Текст книги "Смерть на двоих"

– Если ты так веришь, тогда что же тебя беспокоит? Почему, отправляя меня на это задание, ты беспокоишься, как купец, у которого в тюках полно контрабанды?

– Верно подмечено, – рассмеялся Ухо. – Я беспокоюсь. Этьенн не привык обуздывать свои желания. Он понятия не имеет, зачем это нужно. А ты, моя голубка, – он нежно погладил ее пальцы своей шершавой ладонью, – к несчастью, слишком красива. Он желает тебя, и это желание становится все сильнее.

– Если это все, что тебя беспокоит, то твое волнение напрасно! – Женщина холодно улыбнулась. – Я – не Кэти. И даже не Ирис Нортон. Я – клинок ордена, выкованный Мастером для защиты веры. Я сумею за себя постоять.

– Ты уверена в этом?

– Вполне.

Внезапно выражение лица Уха изменилось. Миг назад такое теплое, оно вдруг превратилось в маску. Рука, нежно поглаживающая запястье женщины, перехватила его и с силой потянула на себя. От неожиданности Джованна поддалась. И тут же оказалась плотно прижатой к красному ковру худым, но тяжелым телом Уха. Лицо обдало горячим дыханием, а завязки корсажа треснули, ладонь мэтра и наставника оказалась в пугающей близости от обнаженной груди.

В пугающей? Если что-то и напугало Джованну, то собственная реакция. Она вся, словно подсолнух к свету, вдруг потянулась к этой руке, этому теплу. Отчаянно, до боли, до судорог ей захотелось, чтобы это не было игрой, испытанием… чтобы игра стала явью, чтобы это случилось прямо сейчас. И будь что будет…

Джованна расслабилась, сладко выдохнула, прикрыв глаза… вытянула руки. И точным, безупречно рассчитанным движением ткнула большим пальцем в шею Уха, туда, где проходил родник жизни. Он всхлипнул и обмяк.

Ухо пришел в себя от пары крепких пощечин. Голова кружилась. Во всем теле ощущалась слабость. Увидев над собой встревоженное лицо женщины, он улыбнулся. Он и вправду был доволен.

– Убедила, – тяжело дыша, проговорил он, – клянусь тонзурой Папы, ты меня убедила. Пожалуй, мне, скорее, стоит беспокоиться за Этьенна. Но я не буду этого делать. С этим он прекрасно справляется сам.

– Когда отправляться? – сухо спросила Джованна, приводя одежду в порядок.

– Завтра. На рассвете. Я помогу тебе собраться и провожу до заставы.

* * *

Солнце немилосердно поливало жаром с голубых, отвратительно чистых небес. Сначала Кэти, промерзшая в воде и продрогшая на ветру, бездумно радовалась этому и грелась, как кошка, расправляя складки сырого платья и только что не мурлыча. От платья шел пар, и сердце молодой женщины наполнялось благодарностью к создателю за тепло, свет и сбереженную жизнь. Но потом ей захотелось пить.

– Увы, – развел руками в ответ на ее просьбу старый моряк.

– Но неужели у вас с собой нет хотя бы фляги с чем-нибудь…

– Фляга есть. В ней пара глотков крепчайшего бренди.

– Годится, – кивнула Кэти.

– А раньше вы когда-нибудь пили бренди?

– Нет конечно, – возмутилась она, – за кого вы меня принимаете?

– Хорошо, – кивнул Свифт, – пара глотков меня все равно не спасут. Но я предупреждаю, что после этого пить вам захочется еще сильнее.

– Сильнее – невозможно, – безапелляционно заявила Кэти. Она храбро приложилась к предложенной фляге, осушила содержимое одним большим глотком и чуть не задохнулась: – А-а-а! О-о-х… Воды… – простонала она, едва обрела способность дышать. В ответ Томас красноречиво указал на синюю шелковую гладь, плавно покачивающую останки караки.

– Но неужели ее совсем нельзя пить? – проговорила Кэти, чувствуя, как тяжелеет голова, и руки становятся вялыми, – может быть, хоть глоточек? Она и впрямь такая соленая?

– Хотите поспорить со мной еще раз?

