Текст книги "Зверь с той стороны"

Ревность – отвратительное чувство, – смрадное, гнетущее… но одновременно и подстёгивающее, будоражащее. Ревность основана не на разуме и тем более не на ду-шевных борениях. Мне кажется, логово ревности – спинной мозг, со всеми рождаемыми им атавистичными порывами, унаследованными человеком от диких предков. Одолеть её безумно трудно, почти невозможно – особенно в тот проклятый момент, когда она взметнётся в груди чёрным пламенем. И я, узнав, что мой гипотетический соперник бодрствует в сей глухой час, вдруг возревновал. Мне как шлея под хвост попала. А ну-ка, зайду, сказал себе я, мало-помалу зверея. Надо объяснить мальчику, что поскольку он «голубенький», то его пидарские выходки оскорбляют мою жену. А если он почему-то решил порвать с однополой ориентацией именно сейчас, то выбрал он, мудак из мудаков, не лучший объект для первого гетеросексуального опыта. Потому что в наших палести-нах очень даже просто за подобные хамские взоры-разговоры с замужними дамами по лицу схлопотать.

Во дворе свет не горел, и к крыльцу я пробирался практически на ощупь. Можно было, конечно, постучать в окно и попросить хозяев зажечь лампу. Но я же всё-таки не с визитом вежливости прибыл. Ввалиться внезапно и с порога заорать что-нибудь грозно-маргинальное – таков был мой зловещий план. Для создания убедительного облика раз-гневанного мужа я спрятал в карман чересчур интеллигентские очки, которые ношу ско-рее из рисовки, чем по необходимости, взъерошил рукой волосы и поддёрнул до локтей рукава. Ах, если бы от меня ещё разило могучим сивушным перегаром!..

В сенях тоже было – глаз выколи. Я споткнулся о какую-то железяку, торчавшую из пола прямо посреди прохода, и больно зашиб ступню. Обут-то я был традиционно по-деревенски – в калоши. Каким кретинам пришло в голову вколотить её тут, подумал я свирепо. Капкан бы ещё поставили. Волчий, например.

В прихожей прежде всего бросились мне в глаза оголённые мужские ягодицы и спина. Я, конечно же, с маху решил, что попал в самый разгар творимого биологами со-домского греха. Потом до меня дошло, что грехом тут пахнет, это да… – но не содом-ским. Человек лежал ничком прямо на голом полу, голова его была в запекшейся крови, на теле виднелись свежие синяки и кровоподтёки. Очень нехорошие. По-видимому, он полз наружу, но ослабел и, наверное, потерял сознание.

Я осторожно перевернул его на спину. Ещё до того я знал, что это Алёша, но зло-радства не испытывал. Ненависть моя развеялась напрочь – осталась одна только жа-лость. И, быть может, отчасти брезгливость. Он приоткрыл один глаз – другой затёк – и зашептал: «Ёрш, ёрш… Где он?..» – «Какой ёрш?» – спросил я механически, растерянно соображая, что мне делать в первую очередь – искать телефон? Самому бежать в больни-цу? Бежать к участковому? Или попытаться оказать первую помощь, а уж потом куда-нибудь бежать?

