Текст книги "Знаковые моменты"

Банды Нью-Йорка

Слава Митника не давала покоя многим его сверстникам, и вскоре после выхода фильма «Военные игры» о себе заявили молодежные хакерские группы, которые порой вели себя как настоящие уличные банды. Пришло время нового поколения хакеров – подпольщиков и кумиров контркультурной богемы. Эта новая генерация состояла в основном из очень молодых людей, которых интересовала не столько возможность что-нибудь украсть, сколько романтика рискованных похождений в киберпространстве.

В 1984 году, через год после «Военных игр», в Нью-Йорке сформировалась группа Legion of Doom (что можно перевести как «Легион неотвратимой судьбины»), лидером которой стал молодой Крис Гогганс, имевший не менее громкий сетевой псевдоним Erik Bloodaxe (Эрик Кровавый Топор). Молодые люди, как водится, развлекались фрикерством, а также оттачивали свое мастерство, проникая в закрытые базы данных, и быстро становились героями нью-йоркского андеграунда. Между тем в их рядах завелись недовольные. Очередной очкастый юноша по имени Марк Эйбен (Phiber Optic) поссорился с Кровавым Топором и был изгнан из «бригады». Надо сказать, что «легионеры» были в целом весьма интеллигентными хакерами: проникая в чужие компьютеры, они старались не делать пакостей, но Эйбен проявился как настоящий беспредельщик, для которого не существует никаких этических ограничений. Phiber Optic сколотил свою банду, собрав в ней своих единомышленников. Она получила название Masters of Deception («Мастера обмана») и главной своей целью определила посрамление «Легиона».

Пока «мастера» состязались с «легионерами» в количестве взломанных систем, отношения между конкурентами оставались довольно сносными. Команда Кровавого Топора снисходительно посмеивалась в сети над молодыми выскочками, а те, в свою очередь, обещали, что вот-вот превзойдут стариков. Но в 1990 году между двумя группировками началась настоящая война, в которой, правда, обошлось без человеческих жертв. По легенде, началось все с того, что во время очередной сетевой перебранки один из членов Masters of Deception высказался с использованием сленга, характерного для обитателей Гарлема. Кто-то из «легионеров» порекомендовал выкинуть из сети «этого ниггера» и неожиданно попал по больному месту: носитель гарлемского диалекта оказался чуть ли не единственным чернокожим хакером в Нью-Йорке. Это было оскорбление, и ребята Марка Эйбена решили, что «Легион» должен «ответить».

«Мастера» и «легионеры» начали усердно взламывать компьютеры друг у друга, прослушивать друг у друга телефоны, оскорблять друг друга в сети – словом, максимально осложняли жизнь себе и своим противникам. Битва титанов продолжалась до 1992 года и закончилась тем, что возрастные «легионеры», смертельно устав от борьбы, сдали своих назойливых конкурентов ФБР. За «Мастерами обмана» уже тянулся немалый шлейф компьютерных безобразий, и власти с удовольствием упекли зарвавшихся хакеров за решетку. Марк Эйбен и его подельники заработали по году тюрьмы, а также неувядающую славу истинных героев киберпространства. После освобождения компьютерное сообщество встретило Эйбена грандиозным банкетом в элитном Manhattan Club, а вскоре после этого журнал New York Magazine признал его одним из 100 умнейших людей города. Естественно, со временем и Эйбен, и Гогганс стали респектабельными консультантами по компьютерной безопасности.

