Текст книги "Неправильные сочинения. Комментарии комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума»."

9.13 «Подлеці» — прошу заметить, что слово «подлец» произносит человек, который в данный момент и подслушивает, и подглядывает, не стесняющийся того, что он и в детстве был подвержен этому же пороку.

9.14

 
Подумайте, всегда вы можете его
Беречь, и пеленать, и спосылатъ за делом.
Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей —
Высокий идеал московских всех мужей.
 

Почему-то Ответчику кажется, что он этим опровергает им сказанное ранее. Но, в любом случае, Ответчик берёт на себя право судить, какой именно муж нужен Софье, которая ещё и замуж-то не собиралась.

9.15 «И на любовника-глупца» — клевета и на Молчалина, и на Софью. Высокий суд имеет свидетельство из первых рук, что свидание в ночь, предшествующую событиям, было абсолютно невинным. И все эти оскорбления отец и дочь услышали только за то, что Софья пренебрегла непревзойдёнными качествами Ответчика! Глупцом же в этом месте, по мнению многих карьеристов, Ответчик совершенно правильно окрестил Истца: как!? Он мог воспользоваться расположением Софьи, чтобы стать зятем своего начальника и упустил такую возможность!? Ну не глупец ли!? Сторона Истца не может сказать абсолютно точно, как в XIX веке относились к мезальянсу, но XX и XXI века дали несколько образчиков бурного продвижения в его результате. В этом мире случается многое, но всё ли, имевшее место, так уж необходимо популяризировать?

10. Этой подборкой цитат сторона Истца желает подчеркнуть, что при абсолютной непоследовательности в общих рассуждениях Ответчик исключительно постоянен и неколебим в своей, скажем мягко, неприязни к Истцу, во «взыскательности и огорчённости» по отношению к Софье и в грубости по отношению к Фамусову Не имеет ли и здесь место какая-то мания?

11. Сторона Истца совершенно не требует признать Истца величайшим умом рассматриваемого в комедии исторического периода, она вполне допускает, что ум Истца не так был развит и отточен, как, например, у современника комедии Сперанского М.М. Единственное, что сторона Истца пытается доказать, это то, что не Ответчику, у которого отсутствует логика, ясность мышления и изложения, не Ответчику, которому присущи противоположные утверждения, иногда и в одной фразе, укорять или обвинять Истца в глупости. Сторона Ответчика вполне допускает, что у других участников комедии могут быть причины обвинять Истца в пренебрежении какими-то не названными морально-этическими правилами, но Ответчику нет места в их ряду. Нет у него и оснований, кроме личной неприязни, для каких-либо обвинений Истца в глупости, и, кроме тех, что им же и надуманны. Нет у Ответчика и права обвинять Истца, вообще, в чём бы то ни было, так как сам Ответчик ни в коей мере не может служить каким-то моральным авторитетом.

Хочу напомнить и подчеркнуть, что единственный диалог Ответчика с Истцом, который к его началу не спал уже как минимум 35 часов, и что это на ясность его мышления никак не влияло, и он на этом основании не требовал себе никаких преференций. Инициатором диалога был Ответчик, и этот диалог, с точки зрения объективного наблюдателя, был этим Ответчиком проигран, и что им это понято не было.

Сторона Истца просит Высокий суд признать все предъявленные Ответчиком претензии Истцу ничтожными и немотивированными и обязать Ответчика возместить моральный ущерб в размере 2 копейки ассигнациями, так как именно они – и не более, цена всем идеям и разоблачениям Ответчика!

Все судебные издержки прошу отнести на счёт Ответчика.

В заключение своего выступления, сторона Истца позволит себе небольшой вывод, не имеющей непосредственного отношения ни к Истцу, ни к Ответчику, а только к самой комедии «Горе от ума».

А не хотел ли А. С. Грибоедов показать нам, что нельзя и о литературном герое судить легко и запросто потому хотя бы, что эта привычка может укорениться, а потом без раздумий применяться в жизни? Написанные в учебниках или полученные от учителей… рекомендации по оценке литературных героев – это тот же звонок «сверху» судье, который должен быть, безусловно выполнен, несмотря на возможное разногласие этого звонка с законом, правом, логикой, здравым смыслом и совестью. Дело, господа, не в Чацком или Молчалине, а в том, что преподавание литературы в школе убивает то, что она должна взращивать, – стремление молодых людей дознаться до истины и следовать ей! Не будем же хотя бы мы мешать им в этом чистом и теперь довольно редком стремлении!