Тут раненый вцепился мне в ворот, встряхнул и довольно отчётливо произнёс: «Послушайте, Яша жив? Вы видели его?» – «Нет, – сказал я, – какой Яша?» – «Мой друг. Он вышел ещё до того, как эти мерзавцы… Надеюсь, он жив. Послушайте, что я скажу. – Голос Алёши окреп, он торопился говорить, часто облизывал разбитые губы. – Вы от-личный человек, я вас знаю, я вас узнал, только не помню, как зовут… Вы тот счастлив-чик… у которого жена – Ольга… Она так чудесно всегда улыбается… совсем, как фея добра. Потрясающая женщина, я таких ещё не встречал… Раз она вышла за вас, значит вы стоящий человек. Да слушайте же меня! – выкрикнул он, видя, что я отвернулся. Спрашивается, а как я должен был поступить, заслышав его восторги в Ольгин адрес? – Пожалуйста, пойдите, разыщите Яшу. За меня не беспокойтесь. Раз я не умер до сих пор, то уже не умру. Болевой шок мне не страшен, я нажрался анальгина. Я хотел сам, но у меня ничего не вышло, кажется, обе ноги перебиты… Слушайте, слушайте! Если эти мер-завцы убили Яшу, сделайте, как я скажу. Если он тяжело ранен, сделайте, как я скажу. Если он в порядке… впрочем, тогда он был бы здесь. Значит, он… его… Тогда так… Во дворе стоит наша машина, «Бычок». Заберитесь в фургон. Там битком разного научного барахла, но важно только одно. С левого борта есть маленький стол под окошечком. Сядьте возле столика на корточки – увидите встроенный холодильник. Дверца с детской наклейкой – снеговик, нос-морковка и метла, – вы её сразу узнаете. В дверце есть замок, но ключ из него, скорее всего, не вынут. Откройте. Если заперто – найдите инструменты и взломайте к чёртовой матери! Увидите два пузырька. Синее стекло, притёртые пробки, на них латинские буквы чёрным маркером: «A» и «D». Заберите. Унесите домой, спрячь-те в холодильник. На верхнюю полку, но только не в морозильную камеру. Потом вызы-вайте милицию, «Скорую»… О пузырьках никому не сознавайтесь. Никому. Это сокро-вище, но только мы с Яшей знаем, как им пользоваться. А начнётся следствие, их обяза-тельно потеряют или испортят или ещё что… Когда всё закончится, я заберу их у вас. За-плачу, сколько пожелаете. Теперь идите. Да идите же вы, не тормозите, Бога ради!»

На обратном пути я снова угодил в сенях ногою по железяке, торчавшей из пола. Карамба! Той же самой ногой, по той же самой железяке! Поскольку я спешил – ушибся много сильнее, чем в первый раз. Наверное, с мизинца слезет ноготь – сейчас он уже по-чернел. Но это к слову… Я нашёл выключатель, зажёг свет во дворе. Фургон был совер-шенно обычный, вроде продуктового, разрисованный зверями. А вот дверь покорёжена неведомым способом. Такое ощущение, что их таранил изнутри бревном взвод солдат.

Я распахнул болтающиеся створки. В нос ударил запах мочи. Яша лежал, свер-нувшись калачиком, выкинув вперёд перетянутую розовым медицинским жгутом руку. Был он мертвее египетской мумии, это я понял сразу. Рядом со скрюченными мраморно-белыми пальцами валялись использованный одноразовый шприц, синий пузырёк объё-мом со стакан и стеклянная пробка, надписанная: «А». Я поднял пузырёк (в нём остава-лось немного пахнущей несвежей рыбой жидкости), заткнул пробкой, положил в карман «олимпийки» – вместо очков, застегнул карман на молнию. Переступил через мёртвого – это далось мне на удивление просто – и присел возле столика. Дверца холодильника, ук-рашенная наклейкой со снеговиком, была приоткрыта. Из замочной скважины выстав-лялся обломок ключа. Я запустил руку в холодильник, нащупал холодное стекло, достал второй пузырёк и сунул в другой карман, тоже под молнию. Снова перешагнул разящий мочой труп… и тут-то меня скрутило. Но выскочить я всё же успел.

Полоскало меня долго и смачно. Господи, а я ведь в жизни повидал всяких по-койников! Были среди них о-го-го какие – не чета этому превысившему дозу наркоману! В армии на моих глазах, буквально в двух-трёх метрах, пустил очередь в рот звезданутый самострельщик. Из автомата. Старая история с якобы неверной девушкой, оставшейся дома, и другом-доброхотом, поспешившим солдатику о её неверности сообщить. Да ещё психологические трудности первого года службы. Дождался бедолага очередного карау-ла и прямо в оружейной комнате караулки влепил пулю в мягкое нёбо – только голова дёрнулась. Вернее, то, что от головы осталось. Так вот, даже там, при виде каши из крови и мозгов, забрызгавшей стену, при виде агонии его уже умершего, но ещё не верящего в собственную смерть тела меня не тошнило, а тут…

В общем, отблевался я, отнес вонючие секретные «сокровища» ихтиологов домой, засунул их в «Бирюсу», после чего позвонил участковому. А дальше… Весь день меня мурыжили менты. Измучили, чисто палачи-каты: что, да как, да почему? Алексея, стра-стно убеждавшего следственную бригаду в моей невиновности – и убедившего-таки, увезли в уезд, в «интенсивную терапию». В Трефиловском доме нашли ещё парочку тру-пов. Оба были убиты страшно. Шофёр «Бычка» разрублен напополам, как осиновое по-лено. А несчастным малолетним кошкодавом Клаусом словно выстрелили в стену из ка-тапульты. Давая предварительные показания, Алёша сообщил, что всего нападавших было трое, верховодил звероподобный тип в камуфляжной форме, очень сильный физи-чески и чудовищно проворный. Он пропал без следа.