– Нет, – вздохнула Кэти. Ей было плохо, но не настолько, чтобы потерять остатки разума. – Скажите, Томас, а как велики шансы, что нас скоро найдут?

– Видите это? – бывший капитан указал широкой, как лопата, рукой сначала на чистый горизонт, а потом на спокойное море. Кэти пожала плечами. Она ничего не понимала, а после двух глотков бренди, первых в жизни, разгадывать загадки было сложно.

– Штиль, – пояснил моряк, – полный штиль. Все спасители, если только они есть поблизости, точно так же болтаются посреди моря, и паруса их висят, как простыни и наволочки на веревках голландских прачек.

– Мы умрем? – спросила Кэти.

Томас пожал плечами.

Солнце поднималось все выше.

– Оторви оборку от платья и прикрой голову, – посоветовал Томас.

Совет показался хорошим. Кэти привстала, собираясь подтянуть подол. И тут, несмотря на жару, ее обдало морозом. Рядом с каракой из воды торчало лицо. Мертвенно-спокойное человеческое лицо с вытаращенными глазами, которые смотрели прямо на солнце и не щурились.

– А-а-а! – заорала она и ткнулась лицом в колени.

– Что случилось? – не понял Томас. – А, старина Питер всплыл. Да, не повезло парню. Или повезло, как посмотреть.

– И что, он теперь так и будет здесь болтаться, – нервно спросила Кэти. От ужаса она даже слегка протрезвела.

– Штиль, – снова пожал плечами Томас, – куда ему деваться?

– Почему он не тонет?

– Потому что мертвый, – пояснил капитан, – был бы жив, утонул бы за милую душу. Но потом бы все равно всплыл. Покойнички, они всегда всплывают.

– Ужас! – передернуло Кэти, – что же нам теперь так и любоваться на него, упокой Господь его душу? На такой жаре еще пахнуть начнет.

– Это полбеды, – вздохнул Томас, – хуже другое. Он может приманить акул.

– Акул? – Выросшая у холодного моря, Кэти никогда не видела морских бестий, но слышала о них достаточно, чтобы снова испугаться. – Они опасны?

– Вообще-то нет. Если ты на борту крепкой трехмачтовой шхуны с высокими бортами. Но у нас с тобой могут быть неприятности.

Томас замолчал, что-то соображая про себя. А потом вдруг начал расстегивать камзол.

– Что вы собираетесь делать? – подозрительно спросила Кэти.

– Поскучаешь тут одна. И придержи мою одежку, чтобы не свалилась, – с этими словами моряк вытащил из за пояса нож, взял его в зубы и, соскользнув с остатков караки, погрузился в воду. Кэти и ахнуть не успела.

Ей показалось, что Свифта нет целую вечность. Наконец, мотая головой и отфыркиваясь, он всплыл и, ощутимо качнув остатки караки, забрался назад. За его пояс была заткнута веревка, другой конец уходил куда-то в воду.

– Тебе придется помочь, – проговорил Томас, сплевывая соленую воду, – сейчас я нырну, подтащу сюда Питера, а ты обвяжешь его этой веревкой.

– Нет! – решительно запротестовала Кэти, – зачем?

– А я думал, ты против соседства со стариной Питером – ухмыльнулся Томас, – если нет, то как хочешь. Мне-то что. Мы уже давно плаваем вместе, поплаваем еще чуток. Тем более что он и при жизни был не больно-то разговорчив, так что ничего особо не изменилось.

– А акулы?

– Помогать будешь? – вместо ответа спросил Томас.

Кэти кивнула и вцепилась в веревку. Растянувшись на животе и изо всех сил стараясь не упасть, Кэти с закрытыми глазами подползла к краю перевернутого судна.

– Обвязывай!

Вблизи, как ни странно, помощник капитана уже не казался ей таким страшным – скорее внушающим острую жалость. Кэти пропустила протянутый ей конец веревки подмышками утопленника, крепко завязала и провела ладонью по его лицу, закрыв глаза. Томас одобрительно кивнул.

– Сейчас я снова нырну, – предупредил он, – я привязал другой конец веревки к ящику с гвоздями. Он чертовски тяжелый, и застрял там. Попытаюсь его выбить. Если получится, Питер уйдет на дно.

