Текст книги "Имя нам – Легион"

– Печально, – подал голос Филипп.

– Возможно. Зато тебе нет нужды находиться в привычном для нас затяжном сорадовании, сотворчестве или сострадании.

– Что плохого в постоянной радости?

– Иногда это бывает чертовски утомительно.

– Интересно, как ты ухитряешься сочетать паскудную работу с нормальной жиз-нью? Мужики вон как тебя любят! Чуть не роятся. Или они все тоже… того… ущерб-ные?

– Мощность эм-поля мозга – величина отнюдь не постоянная для всех, – покача-ла из стороны в сторону пальчиком Светлана. – Кто-то из нас эмпат в большей степени, кто-то – в меньшей. Кроме того, имеются искусственные подавители эмоций. Напри-мер, один действует в пределах здания, где расположена моя паскудная контора. Кар-манный экземпляр тоже всегда при мне. Хоть не всегда включен. Иначе нельзя. Подчас холодный разум гораздо важнее самых искренних чувств.

– Особенно в твоей непростой работе, столь бесконечно необходимой доверчи-вому обществу Фэйра, – язвительно сказал Филипп. – Кстати, позволь-ка. Везде, где есть возможность создавать подавители чего-либо, должны иметься и усилители этого чего-то? А может статься, и модификаторы? Не так ли, Светик ты мой ненаглядный? Регулируете, поди, помаленьку взаимное дружелюбие земляково? Регулируете же, при-знайся…

– Доведет тебя болтливость до греха, – сказала Светлана, опять качнув пальчи-ком. – Ой, доведет.

– Если уже не довела, – подумал Филипп вслух.

Светлана выразительно хлопнула громадными глазищами, хмыкнула и отверну-лась.

После этого разговора Филипп стал вести себя на улицах Фэйра гораздо осмот-рительнее. Он боялся теперь по неосторожности «наступить на ногу» кому-нибудь сво-ей «ледяной ступней» и причинить тем самым невыразимые страдания. Чаще всего он сторонился детишек, оберегая неокрепшую психику от воздействия троглодитского эм-поля. Но обрекать себя на добровольное затворничество к вящей радости топтунов из контрразведки тоже не собирался. Поэтому прогуливался по городу преимущественно в вечерних сумерках, лишь изредка вспугивая парочки, уединенные по кустам.

Любви жители Фэйра предавались часто, бурно и, по земным меркам, достаточ-но бессовестно. Филипп постепенно начал привыкать к всеобщему беспутству. А на Светлану так посматривал уже с вполне откровенным интересом. Увы, но ежевечерние визиты к нему она отчего-то прекратила. Он допускал, что ей попросту наскучила шу-точка про сало, водку и шпанскую мушку.

«Может быть, – подумал он как-то вечером, – стоит спуститься к ней самому?» Идея настолько понравилась, что он тут же почувствовал прилив желания. Филипп на-бычился и принялся сопротивляться. «Я вам не какой-нибудь слабак, – сообщил он за-кипевшим гормонам. – Со мной так просто не сладишь! Я, блин, еще и не такие соблаз-ны преодолевал. Запросто, блин! Легко. Походя. Как два пальца, блин!..»

Гормоны, еще чуть-чуть побулькав для приличия, сникли.

Одержав над низкими инстинктами столь впечатляющую и бесспорно чистую победу, Филипп скинул портки и прошествовал в опочивальню. Подбоченившись, по-любовался на свое мускулистое отражение в оконном стекле. Зевнул, наклонился к спальному мешку… а потом сдавленно зарычал и помчался по винтовой лестнице – вниз, вниз, вниз. К ней!

Однако прежде чем получить желаемое, ему пришлось изгнать с брачной терри-тории соперника. Это не составило для него никакого труда. Утонченный золотопогон-ник торопливо ретировался, стоило Филиппу нависнуть над его тщедушным телом, грозно сдвинуть брови и угрожающе пропыхтеть:

– А ну, канай отсюда, баклан! Прыжками!

С любопытством взглянув на разгоряченного победителя, Светлана молча про-следовала в спальню.

