Текст книги "Зверь с той стороны"

– Само собой.

– Наш ответ – да, полностью безопасно. Теплокровным животным, при попада-нии форм «А» и «Д» в организм через пищеварительную систему – при съедении рыбы, особенно термически обработанной – ни что не грозит. Подопытные животные чувству-ют себя прекрасно, никаких следов действия веществ не обнаруживается.

– Так вы действительно мучаете кошек, хулиган был прав? – погрозил я ихтиоло-гам пальцем, усмехаясь.

– В какой-то степени, пожалуй, – сказал Лёша. – Что поделаешь, другого способа исследований, равного по качеству, пока не существует. А вот слово «мучить» здесь не совсем уместно. Мы кормим животных рыбой, только и всего. Поверьте, они нам благо-дарны. Кстати, не только кошки. Мыши для нас гораздо удобнее. Работе с ними мы и от-даем предпочтение.

– Ты сказал, вещества не опасны при попадании через пищеварительную систему, – напомнил я, перейдя незаметно на «ты». – То есть другие способы могут оказаться ме-нее безобидными? Скажем, прямые инъекции в кровь?

– Касательно других способов… – протянул Алёша. – Не знаю… Понимаете, у нас на широкомасштабные исследования попросту не было времени. И вряд ли оно найдётся в ближайшие дни, если не месяцы. Выделить вещества в чистом виде чрезвычайно слож-но. Они нестабильны, легко разрушаются. И ещё. Это уж прямо фантастически звучит, но поверьте, так дела и обстоят. За пределами некого ареала, почти точно совпадающего с границами Сарацинского района, даже следы экзотических веществ в рыбе исчезают. Абсолютно, напрочь. Словно вилку из розетки выдёргивают. Такое ощущение, будто са-мо существование «деселерина» и «акселерина» возможно здесь и только здесь. А между тем вода внутри этого «ареала» не содержит никаких посторонних включений. Ни хими-ческих, ни биологических, ни радиоактивных. Вода как вода. Разве что значительно бо-лее чистая, чем мы привыкли встречать. Поэтому наша передвижная лаборатория – единственный в мире центр изучения загадочных форм «А» и «Д». А мы с Яшей единст-венные естествоиспытатели, приобщившиеся здешних тайн – практики и теоретики. Максимальная концентрация «деселерина» и «акселерина» отмечена в рыбе, выловлен-ной возле возле деревни Серебряное.

– Посёлка, – машинально поправил я его. – Посёлка Серебряное. Господа, а ведь в этом что-то есть… Один мой близкий родственник, муж старшей сестры, считает, что наш район определённо необычен. Экзотичен – по вашей терминологии. У него целая теория разработана об этом. Дескать, где-то здесь находится точка соприкосновения нашей все-ленной с иным измерением. Таким, в котором главными, фундаментальными законами являются вовсе не те, что у нас. Эпицентр надфизических, неофизических, суперфизиче-ских, метафизических – как пожелаете – возмущений, вызываемых соприкосновением вселенных, качается по сложной траектории с конечными точками в Петуховке и Сереб-ряном. Отсюда множественные случаи проявления в обоих посёлках и на прилегающей территории сверхъестественного, а то и волшебного… Да, впрочем, если желаете, погово-рите с ним лично. Я вас с удовольствием познакомлю. Кстати, мои юношеские записки об исторических чудесах здешних мест и о загадочных жителях – в том числе об Арте-мии Трефилове – тоже у него. Его зовут Антон Он работает заместителем директора за-вода по вопросам охраны окружающей среды.

– Антон Басарыга? – воскликнули мои собеседники в голос. – Так мы же его от-лично знаем!

Ветви старой ивы раскачивались под ветерком – плавно, словно водоросли, ти-хонько постукивали в стекло чердачного окна, скребли по крыше. Замечательная кре-пость из песка, сооружённая Машенькой под деревом ещё позавчера, до сих пор пребы-вала в добром здравии и обзавелась вдобавок знаменем над башней. Возле главных во-рот замка валялся на боку забытый вездеход «Бархан».

