Текст книги "Знаковые моменты"

Кирилл Новиков
Академия мертвых наук

Обычно люди забывают науки после окончания вуза, В котором они изучались. Но бывает и так, что ту или иную науку забывает не один человек, а сразу все человечество. При этом далеко не всегда забвению подвергается дисциплина, не приносящая никакой практической пользы. Наоборот, порой люди предпочитают забывать как раз те науки, которые слишком хорошо служат финансовым интересам тех, кто их изучает.

«Всемирно известный осмолог» Ганс Лаубе у своей машины для создания «кинозапахов»

Лицевой счетчик

Научный прогресс, как известно, порой идет довольно извилистым путем. Бывает так, что немало денег и интеллектуальной энергии тратится на бесперспективное направление, или, наоборот, здравая идея после таких же немалых вложений незаслуженно перестает разрабатываться. Иногда забытыми оказываются не только теории, изобретения или отдельные открытия, но даже целые научные дисциплины, которые в эпоху своего расцвета были далеко не бесполезны и ни в коем случае не заслуживали обидного клейма «лженаука». Причина же, погубившая эти дисциплины, как правило, одна и та же – деньги. Случалось, что перспективную науку переставали финансировать из-за того, что рядом возникала другая, более перспективная. Случалось и так, что научная дисциплина сама превращалась в бизнес, а ее адепты опускались до уровня обыкновенных шарлатанов. Бывало и так, что науке перекрывали кислород по чисто политическим соображениям.

Одна из самых древних наук, которой было суждено забвение, – физиогномика, наука о распознавании особенностей характера человека по его внешнему виду. Первыми о возможности читать по человеческому лицу задумались древние греки, хотя их подход не всегда отличался научной строгостью. Гиппократ, опираясь на свой богатый врачебный опыт, вполне справедливо считал, что по лицу пациента можно поставить диагноз, а вот Аристотель выдумывал внешние признаки пороков и добродетелей совершенно произвольно. Так, Аристотель был убежден, что человек с толстым носом имеет животные наклонности, потому что именно такой нос можно обнаружить у быка, а человек с тонкими волосами непременно окажется трусом, потому что у зайца волос тонок. Подобными фантазиями увлекались и в Средние века. В частности, знаменитый алхимик XIII века Альберт Великий отмечал: «Те, у кого волосы кудрявые, жесткие и несколько приподнявшиеся ото лба, обыкновенно глупы, бессовестны, злонамеренны, мстительны, но обладают большими способностями к музыке». Все это, разумеется, не имело отношения к науке. Звездный час физиогномики пробил позже – в конце XVIII века, что было связано с деятельностью швейцарского пастора, поэта и ученого Иоганна Каспара Лафатера, проживавшего в Цюрихе.

Однажды еще в юные годы Лафатер, находясь в гостях у своего приятеля, увидел в окно прохожего, который привлек его внимание своей внешностью. Лафатер тут же сообщил другу, что по улице идет тщеславный и завистливый человек с наклонностями мелкого тирана, у которого лицемерие сочетается с искренним стремлением к прекрасному и вечным ценностям. Хозяин дома, который, как оказалось, был знаком с прохожим, полностью подтвердил характеристику, данную Лафатером. С тех пор молодой человек уверовал в свою способность проникать в человеческие души. Вскоре, став священником, Лафатер получил богатый материал для анализа, ведь теперь он по долгу службы должен был вникать в чужие тайны, а значит, имел возможность сравнивать свои физиогномические догадки с реальным положением дел.

Со временем Лафатер начал делиться своими наблюдениями с окружающими и вскоре приобрел славу человека, способного дать исчерпывающую характеристику любому незнакомцу. Его авторитет особенно возрос после того, как однажды ему удалось изобличить сексуального маньяка. Дело было так. В Цюрих пожаловал молодой аббат, который быстро расположил к себе большинство горожан. Лафатер был чуть ли не единственным человеком, который выражал сомнения по поводу достоинств приезжего. Пастору виделись в лице аббата признаки ужасных пороков, и вскоре его правота подтвердилась. Аббат, как выяснилось, похищал юношей, насиловал, истязал и убивал, предварительно отрезав и съев их гениталии. В другой раз некий граф привез к Лафатеру на физиогномическое освидетельствование свою молодую жену. Ученый посчитал, что графиня имеет развратные наклонности, и вновь попал в точку. Дама вскорости согрешила, была с позором изгнана из замка и окончила свои дни в борделе.