Он был Морским Змеем. Его длинное чешуйчатое тело, мощное и неутомимое, стремительно скользило в толще океанических вод. Алые перья царственной короны вокруг челюстей и на гребне трепетали под плотными, почти резиновыми струями встречных потоков. Он давал семьдесят узлов, если пользоваться флотскими термина-ми, и чувствовал, что это далеко не предел. Он был единственным и бесспорным вла-стителем на сотни миль окрест и десятки миль вглубь. Где-то далеко-далеко отсюда он был еще и человечком – крошечным, беспомощным, плавающим в емкости, заполнен-ной слоистым снотворящим кляром. Человечком, спящим внутри грандиозного иллю-зиона в Парке Развлечений Фэйра, и видящим прекрасный сон о Морском Змее. Но обезьянка осталась так далеко, что даже память о ней казалась чужой, случайно прив-несенной. Змей скоро забыл о смешном человечке по имени Филипп, полагающем, что Господин морей рожден его воображением.

Он почувствовал, что где-то рядом нарождается новая жизнь. В океане рожде-ние и смерть столь часты, что становятся безразличны для властителя, но сейчас в кру-говорот жизни входил зубатый кит. Фигура, бесспорно, достойная внимания. Роды проходили тяжело. Самочка кашалота была совсем молода и рожала впервые. Она жут-ко стеснялась сначала своей беременности, затем предстоящих родов и опрометчиво избавилась от всякой опеки сородичей. Теперь ее опекали три крупных акулы, меч-тающих полакомиться теплокровной свежатиной. Ее новорожденной дочкой. От их не-далекого присутствия бедная глупенькая роженица едва не теряла сознание.

Змей превратился в косяк мелкой сельди и охватил зубастых охотников миллио-нами обтекаемых тел. То есть он лишь для акул стал косяком мелкой сельди, тупо сле-дующей за редкой и чудной рыбой – сельдевым королем. Змей любил сельдевых коро-лей за схожесть их облика с его собственным. Акулы поверили обману и не насторожи-лись. Затем он ударил, встопорщив венец алмазных клинков вокруг жабр. Тело самой крупной хищницы стало парой обрубков – вот голова, а вот хвост – разделенных водо-рослями обильно кровоточащего мяса. Останки акулы, извиваясь, опускались вглубь. Товарки, знать не знающие о видовой солидарности, метнулись следом. Змей приказал им преследовать добычу до самого дна, не приближаясь, но и не отставая. Глубина здесь была такой, что об их возвращении не могло быть и речи. Кроме того, там, в глу-бине древний головоногий гигант, чье имя Змею не нравилось, а потому и не запомина-лось, проснулся, испытывал голод и с нетерпением ждал акул к обеду.

Змей приблизился к кашалотихе, взглянул в доверчивые глаза, трогательно об-веденные макияжем из морских уточек, и растворился в пучине, погладив ее на проща-ние радужным хвостовым оперением. Она была благодарна, немного побаивалась Вла-дыки и по-прежнему смущалась. Ребенок будет здоровым, знал Змей.

Прошло время. Он был велик, и величие его возрастало. Он владел гаремом в пять отменных молодых гадин, его наследник перенял все его лучшие качества и по-кушался на его место. Он трепал наследника, как мурена ставридку и знал, что так бу-дет еще долго – столько сколько захочет он, Император и Бог.

А смешному прямоходящему карлику надоело всемогущество океанического властелина. Он оставил Змея и опустился на чистое, чуть присыпанное светлым песком дно прибрежного шельфа. Он стал двустворчатым моллюском. В его однообразном, бессмысленном, если наблюдать со стороны, существовании таилась невыразимая пре-лесть. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох… Сладкая вода сочится через жабры, ос-тавляя на них сладкий слой питательной мелочи. Сладкая истома субъективной непод-вижности раковины приравнивает его к объективной неподвижности вселенной… О, эта страстная в своей бесконечности неподвижность!.. О, эта фригидная в своей непод-вижности бесконечность!.. О, эта томная сексуальность постепенной и запрограммиро-ванной трансформации пола!.. Все проходит. Ему, а затем ей, не было необходимости двигаться. Это вселенная двигалась вокруг него/нее, повинуясь ленивому течению его/ее неповоротливых мыслей. Все проходит мимо. Одно движение мускула-замыкателя – и раковина закрывается, обрекая мир на небытие. Следующее движение – и мир вновь оживает, не ведающий, кому петь осанну за воскресение. Божество же молчаливо и неподвижно. Только жабры неспешно колышутся, раковина утолщается микрон за микроном, да слегка колется песчинка, непонятным образом попавшая в складки мантии. Перламутром ее, перламутром! Вот и не колется уже…