Судя по всему, режиссёрами трагедии явились люцифериты, решившие казнить во славу господина Сатаны грешников-мужеложцев. На месте преступления были обна-ружены изобличающие дьяволопоклонников разнообразные, но однообразно зловещие атрибуты, необходимые для человеческого жертвоприношения. Гвозди, чёрные с алым свечи, ритуальные ножи – мерзость всякая. В кухне валялся маленький револьвер, все патроны в нём были расстреляны. Палили из него в белый свет как в копеечку, все пули засели в стенах. Отчего сатанисты передрались, да ещё с такой беспримерной жестоко-стью, остается тайной.

Чем «ширнулся» насмерть перепуганный Яков Кравченко, предстоит выяснить патологоанатомам. Помогать им я пока не намерен. Погожу…

Всё, больше не могу. Пойду-ка я спать.

Да!.. Если вся муть, произошедшая сегодня со мною, суть вендетта нашего домо-вого за мою невинную шутку, то он изрядная сволочь! Первостатейная. Пусть так и зна-ет!

Относительно ненормативной лексики, выплеснувшейся сегодня несколько раз на страницы дневника: нижайше прошу извинить! Раскаиваюсь. Обычно я себе такой по-шлости не позволяю. Это всё от стрессов, а паче того – от недосыпа.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
которая начинается воронами, а заканчивается циклопом. Голливуд, ау! Цербер и Асмодей. О любви к женщинам. Внедрился

Мощный дух курятника, доносящийся с недалёкой птицефермы, бодрил меня и активизировал мыслительный процесс. Почти так же сильно, как тонкий аромат хороше-го кофе – к сожалению, уже полчаса, как выпитого. В небе красиво парили две вороны – покрупнее и помельче. Вороны любили друг друга. Кипящая гормоном кровь толкала самца на демонстрацию высшего пилотажа. Проделав очередной пируэт, он гортанно вскрикивал и нежно касался подруги крылом. Возможно, крик его и означал «Nevermore» (разве поспоришь с классиком!), но я слышал другое. «Ради тебя, милая, я готов на что угодно, даже на смерть!» Подруга сначала жеманно ускользала, затем возвращалась, и они скользили бок о бок, задушевно клекоча.

Я расположился на балконе, в видавшем лучшие времена кресле-качалке, любо-вался на гордых птиц и, осторожно покачиваясь, дискутировал сам с собою. Предметом дискуссии являлось извечное: «Что делать?»

Ещё вчера такого вопроса передо мной не вставало, а перспективы поражали про-зрачностью. Я отдаю собранные знания Игорю Игоревичу, тот отдаёт дальнейшие при-казания мне. Или, положим, не отдаёт, отпускает его с Богом, говоря: «Дальше я, пожа-луй, сам». После чего я со спокойной совестью и сознанием исполненного долга любез-ничаю с Милочкой и, может статься, награждаюсь её поцелуем. Многими поцелуями.

Но – бах! – Тараканов избит до полусмерти, а обожжён так почти до смерти и увёзен в неизвестность бандой молчаливых крепышей под предводительством суровой блондинки. Милочке тоже досталось, ей вовсе не до поцелуев, её покой стерегут грозные волкодавы всех мастей – как человеческих, так и псовых. Сам я дезориентирован, болта-юсь в запахе куриного гуано (и чуть-чуть кофе), будто потерпевший крушение космонавт в вакууме. ЦУП на мои вызовы не отвечает, зато вокруг колготятся обломки ракеты и прочая дрянь, застилающая обзор. Лететь можно в любую сторону. Самостоятельно.

Найти бы только, от чего оттолкнуться.

