамки уже изведанного мира Земли и попадать в сложные ловушки иных миров. Зачем?

Затем, чтобы достичь совершенства!

Это очевидно, и это так же ведомо внутри неведомого, как и само присутствие души. Более того: попадая душой в неведомое, мы точно знаем про себя, что либо будем неуязвимы в этом новом мире, либо нас что-то зацепит и постарается улучить. Уязвимы мы бываем только внутренне, то есть тогда, когда в душе есть нечто, что отзывается на искушения. И все ловушки, в которые попадают души в мирах, придуманных человечеством, как-то цепляют нас за душевные несовершенства.

Конечно, мы можем допустить, что где-то есть условия, в которых гибнут даже наши бессмертные души. Но пока я говорю психологически, то есть с той точки зрения, которая позволяет использовать опыт, обретаемый нашими душами в их путешествиях для жизни и работы над собой. И мне все равно, в каких мирах путешествует моя душа, но использовать ее опыт я хочу здесь, где живу.

Поэтому я допускаю и принимаю, что души могут выходить из тел и делают это гораздо чаще, чем мы привыкли думать, принимаю и то, что большая часть душевного опыта обретается в воображаемых мирах. Независимо от того, где этот опыт обретен, для души он действительный и позволяет мне совершенствоваться и менять свою душу, очищая и обучая ее. Вот этот взяток уже нисколько не воображаемый.

И с этой точки зрения мир гораздо шире, чем описывает естественнонаучная картина, и гораздо полезней для нашей жизни. Все миры моей души есть среда ее совершенствования. А душа, похоже, бывает в очень больших и разных мирах!

И бывает она там как некое тело, которое движется и воспринимает. Вот это и определяет то, каким должно быть душевное рассуждение. Душа может создавать образы тех миров, в которых бывает. Но образы эти плохо понятны моему разуму, как это бывает с образами сна. Просто потому, что они создаются в иных разумах, творящихся моей душой для тех миров и им соответствующих. Использовать иные разумы души этот разум не умеет, поскольку ограничен образом этого мира.

Тем не менее, наши сны явно показывают, что мы довольны собой, когда решаем задачи иных миров. Мы даже гордимся теми решениями, которые там находим. Проснувшись, ощущаем их бредом…

Но душа может решать задачи там не только в образах! Она может решать их своим движением!

И это очень важно. В сущности, это означает, что мы можем рассуждать движением, хотя бы движением душ. Но оно прямо передается на тела, и, значит, это просто движение, но какое-то особое движение. Какое?

Позволяющее преодолеть помеху на моем пути. Это как боец, стоящий на твоей дороге и не пускающий тебя. Скорость боя с хорошим бойцом настолько велика, что использовать логику или формальные приемы рассуждения там просто невозможно. И все же мы успеваем рассуждать, как если бы говорили сами себе: если я нанесу прямой удар, он уклоняется вбок и нанесет удар снизу, значит, надо сразу приготовить защиту от удара снизу и отбить его. Но тогда он может пойти в захват, значит, мне надо при этом слегка присесть…

В бою такие просчеты ведутся как бы в уме. На самом деле мы проигрываем их в образах движений, где слегка играем образом себя и образом противника внутри образа мира, чтобы учитывать природные условия. Так это видно. Но за этим просто клокочет поток движения, испускаемого душой. Именно эти движения выскакивают из нас «хоботами», как называли мазыки, и проверяют стоящую передо мной преграду на плотность.

Мы течем по мирам комком движения и протекаем там, где плотность ниже. Мы постоянно ищем, как стечь с жесткого и плотного в мягкое и податливое. И именно этими выборами ведем рассуждение душ, потому что весь разум состоит из выборов. Или, как говорили мазыки, навивается, как стожок вилами.