Налетело, перевернуло. Хрустнуло обломками поросшей паразитами раковины. Гибкий, разумный зверек с простеньким рычажным устройством в передней конечно-сти исполнил грациозный подводный танец, обнаружив крупную жемчужину во вскры-том моллюске. Чья изувеченная плоть кружила тем временем последний, не менее гра-циозный, танец в паре со смертью. Вальсируя, вальсируя, вальсируя на светлый песок шельфа…

Удачливый ныряльщик не сумел воспользоваться подарком фортуны, и Филипп оставался в его теле недолго. Карминный и голубой и алый катамаран охотника за жемчугом разорвало в клочья десятибалльным шквалом, налетевшим внезапно. Жем-чужина вернулась в океан. Ныряльщик сплясал последнюю, короткую и яростную рум-бу, прежде чем последовать за недавней добычей.

Шквал понесся вперед, оплодотворенный человеческим сознанием.

Его жизнь, тысячекратно более короткая, чем жизнь Змея или даже моллюска, была невыразимо более насыщенной. Мортальность была его единственной философи-ей. Он пришел в этот мир, чтобы почти сразу погибнуть и поэтому не щадил никого. Он ломал и терзал и опрокидывал. Он не знал ничего кроме разрушения и, разбитый на сотни струек клыками упирающихся в небеса пирамид, экстатировал так, как никто до него и никто после.

Тот, кто крался у подножий пирамид, почувствовал прикосновение ветерка, лег-кое как последний выдох жертвы, и довольно скрежетнул жвалами. Он уже видел ее – юную труженицу, самку с атрофированными половыми признаками, затянутую в неж-ный хитин вчерашней куколки. Он знал, куда всадит старый, сточенный почти до обушка, скальпель. Точно между рудиментарными надкрыльями, в главный нервный ганглий. Он проделывал так множество раз, но эта труженица была юбилейной. Шес-тикратно шестижды шестой. Филипп, по сумасшедшему капризу иллюзиона сошедший в беспозвоночного убийцу, не считал число двести шестнадцать круглым, так как нико-гда прежде не имел шести конечностей. Кроме того, он не желал становиться преступ-ником, пусть даже насекомым. Он попытался покинуть сознание маньяка и не сумел. Его воля была ничем рядом с волей безумного трутня. Филипп запаниковал, бросился наружу, царапая стены ментального узилища ногтями, но получил грандиозного пинка, и надолго отключился.

Тот, кто крался в ночи, должен был вылупиться воином. Он знал это, будучи спеленатой полупрозрачными покровами куколкой, он знал это, будучи еще личинкой. Даже в яйце он знал, что будет убивать. Но переизбыток воинов накладен сообществу, и Разум Выводка поменял его генетическую программу перед последним метаморфо-зом. Он провел в образе куколки лишнюю трехкратную дюжину суток и пришел в мир лекарем. Вместо смерти врагам он дарил жизнь сородичам. Но воин оказался живуч. Он пробуждался еженощно и его оружием становился хирургический скальпель. Выво-док окрестил неуловимого убийцу многосложным именем, звучащим как треск, скре-жет, чирикание и щелчки. Такие звуки, по мнению Филиппа, мог бы издавать гигант-ский страдающий кузнечик, у которого вывихнуто не только плечико, но и мозги вдо-бавок. Имя означало – Жалящий. В том была великая честь и признание неординарно-сти. Рядовые члены Выводка от рождения до утилизации существовали безымянными.

Жалящий напружинил задние пары конечностей, отогнул вверх брюшко и бро-сился вперед. В тот же момент на него пали многие и многие паутины боевых мизги-рей, а из подземных нор полезли солдаты. Настоящие, полноценные, с необъятными бронированными лбами и угрожающе разинутыми чудовищными жвалами.

Плебисцит дюжины Выводков подавляющим большинством – одиннадцать час-тей против одной – приговорил его к изгнанию в состояние носферату. Его сознание, и сознание оглушенного Филиппа вместе с ним, заключили в кристаллическую решетку булыжника, состоящего из химически чистого железа, обогащенного никелем, молиб-деном и хромом. Беспилотный зонд унес булыжник в космос и со всем возможным для механизма отвращением выхаркнул вон.

