Текст книги "Зверь с той стороны"

Сдуру – спьяну я согласился.

Детализм и откровенность юго-восточной анимации подействовали на меня, что называется, неоднозначно. Неловкость перед присутствующей дамой смешалась с любо-пытством, а отвращение с какой-то взвинченностью. Я издавал нервические смешки и с переменным успехом пытался гордо подняться над ситуацией. Чувство неловкости, од-нако ж, не проходило – как на гордой высоте, так и пониже.

И это, учитывая количество употребленной «смородиновки»!

Словом, я бы предпочел, чтобы Женька был приверженцем эротики не столь экзо-тической, а обыкновенной, людской.

А тут ещё Светланка. Её охватила какая-то лучистая, предвкушающая возбуждён-ность, она с лёгкой хрипотцой хохотала, всё теснее прижимаясь к мужу. Подобный пере-ход от почти святой целомудренности матери и домохозяйки к ипостаси бесшабашной и любострастной особы был для неё, в большинстве случаев, обычен. Во мне же, видимо, ещё не затухли кое-какие искры былого чувства. К тому же алкоголь… В общем, на серд-це у меня стало горьковато.

Не желая даже думать, на какие любовные подвиги они стали способны, я откла-нялся. Меня не удерживали.

Появиться на строгие родительские очи в таком милом состоянии, благоухая пе-регаром, я не осмелился и решил побродить по посёлку, надеясь проветриться. К тому же мне пришла в голову замечательная идея поискать дома, перед которыми росли бы ста-рые ивы. Как я помнил, загадочный дядя Тёма из «Фуэте» останавливал мотоцикл подле толстенной ивы, чтобы забрать мотыги. К огромному сожалению, сам мотоцикл не мо-жет ни на кого указать конкретно. «Ижи» с колясками, набитыми различным железом (ящик с запчастями из повести), стоят в каждом третьем дворе. В остальных стоят «Ура-лы» или «Явы».

Так, значит, ива…

Надежд на успех у меня было маловато. Я, хоть и блудный, но всё-таки коренной петуховец, твёрдо знаю лишь о двух таких деревьях. Да, точно о двух.

Первый дом, возле которого растёт ива почтенного возраста, известен как «Тре-филовский». Это двухэтажный кирпичный особнячок, до Октябрьской революции слу-живший пристанищем последнему, обнищавшему отпрыску заводчиков Трефиловых. Разорённый вконец, он ушёл на Первую Германскую едва ли не солдатом, да так и сги-нул. Потом в его доме чего только не перебывало… В пору моего отрочества Трефилов-ский дом служил детской поликлиникой. Затем, недолго – чем-то вроде меблированных комнат для семейной пары молодых учителей. А последние лет восемь-десять там никто не живёт. Очень уж в нём зимой холодно, а отапливать его весь целиком – никаких дров не напасёшься.

Действие же повести, как выяснилось во время пьянки с Матросом, разворачива-ется в позапрошлом году, когда он пустовал.

В другом доме под плакучей ивою благополучно проживает семейство Капрало-вых. Моё.

Между прочим, как раз мотоцикл-то у нас имеется. И в аккурат «Иж». Правда, не зелёно-голубой, а густо-красный. И, бьюсь об заклад, запоминающийся. Я собственно-ручно заменил выхлопные трубы, колёсные диски, фару, руль и бензобак на более аван-тажные. Разрисовал его языками пламени, волчьими мордами, кое-какие детали хроми-ровал. Блеск! Особенно с отъятой коляской. Автор повести, с его пристрастием к описа-нию мелочей, такое чудо точно бы отметил. Имеется у нас (опять же, как у доброй трети петуховцев) и огород под картошку в Серебряном.

Нету только дяди Тёмы с малолетним сыном, и никогда не бывало. Нет и китай-ского «Тетриса». Следовательно, подытожил я, себя мы категорически от-ме-та-ем!

Тогда что имеем в «сухом остатке»? Зелёную улицу для поисков. «Бороться и ис-кать, найти и не сдаваться!» Кстати, кто это – Катаев или Жюль Верн? Не помню. Охо-хо, да я, оказывается, совсем пьяный…

Итак, с шаткой надеждой отыскать «то, чего в своем царстве не ведаю», как гово-рится в сказках, взялся я тралить посёлок. Путь мой пролегал вдоль основных улиц. На перекрёстках я останавливался и устремлял чуть замутненный «смородиновкой» взгляд в короткие отрезки проулков.