Господа присяжные заседатели, Ваша Честь, сторона Истца свою речь закончила. Спасибо за внимание!

В чём обаяние Чацкого?

Вступление

XX век возвёл на пьедестал и сверг с него много гениев и кумиров, что, впрочем, не мешает некоторым или многим продолжать им поклоняться, но осталось несколько героев, которые неколебимо возвышаются над нами, представляя нам образцы неизвестно чего. Если поклонение кумирам, даже пролившим реки крови, продолжается, несмотря на всю аргументацию, подтверждённую документально, то опровержение гениальности означенного выше литературного кумира, подтверждённое только лишь размышлениями, тем более вряд ли намного и у многих изменит отношение к нему Но, как знать, не от необоснованного ли почитания литературных героев возникали те самые гении и кумиры, которых тщетно свергают уже долго и, в основном, безуспешно? Так, может быть, эта тема поднимается мной не напрасно?

Не без определённого сомнения в своих силах я берусь за эту статью, но поскольку считаю, что тему эту обойти нельзя, то и деваться мне некуда, так как других желающих не находится.

Рассматривая эту тему, мне опять никуда не деться «от парадокса Чацкого-Молчалина»[8]8
  Поскольку всеведущий интернет не выдаёт ничего похожего на эту фразу, то я, пожалуй, присвою её авторство себе, тем более, что уже неоднократно её применял.


[Закрыть], который расшифровывается таким образом: «Если ты согласен с официальной трактовкой образов героев комедии «Горя от ума», то ты – Молчалин, а если не согласен, то ты – Чацкий». Этакий вариант «Дракона» Е. Шварца: «Чтобы победить Дракона, надо самому стать Драконом». Хоть мне и крайне не симпатичен тот образ Чацкого, который вычитываю я у А. С. Грибоедова, тем не менее мне придётся по необходимости примерить на себя его маску, но предлагаю воспринимать меня так, как большинство учителей предписывает большинству учеников воспринимать этот бессмертный образ, и прошу отнестись ко мне с той же снисходительностью, с которой принят образ Чацкого вопреки всему тому, что им сделано и сказано.

Итак, я считаю Чацкого злом, злом абсолютным, поскольку в течение всей комедии он не сделал и не сказал ни одному человеку и ни об одном человеке ничего доброго или хорошего. Мало того, он оскорбил совершенно необоснованно хорошего человека, желавшего и делавшего ему много доброго. Совершенно по-хамски вёл себя с крепостными, подглядывал, подслушивал, наушничал, клеветал и лгал. Давно считается общим местом, что зло привлекательно. Привлекательно тем, что может делать и говорить что угодно, не опасаясь последствий по причине своей неоспоримой силы, по отсутствии воображения или дальновидности – не суть важно. Тем, что в результате этого зла человек приобретает для себя какие-то преференции, и опять не важно, надолго ли. Не напрасно ведь Раскольников для решения своей дилеммы избрал именно убийство, – оно зримо и быстро исполняемо, а любое доброе дело растянуто по времени, да ещё и не прогнозируемы его результаты: вдруг из согретого зябликом яичка вылупится кукушонок? С Чацким же совсем другой случай: в результате своих действий больше всего он навредил именно себе, он этакий злодей-неудачник. На начало комедии те, кто не были на его стороне, были, по крайней мере, к нему нейтральны или относились с интересом, а в её конце он рассорился со всеми, да ещё с Москвой и Родиной. Это умно? Что же тогда глупо? Даже не предполагаю, для какой цели столь долго и столь широко популяризировать ум Чацкого. Ум-то у него есть, но он какой-то саморазрушительный, что ли? Уж лучше на самом деле Чацкий был бы сумасшедшим, – всем было бы проще, а его, глядишь, да и вылечили бы.

Чем же привлекательна именно укоренившаяся трактовка Чацкого? Думаю, что далеко не всех школьников угрозами заставляли повторять, что «Чацкий – молодой представитель прогрессивного дворянства…» и прочее. Некоторые искренне находили это лицо вполне привлекательным.