Медленно вращаясь, камень валился к окраине галактики. Ни жизни не было в нем, ни смерти. Невосполнимость первой уравновешивалась неисчерпаемостью второй. Но все перевешивала асимметрия страдания: он больше не мог убивать…

Филипп очнулся. Вокруг него суетились какие-то люди, смывали с тела кляр, массировали грудь, живот и икры, кричали друг на друга хорошо поставленными тер-ранскими голосами. Светлана глядела на него с опаской и боялась подойти. Он сплю-нул противный комковатый клубок прямо на переливающуюся клоунскую хламиду ближайшего служителя аттракциона, облизал солоноватые губы и зло сказал:

– Вы что, суки, творите? Это что, по-вашему – развлечение?!

Суки сразу замолчали.

– Капралов, – неожиданно тонко спросила Светлана, – скажи, это ты?

– Я, – сказал Филипп, – кто же еще.

Человек в оплеванной одежде что-то промычал вполголоса. Девушка перевела:

– Как твое самочувствие?

– Дас ист фантастиш! – гаркнул Филипп. – Так и сообщи этим уродам. Лучше быть не может!

Любопытный клоун все не унимался.

– Если тебе дать нож, что ты сделаешь?

– В задницу вставлю тому, кто выдумал эту дрянь с муравьем-потрошителем. Пошли домой. – Филипп опустил ноги с кушетки.

Кушетка оказалась неожиданно высокой. Ноги до пола не доставали. Он подался вперед, чтобы встать, и тут же нырнул лицом вниз – жутко закружилась голова.

– Уйди, сволочь, – оттолкнул он подоспевшего на помощь терранина. Утер кровь с разбитых губ, поднялся, пошатываясь, спросил: – Где моя одежда?

Принесли одежду.

– Да не переживай ты, Светка, – говорил он, с трудом натягивая узкие сапоги, – я в порядке. Только голова немного гудит.

– Дежурные спохватились, когда ты начал биться, словно под электротоком, – рассказывала Светлана, ведя его под ручку. – Обрубили все кабели, а ты в себя не при-ходишь, дергаешься хуже эпилептика. Боялись, кости переломаешь. Из кюветы выло-вили, когда затих. Кляр – какой ни есть, а компенсатор. Объяснить, откуда возникли такие скверные сновидения, не может пока никто, – втолковывала она. – В базе данных Иллюзиона их не было. Неизвестно, были ли они там вообще когда-нибудь. Специали-сты не исключают, что ты находился в свободном плавании по сбойным и удаленным кластерам, тобою же и реанимированным.

– Намекаешь, что я – затаившийся маньяк? А мои страшненькие бредни в Иллю-зионе – квинтэссенция аномалий, патологий… короче, полная “клиника”?

Светлана, не проронив ни звука, странно поглядела на него. От возражений или комментариев она воздерживалась.

– Значит, дело швах, – вздохнул Филипп. – Слушай, Светка, у тебя смиритель-ная рубашка найдется?

ГЛАВА 5

Одиноко брожу средь толпы я

И не вижу мне равного в ней…

Игорь Иртеньев

На «паскудную» свою работу Светлана больше не ходила. Очевидно, оформила служебную командировку. Я же не только обрек бабку Кирею на одиночество, лишив своей богемной компании, но и полностью прекратил сочинять рифмованные скабрез-ности, так милые моему сердцу еще недавно.

Мы, как всякие новоиспеченные любовники, занимались сексом со вкусом и по-долгу. Полем жарких сражений выступал уже не только дом Светланы, но и весь город – скамейки, лужайки, бассейны фонтанов и русла ручьев. Мы великолепно понимали, что рано или поздно наш союз, основанный единственно на голосе плоти, распадется. Но пока это нимало нас не беспокоило.

Бывшие бойфренды Светланы время от времени появлялись на горизонте, но всякий раз бывали немилосердно мною изгоняемы. Одного, особо настойчивого ухаже-ра, мне пришлось даже слегка поколотить. Тот, похоже, так и не понял, за что борода-тый молодец в яркой рубахе расквасил ему нос и пребольно пнул остроносым сапожи-щем – не менее чем сорок четвертого размера – точнехонько в копчик.