На моё счастье, рельеф Петуховки сглажен, а геометрия строга и напоминает пря-моугольную решётку. Помогало и то, что в проулках сажать деревья перед домами поче-му-то не принято. Исключения редки и сделаны для сиреней да черёмух. Но сирень – кустарник, она не считается. «Погодите, а черёмуха-то – не куст ли?» – засомневался вдруг я, так же, как давеча в отношении писателей. Правда, с более продуктивным выво-дом, который заключался в том, что черёмуха ¬– дерево. Дерево, любимое всеми без ис-ключения моими земляками. Через любовь и поблажка.

К исходу часа поисков мною была обследована примерно четвёртая часть улиц. Как я и предполагал, безуспешно.

Хмель у меня выветрился приблизительно вполовину, а вместе с ним вдвое сни-зился сыскной азарт. Если я и не сдался до сих пор, так только из упрямства да стойкого нежелания отсвечивать нетрезвой физиономией перед родными. Вдруг ещё не спят.

Шаловливый весенний бриз, налетавший днём со стороны пруда, стих до вкрад-чивого шёпота, напоминающего о наступлении времени романтиков и влюбленных. За-метно посвежело. Влюбленным это позволяло притискиваться ближе друг к другу, ро-мантикам тоже было на руку так или иначе. А вот я озяб.

Окна постепенно гасли. Средний возраст встречных, поперечных и попутных од-носельчан всё больше омолаживался. Менялась и их походка. На смену целеустремлён-ной деловитости пришла беспечность прогулочного шага. Появились во множестве соба-ки без ошейников и кошки, похожие таинственным сиянием глаз на снедаемых первой страстью девственниц. Возникли отвратительно рычащие мотоциклы с зажжёнными фа-рами. Сидящие на них фигуры казались мне всего лишь необязательными придатками к двигателям внутреннего сгорания, генераторам, колёсам, выхлопным трубам, горячим потокам масла, мечущимся лучам фар…

Загудели, разогреваясь, неоновые лампы фонарей.

Откуда-то доносился цокот копыт. Конные разъезды добровольной казачьей сот-ни, выдвинутые атаманом Бердышевым на улицы посёлка после кошачьих казней, бодро несли патрульную службу.

Один из таких патрулей некоторое время назад обогнал и меня. Причем старшой даже остановил своего скакуна, дабы глянуть, что за подозрительный тип шляется по вверенному участку в одиночку?

«Какая встреча!» – с отвращением подумал я.

Это был сам Ростислав Бердышев, младший сын Петуховского куренного атама-на, его правая рука в казацких делах и мой ровесник. Лучший из лучших в рубке лозы, джигитовке и метании аркана. Ещё он претендует на роль первого драчуна, первого охотника, главного соблазнителя на сто верст вокруг, и вообще – супермена.

Редкостный недоумок, если хотите знать мое мнение.

Наткнувшись львиным взором, брошенным из-под залихватского вороного чуба, на недвусмысленно выставленный мною средний палец, Ростик помрачнел и принялся нетерпеливо похлопывать свернутой нагайкой по голенищу отдраенного сапожка. Оче-видно, пугал наглеца поркой. Притом ноздри его раздувались, а желваки играли.

– Скакай себе мимо, станишник, – сказал я со скукой, оставаясь в оскорбительной для конника расслабленной неподвижности и не выказывая капли нервозности. Палец вздымался, как ствол гаубицы, нацеленный прямо в неширокий Ростиков лоб. – Лови байкеров и кошкодавов. Я не твоя добыча, орёл ты мой степной. Скакай…

– Уу-у! Тт-ты… Ссс… – выдавил Ростик. На более интеллектуальную речь его не разобрало. Он погрозил мне на прощание кулаком с зажатой нагайкой и стегнул ею же ни в чём не повинную лошадку между ушей.

– Спасибо, Ростик. Ты на удивление вежлив со мной сегодня, – бросил я ему вслед. – Передавай папеньке мои глубочайшие поклоны. Да гляди, не забудь, передавай непременно, а то знаю я тебя…

В ответ раздалось неразборчивое фырканье – не то конское, не то Ростиково.