Впрочем, далеко не все хакерские банды отделывались так легко. В ФРГ с 1981 года существовало хакерское объединение Chaos Computer Club (Компьютерный клуб хаоса). Это была даже не группа единомышленников вроде банды Марка Эйбена, а скорее союз нескольких независимых хакерских группировок. Клуб сделал себе имя с помощью блистательного трюка: хакеры незаметно увели из одного гамбургского банка DM134 тыс. и с помпой вернули деньги на следующий день. Однако среди членов клуба со временем нашлись куда менее щепетильные личности. В 1987 году группа хакеров под предводительством Карла Коха вторглась в компьютеры нескольких компаний и научных учреждений США. Кох плотно сидел на кокаине и оттого имел склонность бредить наяву. Он был уверен, что за всеми бедами человечества стоят то ли марсиане, то ли иллюминаты, и решил выправить ситуацию посредством личного участия в интригах мировой закулисы – продал похищенную информацию КГБ. Кох получил от советского агента, который называл себя Сержем, $54,5 тыс., но деньги не пошли ему впрок. Усилиями хакеров, работавших на правительство США, незадачливых шпионов вычислили и призвали к ответу. Впрочем, Карл Кох до суда не дожил. В июне 1989 года его обгоревший труп был обнаружен в лесу в 25 км от Ганновера. Как ни странно, вердикт полиции был однозначен – самоубийство.

Молодежные хакерские банды действовали с таким бесшабашным напором, что государственные структуры начали заводить собственных хакеров, чтобы обезопаситься от малолетних шпионов-хулиганов. Кроме того, властные инстанции должны были закупать больше оргтехники и программного обеспечения, что шло компьютерной экономике только на пользу.

Полет червя

Пока компьютерная шпана успешно раздувала страхи перед всемогущим хакерством, иные юные спецы терпеливо выращивали на своих жестких дисках прожорливое племя компьютерных вирусов. Именно с возникновением таких программ связано становление очередного поколения хакеров, которое удерживает свои позиции по сей день. Это программисты экстра-класса, которые вместо примитивных краж и хулиганства занимаются разработкой программного обеспечения для будущих сетевых атак, рядом с которыми ущерб от действий Рифкина, Левина или Митника покажется булавочным уколом.

Первые вредоносные программы, которые еще не были вирусами, появились в 70-е годы, причем программисты придумывали их для того, чтобы заставить с собой считаться. Так, в середине 70-х программисты компании Motorola обнаружили дыру в защите программного обеспечения компьютера, работающего в офисе фирмы Xerox. На посланный сигнал специалисты Xerox никак не отреагировали, и их бдительные коллеги из Motorola решили продемонстрировать нерадивцам, какова может быть цена компьютерной безопасности. Через прореху в защите в компьютер Xerox были внедрены две взаимосвязанные программы, единственным назначением которых было издеваться над операторами. Программы принялись раскручивать бобины с магнитными лентами, стирать данные и заниматься прочим непотребством. Когда программисты Xerox ловили и уничтожали одну из них, та выдавала сообщение: «Меня атакуют! Брат Тук, молю, спаси меня!» «Не бойся, Робин Гуд, друг мой! Я прогоню людей шерифа Ноттингемского!» – отвечала другая программа и тут же воскрешала стираемую программу-близнеца. Переговоры Робина Гуда и монаха Тука продолжались до тех пор, пока программисты Xerox не убили обе программы разом.

Еще раньше по компьютерам пробежалась программа Creeper («Ползун»), которая умела переползать с машины на машину и сообщала опешившим операторам: «Я Ползун. Поймай меня, если сможешь». В итоге «Ползуна» поймал и уничтожил выпущенный неизвестно кем «Потрошитель» (Reaper), однако урок мировым сообществом все еще не был усвоен. Не услышало оно и многочисленные предупреждения компьютерных теоретиков о том, что не ровен час кто-нибудь создаст вредоносную программу, которая научится себя копировать и заражать другие компьютеры. В итоге теоретикам пришлось перейти к практике и самим создать вирусы. 3 ноября 1983 года молодой ученый Фред Коэн продемонстрировал в Университете Южной Калифорнии действие настоящего компьютерного вируса, показательно инфицировав им несколько машин. Возможность причинить вред большому числу компьютеров в рекордно короткий срок была официально доказана, и цена компьютерных специалистов резко возросла.