Но это было, конечно же, его частной проблемой.

А неистовый приверженец моногамии, русский мачо Капралов держал уздцы пылающей эрзац-любви в своей крепкой руке. И выпускать их не собирался ни на ми-нуту. Светлану, кажется, это вполне устраивало. Ей, не знавшей прежде, что такое быть рабою мужчины, настоящее обстоятельство казалось экзотическим и возбуждающим. Меня оно тоже не оставляло безучастным. Страсть моя разгоралась.

Разгоралась также и ревность. Я с подозрением посматривал на каждого, кого любовная паранойя обряжала в одежды соперника. Не раз Светлане приходилось от-таскивать меня от слишком навязчивых мужиков, полагавших себя достойными толики ее внимания. Растащить забияк сразу она успевала не всегда; возможно, не всегда и хо-тела. Поэтому несколько гегемонов Фэйра заработали взамен ожидаемых женских ласк превосходные фингалы и новенькие зубные протезы.

Проснулся я внезапно. Было еще темно. Светлана тихо посапывала. Одна ее нога лежала поверх моего живота, волосы широко разметались по подушке. Она была пре-красна.

Я настороженно прислушался. Не зря же мой сон, обычно богатырский, пре-рвался так внезапно. На самом интересном месте. Меня, варвара-гладиатора, воору-женного только стареньким топором, как раз бросили на арену, где уже находилось полдюжины кривоногих узкоглазых дикарей-каннибалов с широкими серпообразными ножами. Дикари выли. Они жаждали моей крови и моего мяса. Я перебрасывал топор с руки на руку и хохотал. «Вон того, нервного, со шрамом на плече, я убью первым, – думал я. – А того вон, с ритуально выбитыми верхними резцами и отвисшим пузом, столь плотоядно изучающего мои окорока, последним».

Разбудил меня нюх на опасность. Тот, что не подводил никогда. Я осторожно выбрался из-под очаровательного теплого груза и быстро оделся. Выглянул в коридор. Врагов, желающих выпустить мне кишки наяву, в коридоре не было. Я присел на краешек кровати. Сонливость как рукой сняло. Я чувствовал странную агрессивную взвинченность, вызванную недавним сновидением. Мне хотелось действия. Я не отка-зался бы дать сейчас кому-нибудь в рыло. От души дать. Или хотя бы излить кому-нибудь душу.

Однако Светлану будить, пожалуй, не стоило. Разыскать среди ночи старуху Кииррей тоже казалось проблематичным. Черт! Что же делать?

Вдобавок мне опять показалось, что в доме есть кто-то еще.

«Гадство, все оружие наверху», – подумал я, цепляя ножны на руку.

– Девочка, – потряс я плечо Светланы. – Ну-ка, вставай быстренько!

– Отстань, Капралов, – пробормотала она, натягивая одеяло. – Ошалел? Ночь на дворе.

– Вставай! – Я звонко хлопнул ее по обнаженной ягодице.

Она взвизгнула и сонно отмахнулась.

– Дурак!

Дверь с грохотом распахнулась. В тот же миг с сухим хрустом обрушилось во-допадом осколков окно. В комнату полезли какие-то хари. Хари были потными и пере-кошенными, с выпученными глазами, с разинутыми черными пастями и всклоченными волосами. Харь было множество. Принадлежали они голым человекоподобным суще-ствам.

Светлана в ужасе закричала.

Я швырнул в нападающих одеяло, схватил женщину за руку и бросился к двери. Одеяло было большим, бросил я его очень удачно, и оно накрыло сразу нескольких на-летчиков. Те, сдавленно ворча и путаясь в тяжелой ткани, принялись выбираться.

Я поймал первого из освободившихся злодеев за тощую глотку. Под рукой в два толчка дернулся острый кадык. Я с силой толкнул обладателя кадыка на топочущую и вздрагивающую кучу. Куча взвыла и повалилась.

Выход из комнаты загораживала особь явно женского пола. У нее были объеми-стые молочные железы и слюнявая перекошенная образина. Руки она держала угро-жающе растопыренными. Мощным ударом футбольного вратаря, выбивающего с рук мяч, я лягнул ее в подреберье. Зловещую бабу единым махом вынесло из дверного про-ема.