Подняв игрушку, стараясь не громыхать воротами, я просочился во двор. Шикнул на проснувшуюся собаку, готовую приветственно взлаять, и заскользил вдоль стены. В сенцах было немного светлей. Из распахнутой дверцы, выходящей в сад, ко мне обраща-ла насмешливый лик огромная красноватая Луна, едва поднявшаяся из-за чёрного леса. Я прокрался на цыпочках к дверному проёму и высунул любопытный нос наружу.

Обнявшись, на садовой скамейке сидели Антоха с Ольгой. Ольга приклонила го-лову к мужниному плечу, а тот что-то пылко говорил вполголоса, показывая свободной рукой в небо. Умилившись и смутившись, я попятился. Под ногой зашуршала пластико-вая плёнка, приготовленная для каких-то садово-огородных надобностей. Антоха повер-нулся на звук, обрисовав на фоне звёзд свой весьма привлекательный, по мнению многих женщин, усатый профиль.

Отдалённо похожий на профиль покойного «квина» Фредди Меркьюри.

– Не может быть, – в волнении зашептал я, продолжая пятиться. – Нет, это только игра теней! Ведь у чёртова «дяди Тёмы» был сын. Сын, а не дочь! Он ещё в машинки иг-рал перед домом, в песочной куче.

Память услужливо подсказала мне, что где-то году как бы не в позапрошлом, Машенька в порядке эксперимента соорудила себе потрясающую прическу авангардист-ской направленности. Для скрепления непослушных прядей находчивый ребенок пользо-вался пластилином. Вследствие чего пришлось её после запечатления на фото– и видео-носители постричь «под мальчика».

«Бархан» выпал из моих ослабевших пальцев.

Дневник Антона Басарыги. 9 мая, пятница.

Победа! Я имею в виду не только великий всенародный праздник, но и малень-кую викторию местного значения. Путём многоходовых комбинаций, основанных на бо-гатом опыте школьных педагогов и станового нашего пристава, старшего лейтенанта Коновалова, вычислили казнителей кошек. Каким образом? Можно было бы напустить туману, однако к чему? Секрет прост: искали глубокие следы кошачьих когтей на блуд-ливых ручонках. Отсеяв поцарапанных, но безвинных (тут-то и шёл в дело богатый опыт), следственная бригада успешно добралась до малолетних преступников. Оказались братцы Меркульевы, а с ними приблудный сарациногородский шпанёнок Клаус. Это, безусловно, кличка. Человечье имя Клауса доподлинно неизвестно. Вроде, Коля.

Сашка Меркульев, глава семейства, находится в отъезде и о том, что его наслед-ники подались в младосатанисты, счастливо не ведает. Нина же Меркульева, глубоко возмущённая хтонической продвинутостью сыновей, учила их уму-разуму берёзовой дрыной, заготовленной на черен к навозным вилам. Предполагаю, что в гневе она была не только страшна, но и чрезвычайно быстра. Ибо тинэйджеры Меркульевы скрыться от материнской науки не успели. Старший лежит с сотрясением мозга, младший – с перело-мом руки, коей пытался защитить голову от берёзовой каши. Менее серьёзные синяки и ссадины на их телах не поддаются счёту. Братьев пользует баушка Зайцева, потомствен-ная знахарка не из последних, поскольку обращение к официальной медицине может быть чревато возбуждением уголовного дела.

Опомнившаяся Нина рыдает над делом рук своих.

Участковый о детских травмах осведомлён, но ничего, по обыкновению, не пред-принимает. Ждёт заявления. Которого, скорей всего, не будет.

Клаус же – между прочим, вдохновитель чёрных месс и распорядитель мерзост-ными обрядами – укрылся и замёл следы. Он и прежде-то бывал в Петуховке набегами – промышлял мелким браконьерством рыбы, рэкетом младших школьников и прочими беззакониями. А смотался он оч-чень вовремя! Широкая поселковая общественность ка-тегорически настроена против него. Атаман добровольной казачьей сотни Бердышев гро-зит содрать с поганца шкуру нагайкой и едва ли не линчевать. Боевая слега Нины Мер-кульевой тоже наготове. Да что там! Убеждён, попадись сегодня Клаус в руки писателю этого дневника, писатель забыл бы на время о христианском всепрощении и оборвал говнюку уши с корнем. А также выбил бы вдобавок пару-другую зубов. С корнем же. Стыдно, да. Праведная ярость, однако, сильнее стыда.