Слава Лафатера стала греметь по всей Европе, к нему на консультации съезжались аристократы и лучшие умы того времени, включая Николая Карамзина, который был его восторженным поклонником. Отметила его заслуги и Екатерина II, пославшая физиогномисту драгоценную бутыль из императорских винных погребов. К чести Лафатера следует отметить, что слава и деньги, свалившиеся на него, не повредили его скромности, чего не скажешь о его многочисленных подражателях-шарлатанах, которые тоже приноровились выносить свои физиогномические вердикты за соответствующее вознаграждение.

Лафатер стремился найти объяснение своей интуиции и создать вполне научную классификацию особенностей человеческого лица, но труд свой окончить не успел из-за войны, охватившей Европу. Когда в 1800 году в Цюрих вошли французские войска, Лафатер попытался вразумить мародеров, но был ранен французским солдатом и, промучившись год, умер.

После смерти Лафатера физиогномика надолго превратилась из зарождающейся науки в салонное развлечение. К тому же в первой половине XIX века физиогномику стала активно вытеснять френология, о которой будет сказано ниже, поскольку френология выглядела более точной наукой и, казалось, давала более обоснованные результаты. Ситуация стала меняться в конце XIX столетия благодаря деятельности знаменитого итальянского психиатра и криминалиста Чезаре Ломброзо, который внес немалый вклад как в психологию, так и в судебную медицину. О достижениях Ломброзо говорит уже то, что именно он соорудил первый детектор лжи. Ученый измерял пульс подозреваемого в убийстве девочки, показывая ему фотографии раненых и убитых детей. Среди фотографий было изображение убитой, но пульс арестанта не стал чаще, из чего Ломброзо заключил, что подозреваемый невиновен. Следствие подтвердило его правоту.

С именем Ломброзо связан ренессанс физиогномики, которая на этот раз была подкреплена систематическими наблюдениями. Материала для анализа у Ломброзо было более чем достаточно, поскольку он много лет был директором клиники для душевнобольных, а также регулярно участвовал в психиатрическом освидетельствовании преступников. Как и многие его современники, ученый верил в прогресс и считал, что человечество в процессе эволюции изживает преступные наклонности, заложенные в животной природе человека. Из этого следовало, что человек развитый и цивилизованный не может быть преступником, в то время как дегенерат, представляющий собой шаг назад в развитии человека, таковым почти наверняка станет. Признаки вырождения, по мнению Ломброзо, неизбежно должны отражаться во внешности, о чем будут свидетельствовать «стигматы» (метки), то есть черты лица или фигуры, которые выдадут преступную личность. Среди «стигматов» фигурировали высокие надбровные дуги, сплющенные носы, низкие лбы, высокие скулы, взгляд исподлобья и прочие черты, присущие, по мнению ученого, представителям первобытного человечества и животного мира. Не обошлось и без расовых предрассудков, поскольку, по словам Ломброзо, «лишь белому человеку удалось достичь абсолютной симметрии телесных форм». Итальянец предлагал предотвращать преступления путем превентивной изоляции людей с внушающими опасения чертами лица, что многим импонировало, а многих приводило в ужас.

Однако победного шествия возрожденной физиогномики не случилось, и причин тому было несколько. Во-первых, выводы Ломброзо были слишком радикальны и имели явную политическую направленность, что почти никого не устраивало. Левым не нравилось, что преступные «стигматы» легко обнаруживались у многих представителей трудового народа; носителям голубой крови не нравилось, что на многих аристократических лицах можно было без труда найти признаки вырождения; христиан возмущала попытка судить людей не по делам их, а по внешности, а судьи были против планов Ломброзо заменить их профессиональными врачами. Других же вариантов практического применения этой науки Ломброзо и его последователи не предлагали. Во-вторых, ученое сообщество находило в учении Ломброзо много нестыковок. Например, ярко выраженные надбровные дуги главной научной иконы XIX века – Чарльза Дарвина – должны были бы свидетельствовать о преступных наклонностях, которые так и не проявились. Словом, физиогномика вновь не смогла выйти на уровень доказательной науки, поскольку добиться грантов на проведение исследований в этой области оказалось практически невозможно. Многие наработки физиогномистов все же не пропали даром, поскольку умение определять недуг по внешнему виду больного стало составной частью профессии врача, а учение о преступных типах внешности вошло в психиатрию и криминальную антропологию.

Черепно-мозговая драма

Похожая судьба ждала и другую дисциплину – френологию, которая занималась примерно тем же, чем физиогномика, но другими средствами. Если физиогномисты надеялись прочитать тайны души, исследуя форму ушей или направление складок у уголков губ, то френологи полагали, что характер и судьба человека предопределены формой его черепной коробки.