Истины ради, следует отметить, что отца его я уважаю не в пример больше. Не-смотря даже на излишнюю импульсивность атамана, казацкую привычку рубить сплеча – уважаю. Я покачал головой, провожая взглядом плечистую фигуру Ростика, ловко вос-седающую в седле. И наградил же господь мужика наследничком… Добро хоть, старший сын, Пётр, не подкачал. Шашкой он не машет, зато голова у парня на месте.

В искусственном свете фонарей силуэты деревьев стали разительно походить друг на друга; надёжно от всех прочих я отличал, пожалуй, лишь берёзы да ели-сосны. Можно было поворачивать оглобли, поиски благополучно провалились. Я постоял в кратком раздумье… и направил стопы к Трефиловскому дому. Мне подумалось, что я, возможно, просто плохо осведомлён о последних новостях заселения, и в нём уже живут-поживают постояльцы или новые хозяева. Например, дядя Тёма с «тетрисом»…

Дошёл быстро.

Почки на деревьях едва наклюнулись, поэтому я не имел удовольствия насладить-ся фирменным серебряным блеском ивовой листвы под луной, к которому в высшей сте-пени неравнодушен. Зато, в порядке компенсации, передо мной на всю ширь разверну-лась сцена серьёзной мужской ссоры. Возле искомого строения клубилась тёмная масса людских тел, издающая грозные звуки, распространяющая неуловимый, но будоража-щий первобытные эмоции запах адреналина.

Я приблизился.

Прижатые к забору, осыпаемые бранью и угрозами, бледные, но не сдавшиеся, топтались перед разошедшимися в неправедном гневе поселковыми парнищами мои знакомые экологи-ихтиологи. Главный поборник нравственности, раза в полтора более широкий, чем обе жертвы враз и на голову возвышающийся над ними, растопыренной пятернёй размером со сковороду размахивал взад-вперёд возле лица Яши. Словно без-мерно требовательный к себе гончар, намеренный смять в кулаке неудачную сырую заго-товку кувшинчика для сливок. Словно королевская кобра, раздувшая капюшон и готовая к смертоносному броску. Ещё мгновение, и он готов был обрушить могучую длань на обречённого рыбознатца. Тхэквондист Алёша красиво приплясывал, разгоняя кровь, го-товясь к бою, но его теснили двое коренастых мальчиков исконной петуховской породы, умеющих усмирять коней ретивых, ломая тяжёлые крестцы. Для них его чёрный пояс был грязной тесёмкой – и ничем иным. Вся троица агрессоров была так увлечена, что не обратила на моё появление никакого внимания. А напрасно…

– Йо, Элвис, ты ли это?! – воскликнул я, хлопая главаря по монументальной спине в районе произрастания из неё коротковатой, но мускулистой шеи. Элвис у нас – здоро-вяк, разрядник по гиревому спорту, гордость школьного физрука. – Сколько лет, юноша!

Удар хоть не опрокинул его на землю, как мне того желалось, но заставил сделать шаг вперёд и замахать в поисках баланса руками. Я воспользовался моментом и завер-шил начатое, проведя идеальную по исполнению подсечку, самую малость подмогнув себе плечом. Элвис некрасиво упал, с позором уткнувшись носом в туфли отпрыгнувше-го Яши. Сделав проворный шаг, я как раз успел к тому моменту, когда он, оскорблённо взрыкивая, поднялся на колени. Это позволило мне, даже не приседая, ухватить Элвиса пальцами правой руки за кадык, а левой – за ухоженный кок, давший ему лестное про-звище. В остальном, признаюсь, сходство гиревика с легендой рок-н-ролла ничтожно. К тому же его весьма портят многочисленные прыщи, свидетельствующие о не завершен-ном в семнадцать лет половом созревании.

Мы согласовано выпрямились. Элвис при этом довольно неестественным обра-зом, но крайне старательно выгнулся назад – даже на носки приподнялся. Под молодецки распахнутой курткой и расстёгнутой до пупа рубахой обрисовалась могучая безволосая грудь. Со свойственной мне скромностью я остался в тени фигуры гиревика.