Я толкнул в освободившийся проход Светлану, отмахнулся от чьих-то рук и вы-бежал в коридор сам. Под ногами, тоненько поскуливая, копошилась жестоко ушиб-ленная тетка. Кажется, я сломал ей несколько ребер. Светлана, широко раскрыв глаза, со страхом смотрела в сторону гостиной. Я повернулся. На нас неслось нечто бледное, широкое и ощутимо злобное. Я встретил врага локтем снизу, в челюсть. Голова его мотнулась назад, шея хрустнула, и он мешком осел на пол. Я крякнул и потянул Свет-лану за собой – на второй этаж.

Лестница, к счастью, была свободна. Мы вихрем пронеслись по ней и устреми-лись в кабинет, к оружию. Наперерез бросилась еще одна тварь, но я ловко пропустил ее под рукой и подтолкнул, направляя вниз. Хрупкие перила сломались, тварь кувыр-ком полетела мимо лестницы.

Первое, что бросилось мне в глаза в кабинете, было отсутствие гранатомета. Та-ким образом, где-то поблизости разгуливал враг, вооруженный чрезвычайно мощным автоматическим оружием. Плохо, очень плохо. Я кинулся к шкафам. Пистолет лежал на месте, за Бремом. Я передернул затвор, щелкнул предохранителем, затем торопливо обернул липучими ремнями кобуры правую ляжку. Сунув в карман запасные обоймы, принялся надевать на окостеневшую Светлану легионерскую броню. В окне замаячила чья-то фигура. Сдвинув предохранитель в боевое положение, я выстрелил, почти не це-лясь. Фигура сгинула.

– За мной! – приказал я и быстрым шагом направился к балконной двери.

Светлана не двигалась. Она вцепилась в поясную пряжку брони и пыталась ее расцепить, что-то неразборчиво шепча. Судя по всему, назревала истерика.

– Этого только не хватало!

Подбежав к ней, я хлестко смазал раскрытой ладонью по щеке. Щека тут же за-пылала отпечатком пятерни, а Светлана всхлипнула. Я намотал на левую руку ее воло-сы, дернул.

– Возиться тут с тобой. Пошли, живо! Разведчица хренова…

Балкон был пуст. Под окном раскорячился труп с простреленной головой. Мы двинулись к лестницам, ведущим на крышу и в сад. Я решил укрыть пока Светлану на верху. Она стала мало-помалу приходить в себя.

– Лезь! – приказал я, отпуская волосы. – Шевелись!

– Нельзя, – начала было она, – нельзя их убивать… Филипп, ты не понимаешь!

– Все понимаю, – отрезал я. – Лезь, сказано!

«Ага, – думал я, напряженно всматриваясь в сад. – Заведи мне еще сейчас база-ры о ценности человеческой жизни, а я послушаю. А пока слушаю, меня, ухая, будут рвать на лоскутки эти самые «ценные». Ну-ка, ну-ка… Эт-то еще кто там такой бойкий? Никак с пушкой?»

Я выстрелил два раза подряд. Человек в саду повалился, роняя из рук что-то уд-линенное и металлически блестящее. Светлана, подстегнутая грохотом выстрелов, на-конец полезла куда было велено. Я вскарабкался следом.

– Ложись. Надень. – Я бросил ей шлем.

– Не убивай их, Капралов, – снова завела она свою бодягу; торопливо, скорого-воркой, видя, что я уже ухожу. – Не надо, не убивай! Здесь какая-то ошибка, Капра-лов…

– Врагов убивают, девочка. Это необходимо. Я солдат, я знаю. Либо мы их при-щучим, либо наоборот. Наоборот меня не устраивает.

– Капралов, они не враги. Этого просто не может быть. Не может! Откуда им взяться?

– Мне без разницы, – сказал я, стреляя по кронштейнам, крепящим лестницу к карнизу. – Пусть потом прозекторы разбираются, откуда эти твари взялись и кто они такие. Мое дело обеспечить морг работой. Чем я и намерен заняться.

Я оттолкнул лестницу, проводил ее полет взглядом, потом вернулся к Светлане и крепко поцеловал женщину в соленые губы.