Настоящий кошмар начался 2 ноября 1988 года, когда в сеть заполз первый компьютерный червь. Виновником, как всегда, оказался очкастый юноша с внешностью Гарри Поттера. Студент по имени Роберт Моррис-младший был сыном крупного ученого, занимавшего высокий пост в Национальном центре компьютерной безопасности США, и многому научился у своего заслуженного родителя. Моррис написал программу, которая должна была незаметно обойти все компьютеры, подключенные к сети, и доложить своему создателю о ее размере. Программа содержала ошибку, и червь начал размножаться с ошеломляющей скоростью, полностью занимая ресурсы атакованных машин. До своего уничтожения червь Морриса успел поразить около 6 тыс. компьютеров. Сам же автор разослал по сети анонимные извинения: «Я очень сожалею». Однако суд его не простил и приговорил к $10 тыс. штрафа и трем годам условного заключения.

Теперь уже всем стало ясно, к каким последствиям может привести пренебрежительное отношение к компьютерной безопасности, и статус сообщества программистов еще больше повысился. Сытые по горло проделками Митника, Эйбена и им подобных и в особенности скандалом с немецкими хакерами-шпионами, силовые ведомства США попытались переломить ситуацию одним ударом. В 1990 году была проведена масштабная полицейская операция «Солнечный дьявол», в ходе которой были задержаны многие хакеры, однако серьезным образом на расклад сил в компьютерном противостоянии это все же не повлияло. Общество и государство продолжали считать хакеров важным резервом интеллектуальной элиты и порой прислушивались к ним. К началу 90-х годов на Западе сложилась парадоксальная ситуация: пока пресса и спецслужбы клеймили хакеров как законченных бандитов, сами хакеры открыто собирались на свои сходки, делились в сети опытом обезвреживания охранных систем и становились героями многочисленных книг и фильмов в эстетике киберпанка. Дошло до того, что хакеры обзавелись собственными лоббистами на самом высоком уровне. Их идеи открытого информационного пространства начал продавливать в конгрессе Альберт Гор, в итоге с компьютерных сетей были сняты ограничения секретности, что и привело к созданию Интернета.

Высшей точки своего влияния хакеры достигли к концу 90-х годов. 19 мая 1998 года группа опытных хакеров из группировки L0ft предстала перед конгрессом США и предъявила нечто весьма напоминающее ультиматум. Один из членов группы заявил, что любой из них в состоянии за 30 минут уничтожить весь Интернет. Разумеется, хакеры тут же оговорились, что преследуют лишь самые благородные цели: стремятся предупредить общественность об опасности, которая может исходить от других – плохих – хакеров. В этом вопросе они получили полную поддержку со стороны официальной науки. Присутствовавший на слушаниях эксперт Питер Нойман тут же заявил, что оборонное ведомство и другие агентства должны выделять больше средств на развитие компьютерной безопасности.

Визит хакеров L0ft в конгресс сослужил интернет-экономике США неплохую службу: ассигнования на компьютерную оборону с тех пор растут год от года. И общественность против этого нисколько не возражает, поскольку с подачи СМИ боится хакеров почти так же, как международных террористов. Кстати, в том же 1998 году в Америке крутили 30-секундный ролик, в котором российские ракетчики обсуждали, откуда пришел приказ начать ядерную войну – из Кремля или от какого-нибудь хакера. В итоге военные решили, что приказ лучше на всякий случай выполнить, и нажали на кнопку.

Сегодня хакеры есть в каждой стране, «подключенной» к Интернету, а их общественный статус набирает вес так же стремительно, как растет зависимость мирового сообщества от Всемирной паутины. Параллельно увеличивается и количество денег, которые государства и частные компании тратят на компьютерную защиту. Сами же хакеры по-прежнему с возрастом предпочитают переходить в структуры, занятые борьбой с их вчерашними коллегами. В свою очередь, молодежь по-прежнему идет в хакеры. Два года назад кто-то из молодых взломал компьютер Митника и оставил сообщение: «Добро пожаловать на волю, мистер Кевин».

Владимир Гаков
От женщины до тоже человека

40 лет назад, 10 июня 1963 года, в США вступил в действие закон о равной оплате, запретивший дискриминацию по признаку пола в сфере оплаты труда. Это была самая серьезная экономическая победа американских феминисток. Однако «женская» революция, как и все прочие, набрав ход, не смогла вовремя остановиться, выродившись, по мнению многих – как мужчин, так и женщин, – в абсурд. Хотя даже в нынешней насквозь феминизированной Америке поправка к конституции, гарантирующая равенство прав по признаку пола, не ратифицирована.