– Не дёргаться! – повелительно скомандовал я клевретам Элвиса, оставившим Алёшу и всерьёз заинтересовавшимся новоявленным защитником ихтиологов. – Иначе наш дорогой друг мигом оплешивеет. Притом болезненно. Учтите, юноши, я не шучу. Элвис, сознайся, тебя такая перспектива устраивает?

Безусловно, такая перспектива его ничуть не устраивала. Он показал это скупыми жестами и двукратным глотательным движением, совершённым через силу. Клевреты остановились, но боевого настроя не теряли: дышали яростно, метали очами молнии.

Голубенькие бойфренды тем временем успели воссоединиться, но спасать свои нежные шкурки бегством пока не решались.

Элвис с обидой в голосе сипло выдавил сквозь недрогнувшие тиски моих паль-цев:

– Артамоныч, ну чё за байда? Ты чё, из-за этих пидаров меня замесил? Чё за на-фиг-то?! Артамоныч, ты брось это, ёлы-палы!..

– Для начала, – сказал я ласково, – проясняю ситуацию. Я тебя пока не месил, хо-тя желание такое у меня проскальзывало. Надеюсь, до того всё же не дойдёт. Ты мне, в общем, симпатичен. Хоть и не вернул по сию пору кистевой пружинный эспандер, кото-рый брал «всего на недельку» ещё прошлый год. Как в целом симпатичны мне и твои ну-керы. Однако не в настоящий момент. Ибо в настоящий момент я на вас, голубчиков, сердит. Надеюсь, ясно, чем это может обернуться? То-то! А сейчас максимально сосредо-точьтесь и слушайте вопрос. Эти молодые люди вам говорили, что находятся под моей защитой?

– Да Артамоныч! Гребёт меня что ли, чё они там свистели?!! – взорвался возму-щенным сбивчивым хрипом пленённый гиревик. – Пидарня же помойная! Нехер им у нас делать! Пи… – у него не без моей помощи перехватило дыхание, и он смолк.

Минуту подержав его без воздуха, я ослабил хватку. Он энергично запыхтел, с жадностью глотая кислород. Соскучился.

– Послушай, юноша! И вы, славные мои акселераты, послушайте тоже, – обратил-ся я к сотоварищам Элвиса. – Поймите, совершенно не важно, кого эти люди предпочи-тают в постели, кому молятся, как зарабатывают на жизнь или что едят на завтрак. В на-шем случае это дело десятое, а то и одиннадцатое. Вы забыли вот о чём: наш поселок крепок традициями, унаследованными от многих поколений пращуров.

Почти всегда во хмелю я становлюсь многословен, философичен и витиеват. Как на сей раз. Я продолжал заливаться, не забывая, впрочем, отслеживать ситуацию:

– Одним из таких фундаментальных законов, своеобразной этической максимой является неизменное уважение к старшим. Уважение к мнению старших, будь оно пере-дано даже через третьи уста. Вы сегодня вызывающе проигнорировали мои слова – а ведь я возрастом гожусь вам в дядья или большие братья! – и тем самым выступили про-тив частицы того доброго, на чём зиждется мораль любимой всеми нами Петуховки. Но дурно в вашем поведении не только и главным образом не это. Посмотрите, ведь эти са-моотверженные люди, которых вы несправедливо обидели, находятся здесь не для рас-тления малолетних, не для чинения других каких пакостей, но по зову сердца. Они учё-ные. Учёные! Они не спят ночей, копаясь в рыбьих кишках, чтобы такие засранцы, как вы, могли хлебать свежую окунёвую ушицу без страха откинуть копыта. Они не думают о том, насколько это может быть опасно для них – нет, только о благе людском. И тут по-являетется этакая чёрно-антиголубая сотня. Блюстители нравственности. Защитники то есть её, попираемой. Увы, не только без царя, но даже без самого завалящего старшины в голове. Результат, как и следовало ожидать, печален… По уму-то разобравшись, вас стои-ло бы за подобный шовинистический демарш отдать в руки Бердышева. Чтоб выдрал на-гайкой при большом скоплении народа… – Я сделал драматическую паузу, рассчитывая, что приближающийся чрезвычайно кстати стук копыт казацкого патруля отдастся в го-ловах у всех присутствующих. «Блюстители нравственности» его услышали и опасливо затаили дыхание. – Но я не стану этого делать. (У хулиганов с почти слышимым стуком с душ повалились многопудовые камни.) Я надеюсь на ваше благоразумие. Идите с миром и более не грешите!