– Не плачь, славная, не нужно их жалеть. Они начали первые, а я не из тех, кто прощает обиды. Ты, главное, не высовывайся, а сюда им не забраться.

Я подмигнул ей и шагнул к краю крыши.

Соскочив на балкон, огляделся. Слева ко мне крался небольшой человечек с бы-стрыми движениями хищного зверька. Я прыгнул ему навстречу, замахиваясь пистоле-том. Он ловко увернулся; вместо его темени рукоятка рассекла воздух. Он тут же вгрызся зубами в мой бок, одновременно шаря цепкими пальцами в паху. Я заорал. От бесконечной жути и боли меня продрал мороз. Позволить противнику лишить себя од-ной из важнейших частей организма я не имел права. Да и ребра мне могли еще приго-диться.

На сей раз рукоятка пистолета нашла его макушку без труда. Кость мокро хруп-нула. Он сразу же отвалился, и я внезапно понял, почему он был таким маленьким и юрким. Передо мною с раскроенным черепом лежал подросток – мальчишка, почти ре-бенок. Я тронул его за шею, пошарил вздрагивающими пальцами по тонкой коже. Пульс отсутствовал.

– Так, – сказал я. – Понятно. Дело дрянь, Капрал. Куда же ты смотрел, сука та-кой, когда его мочил?

Продолжить обвинительную речь не получилось, потому что какой-то чрезвы-чайно сообразительный разбойник послал в меня очередь из моего же АГБ.

Разрывы разбросало широко, да все мимо. Ближайшая граната шарахнула в сте-ну примерно в метре над головой. Пробила, ушла внутрь и рванула где-то в доме. Какое счастье, что Генрик, светлая ему память, предпочитал для своей базуки бронебойные боеприпасы! Прилети сюда осколочный снаряд, моя башка, фаршированная сталью, уже валилась бы в сад вслед за остальным телом. Может быть, вместе, а может и раз-дельно.

Однако щепками меня все-таки посекло. Одна впилась в бровь, пробив мягкие ткани насквозь, и я весьма правдоподобно повалился на пол балкончика, живописно обливаясь кровью. Рядом с убитым подростком.

Пока я выдирал из кожи здоровенную шершавую занозу, стрелок освоился с доставшейся ему смертоносной машинкой, перевел огонь на одиночный и принялся гвоздить по дому в непосредственной близости от меня.

Пристрелить душегуба не было ни малейшей возможности. Балкон был обнесен по всему периметру сплошным волнообразным бортиком, из которого красиво вырас-тали легкие резные перильца. Бортик, очень удачно для меня вспучившийся полумет-ровым возвышением, служил, конечно, укрытием от головореза, но высунуть сейчас из-за него свой античный нос я не согласился бы ни за какие коврижки.

Мерзавец продолжал обстрел. Дом содрогался.

Рухнуло целое прясло перил. В полу, почти перед самым лицом, как по злому волшебству возникла чудовищная дымящаяся дыра. Увы, не настолько большая, чтобы в нее мог нырнуть плечистый мужик вроде меня. Осколки свистели все гуще. «Еще не-сколько секунд, – заметалась паническая мысль, – и этот гад размажет меня по стенке. Похоже, не поверил в мою кончину. Как бы его обдурить?»

В безумной надежде отвлечь внимание стрелка от своей особы я ухватил тельце пацана под мышки, перевернулся на спину, поджал ноги к груди и резким согласован-ным движением всех четырех конечностей вытолкнул труп вдоль стены.

Дуракам точно везет. Стрелок купился! Огонь перешел в менее опасную для ме-ня вертикаль. Я перекатился через бок, встал на четвереньки и опрометью бросился вперед.

Опомнившийся злодей саданул вдогонку, но было уже поздно. Я кувырком ссы-пался по лестнице и шмыгнул в кусты. Там вооружился пистолетом и пополз к грана-тометчику. Он прекратил стрелять, затаился и ждал. Когда, по моим расчетам, до него остались считанные метры, я вскочил и понесся зигзагами вперед, выставив руку с пис-толетом и наугад паля.

Грохотание «Хеклера» слилось в один оглушительный рев. Кровь из разодран-ной брови заливала мне глаз. Я мчался, ломая кусты и вопил, как сумасшедший: «На, на, на, сука! На, жри, пидар! На, падаль долбаная!»