Чацкий с порога занял положение, которое многим казалось и кажется, лидирующим, то есть многим кажется, что он стал диктовать свою волю Софье и Фамусову. Это можно объяснить тем, что молодой ещё ум не понимает, что основными реакциями Софьи являются неприятие и отторжение. Для людей с опытом, которыми, несомненно, являются учители литературы, его «Чуть свет уж на ногах и я у ваших ног» без преклонения колен могло ещё как-то сойти за метафору, а вот как объяснить, что последовавший вслед за этой метафорой каскад недовольства, оскорблений и глупостей этими учителями преподносится ученикам без малейшего протеста? Понятно, что со времён советской власти логику нигде не преподавали, но ведь математические законы ещё никто отменить не додумался. Уж если «тот, на ножках журавлиных», обозначим его как «X», был везде, куда только мог сунуться Чацкий, в нашем уравнении он будет как «У», то «X» вполне мог предъявить те же претензии к «У» с той только разницей, что у «X» хватало ума не упрекать никого в грехах, которые и ему были не чужды, к тому же трехлетней давности. Следовательно, «X» больше или равен «У». Ещё вопрос – «а зачем Чацкому надо было замечать всяких субъектов на птичьих ножках»? Что это за сверхчеловек, если ему есть дело до «турка или грека», «французика из Бордо» и всей прочей копошащейся мелюзги? Что ему родня его возлюбленной, если он намерен вырвать её из этого мерзкого окружения, поднять её до сияющих вершин своего разума, подарить ей невиданные наслаждения?

Но точно ли искал Чацкий в Софье именно и только жену? Свидетельств тому мы не находим в комедии. Мне кажется, что в Софье Чацкий, прежде всего, хотел найти добрую, всё понимающую и всё прощающую мамочку. Потому и стал ей с порога изливать все свои обиды на весь белый свет в надежде, что Софья всплакнёт над ним, погладит по головке и скажет: «Забудь о них, моё дитятко золотое, все они «дураки глупые» и не стоят одного твоего мизинца. Пойдём со мной, я дам тебе петушка на палочке». Этим же можно объяснить его «взыскательность и огорчённость» в разные периоды жизни, а их было как минимум два – после военной службы и после статской. Он жаждал утешения, а, не получив его, огорчался и озлоблялся на весь мир. Желанием найти в Софье материнское понимание и объясняется то, что Чацкий, минуя квартиру, явился сразу с дороги и не к Фамусову, а к Софье.

Для школьников, которые совсем не собираются вникать в его обстоятельства, Чацкий обаятелен так же, как и двоечник-второгодник с «Камчатки», который не учит уроков, может запросто уйти с занятий, оговаривается с учителями, обвиняет их в непедагогичности и в том, что они не могут найти к нему индивидуального подхода. Такому двоечнику завидуют почти все мальчишки, а девочки смотрят на него с некоторым даже интересом, как на нечто, выпирающее из ряда обычного. Этот двоечник мог науськать нескольких одноклассников на отличника, например, или втянуть их в историю. Сейчас такое поведение называют девиантным, а во времена Грибоедова, вероятно, оригинальным. После восьмого[9]9
  В соответствии с устаревшим числовым рядом, когда за «тремя» следовало «четыре», а не «пять», как сейчас.


[Закрыть] класса такой возмутитель спокойствия исчезал не только из класса, но и из жизни его одноклассников, как Чацкий в конце комедии, а умы большинства потихоньку настраивались на подготовку к выпускным экзаменам и дальнейшей взрослой жизни. Встречаясь через много лет, бывшие школьники интересуются бывшими победителями школьных олимпиад или турниров, теми, кто писал стихи или делал ещё что-то интересное, а теми, кто натирал классную доску мылом или сбегал с уроков, – почти никогда, и то лишь с лёгкой и осуждающей иронией.

Хулиган-двоечник в чём-то даже предпочтительней Чацкого, он может чудить от избытка энергии, его возражения учителям бывают вполне логичными и не лишёнными своеобразного юмора. У Чацкого всё не то, в нём не чувствуется энергии не только созидания, но и разрушения, все его претензии конкретно не сформулированы, их можно понимать, как угодно. Одна лишь претензия прослеживается с самого начала до самого конца – это претензия к женщинам: его не любит Софья, не любят княжны, а после того, как он отрёкся от нежности к мундиру, не любят уже матери и их дочери. «Я езжу к женщинам, но не за этим» – понимается только в одном смысле, что любят его только и исключительно за деньги.

Суть детских(?) воспоминаний Чацкого не более чем каверзы. Эта беготня по комнатам, этот колпак ментора… давно для 2 8-летнего мужчины должны были отойти в предание, а их должны были давно уже заместить планы и проекты в стадии исполнения и перспективные. Свидетелями его взросления был Горич, а воспоминания о нём ограничивались его верховыми прогулками в непогоду и разучиванием А-мольного дуэта. Нескольким таким же, как и сам Чацкий, шалопаям не стоит уделять внимания.