В момент, когда я снял усталые пальцы с горла Элвиса, подле нас остановились патрульные. Старательно глядя поверх моей головы, Ростик Бердышев сурово спросил:

– Что здесь происходит?

Я промолчал, с независимым видом поглядывая по сторонам. Эх, самое время бы-ло бы сейчас эдак показательно щёлкнуть зажигалкой, засмолить папироску… Я на мгно-вение даже пожалел, что не курю.

– Ничего не происходит. Всё нормально, – сказал благоразумный Элвис, поправ-ляя прическу. – Артамоныч нам лекцию читал. Что такое хорошо и что такое плохо. Здо-рово интересная лекция. Надо бы ему, это… в клубе с ней выступить.

– Действительно, ничего не случилось, – подтвердил кто-то из ихтиологов. – Дей-ствительно, всё нормально, мы беседовали об этике.

Зато один нукер, тот, что позлее мордой, отнюдь не согласился с такой оскорби-тельно мирной развязкой конфликта:

– А вот и не нормально, – выпалил он, озадачив даже Ростика, собиравшегося уже отваливать. – Приезжие-то того… – он дважды и трижды прищелкнул пальцами, под-бадривая собственную неповоротливую мысль.

– Чего? – не понял казак.

– Кошек мучают! – нашёлся обвинитель. – Точно говорю, это они, бл-лядюги!

– Факты? – воскликнули мы с Ростиком почти одновременно. Разве что я был са-мую малость быстрее: к той поре, как наездник лишь раскрыл рот, я успел уже не только произнести это короткое слово, но и сгрести неугомонного юнца за грудки.

– А кому ещё-то?.. – сдавленно пискнул он, цепляясь за мою руку в сумасшедшем стремлении вырваться на волю. Поняв, что это ему не удастся, нукер забрызгал слюной, переходя на визг: – Да отпусти ты, Капрал! Махом! Чё, не понял?!

Счастливо избегнув пропитанных бессильной ненавистью слюнных брызг, я по-жал плечом и вздохнул. Грубо сказано, не эстетично оформлено, однако чего же не по-нять?

– Понял, – сказал я миролюбиво. – Отпускаю.

Я был чертовски неловок. Отпущенный, грубиян тут же упал… Вскочил, отряхи-ваясь, и скрылся под защиту лошадиного крупа, откуда продолжал вопить:

– И Капралов с ними заодно. Это он их привёз, я сам видел.

– Да ну тебя, придурок, – сказал вдруг ему Ростик. – Отойди-ка от коня, а то уши-бёт ненароком. Поехали, мужики.

– Идёмте-идёмте, – сказал Яша. – Уж чашкой-то кофе с капелькой бренди мы про-сто обязаны вас угостить. Входите. – Он распахнул передо мной низенькую, узкую двер-цу в левой части гигантских тесовых ворот Трефиловского дома. Затем просунул руку в какую-то дыру, пошарил там и щёлкнул выключателем.

Под крышей вспыхнула яркая жёлтая лампа, увенчанная широким эмалирован-ным конусом допотопного отражателя.

Во дворе, мощённом плитами полопавшегося известняка, стоял под дощатым на-весом светлый автофургон на базе зиловского «Бычка». Большинство его поверхностей разрисовывали агитационные надписи на нескольких языках, призывающие сохранить живую природу для наших детей. Присутствовали на фургоне и картинки, оживляющие текст – панда, тигр, какая-то невзрачная птичка.

– Ого, – сказал я, перешагивая высокую подворотенку. – Вон, какая у них маши-на, оказывается. Чего же вы автостопом добирались, странные люди?

– Понимаете, она поломалась, а нам хотелось успеть, пока здесь комиссия ЮНЕСКО работала. Мы оставили водителя разбираться, сами прихватили наиболее час-то используемое оборудование – и на трассу… Между прочим, это передвижная биохи-мическая лаборатория. Лучшая не только в регионе, но, возможно, и в стране. Среди ча-стных – безусловно, лучшая. Поскольку единственная, – улыбнулся Яша. – Стоимость одного только оборудования – почти полмиллиона долларов. Представляете!