Странное дело. Филипп, с которым отношения мои всегда были превосходными, который день ведет себя невразумительно, едва не отчужденно. Смотрит, заломив бровь, будто хочет спросить о чём-то неловком, сказать что-то нелицеприятное, но никак не ре-шается. Он же, отводя глаза в сторону, привёл ко мне намедни одного из ихтиологов. Скорей всего, именно эта аудиенция и являлась причиной его маяты. Не знал, как я отне-сусь к навязанной им – мне беседе с геем.

Гостем выступил младший из естествоведов – Алёша. Тот, что строен и спорти-вен, что безбород, зато дважды пропирсован в губу. Тот, чьи волосы пострижены замы-словато и кардинально обесцвечены перекисью водорода, с редкими жёлтыми прядями. Был он улыбчив, в замечательно отглаженной одежде, вёл себя беспредельно вежливо и скромно. Рыбой не вонял. С необычным для его сексуальной ориентации живым внима-нием косил на Ольгу, когда она мелькала в поле зрения. А ещё он был любознателен. До чрезвычайности. Занимала его главным образом судьба заводчиков Трефиловых, особо Артемия свет Федотыча. А также мои теории о примате в здешнем бытии метафизиче-ских законов над ньютоновскими.

От псевдонаучных разговоров я мягко, но непреклонно отказался, пожурив по-путно Филиппа за болтливость. Хоть я и не отношусь к последовательным материали-стам, всё равно негоже составлять у окружающих впечатление обо мне, как о мечтателе со странностями. Мало ли чего я навоображаю себе, мало ли чем поделюсь с ним на пра-вах родственника? Конфиденциально, между прочим, и приватно. Он состроил повин-ную гримасу, развёл руками, а затем поспешил убраться варить чай с травами и резать капустный пирог.

Я выволок из-под кровати «дембельский» фибровый чемодан – ещё тестя, – укра-шенный с одной стороны кучей открыток под лаком, с другой – грандиозным полотном кисти безвестного армейского живописца, под лаком же. Открытки, наклеенные не без представления о постмодернистском дизайне, представляют чудесные виды различных городов Чехословакии, где тесть отдавал Родине патриотический долг. На картине ядо-вито-лазурное небо в кудреватых облаках с хвостиками тритонов рассекает могучий сверхзвуковой реактивный самолет, похожий обводами на стратегический бомбарди-ровщик ТУ-95. Он уносит счастливых «дедов» домой. Остался позади аэродром, бетон-ные плиты которого выразительно иссечены строгими буквами «ВВС ЗГВ» и датами: 1962–1965. Возле памятных плит стоят маленькие человеческие фигурки: генерал с золо-тыми лампасами, махающий вслед самолету фуражкой и троица голоногих девиц, в чьих лапках вьются по ветру полупрозрачные газовые платочки. Очевидно, это жестокосердно брошенные русскими солдатами влюбленные чешки и словачки. Провожающие печаль-ны, если не сказать переполнены горем – гений художника сумел передать это с чудо-вищной силой, не развеявшейся за сорок лет.

В чемодане хранятся историко-краеведческие записки аж трёх поколений Капра-ловых. И одного поколения Басарыг, представленного мною.

Я расстегнул заедающие замки, откинул крышку (изнутри украшенную фотогра-фиями популярных в шестидесятые актрис) и достал парочку тетрадок. А потом принялся рассказывать, где-то приукрашивая, где-то домысливая и привирая, изредка обращаясь к тексту, но чаще к памяти. После возникновения Филиппа с чаем и пирогами я иногда апеллировал к нему, как собирателю части документов. Но он был довольно скуп на комментарии; со значительно большим энтузиазмом налегал на сдобу. Помощь его, в ос-новном, сводилась к рекомендациям воздержаться от тех или иных подробностей, осве-щённых им ранее. Получилось в результате примерно следующее.