Френология как наука возникла в годы, когда по Европе гремела слава Лафатера. В последнее десятилетие XVIII века в Венском университете большую популярность приобрел врач и анатом Франц Йозеф Галль, выступавший с лекциями о том, что центром всей психической деятельности человека является головной мозг. В те времена, когда многие полагали, что высшие движения души берут начало в сердце, а дурное настроение вырабатывается где-то в районе селезенки, идеи Галля казались весьма новаторскими. Более того, Галль справедливо заметил, что люди, у которых поражены одни и те же участки мозга, испытывают одни и те же проблемы со здоровьем. Галль установил, что в мозгу находятся центры, которые отвечают за такие функции организма, как речь, зрение, ориентация в пространстве, память и т. п., и сделал из этого вывод, что в мозгу также должны находиться центры, отвечающие за честность, преданность, способность любить и верить в Бога. Кроме того, доктор был убежден: форма черепа отражает, насколько развит тот или иной участок мозга, а значит, по форме головы человека можно судить о его достоинствах и тайных пороках. Свое учение врач нарек краниологией, то есть наукой о черепах. Таким образом, на основе весьма верных наблюдений Галль делал далекоидущие и труднодоказуемые выводы, однако это его не смущало. Сам он и его верный ученик Иоганн Шпруцхайм фанатично верили в собственную правоту.

Однако далеко не все разделяли их веру. Популярность Галля стала беспокоить венское духовенство, которое обнаружило, что краниология противоречит учению церкви. В 1801 году австрийский император Франц I запретил лекции Галля за пропаганду материализма и фатализма, и ученому пришлось оставить Австрию. Но изгнание принесло Галлю общеевропейскую славу и немалые гонорары за лекции, которые он теперь читал по всем университетам Германии. «Эдинбургский медицинский и хирургический журнал» писал в 1806 году о его выступлениях: «Краниология доктора Галля была любимой темой немецких литераторов все лето 1805 года почти в каждом университете и столице Северной Германии... В начале прошлой весны доктор посетил Берлин... Король, королева, принцы и принцессы весьма заинтересовались его открытием». Более того, прусский король разрешил Галлю читать лекции для королевской фамилии, а его супруга лично присутствовала при анатомическом рассечении человеческого мозга. Гонорары Галля после этого, естественно, взлетели до небес, что не могло не обеспокоить его конкурентов.

Больше всех взволновался берлинский врач Иоганн Готлиб Вальтер, который сам претендовал на роль главного прусского медицинского светила. Он начал шумную кампанию против краниологии и немало преуспел. Вальтер с возмущением описывал походы Галля в прусские тюрьмы, где тот с соизволения властей проводил эксперименты над заключенными: «С большой легкостью Галль отличал более опасных воров от менее опасных... Особенная склонность к воровству была обнаружена у заключенного Колумбуса, а также у большинства малолетних преступников, которых Галль посоветовал оставить в тюрьме пожизненно, поскольку они „никогда ни на что не сгодятся“... Какой же человек, наделенный чувствами, моралью и верой, прочтет это без содрогания? Фанатик советует навечно заточить ребенка, который украл лишь раз, но якобы имеет воображаемый орган воровства!» Далее следовали уже знакомые Галлю обвинения в оскорблении христианской веры. Так быстрый финансовый успех краниолога сыграл злую шутку с самой наукой.

Под давлением подобной критики Галлю пришлось покинуть Пруссию и обосноваться в Париже, но и тут ему жилось не слишком сладко, поскольку он успел несколько раз высказаться по поводу недостаточной вместительности черепной коробки Наполеона. К тому же Галль утверждал, что строение черепа императора французов свидетельствует о том, что Бонапарт лишен склонности к философии, что было абсолютной правдой, но при этом звучало весьма оскорбительно. В результате Наполеон настоял на том, чтобы Галлю запретили выступать с лекциями в государственных учебных заведениях Парижа. И все же Галль остался в Париже навсегда, чтобы развивать свое учение. Исследователь выделил 27 зон черепа, по которым можно было судить о личности человека, включая зоны, ответственные за дружелюбие, осторожность, восприятие музыки, оптимистичное мироощущение и т. п. Галль скончался в 1828 году, и его собственный череп стал последним пополнением собранной им гигантской коллекции черепов.