Чацкий и уезжал довольно нелепо, – стоило ли плакаться крепостной девушке о своей любви к её хозяйке, и приехал не менее нелепо. Не будем забывать его слова о том, что он только что с дороги[10]10
  «Я 45 часов, глаз мигом не прищуря».


[Закрыть], явился в неподходящее для визитов время в самом непрезентабельном виде. Чацкий с порога наговорил глупостей про самое Софью и про её родню, был крайне невежлив, до грубости с Фамусовым[11]11
  К Фамусову, вообще-то, Чацкий должен был явиться в первую очередь, а не шмыгнуть сразу по очень давней привычке в детскую, подальше от взрослых.


[Закрыть]. Коли ты влюблённый, так и веди себя соответствующим образом с предметом своей страсти – цветы, подарки, комплименты. Если же тебя привлекает приданое, то будь предупредителен, вежлив и учтив с отцом той, к кому это приданое прилагается. Здравого смысла Чацкого не хватило даже для того, чтобы усвоить простую пословицу: «Хочешь мёда – не опрокидывай улей». Если Грибоедов назвал Молчалина Сахар Мёдович, то Чацкого следовало назвать тогда – Хрен Горчичич. Кстати, во второй раз Чацкий явился тоже и не ко времени, и незваным.

Когда-то давно я слышал выступление одного сатирика: «Вас много, а я один, но не целуйте меня!» Примерно таков рефрен появления Чацкого в доме Фамусова или вот такой: «Спасибо мне, что я у вас есть».

Кто посмеет упрекнуть молодёжь в недовольстве тем миром, который им достаётся в наследство от старших поколений? Кого в молодости не коробило от фраз типа: «Мы своё дело сделали, – теперь ваша очередь»? Но молодость молодости рознь, и то, что понятно и простительно, хотя это совершенно неправильное слово, у 15-летнего юноши[12]12
  С юношами ещё как-то понятно, некоторые из них уже читали у Ницше про плеть, но что может быть привлекательного в Чацком для девушек 15-ти лет? В них, вероятно, ещё меньше желания идти на конфликт из-за такого пустяка, как Чацкий: «Ах, он Аполлон? Да, пожалуйста! Мне о будущем надо думать, а не о Чацком». И это было бы абсолютно правильно, если бы им потом в жизни не встречались юноши и молодые мужчины, усвоившие из школьного курса стиль поведения Чацкого, Онегина или Печорина, молчаливо одобренный их одноклассницами.


[Закрыть], во взрослом человеке, каким, несомненно, был Чацкий, вызывает, по меньшей мере, недоумение:

«Пардонте-с, а чем, собственно говоря, вы занимались последние, ну, скажем, 10–15 лет? Учились в университетском пансионе?

– Нет!

– Ах, в университете?

– Нет!

– Воевали?

– Нет…

– Изволили служить в армии? Вы «обер или штаб»?

– Никак нет-с! Отставной корнет-с! «Чины людьми даются, а люди могут обмануться»!

– А по статской служить не изволили?

– Довелось при министрах…

– До статского дослужились?

– Увы! «Чины людьми даются, а люди могут обмануться»! Так коллежским регистратором и вышел в отставку… да и не вижу я пользы в службе. «Служить бы делу, а не людям», да и «Служить бы рад, прислуживаться тошно».

– !? И в каком же чине-звании состоять нынче изволите?

– Сверхштатным человеком…

– Чем изволили заниматься последние три года?

– Путешествовал…

– Где были, какие места своим пребыванием осчастливили?

– Так вы, милостивый государь, невежа без определённого занятия, а путешествовали, видно, в качестве багажа. Может быть, Загорецкий не так уж и не прав, говоря о возможном месте вашего пребывания? Не соблаговолите ли пойти вон?»

Почему выданные современниками Грибоедова Чацкому – презумпция добросовестности, а всем остальным – презумпция виновности, приняты безропотно и читателями, и зрителями комедии? Неужели приятнее себя ассоциировать со школьным хулиганом, двоечником-переростком, чем с пусть несовершенным, но добропорядочным большинством взрослых людей?

При всей своей взбалмошности Софья, в общем-то, неплохая девушка. Неважно, что графиня-внучка не упустила случая кольнуть Софью – ещё чего! – чтобы старая и некрасивая дева удержалась от колкости в адрес молодой, красивой, цветущей, как маков цвет, девицы. Графине-внучке, разумеется, было бы предпочтительней, чтобы сияющая красота Софьи встречала её сиятельное безобразие, а не наоборот. Впрочем, повод посудачить графиня-внучка всегда найдёт.