…Во второй половине восемнадцатого века этот глухой край населен был не гус-то. Стояла деревянная крепостца Сарацин-на-Саране, несколько русских крестьянских сёл, включая Петуховку, несколько марийских, татарских и башкирских деревень. Госу-дарство и нарождающуюся буржуазию в лице, скажем, вездесущих Демидовых он инте-ресовал только в першпективе. Поскольку разведанных полезных ископаемых здесь не имелось, а искать их не хватало ни времени, ни средств. Или руки не доходили. Как во всякой порядочной глуши, была тут своя разбойная ватага, на равных соперничающая с властью за право диктовать законы. Возглавлял её отпетый мерзавец Трефилка Косой, в свободное от бесчинств время носивший личину купца сукном и скобяными товарами. Казачки из Сарацинского гарнизона время от времени щипали банду, но разгромить полностью (тем паче поймать атамана на горячем) не выходило – разведка у Трефилки была поставлена на совесть.

Однажды, а именно, в году 1756-ом, ватажники проведали, что из крепости соби-рается по перволедью санный обоз. Не то в Невьянск, не то в Императрицын, а то и в са-мый Оренбург. Вроде, рыбный. «Неужто тамока своей рыбы мало?» – задумался Косой. «Вот не верю, и всё тут!» – воскликнул он перед особо приближенной братвой, предвос-хищая Станиславского, и хватил шапку оземь.

Обоз был обречён разграблению.

Засаду разбойники устроили тактически безупречно. От избранной точки до Са-рацина было сутки ходу, никакая помощь не поспеет. Да и не собирался Трефилка рассу-соливать, думал покончить с делом за минуты. Река в том месте ненадолго разливается, образуя широкий плёс, открытый всем ветрам и пулям; зато берега словно на заказ – вы-соки, обрывисты и густо поросли кустарником. Выше и ниже плёса речное зеркало здо-рово сужается, что позволяло устроить классические завалы из подрубленных деревьев.

И вот время «Ч» настало. Падал необыкновенно густой снег. Вьюжило. Ватажни-ки скалили зубы, грели дыханием пальцы и ждали. Показался обоз – девять саней, пятеро казаков с пиками. «Эвона как! Это што, с пикам-то молодцы – рыбу никак охранять?!» – ещё раз порадовался собственной прозорливости Трефилка. Он пронзительно свистнул. Повалились сосны. Хлестнул первый выстрел – для острастки, под ноги. И вдруг сцена-рий рухнул. Ожидаемой паники среди обозников не поднялось. Возницы быстро скучко-вали сани, на одних розвальнях откинули полог, откуда показалось злобное рыло снаря-жённого двухдюймового «единорога». Пушчонка рявкнула, плюнув картечью по кустам. Закричали раненые разбойники, сразу несколько. Казаки изготовили пики и сабли к бою, рванулись галопом вроссыпь – туда, где берега были поположе. Над рекой раздался зыч-ный голос: «Берегитесь, канальи лесные, а того лучше тикайте, ежели жизнь дорога! Ибо на государственный транспорт напали, за что казни скорой и неминучей преданы буде-те!» Пушка стрельнула снова.

Сопротивление добычи поддаёт хищникам азарта. Трефиловские варнаки много превосходили противника числом и не знали страха смерти, потому что каждый давно поставил на себе жирный крест. На государство они однозначно клали с прибором, а мудрёное слово транспорт говорило им, что пожива, видать, будет богатой. Загорелась безжалостная схватка. Разбойники, ценой потери двух третей личного состава убитыми и ранеными, взяли верх. В санях, наряду с морожеными тайменями да судаками и тёплыми трупами защитников, они обнаружили блестящие лепёшечки размером в детскую ладонь. Полным-полно металлических лепёшечек, отлитых в самодельную форму для грузил к рыбачьим сеткам. Серебро, поняли счастливые победители. Трефилка, кривясь от боли в порубленном боку, бросился искать по саням живых. Его, больше чем рана, мучил во-прос: «Откель столь много?» Ему повезло, он нашёл обозного старшину, который при первой опасности удачно спрятался под дровнями с драгметаллом, отчего остался невре-дим. Трефилка задумчиво посмотрел обозному старшине в глаза и вдруг устало улыб-нулся. Никого эта улыбка не насторожила, а зря! Побросав мёртвые тела под лед, разбо-гатевшие, как и не мечталось, разбойники ретировались. Следы их совершенно замело уже к вечеру.