Кэти кивнула и с облегчением отползла назад, читая про себя короткую заупокойную молитву. К ее несказанному облегчению, покойник через минуту ушел в глубину, а ее товарищ по несчастью всплыл, цепляясь за борт. Лишившись ящика с гвоздями, остатки караки еще чуть-чуть поднялись над водой.

– Бренди? – предложил бывший капитан, показывая спасенный трофей.

– Нет, – решительно отказалась Кэти, – если только совсем умирать буду.

– К тому времени, когда ты соберешься умирать, в бутылке уже не останется ни капли, – честно предупредил Томас.

– Да и хвала Господу!

Некоторое время они молчали. Томас сосредоточенно прихлебывал из бутылки, созерцая неподвижный горизонт.

– Мистер Свифт, – позвала вдруг Кэти, – вы обещали мне сказать, куда меня везете, не раньше, чем начнет трещать палуба. Палуба уже треснула, так что ваш зарок соблюден. Думаю, теперь вы можете открыть мне эту тайну.

– Почему бы нет, – пожал плечами Свифт. – Одноухий заплатил мне, чтобы я отвез тебя в Алжир или Тунис, и там, прямо в порту, продал в гарем какого-нибудь мелкого паши.

– Почему мелкого? – обиделась Кэти.

– Потому что ты – не девственница, – откровенно объяснил Томас, – султану такие не нужны.

– Дай бренди, – попросила женщина и решительно приложилась к горлышку бутылки. Горизонт качался у нее перед глазами. Через секунду милосердное забытье погасило для нее солнце.

Глава 12

Возвращение в сознание было мучительным и напоминало… Наверное, так выныривают на поверхность с большой глубины. Мышцы болели. Руки и ноги казались тяжелыми и непослушными. Молодая женщина попробовала открыть глаза и тут же пожалела об этом: яркий солнечный свет немилосердно стегнул по векам. Она зажмурилась и невольно застонала. Немедленно рядом возникло какое-то движение, и высокий мелодичный голос спросил о чем-то. Она не поняла ни слова. Сделав над собой усилие, женщина снова открыла глаза. На этот раз свет почти не причинил боли, его источник заслоняло склонившееся над ней лицо. Определенно женское. Не слишком молодое, смуглое, с огромными, сильно подведенными глазами. Лицо, словно в рамку, было заключено в красный шелк, серебряные украшения были на лбу, в ушах, даже в носу. Полные губы шевельнулись, и на этот раз Кэти смогла разобрать:

– Comman vous senz se? – «Как вы себя чувствуете?» – перевела Кэти. В доме виконта Ченнефильда, где ее принимали, она научилась хорошо понимать французский язык и бегло говорить на нем, хотя от британского акцента так и не избавилась, трудные носовые звуки ей никак не давались.

– Голова болит, – проговорила она, с трудом разлепляя губы, – и пить хочется.

Дефекты произношения озадачили незнакомку лишь на одно мгновение. Лицо ее озарилось улыбкой, она кивнула, исчезла, заставив Кэти снова зажмуриться от брызнувшего в глаза солнца, и вскоре появилась с неглубокой миской… или просто очень широкой и плоской чашкой.

– Я помогу, – незнакомка наклонилась над Кэти, обдав ее терпким ароматом мускуса, и, подхватив подмышки, помогла привстать. Только сейчас Кэти разглядела, что лежит на чем-то вроде круглого дивана, обитого нежным шелком персикового оттенка. Незнакомка, которая так любезно ухаживала за ней, была облачена в легкий корсаж, ничего не скрывающий от взгляда, и что-то, что сначала показалось Кэти широкой юбкой из легкого газового полотна, но незнакомка шагнула, и Кэти с изумлением поняла, что это… в общем, не юбка. Скорее очень широкие и очень длинные панталоны с разрезами по бокам, в которых мелькало смуглое тело. Дружелюбная незнакомка была боса, но ее сильные руки с запястий и до самых предплечий украшали широкие кованые браслеты, а с шеи свешивался целый водопад замысловатых украшений.

В чашке оказалась жидкость желтого цвета с сильным цитрусовым ароматом.

– Это лимонный шербет, – по-французски пояснила хозяйка, – он горьковат на вкус, но хорошо утоляет жажду. – Она грациозно присела прямо на ковер. – Меня зовут Лайла, я – старшая жена хозяина корабля, который подобрал тебя в море.