Утренний телефонный звонок в институт принес мне благую весть – неоплачи-ваемый отпуск продолжается, Ф. Капралов совершенно свободен до начала июля. Как и большинство коллег. Числа где-нибудь двадцать первого – двадцать второго я могу за-глянуть, а могу позвонить, и мне всё сообщат относительно дальнейшего.

– Двадцать первого июня?.. – уточнил я на всякий случай.

– Что вы? – неподдельно удивились на противоположном конце провода. – Июля.

– Странное представление о начальных числах месяца, вы не находите? – вкрад-чиво осведомился я.

– Послушайте, Капралов! Оттачивайте свои остроты на менее занятых людях, – раздражённо бросили мне в ответ, и свои преувеличенно вежливые прощания я говорил уже в гудящую отбоем трубку.

Что ж, подумал я, отрадно, что хотя бы со стороны НИИ я могу не ждать никаких подвохов и неожиданностей.

Вообще-то, я всерьёз собрался осчастливить сегодня своим посещением «Агентст-во “КАЛИБР.45”». И сейчас набирался для этого визита решимости. Жаль, решимость что-то никак не набиралась. Она, по-видимому, где-то шлялась, мерзавка. И, по-видимому, ужасно далеко от меня. За тридевять земель, за тридевять морей. Изменщица, кипел я. Ветреница! Какого парня бросила…

Замещал её тем временем кристально трезвый рассудок. Который никогда нигде не шляется, который всегда с хозяином. Был он по обыкновению безукоризненно логи-чен, безукоризненно здрав и не на шутку за меня встревожен.

Доводы его были абсолютно неопровержимы.

Как всегда.

Рассудок убеждал. На что тебе сдалось это клятое агентство? Обстоятель-ства изменились. Обстоятельства настолько изменились, что прежние твои обяза-тельства перед Таракановым потеряли всякую силу. Устроившись в “КАЛИБР.45” или другую организацию из Таракановского списка, ты должен был выяснить, не связана ли она с сатанистами. А если подозрения подтвердятся, то попытаться проследить, осуществляют ли сатанисты какие-либо сношения с высшим губернским чиновничест-вом. Так?

Примерно так, говорю я.

Превосходно. Сейчас, когда о программе действий люциферитов объявлено во всеуслышанье. Когда они с телеэкрана похваляются своими контактами с сотрудни-ками аж президентской администрации, смысл твоего «внедрения» в это осиное гнез-до совершенно теряется. Так?

Хм… возможно, говорю я. Однако ж не факт.

Возможно? Не факт? Ах, да, ну конечно! Существует же ещё некоторая, до-вольно призрачная вероятность «нарыть» секретов, наглядно и убийственно дискре-дитирующих «Предстоящих». Всякому читателю книжонок а-ля Джеймс Ха Чейз из-вестно: стоит объявиться в логове врага «нашему» разведчику, как тут же к нему мчатся со всех сторон доверчивые Большие Боссы со стопами компромата на самих себя. А сколько ещё скрытых ренегатов стоит в очереди на долгожданное предатель-ство? А смазливых секретарш, готовых за ночь безумной любви с героем выдать ему какие угодно тайны… Да? Только куда с ними потом, с тайнами? Тараканова-то Игоря Игоревича – тю-тю! Единственного, кого они по-настоящему интересовали. Единст-венного, способного распорядиться ими с пользой. Стало быть, рвать в детективном азарте собственное анальное отверстие нету тебе, Филипушка, ныне никакого про-фита. Так?..

Я насупился. Молчу. Анальное отверстие рвать… Каково!..

Разумеется, молчишь, уже высокомерно талдычит мне рассудок. Против ис-тины разве попрешь. А раз так, собирай-ка ты дорожный баул – очки противосолнеч-ные, крем для загара, плавки купальные, бермуды-гавайки да отправляйся в турагент-ство путёвку оформлять. Таракановского задатка аккурат хватит на двухнедельный морской вояж в первом классе. Средиземноморье в мае чудо как хорошо. Подзагоришь, развлечёшься. Отвлечёшься. А возвратишься – глядишь, и проблем существенно уба-вится. Сатанистов, глядишь, прижмут. У Милочки, глядишь, синяки сойдут. Или Юлечке Штерн муж опять опостылеет. Не такой ли чудо-вариант благоразумен, ре-зонен в высшей степени? Что скажешь?..