Массовый «исход в феминизм» определили причины весьма приземленные

Восстание рабынь

Оксфордский словарь английского языка определяет феминизм как «движение за уравнивание женщин в правах с мужчинами, основанное на идее изначального равенства полов». Что понимать под «правами» и под «равенством», остается предметом неутихающих споров, как и стратегия, идеология, достижения и издержки феминистской революции.

Например, один из интернет-сайтов дает целый спектр «феминизмов»: милитаристский, анархистский, культурный, сексуальный, экологический, расовый, индивидуалистический, либеральный, марксистский, экономический, умеренный, поп-феминизм, радикальный, сепаратистский. Посетителям сайта предлагается список продолжить.

Чтобы не утонуть в этом море «женских слез», пролитых за века доминирования мужской культуры, дальше речь пойдет в основном об экономическом и политическом феминизме, которые являются прямыми наследниками суфражистского (от suffrage – избирательное право) движения XIX – начала XX века в Западной Европе и Северной Америке.

Над неравным социальным положением женщины отдельные продвинутые представительницы прекрасного пола задумывались и до того. Например, англичанка Мэри Уоллстонкрафт (мать будущей писательницы Мэри Шелли – автора «Франкенштейна») писала об этом еще в конце XVIII века. Однако первые организованные волны освободительного женского движения прокатились по миру лишь столетие спустя, параллельно социальным революциям в Старом и Новом Свете (не миновав и Россию, где также было движение «равноправок»).

Так, отцы-основатели американской нации, положив в основу ее принцип равенства всех людей перед Богом, под «людьми» понимали лишь свободных мужчин. В 1776 году жена будущего второго президента США Джона Адамса написала мужу в Филадельфию, где тот принимал Декларацию независимости, и попросила, чтобы собравшиеся там мужчины «не забыли в тексте о своих дамах». Супруг отшутился в том духе, что дамам следует не забывать о доме и детях, однако вставил в текст декларации открывающую фразу-мину, взорвавшуюся два века спустя: «Все мужчины и женщины созданы равными».

Но и в XIX веке мысль о правовом равенстве полов звучала крамолой для ушей просвещенного американца. Потому что тогдашняя правовая система базировалась на заимствованном у англичан «обычном» (или прецедентном) праве, согласно которому «в браке муж и жена составляют единое целое».

Отсюда следовало, что жены не могут иметь политических или экономических интересов, отличных от интересов мужей, которые голосуют и ведут всю хозяйственную деятельность от имени жен и в интересах семьи. Как отмечали составительницы программного суфражистского документа – Декларации чувств и решений, принятой в 1848 году на первой конференции по правам женщин в Сенека-Фоллз, «с точки зрения гражданских прав и перед законом замужние женщины фактически приравнены к мертвым». Интересно, что текст этой «декларации независимости» подписали делегаты обоих полов: 68 женщин и 32 мужчины.

В дополнение к нормам обычного права американских женщин закабалял и введенный в XIX веке принцип различия социальных ролей мужчин и женщин (сейчас их называют гендерными ролями), допускающий применение норм конституции в соответствии с половой принадлежностью. С середины XIX века, когда на Верховный суд США были возложены функции конституционного, и вплоть до 1960-х годов этот орган в теории и на практике проводил линию, направленную на половую дискриминацию. Классическая формулировка ее прозвучала в 1873 году, когда Верховный суд поддержал закон штата Иллинойс, запрещавший женщинам заниматься адвокатской практикой, заявив: «Естественные биологические отличия делают женщин неприспособленными для определенных профессий в гражданской жизни. Их главной сферой деятельности остается домашнее хозяйство и материнство. Мужчина является или должен являться покровителем и защитником жен и матерей, в том числе будущих, от неженской работы».

Дело усложняла и терминологическая неразбериха в тексте 14-й поправки к конституции, принятой в 1868 году. Поправка гарантировала всем лицам (persons) с гражданством равную защиту на основе закона и запрещала законодательным органам штатов лишать американских граждан положенных им привилегий и льгот, но одновременно резервировала избирательное право лишь для граждан мужского пола (male citizens).