– Старшая жена? – переспросила Кэти, от изумления едва не подавившись первым глотком напитка. Лимонный шербет и в самом деле оказался горьким, уголки губ защипало, но жажда прошла мгновенно.

– У господина Мехраба есть еще две жены, – с улыбкой пояснила Лайла, – но они так и не смогли родить сыновей, поэтому я – старшая. Мой сын – Хамид, наследник господина.

– Сколько же вообще бывает жен? – с любопытством спросила Кэти.

– Аллах дозволяет иметь четырех, – ответила Лейла и вдруг лукаво улыбнулась, – но наложниц может быть сколько угодно.

– Хм… А женщина тоже может иметь несколько мужей?

Улыбчивая Лайла в притворном ужасе закрыла глаза рукой:

– Что ты, девочка! Что с ними делать? Одного бывает больше чем достаточно.

Кэти зажмурилась и покрутила головой. Похоже, она оказалась в каком-то другом мире.

– А ты? Как тебя зовут?

– Кэтрин… – Кэти на мгновение замялась. Как представиться: баронессой де Сервьер или Кэти Бэрт?

– Ты не француженка. Англичанка? – догадалась Лайла, – я сразу так и подумала, ведь второй человек, мужчина, был англичанином.

– Второй человек? Капитан Томас Свифт, – сообразила Кэти, – а где он? Он жив?

– Он – твой муж? – вместо ответа спросила Лайла.

– Нет, хвала Господу! – открестилась Кэти, – я… наверное, можно сказать, что я – вдова.

– Такая молоденькая! – воскликнула Лайла, – какое несчастье. И давно это случилось?

Врать при необходимости Кэти умела, но не любила.

– Я не хочу об этом говорить, – сказала она.

Хозяйка с готовностью покивала. Ее переполняло сочувствие и почти материнская забота.

– Ты голодна? Сейчас принесут еду, и тебе, конечно, нужно переодеться.

– Лайла, ты не ответила, что с капитаном Свифтом, – напомнила Кэти.

Смуглое лицо, казалось, слегка потемнело.

– Он… повел себя неправильно, – густые брови хозяйки сошлись на переносице.

Кэти вздрогнула:

– Он жив?

– Да… но тебе лучше не пытаться с ним увидеться. И не хлопотать о нем.

– Почему?

– Ты – гостья. Он – пленник. Он посмел оскорбить господина Мехраба.

– И… что с ним стало?

– Получил пять плетей и место на скамье для гребцов, – Лайла поджала губы, – мой муж – хороший господин, но он не терпит трех вещей: хулы Аллаха, пьянства и неповиновения.

Кэти невольно поежилась. В том, как это было сказано, ей почудился скрытый намек. Или же совсем не скрытый. Кто она такая, эта дружелюбная Лайла, почему так добра к незнакомке?

В любом случае, хулить неведомого ей Аллаха Кэти не собиралась, пока еще он не сделал ей ничего плохого. В отношении пьянства была вполне согласна с мужем доброй госпожи, а на счет неповиновения… Пока от нее, кажется, ничего не требовали. А потом – посмотрим.

Без всяких возражений она позволила Лайле снять с нее платье, безнадежно испорченное морской водой, но когда дело дошло до белья, попыталась воспротивиться.

– Но, девочка моя, на тебе же все пропиталось солью, – Лайла укоризненно покачала головой, словно имела дело с неразумным ребенком, – тебя нужно немедленно обтереть пресной водой, смазать ароматическим маслом и переодеть, иначе твое тело покроется язвами. Они очень плохо заживают и потом на теле остаются безобразные рубцы. Ты ведь не хочешь потерять свою красоту?

– Пожалуй, нет, – согласилась Кэти, – хорошо. Только я сама, можно?

– Я же не мужчина? – удивилась Лайла. – Впрочем, как хочешь. Но одеться я тебе помогу, ты ведь сама не справишься.

Кэти кивнула, опустив глаза. Чем дальше, тем подозрительнее ей казалась эта забота. Что-то тут было явно не так. Поэтому, едва добрая хозяйка отвернулась, Кэти быстро вытащила из корсета драгоценное письмо и сунула в складки дивана. Что-то ей подсказывало, что Лайла – не тот человек, с которым нужно делиться всеми секретами.