В самом деле, что тут скажешь? Так ведь оно и есть. Следовать путем благоразу-мия не только полезно, выгодно, удобно, но и чертовски приятно. Для себя же усердству-ешь, родного, единственного и бесценного. Следовательно, любой потенциальный ущерб, любую тревожную шероховатость ещё на дальних подступах печёнкой чуешь и – огибаешь этак умненько. Колдобины да ямы – сторонкой пускаешь. Буреломы огнём па-лишь. Ать-два, ать-два, горе не беда: не дорожка – скатерть под ноги ложится. Эх, красо-та, в какую сторону ни взгляни – хорошо, просторно! Одна закавыка: трудно бывает пер-вый шажок сделать – через старомодные и нелепые совесть, честь да долг переступить. Ничего, где наша не пропадала! Тут главное – твёрдость проявить, вот что уразуметь: никому они вообще не нужны в век торжества целесообразности. Честь, долг… похваль-ные нравственные категории… Тоже мне – великое дело! Ерунда какая! Совестью сыт не будешь, с честью не переспишь, чувство долга в бумажнике не зашуршит. Да ежели по большому счету разобраться, их и вовсе на свете нету, выдуманы они! Для дурачков, для блаженненьких изобретены. Кем? Благоразумными, ясен перец.

Противно мне было в себе эти складные мысли отыскать. Заметить, что всерьёз прислушиваюсь к ним. Складные они, да неладные. Руководствуясь такими вот благора-зумными советами постоянно, ой как легко превратиться в сытого, гладкого и загорелого подлеца. Довольного собою благополучного подлеца, никогда не снимающего противо-солнечных очков – чтобы добрые люди глазонек оловянных не дай Бог, не разглядели.

Не хотелось мне подлецом становиться, вот ведь штука какая.

Неблагоразумная.

Однако минула почти неделя, прежде чем я заставил себя отправиться в “КАЛИБР.45”.

Я тягал в спортзале железо, потел в сауне, много плавал и принимал массаж, убе-ждая себя, что восстанавливаю форму. Я посещал тир, с завидной стабильностью выса-живая великолепные очки из великолепной таракановской «беретты». Я хорошо питался и много спал. Без особой надежды на успех – скорей, чтобы не терять навыка – пытался обольстить Анжелику… и носил Милочке цветы и фруктовые соки.

Как там у поэта-разбойника Виллона, который Франсуа? «Среди возлюбленных – святой, среди любовников – страдалец». Сказано точь-в-точь обо мне. Ибо Анжелика держалась со мной то насмешливо (если не язвительно), то холодно; как любовник я её больше не интересовал: что было, то прошло. Милочка же… Милочка всякий раз в моей компании совершенно очаровательно смущалась, опускала очи долу и молча (куда толь-ко подевался её острый язычок?) перебирала шерсть Абрека. Лютый зверь следовал за ней всюду, пылко (савсэм по-кавказки, да?!) ревновал её ко мне, и подступиться при нём к Милочке с нежностями не было никакой возможности. Между прочим, в отсутствие предмета обожания Абрек живо вспоминал, что мы с ним приятели – не разлей вода, до-казывая тем самым, что двойной стандарт морали присущ не только человеческим суще-ствам. Но когда понятливый папа Фердинанд, дай Бог ему здоровья и хорошего зятя, уводил настырного пёсика погулять, и мне подворачивался реальный шанс слиться с Милочкой в упоительных лобызаниях, я почему-то делался вдруг нерешителен и неук-люж, со сладким ужасом чувствуя, что окончательно теряю от неё голову. И даже готов на то, чтобы предложить ей выйти за…

Господи, в панике молил я тогда, затвори мне уста!

Непривычные терзания. Откуда они? Неужели старею? Хм… взрослею?..