– Не представляю, – сознался я. – Полмиллиона… Откуда у «зелёных» такие деньжищи? Или вы на самом деле главным образом не природу защищаете, а шпионите в пользу ЦРУ? Как патриотические детективы про вас пишут?

– Глупости пишут, – сказал он, поморщась. – ЦРУ здесь ни при чём. Закупку при-боров спонсировал один хороший человек. Очень состоятельный и всерьёз обеспокоен-ный проблемами охраны природы. Кроме того, он из наших, – смущённо добавил Яша. – Ну, вы понимаете?.. Он болен лейкемией, очень стар и очень, очень состоятелен. Все деньги после его смерти перейдут Императрицынскому отделению фонда Гринпис. На-верное, он достоин памятника, – грустно добавил ихтиолог. – Но таким людям памятни-ков обычно не ставят… Увы… Всё, всё, довольно о печальном, – решительно оборвал он собственный душераздирающий вздох. – Прошу в дом. Я сейчас займусь кофе, а Алек-сею придётся попробовать чем-нибудь занять вас, развлечь.

Из мебели в комнате, где мы очутились, сохранилось несколько табуретов, длин-ная лавка вдоль улошной стены, медицинского вида белый шкаф без стёкол. Пол засти-лали блёклые, но чистые половики. Обои большей частью были ободраны, виднелись многослойные напластования газет. Странно, а мне почему-то помнилось, что стены в поликлинике всегда были свежевыбелены и жутко пачкались. Амнезия после итальян-ской аварии шутки шутит, не иначе. Пахло смоченной и высохшей затем пылью, кото-рую, видимо, пытались отмыть, да толком не получилось.

Присутствовал и знакомый каждому аборигену Петуховки Круглый Стол. Ме-бельное чудо, потрясающее воображение своей монументальностью. Во дни действия детской поликлиники на Столе обычно распелёнывали младенцев, принесенных к проце-дуре взвешивания или прививания. До Октябрьской революции на нём, очевидно, пляса-ли среди обилия деликатесных блюд и фужеров с шампанским пьяные женщины опреде-лённого сорта. Сейчас он был пуст и походил на полузаброшенную посадочную площад-ку для небольших геликоптеров. Сходство усиливала круглая снежно-белая кружевная пластиковая скатерть, сдвинутая к середине.

«Только вот геликоптерам неоткуда взяться, – подумал я. – Даже под столь высо-кими потолочными сводами».

– Здесь довольно прохладно, но дров пока не подвезли, хоть и обещали, – сказал Алёша. – Странное место для гостиницы, вы не находите? Такая хоромина – и всего на двух постояльцев. Водитель с нами не живёт, – опередил он мой вопрос. – Квартирует у одной премиленькой развеселой вдовушки… А может, и не вдовушки вовсе. Впрочем, нам с Яшей тут нравится. Автомобиль под рукой, никто не мешает. Жители соседних до-мов, конечно, любопытны, но нас сторонятся. Кажется, побаиваются. Электричество подведено. Имеется даже исправный холодильник на кухне. Мы храним в нем некоторые рабочие образцы и… и продукты питания. Забавно, правда?

«Забавно? – подумал я. – Вот уж не знаю». Я неуверенно улыбнулся и спросил:

– Ночами, небось, мёрзнете? Объёмы здесь… Они и летом не прогреваются тол-ком.

– Вы знаете, нет. Во-первых, мы подолгу работаем, а в лаборатории достаточно тепло. Кроме того, на самый крайний случай у нас есть спальные мешки. Превосходные пуховые спальники, норвежские. Скажите, – сменил он тему, – вы случаем, не осведом-лены, кто жил в этом доме лет около сотни назад? Яша ворчал, конечно, но я из любо-пытства обшарил все закутки. Побывал под крыльцом, в подполе, на чердаке, в какой-то тёмной комнате вроде чулана. Нашёл интереснейшие вещи. Вот, глядите! – Он распахнул дверцы шкафа и достал большую фотографию – под стеклом, в деревянной рамке. – За-метьте, какая стать. А лицо! Сегодня таких благородных лиц уже не встретишь. Навер-ное, столбовой дворянин.