Пока шел долгий процесс омовения, протирания пахучим маслом и облачения в почти невесомые одежды, Кэти рассматривала каюту корабля и про себя дивилась. Она была небольшой и, кроме дивана, здесь была еще овальная кровать под пышным балдахином из шелка цвета слоновой кости, низкий столик с замысловатой инкрустацией, большое зеркало в тяжелой раме. Пара сундуков и бесчисленное множество разбросанных там и тут подушек: видно, стулья у хозяйки были не в чести, сидеть она предпочитала прямо на толстом ковре или же на подушках.

Улучив момент, Кэти снова завладела письмом и сунула его в лиф нового, непривычного одеяния. Похоже, Лайла ничего не заметила.

«Руки трясутся, словно кур воровала» – подумала Кэти.

– Ай, волосы хорошо не промыть, воды мало, – посетовала Лайла, – но ничего. Придем в Кудшасы, там мы это исправим. Посмотри на себя, какая красавица. Просто цветок!

Кэти с любопытством заглянула в серебряную глубину зеркала.

– Это не я!

На нее смотрела то ли цыганка, то ли одна из маленьких подданных королевы Меб, не хватало только полупрозрачных крыльев за спиной.

Чужой наряд шел ей, с этим и захочешь, да не поспоришь. Он был почти полной копией хозяйского, только цвет был не бледный, персиковый, а насыщенный розовый. Да с украшениями хозяйка не усердствовала, что Кэти только порадовало. Освободившись от плотных нижних юбок, из-за которых она недавно чуть не утонула, женщина дышала гораздо свободнее и не горела желанием навешивать на себя по шесть фунтов серебра. Может, оно и красиво, да только уж слишком тяжело.

Лайла торопливо набросила на себя плотную накидку, почти скрывшую лицо, закрепила что-то вроде прозрачной фаты на голове Кэти и хлопнула в ладоши.

Двое слуг словно ждали этого сигнала и немедленно внесли подносы с едой и напитками. Подчиняясь не столько словам, сколько жестам хозяйки, они расставили яства на небольшом столике. Кэти почувствовала аромат мяса с приправами, узнала кое-какие фрукты. В основном, блюда были ей незнакомы, и, что самое странное, слуги не принесли ничего, даже отдаленно напоминающего привычные столовые приборы. Едва слуги скрылись, Лайла немедленно освободилась от своей накидки и присела к столу, жестам приглашая Кэти сделать то же самое.

– Зачем это? – с любопытством спросила гостья, головой указывая на странный предмет туалета.

– Лицо замужней женщины может видеть только ее супруг. Так повелел Аллах, чтобы не вводить иных мужчин в искушение.

– И что, вы так всю жизнь в этих мешках и ходите? – изумилась Кэти.

Есть полагалось руками. Аллах, видите ли, запретил осквернять пищу железом. Кэти подумала, что предупреждение Лайлы оказалось как нельзя кстати, ее знакомство с Аллахом пока было очень поверхностным, но он ей уже не нравился. Мясо, впрочем, оказалось вкусным, хотя и несколько острым. К трапезе подали шербет, на этот раз из лепестков роз, он был сладким и немного терпким.

После еды Кэти неожиданно потянуло в сон.

– Отдохни, – посоветовала Лайла, – когда проснешься, с тобой поговорит господин Мехраб.

– Твой муж? – сонно спросила Кэти.

– Мой муж, отец моего сына. Постарайся с ним не спорить. Быть гостей на «Звезде Мерсина» приятно. Быть пленницей плохо и иногда очень опасно.

С этими словами, больше похожими на завуалированную угрозу, добрая госпожа скрылась за маленькой дверцей, которая была спрятана в драпировках так искусно, что Кэти ее даже не заметила.