Завершались периоды немоты, потупленных взоров и торжества целомудренности чаще всего появлением величественной Милочкиной красавицы-мамы, именем Антони-ны Антоновны с приглашением пить чай. За чаем Милочка оживлялась, да и я вновь становился собою, переставал мямлить, шутил, сыпал комплиментами хозяйке и её стряпне. Антонина Антоновна была строга и царственна только с виду, а на самом деле легка в общении и приятна в беседе. Разговаривая с ней, я наконец понял, откуда взялась у её дочери прелестная (а подчас невыносимая) манера подпускать иронии в любую про-изнесенную фразу. Правда, у Милочки это получалось несколько острей, зато у Антони-ны Антоновны тоньше, мягче и безобидней. Сказывался опыт. А как она готовила!.. Как готовила!.. «Дас ист фантастиш!» – воскликнул бы немец-перец-колбаса, отведав её раз-носолов, и был бы, безусловно, прав. Русскому Ивану тоже нашлось бы что сказать. Од-нако русскоязычное выражение, равное по смыслу и экспрессии, не имеет ничего общего с пристойностью; мы его опустим. Фердинанд, военная косточка, за столом всё больше отмалчивался, как и Абрек. Впрочем, пса к столу вообще не пускали; полковнику же, из-вестное дело, челюсти нужны исключительно для жевания, а язык и глотка – для отдания команд. Ещё у Милочки обнаружился младший брат. Но вьюноша Руслан (Руслан и Людмила, во!) серьёзно занимался бальными танцами, был каким-то там призером, а по-этому проводил на тренировках уйму времени.

Я с ним редко встречался.

Уходя, я чмокал Милочку в лоб или щёчку, Антонину Антоновну в ручку. Муж-чинам жал лапу. Фердинанд Великолепный провожал меня до лестничной площадки и коротко спрашивал:

– Ну что?

– Кажется, тепло, – отвечал я уклончиво, единственно для того, чтобы хоть что-то ответить, но при этом значительно хмурил брови.

– Как только станет жарко… – напоминал полковник, хмурясь вдвое значитель-ней.

Я кивал:

– Помню.

В квартиру Фердинанд возвращался, лишь услышав, как хлопнула выпустившая меня подъездная дверь.

По вечерам, оставшись один, я слушал Высоцкого, читал Дюма-отца. Телевизора не смотрел вовсе. Смотрел за окно, на речку и весело зазеленевшие берёзки на подсохшем болотце. Радовался каждой встрече со знакомой вороньей парой, продолжавшей свои воздушные игрища.

Скажете, вот те на! Хорохорился, грудь пятил – дескать, вон я какой герой без страха и упрека, а как до дела дошло, полны штаны и по ляжкам течёт? Обгадился жид-ким?

Что ж, о сути таких упреков, выскажи кто мне их в лицо, я спорить не стал бы. Посчитал бы справедливыми. Поспорил бы единственно о терминах. Назвал бы это так: силы духа не хватало. Той самой решимости.

Но я её накопил. Благодаря «Трём мушкетерам» и Владимиру Семеновичу.

И влюблённому ворону-вороновичу, конечно.

Предо мной предстала монументальная дверь, вырезанная газорезом из целомож-ного стального листа десяти миллиметров толщиной, довольно небрежно зачищенного по периметру наждаком. Дверь плотно прилегала к столь же грубому и надёжно срабо-танному стальному косяку. Весь несокрушимый вид входного блока показывал: чужие сюда не входят. Никогда.

Не обнаружил я и ничего похожего на дверную ручку. Из плиты торчала лишь вваренная короткая железная трубка, отмечающая скважину крепкого замка гаражного типа. Всякий знает, какие у таких замков ключи – ими обычно и пользуются вместо руч-ки. Кнопка звонка отсутствовала. Кабы не табличка возле двери, я бы решил, что ошибся адресом и набрёл на частный склад драгоценностей.

Охранным агентствам нужно иметь более дружелюбный для возможных клиентов интерфейс – таково было мое мнение. Я выразил его вслух. Никакой реакции.

Впрочем, в верхней части двери имелась небольшая смотровая щель, скрытая в настоящий момент бронированной задвижкой. А ещё тремя метрами выше, под конди-ционерной коробкой поблёскивала лупастым глазком видеокамера наблюдения. Меня должны были видеть.

Может, дежурный при мониторе отошёл малую нужду справить или вздремнул?

Желая обратить на себя внимание, я попробовал стукнуть кулаком. Дверная плита поглотила стук без следа. Этого при её громоздкости, конечно, следовало ожидать. Но я всё-таки рассчитывал на дребезжание металла в каких-нибудь зазорах, в какой-нибудь слабине, возникшей вследствие неизбежных при монтаже перекосов. Напрасно рассчи-тывал. Что ж, решил я, попробую иначе.