Соответственно, вилами или вилками выборов движется и рассудок в своих рассуждениях. Попытка записать это движение в виде формальных знаков логики была великим шагом человечества к познанию самого себя. Она излишне захватила наше воображение и удерживает его на самой себе, что является ловушкой. Но это – пена, это лишь издержки великого прорыва к духовному миру. Живое осталось внутри, и оно по-прежнему есть в каждом рассуждении, даже логическом и формальном.

Живое – это душевные порывы к совершенству.

Живое рассуждение совсем не похоже на рассуждение логики. И я начинаю понимать, почему логики, чем дальше, тем меньше говорят о том, что логика – наука о рассуждении. Она действительно ушла от рассуждения к чему-то иному, скажем, к произведению формальных действий со знаками и предложениями. С живым рассуждением логику связывает лишь то, что эти искусства используют схожий материал и некоторые приемы выстраивания последовательностей образов.

Очевидно, логика вырастает из живого рассуждения, но развивается как самостоятельная ветвь рассуждения, углубляясь до такого состояния, что рассуждение лишь угадывается в ней. Как алхимия лишь угадывается в химии, а физика греческой философии в физике современной. В общем, эти дети совсем не похожи на своих родителей.

Это понятно и очевидно.

Хуже обстоят дела с тем, как научиться рассуждать. И как научиться думать рассуждая. Можно сказать, что эта задача ставит меня в тупик: трудно учиться тому, что и так умеешь. А еще точнее: тому, чем владеешь как свойством или качеством.

Но ведь и я сам и многие другие люди ощущаем, что плохо умеем рассуждать, и хотим рассуждать лучше. Это определенно отражает какую-то действительность. Попросту – соответствует истине.

И в то же время это обман, точнее, самообман.

Способность рассуждать естественна в рамках той культуры, которая нас взращивает на Земле. Она связана с условиями земной жизни и сложностями выживания в человеческом обществе. В основе ее лежит ощущение непременности причинных связей всего в этом мире и человеке. Лучше: непременности причин и следствий. Если есть причина, то будет и следствие.

Это же знание когда-то породило первобытную магию. Видя, что определенные причины вызывают определенные следствия, человек начал изыскивать действия, которые могут быть причинами нужных ему следствий. Тогда и родилось исходное понятие о точном рассуждении. Рассуждение, как свойство человеческого разума, магично. Владеющий им в совершенстве может перейти в иное состояние духа, он может стать чародеем и даже волшебником…

И для этого не надо учиться. Для этого надо лишь очистить свое сознание от помех естественному рассуждению. И это всё! По крайней мере, в рамках земных условий существования.

Правда, мазыки говорили об особом способе жить, который назывался Ведогонью. Когда ты уходишь в Ведогонь, ты начинаешь путешествовать по иным мирам. И там может потребоваться иной разум и иное рассуждение…

Но это выходит за рамки моей книги. Об этом и о прикладном освоении рассуждения я намерен говорить особо.

Часть четвертая. Итоги рассуждения

В этом небольшом разделе я хочу попробовать описать и понять, как же в действительности происходит рассуждение. Не логическое, а простое, бытовое рассуждение, которое доступно каждому и используется каждый день.

Бытовое рассуждение, безусловно, шире, чем рассуждение логическое. Суть того сужения, которое было произведено творцами логики, начиная с Аристотеля, выразил знаменитый логик девятнадцатого столетия Христоф Зигварт, определяя основания своей Логики:

«Итак, из приводимых грамматикой предложений мы предварительно устраняем все те, которые, как выражающие повеление и желание, содержат в себе индивидуальный и не подлежащий перенесению момент; далее, все те, которые хотя и содержат утверждение, но не устанавливают его как истинное, как вопросительные предложения, или те, что выражают только предположение или субъективный взгляд. Насколько последние предложения могут иметь значение как подготовление к суждению – это может выяснить лишь позднейшее исследование.

Но все предложения, действительно содержащие высказывание или утверждение, составляют предмет нашего исследования, безразлично, чего бы они ни касались. Мы примыкаем, таким образом, к пониманию Аристотеля и отвергаем отличие так называемого логического суждения от других утверждений…» (Зигварт, с. 38–39).