Он не отвечал. Лежал мордой вниз и скреб волосатыми ручищами по траве. Мя-систые ноги, торчащие из сбившихся трусов, расписанных овощами да фруктами, по-дергивались.

Я как коршун налетел на простреленное во многих местах жирное тело и начал с остервенением пинать, грязно ругаясь. Душу отводил. Остановился лишь тогда, когда пребольно звезданул ногой по гранатомету, торчащему из-под его складчатого брюха. На душе чуток полегчало. Не без труда вытащив гранатомет, я проверил магазин. Стало понятно, почему он не выстрелил ни разу мне навстречу. Магазин был пуст.

Отбросив бесполезный гранатомет в сторону, я заменил опустевшую пистолет-ную обойму и двинулся к дому. Завершать начатое. Под корень изведу, сучье семя! По-помните русский гнев! Если будет чем.

В гостиной было темно и дымно. Система пожаротушения сипела и плевалась хлопьями пены. В дыму двигалось несколько заляпанных пеной погромщиков. Молча и бессмысленно они крушили, что под руку попадет.

Давешняя тетка – та, что получила от меня в дверях спальни пинок – оклемалась и ковыряла перочинным ножиком последнее из уцелевших кресел. Коренастый паренек с чудовищными бицепсами и не менее чудовищными дельтами прямо пальцами без ма-лейшего усилия отдирал от стен узорчатые панели. (Эльфы на панелях не обращали на это внимания и продолжали увлеченно демонстрировать картины свального греха.) Третий бандюга, высоченный длинноволосый детина с сонными движениями сомнам-булы, монотонно колошматил столиком об пол. В тот момент, когда я появился в ком-нате, столешница треснула и развалилась на десяток остроугольных осколков.

На мое появление они отреагировали на удивление быстро. Разом, всей кодлой, троица бросилась на меня, размахивая подручными средствами. Демонстрировать мас-терство в рукопашной схватке я не стал, а попросту, без затей, расстрелял им колени. Стеная, они повалились на пол подобно сбитым кеглям. Но радоваться было рано. Не-смотря на жестокие страдания, разбойники агрессивности не утратили и продолжали активно стремиться к уничтожению врага. Меня то есть.

Мускулистый крепыш приподнялся на одной руке, а другой, могучей и умелой, послал в мою сторону одну из оборванных загодя панелей. Для того, видать, и старался, гвоздодер хренов. Бешено вращаясь в горизонтальной плоскости и едва не завывая, снаряд стремительно летел мне в голову. Я быстро присел и отклонился в сторону. Па-нель, продемонстрировав принцип «сухого листа», изменила траекторию и спланиро-вала точнехонько в мою многострадальную бровь. У злодейской компании попадание вызвало взрыв восторга. Подсохшая было юшка хлынула с новой силой. Я ойкнул и инстинктивно схватился за глаз.

Крепыш, воодушевленный успехом, потянулся к треугольному осколку разбитой столешницы. Я поднял пистолет и с яростным криком прострелил ему руку. Потом вспомнил, что аборигены преимущественно левши, и прострелил другую. Новоиспе-ченный калека завертелся ужом, сотрясая дом проклятиями. Тетка неуклюже поползла ко мне, зажав по-пиратски складень в зубах. Я подскочил к ней и пнул ее вторично за эту ночь. На сей раз по отвратной ее злобной физиономии. Сапожок мой был мягок, да нога была тверда. Ножичек отлетел в сторону вместе с обломками зубов. Жало было вырвано. Змея потеряла сознание.

Ждать, какую гнусность выкинет долговязый лунатик, я не стал и огрел его два-жды пистолетом по волосатой башке, огромной, как пресловутый пивной котел. Оста-вив поле боя за собой, отправился обследовать остальные помещения.

В спальне, где нам пришлось принять первый вражеский удар, никого не было. Виной тому явилась, видимо, граната пузатого стрелка. В стене зияла дыра, а под одея-лом, так ловко наброшенном мною на наступательные порядки налетчиков, под изо-рванным до неузнаваемости первичного облика лазоревым атласным одеялом вздыма-лось два невысоких бугорка. Ткань поверх бугорков пропиталась кровью. На кровати валялась оторванная по плечо рука.