Я азартно пнул дверь ногой и на всякий случай отступил в сторону. Мне вспом-нилась анекдотичная история о малообразованном нуворише, заказавшем для своего за-городного особняка входную дверь из стального листа толщиной пятьдесят миллимет-ров. Слушать добрых советов о явном излишестве такой толщины богач не желал. Один мой шапочный знакомый, работающий в фирме по изготовлению подобных вещей – во-рот, оград и решёток, – лично присутствовал при навешивании этого монстра на шарни-ры. Когда дрожащие от страха монтажники отцепили стропы подъёмного крана и стре-мительно разбежались в стороны, почти полуторатонная плита с мучительным протяж-ным стоном, выворотив с мясом косяк, пала на крыльцо и, дробя мраморные ступени, съехала точно на носки хозяйских туфель. Бедолага отделался переломом большого пальца. И тут же заказал другую дверь – из «сороковки»…

Скрежетнув, отворилась бойница.

Рожа, высунувшаяся в неё, заслуживала почётного места в Кунсткамере. Пытаясь найти достойное сравнение, я стал воображать в окошечке поочерёдно осьминога, чело-векообразную обезьяну и глиняного, ещё не просохшего после изготовления Голема. Ка-ждый раз получалось похоже, но и только. Сопоставляя воображённую картину с ориги-налом, я опять и опять понимал, что, как ни бейся, облик привратника выходит сильно приукрашенным.

Под кривым клювообразным носом он имел широкий рот с неприятно тонкими бледными губами. По сторонам от носа – наспех проткнутые ломом дырки глаз. Сверху – что-то вроде выкрошившегося кирпичного карниза. Возможно, то был лоб. Квадратный подбородок, разделённый надвое глубокой складкой, резко выдавался вперёд. Вместо щёк – беспорядочные нагромождения выбритых до синевы булыжников. Уши и волосы скрыты от любопытствующих рамками смотрового окошка. Возраст определить трудно, но я взялся бы предположить, что лет около двадцати пяти.

Будь на моем месте голливудский агент по подбору кадров для очередного боеви-ка, в лепёшку бы расшибся, чтобы непременно заполучить этого парня. Лучшей кандида-туры на роль отпетого мерзавца и правой руки главного злодея представить трудно. Об-ладателю столь кошмарной физиономии только тем и заниматься, что безнаказанно и цинично творить самые жуткие безобразия, сопровождаемые немногословными, но зло-вещими шутками в американских кинофильмах категории «Б». Ну а в финале показа-тельно гибнуть от руки положительного героя – симпатичного атлета с умной, чуточку усталой улыбкой и роскошными кудрями по плечи. Смерть негодяя непременно должна быть изощрённой и являться достойным завершением долгой и зрелищной рукопашной схватки, разрушительной автомобильной гонки или многоствольной ружейной пере-стрелки. Между прочим, за кандидатурой на роль положительного героя агенту заокеан-ского синематографа тоже не пришлось бы далеко ходить. Вот он я, Ф. А. Капралов, во всей неземной красе и силе.

– …Слушаю, – сказал привратник, бесцеремонно прерывая мои мысли. Голос ока-зался на удивление сочным и глубоким. Никакого хрипенья и перханья, свойственного негодяям и подонкам. – Вы по делу?

– Да нет. Просто случайно проходил мимо, глядь – свет горит, двери гостеприим-но распахнуты. Музыка льётся. Дай, думаю, загляну на огонёк. Вдруг меня-то как раз и ждут.

Голем широко ухмыльнулся, показав щербину на месте второго верхнего резца. У меня в голове, в районе за левым ухом продребезжал звоночек. Что-то я совсем недавно слышал о неприятном типе с крючковатым носом и дыркой во рту. Что-то крайне, крайне скверное. Я напрягся – и звоночек взорвался лихорадочным трезвоном. Милочка! Это её бил дубинкой по лицу беззубый громила. Неужто этот самый?!

Я внутренне подобрался. Эх, слишком всё просто и скоро получается. Не нравится мне это… Ладно, не будем спешить с выводами.