Если вдуматься, то сужение предмета логического рассуждения по сравнению с обычным рассуждением даже двойное: сначала от бытового общения логик сужает предмет до грамматики языка, а затем из всей широты грамматических возможностей исключает все, что ему не подходит. Не подходит же всё, что не относится к суждению.

Но суждение – это важнейшая составная часть понятия «рассуждение». Так что всё выглядит чрезвычайно оправданно. Но когда мы задаемся вопросом о том, что логика понимает под суждением, то понимаем, что это понятие тоже сужено до заявления об истинности: если такое заявление содержится каким-то образом в высказывании, значит, это суждение и предмет логики…

А что в действительности?

Глава 1. Суждение или утверждение

Суждение бесспорная часть рассуждения. Правда, я предполагаю, что научное понимание того, что есть суждение, гораздо уже народного. Наука вообще выхолащивает живой язык до «форм», которые ей удобны для ее игр. Она делает из народных понятий своего рода кубики, на которых прежние значения лишь обозначены и едва угадываются в рисунках на гранях. Зато из таких кубиков удобно лепить свои здания, убеждая, что они истинны. Ведь так похожи!

Кубики научных построений действительно лишь похожи на исходные народные понятия, из которых сделаны. При этом даже народные понятия, безусловно, есть лишь знаки чего-то действительного. Они – всего лишь отражения, тени на стенах пещеры. Они не есть то, что в них описывается или обозначается. Они – лишь способы указать на нечто настоящее.

Но эти способы обладают одной чрезвычайно ценной чертой – они создавались веками, а то и тысячелетиями. Это значит, что они веками проходили проверку на соответствие действительности и накапливали способность одинаково пониматься всеми членами языковой общности. Если народ дал чему-то имя, то эта вещь обязательно существует. Хотя бы как образ, живущий в сознании всего народа.

Научные понятия, особенно заимствующие какие-то народные имена для обозначения своих предметов, искажают язык. Они либо говорят о каких-то «предметах», которые существуют лишь в воображении ученых, либо приписывают уже устоявшемуся имени новые значения, тем самым запутывая понимание. Беда эта, безусловно, связана с молодостью и чрезвычайно быстрым ростом науки. Так сказать, болезнь роста. Плохо в ней лишь то, что наука безжалостна к своим предшественникам и недальновидна…

Но, как бы там ни было, логика использует в качестве основных своих кирпичиков суждения, считая, что они складываются в предложения. При этом создается ощущение, что «предложения» логики – это то же самое, что предложения языка. Однако приводившееся мною чуть раньше высказывание Зигварта показывает: предложения логиков не соответствуют грамматическим предложениям, то есть тем предложениям, которые изучают языковеды.

Предложения логиков – это особое построение из кубиков суждений, определяемое целью логики. Но вот беда: что такое эти суждения, еще тоже надо понять, потому что есть ощущение, что они тоже обозначают не то, что я понимаю под этим именем попросту.

Начать с того, что в качестве исходного логики берут некое понятие, введенное Аристотелем, к примеру, то его рассуждение из Аналитики, где он говорит о том, как «два понятия соединяются в суждение». Аристотель совершенно определенно не говорит этих слов, просто потому, что он говорит на греческом и использует какие-то слова своего родного языка. И даже не важно какие. Важно лишь то, что я не могу быть уверен, что логики верно его поняли. Такое сомнение весьма оправданно, если вспомнить те мучения, которые они же испытывали с пониманием греческого логоса.

Кто-то из переводчиков посчитал возможным сообщить, что Аристотель говорит о суждениях, и вот рождается культура, использующая понятия «суждение», но точно ли такое использование? А если оно не точно, то, безусловно, эта неточность сказалась во всей ткани последующих логических рассуждений. Приведу пример подобной неточности, которая сказывается на смысле всего сочинения. Известный наш логик Михаил Каринский начинает свою «Логику» 1884 года утверждением: «Логика есть наука о познании» (Каринский, Логика, с. 181). Многие другие логики до и после него так не считали, но это не важно. Важно: оказывает ли это основоположение влияние на рассуждения Каринского? Очевидно!