Не давать спать своей крепостной подруге-служанке вряд ли считалось тогда чем-то предосудительным, да и сейчас вряд ли посчиталось бы, если учесть, что все мысли её были заняты вспыхнувшим или воображённым чувством к Молчалину, и до прочих ей не было дела. Изнурять физически Молчалина не казалось ей неправильным, так как «настоящая любовь всё преодолевает-с», да и куда он денется – секретарь её папы. Проспав спокойно до обеда, Софья вполне готова была и вторую ночь провздыхать, не спрашивая на то согласия Молчалина. Ведь молодость, а тем более женщина, – всегда права. Некоторые развратные моралисты пытались упрекать Софью, но мы-то знаем, что мысли её были совершенно невинны, а опыт приобретается чаще всего методом проб и ошибок.

Помимо того, что Софья, вообще, главное действующее лицо, она ещё и главный разоблачитель Чацкого. Вольно или невольно, она сыграла роль того самого мальчика, который исключительно по простоте душевной воскликнул: «Король-то – голый!». И не важно, что она сказала то, что видела не от простодушия, а в раздражении. Почему-то датский мальчик прославился на века, а вот Софью славой обошли, хоть и мальчик, и она открыли глаза людям и показали истинную суть явления прочим действующим лицам. Отличие той известной сказки от комедии «Горе от ума» в том, что читателю мальчик не открыл ничего нового, а Софья открыла, но читатель это предпочёл не заметить, да ещё и возмущаться: «Ну разве можно говорить такое о том, кем восхищались лучшие люди того времени, а они не глупее нас, поди, были. И мы не будем размышлять, по каким причинам: истинным, надуманным, сословным или политическим, вызванным оппозиционными настроениями или юношеским легкомыслием, они это делали». Софья, конечно же, сгустила краски, – Чацкий пребывал вполне в своём уме, только ум этот был неразвитым, жёлчным, себялюбивым, замкнутым только на себе самом. У Чацкого, вероятно, наряду с манией величия, была и мания преследования, – вот только что ему был «мильон терзаний… от дружеских тисков» и уже: «Все гонят! все клянут! Мучителей толпа». Его гневную тираду:

 
Вы правы: из огня тот выйдет невредим,
Кто с вами день пробыть успеет,
Подышит воздухом одним,
И в нём рассудок уцелеет…
 

– можно принять за правду, если был бы, хоть один пример, когда с ним обходились неделикатно или хотя бы так, как он это заслуживал. На мой взгляд, если бы на половине самых первых его речей Софья надавала бы ему пощёчин собственными ручками и прогнала прочь, то это было бы и логично, и по заслугам. Если бы Фамусов после первой беседы выставил бы Чацкого вон и распорядился никогда не пускать его впредь, то он сделал бы благое дело и для себя, и для дочери, и вообще для всех. Чацкий олицетворение известной русской пословицы, с каждым днём приобретающей всё больше подтверждений: «Не делай добра – не получишь зла», а уж добра Фамусов Чацкому сделал с избытком, и что получил в ответ? Дорогие учители и учителя! Вы кого хотите вырастить из ваших учеников на примере Чацкого?

Отъезд Чацкого тоже не может не вызвать сочувствия у сердобольного или не повзрослевшего читателя-школьника, ведь Чацкий уехал обиженным на всех и никто его не приголубил, не утешил, как всего лишь 25 лет назад сделала бы его матушка. Придирчивых читателей я попрошу все гневные тирады прощания навек Чацкого при отъезде сравнить с формулой, которые применяли некоторые дети для укора своим родителям: «Вот умру – будете тогда знать!» Много ли найдётся отличий, кроме количества слов?

Так в чём же смысл появления Чацкого в комедии? По аналогии с «комсомольским прожектором» советских времён, высвечивающим комсомольцев, позорящих это высокое звание, Чацкий сыграл роль, можно сказать, «дворянского прожектора», который наглядно показал бесполезность времяпрепровождения представителей золотой и не такой уже молодой дворянской молодёжи. Сам Чацкий, Репетилов, Загорецкий, T.N., T.D., князь-Григорий и все его присные проводят жизнь в кутежах и бессмысленных словопрениях: «Шумим, брат. Шумим!» Найдёте пару отличий между князь-Григорием и Чацким и получите… у меня «2», у учителя по литературе «5». Несомненно, что все эти молодые дворяне были чем-то травмированы в детстве, то ли сиротством, как Чацкий, то ли жестокостью отца, матери или мачехи, то ли безотказностью в исполнении их капризов. Но более всего они травмированы отсутствием желания или необходимости самореализации в конкретном и приземлённом деле, а не в преобразовании вообще всех, всего и везде – сразу, невзирая на возможные и весьма вероятные горы трупов тех, кого они хотят облагодетельствовать своими «прекрасными порывами».