Я повертел портрет в руках, приметил на обороте автограф: «Матушке от Тёмы». Дата отсутствовала. Старое фото, но сохранилось неплохо. Качество отменное. Молодой мужчина, чем-то похожий на моего зятя Антона. В узком долгополом пальто – таком, что брюк почти не видно, светлом, но с тёмным, пожалуй, бархатным воротником. Мягкая шляпа в тон пальто, белоснежное кашне. Сверкающие штиблеты. В одной руке трость, в другой – сложенные перчатки. Поза подчеркнуто небрежна, но при том столь закончена, что почти скульптурна. Красиво подстриженные усы, правильные крупные черты лица. Выражение – не уловить. Не то затаённая усмешка, не то упрятанная за тщательно скры-ваемым высокомерием (да-да, именно так, по принципу матрёшки, одно за другим, третьим, десятым) – боль. А глаза… «Прав Алёша, – решил я, – таких глаз сейчас просто не бывает. Разве у детей?..»

Подошёл Яков. Придвинул скатерть к краю стола. Быстро расставил на ней три чашки, большую медную турку в свежих потёках сбежавшего кофе, фигуристую бутыл-ку. Перемигнулся с Алёшей, добавил красочную жестянку дорогих шоколадных бискви-тов, с немалым трудом извлечённую откуда-то из-под столешницы. Похоже, имеющийся там преглубокий выдвижной ящик рассохся или перекосился, отчего заедал.

– Вынужден вас огорчить, – сказал я, откладывая портрет в сторонку. – Подлин-ное дворянство тут даже не ночевало. Сей господин – последний и самый неудачливый из династии местных заводчиков Трефиловых, ведущих род от малого купчишки Тре-филки Косого. Кстати, едва ли не варнака и висельника – до купеческой-то инкарнации. Почти наверное варнака. Но вернёмся к персонажу фотографии, Артемию Федотовичу. Его можно охарактеризовать кратко: авантюрист-несчастливец. При нём истощилась се-ребряная жила, кормившая – и неплохо кормившая – не одно поколение этих весьма уважаемых капиталистов. А он? Думаете, пытался сохранить дело? Ничуть не бывало. Транжирил накопленное предками. Якшался с революционэрами, спиритами и девицами лёгкого поведения. Имел на службе мансийского шамана и дальневосточного мистика, коего самолично привёз не то из Тибета, не то из Манчжурии. Пригрел сумасшедшего изобретателя, обходящегося крайне дорого: новоявленный лже-Кулибин увлеченно стро-ил для Трефилова перпетуум-мобиле. Мало того, Артемий Федотович кушал собак, бало-вался кокаином и опием, превратил этот самый дом в вертеп, где однажды ночью, в раз-гар пьяного непотребства покончила с собой молоденькая певичка из Петербурга. Она была весьма известна, даже имела записанный на граммофонные пластинки сингл со слезливым романсом. Остатки семейных денег Трефилов потратил, подкупая судейских в попытке замять инцидент, однако ничего не добился. Тогда, спасая свободу, он пошёл на сговор с царской охранкой и сдал ей с потрохами своих друзей-большевиков. Да видно, не всех. Ускользнувшие от жандармских лап революционэры поклялись жестоко отом-стить ренегату, взорвав на воздух. Непременно взорвав – в архивах сохранились доку-менты с гневным автографом, кажется, самого Павла Точисского. Трефилов подпольщи-ков перехитрил, спешно отправившись воевать германца. На войне следы его теряются. Но мстительный Молох мировой революции требовал кровавых подношений. В жертву были принесены ни в чём не повинные шаман с мистиком, готовый к запуску вечный двигатель и бедолага-изобретатель…

Я хозяйски плеснул себе кофе, в кофе бренди, отхлебнул, добавил ещё. Не в моих традициях кофейничать заполночь, но пахло уж больно заманчиво, где тут удержаться! Я откусил от бисквита и нашёл его превосходным – особенно глазурь. Да и суфле неплохо. Обожаю шоколад! Жуя, постучал пальчиком по портретному стеклу:

– Если исходить из цветущего вида Артемия Федотовича, эта фотография отно-сится ко времени, предшествующему затяжному периоду его морального падения. Год эдак девятьсот третий – девятьсот пятый… – закончил я.