Через неделю Сарацинский комендант нашёл подметное письмо. В нем грамотно и подробно давалась информация, как отыскать логово шайки Трефилки Косого, а также указывалось лучшее время для нападения. Прилагались и начерченные умелой рукой кроки местности. Карательная экспедиция выступила немедля. Пьяные ватажники были истреблены казачками практически подчистую. В живых остался один. Его люто пытали, дознаваясь, куда пропал одноглазый атаман и где начальник обоза – большой государев человек, бергмейстер. Между прочим, единственный, кто доподлинно знал координаты серебряной жилы. Старатели-то – и крепостные, и вольные – вот беда, поголовно погиб-ли в схватке на плёсе. Пленённый варнак не знал ничего. Под калёным железом он толь-ко проклинал предательство Трефилки да звал весь в слезах матушку, прося у неё проще-ния, у покойницы, за житуху свою пропащую, беспутную. Однажды ночью он нашёл сил удавиться на собственных кандалах.

Два года спустя в Сарацин-на-Саране заявился прямиком из столицы богатый ку-пец, одетый, однако же, не по званию, а в немецкое. В парике, лицом бритый, с крестом на шее и при грозной бумаге. То была купчая, за печатью едва ли не императорской кан-целярии, а уж Берг-коллегии точно. Все земли по реке Арийке, от сих до сих по государ-ственному реестру, переходили во владение подателя бумаги, Устина Трефилова. С раз-решением строить заводы и разрабатывать недра. Для грядущих работ пригнал Устин две сотни крепостных с Волги. Один глаз его был, между прочим, перевязан чёрной лен-точкой, что породило вкупе с говорящей фамилией всяческие толки. Например, сколько и кому нужно сунуть, чтобы такая, в общем-то, невозможная купчая – на царские, по-вторяю: царские земли! – стала реальной? Или каким образом человечишко подлого зва-ния может вдруг получить орден и сделаться столь важной птицею? Но особо болтливых и востроглазых живо забили в колодки без объяснения причин. Их поглотила Сибирь. Слухи пропали. Трефилов открыл рудник, построил металлургический заводик, при них – посёлок и начал добывать серебро. Посёлок назвали без затей, Серебряным. Добытый металл он честно продавал государству по установленным ценам. Весь ли? Как знать…

К началу двадцатого века Трефиловы сделались хозяевами целой империи. Пусть небольшой, но крепкой. Штук пять заводов, серебряный рудник, железный рудник, кар-манные уездная полиция, чиновничество, суд. Ну и прочие сопутствующие прелести. Жили они исключительно в столице, где по случаю прикупили дворянский титулок вме-сте с уютным особнячком, но на охоту либо гульбу приезжали сюда. Охоту они до смер-ти уважали! До смерти!.. Особенно волчью и медвежью.

В 1903 году, зимой, поднятый из берлоги медведь оказался пестуном-трёхлетком, жившим по какой-то извращённости злодейки-судьбы всё ещё с мамкой-медведицей. Егеря о мамаше не прознали, а собаки… Собаки почему-то тоже подвели. Пестуна баре застрелили и расслабились. Пили Шустовский коньяк, хохотали, поворотясь спинами к разорённой берлоге. Тут-то медведица, при которой был вдобавок малыш-сосунок, и вы-рвалась на оперативный простор. Мстить за отпрыска-переростка. Лайки бросились за-маливать вину и отрабатывать хлеб, но у них мало что вышло. В травле медведя главное для собак – ухватить зверя зубами за яички, после чего он становится послушным – пря-мо шёлковым. С медведицей, по вполне очевидной причине физиологического порядка, такой номер не удался. Пришлось собачкам обходиться медвежьими пятками, что на по-рядок слабее по степени психического воздействия и на порядок – вспомните пословицу – опаснее. Первыми под звериную лапу подвернулись Трефиловы: глава семьи Федот и его старший сын Кирилл. Отбивались практически голыми руками: бутылка да разде-лочный нож – несерьёзно, игрушки; сами рычали жутко. Стрелять в беснующийся, брызжущий кровью, роняющий шерсть клубок егеря не решались. Итог краткой и ярост-ной рукопашной заставил содрогнуться. Прежде чем погибнуть (острый узбекский нож Федота отыскал-таки яремную вену в толстой медвежьей шерсти), свирепое животное страшенно поломало обоих охотников. Кирилл Федотович умер сразу, а папаня пережил его на цельные сутки.