Заявив это, он определенно поставил себе цель написать логику как часть теории познания. А если так, то оказывает ли сам подход влияние на то, как Каринский понимает орудия, которыми пользуется? Например, что такое предложение для познания? Или что такое суждение для познания? Судите сами:

«Форма, в которой выражается наше познание, есть суждение…» (Там же, с. 183).

Каринский всего лишь хотел вписать логику в теорию познания, но вот познание уже воплощается в суждениях… Верно ли это утверждение? А если верно, то правомерно ли здесь использовано понятие суждения? Возможно, в какой-то мере и верно. Но то, что при этом оно использовано гораздо уже, чем существует в жизни, очевидно. И знания наши выражаются не только в суждениях, и суждения наши могут быть не только выражениями знаний, но, к примеру, мнениями или предположениями.

Мнение – это не знание, а выбор возможности. Выбрав, человек считает возможным исходить из того, что сам же сказал, как из описания действительности. Но в итоге лишь уходит от нее. Как это происходит с верующим, даже если он верует в науку. Вера – тоже строится на суждениях, но есть ли под ними знания? Если вдуматься, то однозначно и исходно нет, поскольку вера и нужна, чтобы отменить знания.

Понятие суждения сужено логиками до перевода какой-то мысли Аристотеля, а не взято из живого русского языка. Это очевидное сужение понятия. И все же, если оно и уже бытового, оно, по крайней мере, хорошо проработано для понимания, и определенно присутствует в бытовом понимании суждения. Поэтому вполне можно начать с него, как с ядра понятия о суждении, а потом добавить к нему те черты, которые были исключены логиками.

Логический словарь Кондакова определяет логическое суждение:

«Суждение – форма мысли, в которой утверждается или отрицается что-либо относительно предметов и явлений, их свойств, связей и отношений и которая обладает свойством выражать либо истину, либо ложь».

Странная «форма мысли», наверное, обозначает просто образ. И я переведу всё это логическое крючкотворство на простой русский язык КИ-психологии: суждение есть образ. Образ этот двойной. В нем есть некое содержание, которое можно назвать высказыванием о предметах или явлениях. И оценка.

Оценка эта звучит в суждении и может быть высказана, а может и не высказываться, но подразумевается и понимается. Логики считают, что в суждении мы выражаем либо истину, либо ложь. А в действительности, мы выражаем лишь свое отношение к тому, что говорим в этом высказывании: я считаю, что это так, то есть соответствует действительности. А иногда: я исхожу из того, что об этом так принято говорить.

Например, классический пример из учебников логики, объясняющий, что такое суждение: «железо – это металл». Говорящий напрочь не знает, металл ли железо. Понятие «металл» совсем недавно, каких-то пару-тройку веков назад вошло в русский язык. Поэтому состояние сомнения в том, что заявляешь такое, живо в нас еще до сих пор. И мы еще чуточку напрягаемся, делаем усилие, чтобы вспомнить, так ли говорим: железо – это металл… э-э… или материал, кажется… в общем, нас учили в школе называть все подобные вещи металлами!

Является ли утверждение, что железо – металл, выражением познания или знанием? Наверное. Но знанием чего? Знанием того, что железо – это металл? Или знанием науки, в частности, химии и физики? То есть знанием способов говорить? И не надо попадаться в ловушку языка, утверждающего: какая разница, какое это знание, главное, что в общем утверждение логики верно – это в любом случае знание!

А что такое знание? И какую цель мы преследуем? Усыпить себя, найти возможность жить спокойно? Или же познать действительность и познать себя? Если вопрос действительно об истине, то знания действительности и знания способов говорить о ней – это совсем, совсем разные знания! Они лишь хранятся в нашем сознании в одном и том же качественном виде – в виде образов, имеющих содержания. И в силу этого одинаково называются знаниями. Но назвать знаниями мы можем что нам вздумается, например: я считаю тебя, читающего эту книгу, дураком, и теперь это мое знание!.