– Поразительно, как много вы знаете! – воскликнул Алёша, отмахиваясь от друга, делающего предостерегающие жесты и гримасы – дескать, неудобно же малознакомого человека столь сильно беспокоить расспросами. – Расскажите ещё что-нибудь. Например, зачем он кушал собак? Лечился от туберкулёза? В народе считается, что собачатина по-могает.

– Мои знания – плод детского увлечения загадками старины, – сказал я. – С деся-тилетнего возраста годков до четырнадцати-пятнадцати, пока не увлекся всерьёз уже де-вочками, я даже вёл записи, где отмечал наиболее таинственные происшествия, случав-шиеся в Петуховке и окрестностях за время существования посёлка. Взяться рассказывать пусть малую часть тех историй – остатка ночи не хватит, – похвалился я, наливая ещё кофе и бренди. Слушатели к спиртному не притрагивались. Как и к бисквитам. Только кофе. – Вы спрашивали о собаках? Тут вот какое дело. Как я уже говорил, Трефилов при-вёз с Дальнего Востока мага и кудесника, а вдобавок несколько щенков чау-чау. Скре-щивая их с местными охотничьими лайками, считавшимися лучшими в европейской части Российской империи, и совершая над полученным помётом неведомые обряды, он намеревался вывести новую породу. Такую, которая умела бы отыскивать в земле полез-ные ископаемые или, на худой конец, клады. Помните об истощившейся серебряной жи-ле? Смелый эксперимент продолжался лет пять, а то и дольше. Выведенные в результате псы, может, и чуяли драгоценности, но вразумительно показать этого не могли. Трефи-лову пришла в голову дерзостная мысль: а вот если скушать питомцев, то не передадутся ли пожирателю их чудесные способности? Решено – сделано. От поголовного истребле-ния линию редких животных спас доброхот псарь. Вынес тайком десяток кутят и укрыл в лесу – на заимке у родственника. Многие из сегодняшних петуховских дворняг имеют китайские корни. В чистом виде порода, к сожалению, не сохранилась. Хотя… как знать?.. Позволите ещё один бисквит? Премного благодарен.

Алёша намеревался продолжить расспросы, но был уже весьма решительно оса-жен старшим другом. Я воспользовался моментом и в свою очередь спросил:

– Ну, а как ваши успехи, господа натуралисты? Наслышан, будто перед вами от-крылись неслыханные перспективы, грозящие мировым признанием и увековечением в граните бюстов? Так ли это?

– Пожалуй, ещё рано говорить о чем-либо конкретном. Ну, да вы же не претендуе-те на всеохватный и подробный ответ, на котором настаивал бы специалист, верно? – за-говорил Алёша. – А раз так, и я позволю себе быть свободнее. На самом деле, в некото-рых породах рыб, преимущественно карповых: карась, сазан, лещ и тому подобных – мы обнаружили не встречающиеся более нигде органические соединения двух видов. При-рода их близка к гормональной. Одно выступает в роли сверхмощного тормоза метабо-лических процессов, и предварительно названо нами «деселерином» или просто «формой Д». От французского «уменьшать скорость». Другое – компенсирует, нейтрализует дей-ствие первого. Это «форма А» – «акселерин», ускоритель. В настоящее время мы наблю-даем, изучаем главным образом равновесное состояние обменной химии. Иначе говоря, «деселерин» и «акселерин» содержатся в организме рыб в пропорциональных количест-вах. И, соответственно, воздействуют с равной интенсивностью. Причем концентрация их сегодня – микроскопична и быстро уменьшается. Рыба ведёт себя вполне нормально. Даже абсолютно нормально. Если же любое из веществ начнёт преобладать – тут же воз-никнет экстремальное состояние. Вспомните недавнюю шумную историю с якобы отрав-лением ихтиофауны. Заторможенное состояние – во всём его блеске. Рыба «заснула», впала в анабиоз.

– А ускоренное? – спросил я.

– Ускоренного состояния мы на практике не наблюдали. Однако считаем возмож-ным и его. И, повторюсь, чем больше времени отделяет нас от того удивительного слу-чая, тем слабее действие веществ. Практически оно сходит на «нет». Вкратце это, пожа-луй, всё. Вас, как местного жителя, волнует в первую очередь, конечно, утилитарная сто-рона. Безопасно ли кушать «отравленную» рыбу?