Руководство делами, следовательно, перешло к младшенькому, Артемию. А тот слыл волокитой, вольнодумцем, мелким поэтом и крупным балбесом, но никак не хозяй-ственником. Подтвердил он свою отчаянную глупость почти сразу. Дабы не тянуть на горбу непосильную ношу наследной индустрии, Артемий велел продать всю недвижи-мость. За исключением Серебрянского рудника и плавильного завода, особнячка в Пе-тербурге, а также малого дома в Петуховке; деньги же распорядился обратить в ценные бумаги. Компании, чьи акции надлежало приобретать, выбрал сам. Чем он руководство-вался, остается тайной, однако компании те не просуществовали и года. Думается, его элементарным образом «кинули».

Серебряная жила начала стремительно, катастрофически скудеть. Старый управ-ляющий почил с горя, а новый как-то неожиданно сбёг. Причина его торопливости выяс-нилось легко. Он прихватил с собой ящик, где хранились камушки, сберегаемые Трефи-ловыми на чёрный день. Сестра Артемия, учившаяся в Вене, понесла от красавца мадья-ра, офицера и дворянина. С блестящей непринужденностью потомственного аристократа гусар ославил её перед обществом и бросил. Девица наложила на себя руки. Матушка Трефилова за тот несчастный год повыплакала все глазоньки, ослепла, после чего сдела-лась смешненькой. Иначе выражаясь, тронулась умом. Её сдали в скорбный дом.

Артемию Федотовичу всё было трын-трава, кроме безденежья. Так считали окру-жающие. Я думаю, он просто хорошо держался. В России входила в моду мистика, и его осенило: для решения финансовых проблем следует прибегнуть к помощи сверхъестест-венных сил. Отечественные столовращатели его решительно не устраивали: Трефилов считал их обыкновенными шарлатанами, почему отправился на Восток. Но сперва он сделал изрядный крюк к западу. Вена конца апреля 1904-го его очаровала. Голубой Ду-най и сказки Венского леса. Прелестные дамы. Музыка вальса из каждого кафе. Чье сердце не забьётся, как птичка, чья душа не возликует? В глазах Артемия стояли слёзы восторга. Это не помешало ему, однако, разыскать мадьярского гусара, повинного гибели сестры, и убить на дуэли. Артемий зарубил породистого хама и сластолюбца саблей, до-казав, что буйные гены Трефилки Косого ещё рано списывать со счетов. Австро-Венгрию он покинул пешком, в компании контрабандистов.

Дальнейший его путь лежал в Сербию, Грецию, Турцию, Иран и Палестину, Еги-пет. Затем были Индия, Тибет, Китай, Корея. В Чемульпо он видел гибель Варяга, и в душе его вспыхнул высокотемпературный патриотический пламень. Он пробрался в Порт-Артур, где принял активное участие в обороне. Основным местом его пребывания стал пятый форт, что в районе Яншугоу, но бывал он и на батарее Голубиной. Он рыл волчьи ямы и строил засеки наравне с солдатами. После гибели Макарова, когда абсо-лютно всем стало абсолютно ясно, что при бездарном новом командовании город ожида-ет неминуемое падение, он начал искать пути выхода из блокады. К моменту сдачи Стес-сом и Фоком Порт-Артура в декабре 1904, он уже месяц как покинул Квантунский полу-остров.