И все же его ученик Шпруцхайм сумел добиться еще большего успеха. Он ввел термин «френология», увеличил число черепных зон до 37, а также сочинил новую версию возникновения этой дисциплины, по которой у истоков науки о черепах стоял не только Галль, но и он сам. Кроме того, Шпруцхайм был прирожденным популяризатором. Сложные построения учителя он свел к довольно простой схеме, уместив всю френологическую премудрость в один наглядный рисунок, на котором голова человека была расчерчена на разновеликие геометрические фигуры, символизирующие зоны человеческого мозга. С этой картинкой Шпруцхайм путешествовал по Великобритании и США, где выступал с платными лекциями. Ему удалось сделать френологию весьма популярной по обе стороны океана, причем наука эта быстро приобрела чисто коммерческую направленность. В первой половине XIX века в Англии и США возникло сообщество коммерческих френологов, которые консультировали работодателей при приеме на работу новых сотрудников, оценивали честность деловых партнеров, советовали, заключать или не заключать брак с интересующим лицом, и т. п. Были и такие, кто брался ставить диагноз по форме шишечек на затылке и лечить выявленные таким образом болезни. Появились даже уличные френологи, которые усаживались на площадях возле плакатов с «мозговой картой» Шпруцхайма и за небольшую плату обследовали голову любого желающего. С легкой руки Шпруцхайма френология превратилась в прибыльный бизнес, пик которого пришелся на 1820-е – начало 1860-х годов. Появилась даже настоящая френологическая империя, основанная братьями Орсоном и Лоренцо Фаулерами. В 1836 году Лоренцо открыл свое «Френологическое заведение» в Нью-Йорке, а в 1838 году Орсон открыл аналогичную контору в Филадельфии. Братья начали издавать «Американский френологический журнал», который вскоре имел порядка 20 тыс. подписчиков, а также печатали френологическую литературу, которая прекрасно раскупалась, и организовывали лекции по всей стране. Бизнес приносил немалый доход. По крайней мере Орсон смог в старости взять в аренду 5 тыс. акров земли, хотя братья происходили из небогатой фермерской семьи.

Между тем ученое сообщество смотрело на френологов со все большим подозрением. Превратившись в машину для зарабатывания денег, френология перестала развиваться как наука и стала прибежищем для всевозможных шарлатанов и самозванцев вроде Фаулеров. Проблемы, которые когда-то были обозначены френологией, перехватывали физиологи, психологи и другие специалисты, которые реально изучали мозг и нервную систему, а не определяли характер по шишечкам на лбу. Вскоре со стороны ученых на френологию посыпались обвинения в шарлатанстве, а со стороны священников – в бесовщине, и в 1860-х годах популярность науки о черепах пошла на убыль. Впрочем, были еще некоторые всплески френологической активности. Так, в 1862 году основатель Британского антропологического института Джон Беддоэ, сличив черепа представителей разных народов, составил так называемый индекс негритянства. В его классификации в разряд низших человеческих существ попадали негры, а высших – англичане. Примечательно, что ирландцы, с которыми у англичан складывались непростые отношения, были отнесены к ярко выраженным «африканоидам».

Некоторое оживление в рядах френологов было связано с деятельностью все того же Чезаре Ломброзо, но статус уважаемой дисциплины френология уже не могла вернуть, если не считать ее ренессанса в гитлеровской Германии, где обмер черепов был возведен в ранг государственной политики. Именно из-за своей связи с нацистами после 1945 года френология окончательно маргинализировалась. Вместе с тем, как и в случае с физиогномикой, рациональное зерно этой дисциплины было сохранено. Так, наука под названием «краниология» существует до сих пор. Правда, изучает она не взаимосвязь между строением черепа и личными достоинствами его обладателя, а закономерности эволюции черепов животных, человека и его доисторических предков. Судмедэкспертиза без краниологии тоже обычно не обходится, равно как и модное ныне восстановление облика древних людей по методу Герасимова.

Забытые запахи

Множество научных дисциплин, будучи широко разрекламированными, впоследствии стали уделом маргиналов. Помимо френологии и физиогномики в этом печальном списке находятся и хирология, которая на поверку оказалась слегка подновленной хиромантией, и евгеника, объявленная чуть ли не измышлением фашистов, и педология, которая, взявшись изучать детей, так и не смогла объяснить, чем она может быть им полезной.

Одной из самых многообещающих наук в свое время считали осмологию – науку о запахах. Объяснялось это тем, что роль запахов в жизни человека переоценивалась; по крайней мере, большинство ученых середины XIX века были убеждены: эпидемии случаются исключительно из-за того, что в городах плохо пахнет. Следовательно, нужно было вести научные разработки в двух направлениях: с одной стороны, искать защиту от болезнетворной вони, а с другой – придумать такие запахи, которые имели бы целительную силу. Эти задачи и должна была решить осмология. Однако вскоре выяснилось, что причиной болезней являются микробы, а вонь всего лишь следствие дурной санитарии, при которой эти микробы активно размножаются. Поэтому осмология в том виде, в каком она была задумана, не состоялась. Однако, несмотря на отсутствие самой дисциплины, люди, решившие назвать себя осмологами, все же нашлись.