* * *

Судно, которое волей судьбы подобрало потерпевших крушение англичан, оказалось одой из последних гребных галер, построенных в Турции. Не новая, но прочная «Звезда Мерсина» была торговым кораблем с вместительными трюмами, сейчас почти наполовину заполненными французской мебелью с потайными ящичками и встроенными зеркалами, французскими пистолетами, гасконскими винами, которые хозяин приказал грузить с брезгливой гримасой на лице, но с тайным удовольствием – товаром они были весьма выгодным, и французскими романами, которые, как ни странно, тоже пользовались спросом среди некоторых подданных султана. Товар весил немного, но стоил дорого, и рейс был весьма выгодным.

Конечно, как это было принято, «Звезда» не гнушалась мелким морским разбоем, оказанием помощи за деньги, мародерством и прочими деяниями, угодными Аллаху, если они направлены против неверных. Галера правоверных, при желании, способна была догнать любого врага, имея четырнадцать весел с борта, каждое из которых ворочали сразу три гребца. Куршейная тридцатидвухфунтовая пушка могла поубавить прыти крутобокому торговцу, а если тот оказывался несговорчивым, то четыре восемнадцатифунтовых пушки вторгались в разговор, как не менее весомый аргумент, и это не считая шести фальконет.

Ну и, конечно, краса и гордость капитана, его абордажная команда – три десятка отважных рубак, да дюжина крепких матросов. А чего стоил надсмотрщик Али с двумя помощниками, от чьих бицепсов отлетали даже венецианские пули…

Впрочем, английскому джентльмену, в недавнем прошлом капитану погибшей «Красотки Сью», Томасу Свифту это было глубоко все равно. В настоящий момент он, проклиная свою несчастливую звезду, протирал единственные штаны на скамье для гребцов. Справа от него сидел грязный и вонючий итальянец, слева такой же вонючий немец, неведомо как занесенный в эти воды. И посередине он – англичанин, который, вне всяких сомнений, скоро станет таким же вонючим. Бани для рабов на галере не было.

Когда турецкий корабль под зеленым знаменем Пророка подошел к разбитой «Красотке», Томас несколько мгновений серьезно размышлял, помахать руками или же сделать вид, что живых на борту не осталось. Если бы не пересохшее горло, если бы в бутылке оставалась хотя бы пара глотков бренди, если бы он был малость поумнее… Свифт решил, что турки все же немного лучше, чем рыбы. И оказался в корне не прав.

Впрочем, это был поистине несчастный день. По незнанию, едва взойдя на борт турецкого судна, бывший капитан умудрился сделать три непростительных ошибки: во-первых, попросил выпить, а во-вторых и в-третьих, когда ему вежливо предложили опуститься на колени и немедленно признать веру Пророка, он попытался увильнуть. И оказался виновен сразу и в богохульстве и в непокорности. И, конечно, в пьянстве, до кучи.

Обычно первые дни самые тяжелые для новичков. Тут либо ты ломаешься от невыносимых нагрузок и тебя, полуживого или уже мертвого, без всяких церемоний, даже без короткой молитвы, выбрасывают за борт. Либо ты обретаешь крепость железа и терпение философа-стоика. Томас Свифт как раз гадал, что случится с ним. На скамье он сидел всего часа два, но за это время плеть надсмотрщика уже успела прогуляться по его спине, напоминая, что труд – источник всех добродетелей. Томас выругался сквозь зубы, что-то на счет ада и Сатаны, но недостаточно тихо, и получил во второй раз.

– Рот не открывать! – рявкнул надсмотрщик на диковинной смеси французского, английского и арабского. – Рыба влетит.

– Да пошел ты… – буркнул Свифт, но на этот раз даже не вполголоса, а почти про себя. Урок был усвоен. Ночь казалась такой же далекой, как райские кущи.

Солнце медленно опускалось в воду, шелковые волны переливались всеми оттенками красного: от нежно-розового до пунцового. Кое-где проглядывали темно-синие, золотые, угольно-черные и даже изумрудные участки. «Солнце купается» – говорили моряки. Этот предзакатный час был поистине волшебным для всех. Даже для семи дюжин страдальцев, прикованных к тяжелым веслам. Едва истаял последний луч заката, и небеса из ультрамариновых шелковых сделались черными и бархатными, а над палубой зажглись близкие звезды, барабан, подгонявший гребцов, смолк. Они получили передышку вместе с миской неаппетитной баланды из моллюсков и черствым сухарем.