– Шутки я ценю, – сказал привратник, убрав с лица ухмылку. – Но, знаешь, мало удачно пошутить, чтобы я тебя впустил. – О культурном обращении на «вы» он уже за-был. – Хорошо бы узнать какую-нибудь серьёзную причину, по которой мне пришлось тащиться сюда, на базары с тобой, случайный прохожий. Есть – выкладывай. Нет – про-валивай. А то у меня тут парочка ротвейлеров некормленых. Могу познакомить.

Я поднёс к окошечку визитку.

– Ваша?

– Наша… – Он, казалось, озадачился. Всего на мгновение. – Добро, входи.

Сразу за первой дверью, открывающейся наружу, обнаружилась вторая, не менее прочная, открывающаяся внутрь. Далее – длинный тамбур, оканчивающийся ещё одной дверью, видом чуть поэлегантнее внешних, но столь же мощной. Заведение вполне гото-во было выдержать небольшую осаду без применения штурмующими артиллерии и спецсредств.

Пара голодных ротвейлеров на поверку оказалась молодым доберманом, всего одним и, кажется, вполне сытым. От привратника пёс держался поодаль. О тёплых чув-ствах между ними не могло быть и речи. Казалось, только чудо удерживает их от того, чтобы немедленно не перегрызться.

«Что за дела? – захотелось спросить мне у здешнего руководства. – Где рацио-нальное, профессиональное использование охранных животных? Того и другого». И спросил бы, будь мне это руководство хоть на мизинец, хоть на единую фалангу мизинца симпатично.

Разглядев Голема ближе, я несколько изменил мнение о том, как с ним стоило бы поступить главному герою в предполагаемом фильме. Вряд ли великодушный красавец, похожий на любимого всеми за доброту и весёлый нрав Филиппа Капралова, смог бы хладнокровно избивать калеку, прежде чем отправить в ад. Хоть бы и такого здоровен-ного.

Росточком Голем меня, надо думать, не превосходил, а вот шириной… шириной – да. Что да, то да. Зело. Часть шеи и плечи у него были скрыты корсетом, который приме-няется при переломах ключиц, а вокруг правого колена поблёскивали хромом спицы и кронштейны страшненького приспособления наподобие аппарата Илизарова. Он опирал-ся на крепкую клюку. Наверное, по-хорошему-то, ему рекомендовался бы постельный режим.

Куда только смотрит профсоюз?

– А всё-таки, братан, что тебе нужно конкретно? – опять заладил хромоножка. При том, обратил я внимание, кардинально изменилась структура его речи. Создавалось впечатление, что со мной теперь разговаривает недалёкий «кабан», не отягощённый бо-лее чем одной мозговой извилиной и более, чем тремя классами начальной школы. Отче-го-то Голем решил, что именно такой стиль беседы наиболее точно подходит для обще-ния со мной. «Кабан» продолжал напирать: – Центральный же офис находится не здесь. Здесь, ну, типа, база группы быстрого реагирования. – Он, похоже, считал, что я не с бухты-барахты заявился, а прицельно. Зная, что у них, да как. – Тебя что, типа, спецом сюда направили?

– Ну, не то чтобы, типа, спецом направили, – сказал я, спешно подлаживаясь под его лексику. – Так, типа, порекомендовали как-нибудь заглянуть на досуге… Врубаешься, братан? – добавил я, содрогаясь от невидимого миру смеха.

– А! Ты, стало быть, и есть тот шизанутый пародист, про которого поступала опе-ративная ориентировка. Мол, опасен, потому при встрече разрешается, типа, пристре-лить? – спросил Голем уже совсем другим тоном, нарочно сделав ударение на сорном словечке. – Я правильно врубаюсь? А, братан?

Я пристыжено потупился: будто мне неловко стало за свои убогие шуточки… Ти-па…

Голем победоносно хмыкнул. Видно было, что он доволен результатом дуэли.

– Кто направил?

– Вот бы знать, – сказал я простодушно и хлопнул доверчиво распахнутыми гла-зами.

Калека нахмурился и перехватил клюку поудобнее. Чтобы то есть гнать ею про-хожего наглеца – да в три шеи. Доберман испуганно взвизгнул и отскочил от него ещё дальше.