Первые осмологи появились еще в конце XIX века, хотя ни один университет мира не готовил специалистов в этой области. В действительности это были обычные парфюмеры, которые в целях саморекламы объявляли себя учеными. Но много позднее, в середине ХХ века, об осмологии вновь заговорили благодаря деятельности швейцарского инженера Ганса Лаубе, который провозгласил себя «всемирно известным осмологом». В конце 1930-х годов Лаубе изобрел аппарат, позволявший быстро проветривать большие аудитории, и сумел продать некоторое их количество. После своего первого успеха изобретатель решил создать устройство с обратным эффектом, которое позволяло бы закачивать в помещение нужные запахи. В 1940 году во время Всемирной ярмарки в Нью-Йорке Лаубе продемонстрировал публике свою «аромадраму» – 35-минутный фильм, сопровождавшийся обонятельными эффектами. Лаубе прикрепил к каждому креслу в кинозале трубки, через которые закачивались ароматические вещества, передававшие зрителям запахи розы, персиков, свежего сена и т. п. При этом система вентиляции отвечала за то, чтобы запах выветривался к тому моменту, когда будет пущен новый. Идея американцам понравилась, и одна из газет писала, что машина Лаубе «создает ароматы так же быстро и легко, как звукозапись воспроизводит звуки». В сущности, в изобретении Лаубе не было ничего осмологического, поскольку запахи синтезировались вполне обыкновенные, а вовсе не исцеляющие. Агрегат изобретателя тоже не представлял собой ничего революционного. Это был барабан с банками, содержащими благовония. Всякий раз, когда нужно было выпустить очередной аромат, банка прокалывалась специальной иглой.

В то же время идея Лаубе долго оставалась невостребованной. Лишь через 20 лет вышел в прокат фильм «Запах тайны», снятый продюсером Майком Тоддом-младшим в содружестве с Лаубе. Кинотеатры были оборудованы улучшенной «осмологической» машинерией, которая стоила продюсеру немалых денег. Реклама «аромавидения» также обошлась недешево. Итогом был полный кассовый провал: фильм был посредственным, а запахи больше мешали дышать, чем помогали смотреть. Карьера «всемирно известного осмолога» после этого подошла к концу, а осмология так и не пробила себе путь в серьезные научные дисциплины. И вновь причиной забвения науки оказались деньги, а точнее, невозможность найти осмологии применение, которое бы их приносило.

Люди, называющие себя осмологами, есть и сейчас, но это либо специалисты по ароматизации офисного воздуха, либо сотрудники парфюмерных фирм, либо простые шарлатаны, обещающие исцелить от всех болезней с помощью приятного запаха. Хотя осмология не стала наукой, ее судьба, в сущности, похожа на судьбу френологии и физиогномики, поскольку идеи, заложенные в ней, продолжают жить под другими «вывесками». Просто химики, синтезирующие ароматизаторы, предпочитают изучать вещество, а не то, как оно пахнет.

В истории были и случаи, когда перспективные научные направления забывались по чистой случайности, а потом о них вновь вспоминали. Так случилось с генетикой. Статью Грегора Менделя, заложившего основы науки о наследственности, просто никто не заметил, а монаху-доминиканцу, каковым был Мендель, не пристало заниматься саморекламой. Хотя труд монаха был опубликован в 1856 году, законами наследственности заинтересовались только в 1902-м, когда англичанин Арчибальд Гаррод привлек внимание к этой теме.

Современный мир, как и прежде, время от времени становится свидетелем появления «научных дисциплин», которые явно обречены на забвение со дня своего рождения. Чего только стоят калиология – наука о птичьих гнездах; афнология – наука о богатстве; пиргология, изучающая башни; филематология, исследующая поцелуи; гелотология, на полном серьезе анализирующая смех. Каждая из подобных «дисциплин» берется за исследование микроскопической проблемы, которая не может быть изучена без связи с другими. Так, вряд ли кому-то удастся изучить богатство без экономики и социологии, а птичьи гнезда – без орнитологии, которая занимается теми, кто эти гнезда строит. И все же для многих соблазн создать собственную науку, где не было бы светил и корифеев, кроме них самих, оказывается непреодолимым. Многих также, очевидно, прельщает надежда стать наконец-то свободным от критики коллег, ведь вряд ли кто-нибудь станет тратить время на разбор опусов, посвященных общей теории поцелуев. Остается лишь надеяться, что деньги, как всегда, скажут свое веское слово и эти «науки» будут преданы полному и окончательному забвению.