Под Рождество 1906 года Артемий вернулся на родную землю в сопровождении двух колоритных дикарей-шаманов и целой своры собак. Матушка его к тому времени преставилась; дела кое-как выправились, хоть и не вполне. Поселился он в Петуховке, петербургский особняк продал. Рудник посещал наездами, редко. Факты добычи металла по-прежнему не радовали.

Вот тут-то начинается самое интересное…

Строительство в Серебряном, на базе одного из неработающих заводских цехов таинственной машины. Безумные волхования. Опыты над животными и собою. Необъ-яснимая связь с революционерами. Убийство – или вынуждение к самоубийству – ис-полнительницы романсов, подведшее роковую черту под полным загадок периодом его жизни. Похоже на сумасшествие? На то, что человек бесился с жиру или наркотиков? Как судить… Попытаемся-ка лучше разобраться.

О Машине. По свидетельствам очевидцев, для её изготовления закупались огром-ные стеклянные а то и кварцевые линзы, параболические зеркала, электрические двига-тели, включая очень маленькие, мощные электролампы с угольными контактами и лам-пы карбидные. У лучших петуховских слесарей-лекальщиков заказывались высокоточ-ные детали и узлы, за качеством которых был установлен жёсткий контроль. Доступ в монтажное помещение был строжайше ограничен. Собственно, допускались сам Трефи-лов, шаманы, изобретатель и привезённые из-за границы классные рабочие.

Наш Филипп, вслед за отцом, считает Артемия простаком, поверившим безумно-му конструктору вечного двигателя. Такая точка зрения является традиционной для аб-солютного большинства краеведов. Но не того мнения был Иван Иванович Капралов, дед Филиппа. И я склонен придерживаться дедовских взглядов. Не стоит забывать, что Трефилов-младший хоть с трудом, но окончил Казанский университет. То есть был на-слышан о неумолимости закона сохранения энергии. Да и на что ему мог пригодиться перпетуум-мобиле? Тут, верно, другое. Но об этом ниже…

О сверхъестественном и иже с ним. Были: камлания под руководством азиатских магов, вивисекция, взрывное увлечение излишествами – наркотическими, алкогольными, сексуальными, столь же непредсказуемо сменяемое периодами полной аскезы. Было: ог-непоклонничество, выразившееся в поджогах специально изготовленных фигур и строе-ний, не имеющих определенного, сопоставимого с чем-либо известным обличья. Вступ-ление в антигосударственный, подпольный союз, безусловно, обладающий мощной раз-рушительной энергетикой. Был обязательный ежемесячный вой на полную луну – под скрипку единственного в уезде настоящего румына Романеску.

Слушатель значительно и удручённо качает головой: вот уж точно признаки «сползания черепицы»! А как вам такая версия: всё вышеперечисленное является поша-говым выполнением обязательных атрибутов каких-то незнакомых нам мистерий? Со-гласитесь, вполне жизнеспособно.

Сюда же я отношу и строительство таинственной Машины.

Не абсурдного вечного двигателя, нет. Оптика, точная механика и электромагне-тизм, «усиленные» волшебством. Погоняемые импульсами ментальных посылов, рож-дённых измененными состояниями психики. Ну а кровавые жертвоприношения? – это же тот ещё катализатор, известно издревле! Что должно было возникнуть на острие этих различных с первого взгляда, но связанных внутренней логикой – быть может, логикой не совсем человеческой – учений, действий и поступков? Вспомним, идеей фикс Арте-мия был поиск полезных ископаемых. В русло этой идеи он готов был уложить что угод-но. Уложить, чтобы получить… Звучит барабанная дробь… Действующий заменитель папоротникового цвета! Машину, Показывающую Клады. Супер рентгеновский аппарат с дальнодействующим поисковым устройством. На первых порах Машина должна была вскрыть для Артемия Федотыча земные недра близ Серебряного. Чтобы отыскать, куда ушла богатейшая рудная жила. Кстати, такой ответ косвенно подтверждают свидетельст-ва очевидцев. Во время испытательных запусков Машины (о них сигнализировала тре-вожная паровая сирена), даже дневных, а ночных особенно, в некоторых местах рудника порода светилась зеленоватым или же принимала вид расплавленного стекла. После «от-боя тревоги» параметры породы возвращались к норме, только шахтеры всё равно жутко боялись работать в отмеченных нечистым забоях. Многие увольнялись вовсе, считая, что Артемий, чем бы ни занимался, перешагнул грань дозволенного высшими силами. Поэтому держаться от него следует подальше. Ведь если не Господь, который далеко, то уж девка-то Азовка, сиречь Горная Хозяйка подобного самоуправства, подобного вызова ни за что не простит. Рудник оказался на грани закрытия. Как никогда близко к закры-тию. Но Артемий Федотович уже сжёг за собою все мосты. Он шёл напролом. Он играл ва-банк. Или грудь в крестах или голова в кустах…