Предполагаемый вывод

Со школьниками в принципе всё ясно, – это постоянное метание между боязнью быть, как все, и боязнью не быть, как все. Чацкий многим из них кажется не таким, как все, следовательно, он достоин подражания, чтобы в результате Чацкий ничем от других не отличался. С другой стороны, приёмы его слишком примитивные и одноразовые. Вряд ли кто-то захочет слушать его ахинею дважды. Ещё срабатывает осторожность, а вдруг, не соглашаясь с принятой точкой зрения, у меня не хватит аргументов для обоснования своей позиции, и я окажусь смешным для вон той девочки за третьей партой у окна?

Со взрослыми история, конечно же, другая. Многие из них были бы не прочь расплеваться со всем и со всеми, и умотать куда подальше, как Чацкий, но… а тут уж дополняйте сами, представив предварительно, что вам придётся в течение 40 лет хвалить Чацкого и ругать Молчалина.

Так чего же всё-таки достоин Чацкий? Восхищения? Презрения? Сами того не понимая, русские люди выбрали универсальное чувство – жалость. Осознанно или нет, но не прошло мимо и всех затронуло сиротство Чацкого. Как бы ни был Фамусов верен слову, но при всём своём желании он не мог дать Чацкому материнской(!) безоглядной любви и преданности. Фамусов мог и разочароватья в Чацком, а матери это просто никогда не пришло бы в голову или сердце, сделай он хоть что! Грибоедов не напрасно, наверное, подчеркнул, что Павел Афанасьевич вдов. Фамусов не женился вторично, желая, возможно, оградить воспитанника от вероятных козней даже не мачехи, лишил Александра возможности добиваться ещё чьей-то любви, кроме как маленькой Софьи. Что-то похожее на материнское чувство Чацкий нашёл, вероятно, в Наталье Дмитриевне и испытал огромное огорчение, узнав, что она замужем. Это видно по резко изменившемуся тону их диалога. Андрей Ильич Чацкий совершил всё-таки большую ошибку, доверив воспитание сына Павлу Афанасьевичу, а не княгине Марье Алексевне, которая, по моему глубокому убеждению, доводилась сестрой Анне Алексевне, матери Чацкого. Даже если она тоже была не совсем благополучна в интеллектуальном отношении, то тот интерес, который она проявляла к делам в доме Фамусова, был бы направлен в более конструктивное русло, то есть на воспитание своего племянника. Максим же Петрович, тот самый дядя, вполне мог оказаться этаким Дежкиным[13]13
  Из книги «Белые одежды» В. Д. Дудинцева.


[Закрыть] XIX века, и, не исключено, что, дорвавшись до власти, мог вести дела вполне честно и справедливо. Мало ли таких, впрочем, как и обратных этому, примеров даёт нам история России.

Заключение

Один очень и заслуженно известный современный писатель согласился со мной в том, что ни один человек не может поручиться, что он правильно понял смысл[14]14
  Именно «смысл», а не «замысел», его-то писатель знает точно.


[Закрыть] художественного произведения. В своих размышлениях я пошёл ещё дальше, я считаю, что и сам автор произведения, если оно было написано не только ради гонорара, точно не может определить, каких же именно мыслей он был проводником из высших сфер к читателям. Что бы ни говорил в своё время А. С. Грибоедов о своих героях или своём произведении, оно получилось гораздо более объёмным и многоплановым, чем даже представлялось ему самому и его самым восторженным почитателям. Мне кажется, что Грибоедов не критиковал фамусовское общество, как не критиковал и молчалиных, – им не было никакого дела до мнения – для одних – слишком молодого, а для других – слишком чуждого по классу и роду деятельности, человека. Грибоедов мог писать только для таких же молодых дворян, как и он сам. Он поставил перед ровесниками-братьями по классу зеркало, и не его вина, что отразившееся в нём оказалось не очень привлекательным. Вопрос. Через сколько лет сакраментальное «А судьи кто?» превратится у Чацкого в… «Ну и молодёжь пошла!»?