Это не знание, это хамство.

Вот и утверждение, что железо – это металл, – не знание, а хамство. Потому что знанием будет понимание, что утверждение «железо – это металл» надо считать договором о том, как обобщенно называть определенные вещи или предметы. И если я принимаю такой договор, я имею о нем знание. НО! Но не знание о вещах, а знание о том, как говорить о вещах!

А это значит, что высказывание «железо – это металл» не есть суждение, а есть утверждение. Утверждение – это такое же определенное и важное языковое явление, как и суждение. Но оно направлено не на то, чтобы выразить оценку, то есть судить, а на то, чтобы договориться о способах выражения своих мыслей в речи.

Утверждение утверждает такой договор. Является ли оно предметом логики? Если приглядеться к логическим примерам, они почти все состоят из утверждений, а не из суждений. Но при этом логики вопиют, что изучают то, что обладает свойством выражать истину или ложь. То есть содержит оценку. А утверждение не содержит оценки. Оно договаривается, полностью выражая собой основной силлогизм всей логики S есть P.

Этот силлогизм верен. Я могу сказать: этот предмет есть металл, – и в моем высказывании может быть суждение, да я и сам добавлю: сужу вот по таким-то признакам. И тут же появляется возможность ошибиться: я не учел еще каких-то признаков, а предмет оказался чем-то иным. Силлогизм S есть P определенно выражает суть суждения с «формальной стороны», но не различает суждение от утверждения. В нем отсутствует знак именно для выражения отношения к истине или лжи.

Но еще хуже, в нем, как и во всех формальных построениях логики, отсутствует возможность различать истину от истинности. Действительно ли мы высказываем в суждениях истины? Или же отношение к истине и лжи означает, что задача суждения показать, что я лишь хочу, но не считаю свое высказывание верным? Иначе говоря, что даже когда я объявляю, что мой приятель дурак, я все время знаю, что я не могу этого в действительности знать.

Я лишь хочу, чтобы это было принято тем, кому я об этом говорю, скажем, остальными моими приятелями, как основание для определенного отношения и, значит, поведения. Поясню: если я скажу: мой приятель дурак, – логик будет проверять, истинно или ложно это утверждение, то есть выражает ли оно действительность. Мое высказывание, безусловно, есть суждение. И оно верное суждение, если судить по определенным поступкам моего приятеля. Но может ли оно быть истинным?! Как можно определить состояние дурака – медицинским обследованием?

Единственный способ – культурный, то есть оценка по обычаю. А обычаю глубоко наплевать на истинность этого утверждения, ему важно лишь то, как выживать рядом с этим человеком. Поэтому живой язык вполне способен жить с абсолютно нелогичными высказываниями, вроде: наш дурак – не дурак! И добавить: убил бы гада!

Мое высказывание несет в себе не истину, а истинность. Оно не описывает какую-то действительность мира, оно лишь обращается к оценке слушателей, которые проверяют его на непротиворечивость и на соответствие их собственным представлениям. Ответ на суждение бытовое может прозвучать: ты ошибаешься, в действительности всё было не так. Но может и: ты врешь!

Ошибка, в которой есть несоответствие действительности, есть ошибка в знании истины. Ошибка лжи – ошибка в истинности высказывания. Но это лишь попытка договориться о способах говорить. Это мелочи.

Главное – логик увязает в проверке суждений на соответствие истине или истинности. Народ использует суждения совсем для других целей. С их помощью он либо выживает в этом мире, либо строит лучшую жизнь для своей души. И это принципиальное отличие суждений логики от – суждений живого рассуждения.

Логики потому и не помнят, что суждения как-то связаны с рассуждением, что их суждения действительно не есть – суждения рассуждения. Они говорят о совсем ином предмете.