Наверное, гибель певички стала кульминацией опытов, после которой должен был воспоследовать величайший триумф. Или же дальнейшие мучительные поиски – в слу-чае неудачи. А скорее – смерть. Он бы застрелился, и дело с концом.

Должно быть, что-то (всё?) из желаемого всё-таки удалось. Мозаика сложилась наконец и даже была как-то прочтена.

В роковую для поп-звезды ночь 1914-го душераздирающе выли недоеденные гиб-ридные русско-китайские собаки. По небу гуляли огненные столпы, плакали и не успо-каивались дети. В Серебрянской шахте случился грандиозный взрыв газа. Ветер ломал деревья и срывал крыши. Тараканы полчищами лезли людям в постели, стремились уг-нездиться на животе вкруг пупка и копошащимся обручем на шее. Один рыбак утвер-ждал, что видел на Арийке множество всплывшей кверху брюхом рыбы, к утру, впрочем, исчезнувшей совершенно.

Современники отнесли эти катаклизмы на счёт начавшейся войны.

Я отношу на счёт первого полномасштабного действия Машины. Побочные явле-ния, всего-то. Глядите, изломанный труп певицы ещё не остыл, собутыльники Артемия в шоке и стремительно трезвеют, он же седлает лошадь и бешеным галопом мчит в Сереб-ряное. Какого чёрта? Товарищи по выпивке принимают этот порыв за спонтанное прояв-ление трусости. Впоследствии органами дознания он толкуется однозначно – как бегство с места преступления. А было это гонкой счастливого отца к колыбели новорожденного первенца. Трефилов ждал чего-то подобного, а дождавшись, понял сразу – заработало!!!

Итак, Машина готова. Действует. Самое время применить её возможности по на-значению. Только разделаться по-быстрому с досадным недоумением – самоубийством пьяной дуры-романсистки. Ха, легко! Уезд же под ним, – целиком. Этому сунул, того припугнул, третьему и четвёртому напомнил о вечной благодарности роду Трефиловых, в которой они клялись, помнят ведь… Но – сбой, сбой, сбой. Чиновники – все вдруг – ос-текленели. Чего вы хотите, десять лет без подачек: пёс, и тот хозяина позабудет, вполне может куснуть. Одна охранка вошла в положение. Не задаром, разумеется. Услуга за ус-лугу. И Артемий, сжав зубы, переступил через честь. Ради неё, единственной любви – Машины своей.

Революционеры только крякнули, как очутились на нарах.

Обвинения с Артемия сняли.

Почему же в таком случае он сбежал на фронт, спросите? Думаю – нет, уверен, – именно потому, что Машина удалась. Побег – главное подтверждение успеха, того, что грудь его обрела желанные кресты – из золота и алмазов. Ну, пусть из самородного се-ребра. Трефилов уводил большевистскую погоню (ах, недоработали жандармы, упустили кого-то) от своего детища. Ведь (предположим: всё-таки неудача) «голову в кусты» он мог сронить и здесь, без столь трудоёмких телодвижений, как штыковые атаки на кайзе-ровские войска. Нужно было просто сидеть на месте и ждать. Пришли бы и оторвали. Он был готов к этому вполне, готов всегда. А не желал лишь в одном-единственном случае: смотри выше.