Томас Свифт работал челюстями, прислушиваясь к тому, как волна тяжело ударяет в борт. Размышления его были невеселыми. Двести фунтов, которые ему заплатил старик за похищение молодой женщины, он оставил жене, рассчитывая, вернувшись, купить себе новый крепкий шлюп и поправить свои дела. Что будет делать Мэгги, когда поймет, что муж больше не придет с моря? На эти деньги она и дети смогут жить безбедно, по крайней мере, пока старшие мальчики не начнут работать. Но когда он вернется в Англию, если он вообще когда-нибудь вернется, с ремеслом моряка придется покончить. Второй раз судьба ему так не улыбнется.

Внезапно он почувствовал легкий толчок в бок и повернул голову. Его сосед по скамье, итальянец, сосредоточенно ел и казался безучастным ко всему, кроме ужина. Томас опустил глаза. Между ними на скамье лежала тонкая стальная полоска. Пилка!!! Как итальянец ее добыл?

Не задавая лишних вопросов, Томас быстро прибрал пилку, спрятав ее в своей, еще относительно целой одежде. Итальянского он не знал, а сосед его не мог объясниться по-английски, но все было ясно и без слов: готовился бунт. Прошлой ночью несколько гребцов по очереди перепилили свои кандалы, оставив лишь тоненькую перемычку, которую можно было сломать в любой момент. Едва выглянул месяц, итальянец, стрельнув глазами в надсмотрщика, показал Томасу, как глубоко должны быть подпилены браслеты. Английский моряк понимающе кивнул. Едва над палубой прокатились первые рулады громкого храпа надсмотрщика, Томас, зажав пилку большим и указательным пальцами, принялся аккуратно водить ею, вгрызаясь в стальную плоть кандалов.

Пилка, сработанная опытным мастером, ходила почти бесшумно. Но немец, прикованный слева, услышал возню и подозрительно обернулся. Томас замер. Светлые глаза северянина мгновенно узрели, что происходит. Лицо его, обычно хмурое, пересекла кривая улыбка.

– Serh gut, – буркнул он и, демонстративно отвернувшись, принялся похрапывать, заглушая едва слышное повизгивание пилы.

Прошло, наверное, часа полтора, когда Томас, натерев болезненные, водянистые мозоли на обеих руках, подпилил кандалы и осторожно толкнул пилку немцу. Теперь настала очередь англичанина похрапывать и одновременно зорко посматривать по сторонам, наблюдая за сладко спящим надсмотрщиком, занавесью, ведущей в помещение, где спала абордажная команда, и скамьями с невольниками: вдруг кому-то из товарищей по несчастью придет охота облегчить свою участь, выдав хозяевам готовящийся бунт?

Немец, видно, был сильнее или привычнее к работе с железом. Со своими кандалами он справился почти вдвое быстрее Томаса. Зажав пилку между пальцами ноги, он вытянул ее в сторону соседней скамьи и легонько толкнул сидящего впереди дюжего грека. Тот был уже наготове. Видно, он догадался о пилке еще в прошлую ночь, когда со своими кандалами справлялся итальянец.

С рассветом снова ударил барабан, и гребцы дружно взялись за весла. В этот раз грести пришлось против ветра, сила волны, давящей на тяжелую лопасть весла, была такой, что у Томаса не осталось ни сил, ни желания думать о чем-то, кроме звучавшего в ушах ритма. В редкие минуты, когда пытливый разум брал верх над животной усталостью, он пытался подсчитать, сколько невольников успеют перепилить кандалы в следующую ночь. Освободиться должны две трети гребцов, иначе нет смысла что-то затевать: абордажная команда, вооруженная ятаганами, в момент покрошит их в начинку для кулебяки. По всему выходило, что грести ему полные сутки, а то и все двое.

* * *

Утром Кэти проснулась отлично отдохнувшей и, как ни странно, в прекрасном настроении. Она с удовольствием умылась ароматной розовой водой. На завтрак подали пресные лепешки, которые следовало макать в хуммус – густой соус, который, как объяснила Лайла, готовился из нута (турецкого гороха) и молотого кунжута, приправленных ореховым маслом, чесноком, жгучим перцем и лимонным соком; и баба-гануш – пюре из баклажанов и того же молотого кунжута, приправленное все теми же оливковым маслом, жгучим перцем и чесноком. С непривычки Кэти показалось, что она наглоталась огня и ее внутренности горят, но мягкий шербет успокоил огонь, а сладкий десерт вполне примирил ее с жизнью.