Все равны, но женщины равнее

Тем не менее в середине XIX века американские суфражистки, подхватив эстафету боевых подруг из Старого Света, начали планомерно расшатывать основы существующего социального порядка. На первых порах главными целями стали равные избирательные права и доступ к образованию.

В 1833 году колледж Оберлин первым из американских высших учебных заведений раскрыл двери перед абитуриентами в юбках, и спустя восемь лет там же получили ученые степени первые три американки, две из которых активно участвовали в движении суфражисток.

Спустя шесть лет штат Миссисипи первым принял закон о праве замужней женщины на собственность. А в 1866-м две знаменитые «бабушки американской революции» Элизабет Кэйди Стэнтон и Сьюзен Энтони создали Американскую ассоциацию за равные права. Любопытно, что одно из самых влиятельных лобби, противостоявших суфражисткам в эшелонах власти, составили виноторговцы, опасавшиеся, что «новый электорат» начнет с того, что поддержит кандидатов, выступающих за сухой закон.

Начало прошлого века принесло первые ощутимые победы. В 1915 году Нью-Йорк потрясла 40-тысячная демонстрация женщин в защиту равных избирательных прав. А спустя год первая дама заняла место в палате представителей конгресса, ею стала видная суфражистка и пацифистка Джанетт Ранкин, которая воспользовалась более прогрессивным, чем федеральный, избирательным законом штата Монтана (в 1941 году она единственная голосовала против объявления войны Японии). Правда, еще через год полиция арестовала полторы сотни суфражисток, пикетировавших Белый дом, но остановить прогресс уже было невозможно.

В 1919 году при поддержке президента Вильсона конгресс принял 19-ю поправку, давшую 26 млн американок право голоса. При ратификации в штатах судьбу ее решили голоса всего двух членов сената штата Теннесси (в конституции записано, что поправки должны быть ратифицированы тремя четвертями штатов, и Теннесси оказался искомым 36-м из тогдашних 48). Как подсчитала одна из видных суфражисток, победа далась дорогой ценой: 57 лет борьбы, 56 референдумов и сборов подписей, 480 обращений в сенаты штатов (и 277 – к руководству обеих ведущих партий), а также проталкивание поправки в повестку конгресса всех 19 созывов.

Однако, добившись главной политической победы, наследницы сошедших со сцены суфражисток – феминистки – столкнулись с иной проблемой: соотношения гендерных ролей с конституционным равноправием.

В переводе на человеческий язык это означает дилемму: либо социальные привилегии и льготы (связанные с биологическим отличием женщин от мужчин), либо равноправие. А последнее в рамках сохраняющегося мужского типа общества (которое, кажется, и не собирается трансформироваться в более женственное – толерантное, кооперативное, а не конкурентное, менее агрессивное и т. д.) означает не что иное, как фактическое приравнивание женщин к мужчинам. Со всеми вытекающими правами, но и с мужскими же социальными нагрузками и ограничениями.

После окончания Первой мировой войны феминизм раскололся на два течения. Умеренное «социальное» крыло предпочло бороться за дополнительные гарантии и привилегии женщин в общественной жизни и на производстве, в то время как радикальное «эгалитарное» выступало за полное равенство с мужчинами во всех сферах жизни, отказываясь признавать какие-либо различия между полами: биологические, физиологические или психологические. Поначалу радикальные феминистки остались в меньшинстве: во время войны объективно возросла доля женщин в сфере массового производства, и встал вопрос о социальной защите женского труда, а кроме того, многие активистки женского движения вполне удовлетворились завоеванным правом голоса и отошли от борьбы. За счет отколовшихся (которых, следуя логике всех революций, оставшиеся в меньшинстве «большевички» немедленно обозвали ренегатками) революционные ряды заметно поредели.

Сходившую на нет революционную ситуацию нужно было как-то обострить. И радикальные феминистки нацелились на конституцию, из текста которой, по их мнению, следовало убрать всякие упоминания о половых различиях и, таким образом, довести революцию до победного конца.