После завтрака Лайла присела на ковре, скрестив ноги. Такая поза не вызывала у нее никакого неудобства. Вчера Кэти из любопытства попробовала посидеть так же и через несколько минут взвыла от мучительных судорог.

С загадочным видом Лайла пригласила гостью присоединиться к ней. Кэти подошла, скрывая нахлынувшее беспокойство. Лайла явно что-то задумала. Турчанка (Турчанка ли? Чем больше Кэти смотрела на женщину, тем больше сомневалась в ее происхождении. Да и по-французски она говорила не хуже, чем «дорогой супруг» Этьенн) поставила на пол между собой и Кэти резную шкатулку из ореха и достала оттуда небольшую миниатюру на эмали. На ней был изображен мужчина: молодой, в непривычной одежде. У него было приятное, тонкое лицо, глубокие темные глаза, напоминающие глаза Лайлы, прямой нос и твердый, слегка раздвоенный подбородок.

– Это мой сын, Хамид, – с гордостью проговорила женщина, – он – меч в руке Аллаха. Скажи, разве он не красив?

– Красив, – согласилась Кэти, ничуть не погрешив против истины, молодой человек был и впрямь хорош.

– Он не только красив, но и умен: говорит и пишет на трех языках, играет в шахматы. В поединке на саблях ему нет равных. Этой осенью Хамид был принят во дворце султана и в знак высочайшей милости получил перстень с его руки.

Кэти кивала, соображая про себя: этот поток восхвалений – обычные материнские восторги, или он что-то значит? Оказалось – значит. Дверь в каюту отворилась, но Лайла не кинулась за своим черным мешком, чтобы успеть закутаться до самых глаз, а спокойно повернулась к вошедшему.

Это был уже глубокий старик. Его длинная, снежно-белая борода – первое, что бросилось в глаза Кэти. Второе, что притянуло ее взгляд – карие глаза. Они смотрели из-под низко надвинутого головного убора, формой напоминающего скрученное полотенце, и, казалось, видели Кэти насквозь. Увидев эти глаза, Кэти немедленно изменила мнение насчет возраста почтенного господина Мехраба (а перед кем еще Лайла могла оставаться с открытым лицом?). Пожалуй, ему не семьдесят и тем более не сто, как она решила вначале. Лет пятьдесят, не больше. О том же говорили стройность и молодая гибкость в теле, облаченном в ярко-зеленый… камзол? Больше всего это одеяние напоминало купальный халат, перепоясанный длинным алым кушаком, с которого свисала кривая сабля, а за него была заткнута пара дорогих пистолетов. Ниже были узкие… панталоны? Лишь одну деталь туалета господина Мехраба Кэти смогла назвать уверенно: обут он был в сапоги, отличные сапоги из тонкой кожи с великолепным тиснением. Весь его облик был полон такого достоинства, что Кэти машинально сделала реверанс. Турку это понравилось. Он что-то сказал на своем языке, Лайла кивнула и живо повернулась к гостье.

– Господин Мехраб очень доволен тем, что ты знаешь, что такое почтение к старшим. Правда, у нас принято немного другое приветствие. Но мы с тобой еще всему научимся.

Как оказалось, с французским, также как и с английским, турок был не в ладах. Как он в таком случае умудрялся вести торговлю, было совершенно непонятно, но Кэти решила отложить выяснение этого вопроса на потом. Сейчас ее больше интересовало другое: что означала фраза Лайлы, что они, дескать, всему научатся. Ее визит будет долгим?

Турок заговорил быстро, напористо, старшая жена слушала внимательно и кивала, запоминая сказанное. Когда он замолчал, его пронзительные глаза буквально вцепились в лицо Кэти так, что ей немедленно захотелось спрятаться хоть за чем-нибудь, даже, может быть, набросить на себя черный мешок Лайлы.

– Господин хочет, чтобы ты ответила на его вопросы. И будет лучше, если ты ответишь правду, – перевела Лайла, – ты – англичанка? Твои отец и мать – оба англичане?