Текст книги "Созвездие Волка"

По его собственным словам, у него никогда не было друзей. Убеждённый сторонник тотального полового воздержания.

Ярко выраженный социопат.

Мелочен и мстителен. Глубоко убеждён, что все окружающие строят ему козни, желая постепенно довести его до состояния сумасшествия либо спровоцировать на жестокий и противозаконный поступок, после чего навеки упрятать в тюрьму или сумасшедший дом.

Собственное психологическое состояние оценивает как стабильное и абсолютно нормальное. Себя считает человеком робким, слабым, трусоватым, но при этом честным, великодушным, благородным. Полагает, что характер его немного испортился под влиянием неблагоприятной социальной среды, но в целом – остался мягким и кротким.

С 1994 по 2007 год Скобенев Е. Л. сменил несколько мест проживания (Москва, Рязань, Калуга, Тверь, Нижний Новгород) и мест работы. Не имея специальности и приличного образования, работал в основном грузчиком, дворником, охранником, разнорабочим.

Увольнялся, как правило, со скандалом. По причине мстительности Скобенева скандалы часто завершались криминальными действиями с его стороны. Например, после очередного увольнения в январе 1999 года с должности охранника торговой точки в (г. Тверь, адрес …), Скобенев поджёг три торговых киоска и избил случайного прохожего. Был объявлен в розыск, но поскольку устраивался на работу без предоставления полагающихся документов и под выдуманным именем, то найден и арестован не был.

В начале 2007 года вернулся в Москву, где устроился дворником в ДЭЗ… Проживал в общежитии вместе с сезонными рабочими из Таджикистана.

По его собственным словам, в этот период «окончательно проникся страданиями отверженных».

В ночь с 14 на 15 сентября 2007, совершая уборку дворовой территории, Скобенев обратил внимание на «отвратительное» (по его словам) скопление машин иностранного производства на парковке у дома.

Скобенев начал бить стёкла машин и сбивать боковые зеркала.

Выбежавших из подъезда владельцев автомобилей Скобенев избивал черенком от метлы, кидал в них камнями, пытался покусать.

По словам свидетелей, остановить «зверюгу» было невозможно. На него не действовали ни электрошокеры, ни выстрелы из травматического пистолеты, которым воспользовались автовладельцы.

Одного из пострадавших Скобенев убил, размозжив голову осколком кирпича. Ещё одного серьёзно ранил (сотрясение мозга и многочисленные ушибы).

Остальные отделались лёгкими телесными повреждениями.

Подъехавшим нарядом милиции Скобенев был задержан.

В камере предварительного заключения вёл себя крайне агрессивно, высокомерно и вызывающе, за что неоднократно избивался сокамерниками.

Называл сокамерников «прислужниками олигархического режима» и «безыдейными отбросами».

После многократных избиений полностью ушёл в себя и отказался от контактов с окружающими.

В ноябре 2007 года во время очередной встречи неожиданно напал на адвоката, решив, что последний – это на самом деле не его защитник, а воскресший автовладелец, которого Скобенев убил.

В декабре 2007 года направлен на психиатрическую экспертизу. Признан невменяемым.

В конце декабря 2007 года по решению суда направлен на принудительное лечение.

В феврале 2008 года группой поиска был отобран и направлен лечебный центр УССМ. По представлению Балицкого С. С. включён в оперативную группу КПБ.

Реабилитационное воздействие по методу Балицкого привело к значительному прогрессу в лечении и позволило в полной мере задействовать Скобенева Е. Л. в программе боевой подготовки КПБ.

Филиппов И. В.…»

– У меня, Борис Иванович, дурные вести для вас. Нехорошие, очень нехорошие вести. Похоже, придётся расстаться с вашими подопечными. Сами догадываетесь – как. С тяжёлым сердцем говорю вам это, но иного варианта нет. Знаю, сколько сил и энергии вы вложили в подбор и обучение сотрудников, в формирование группы. Знаю, что в группе – профессионалы самого высокого уровня. Такие люди на вес золота. Буквально – на вес золота. Но и с таким золотом приходится расставаться…

«Оперативная группа «Джемини». Доклад по процедуре поиска. Объект «Джеф» локализован в Доминикане. Информация, полученная при перехвате телефонных переговоров, а так же сообщения оперативного агента «Пилот» однозначно свидетельствуют о том, что «Джеф» планирует в самое ближайшее время вылететь в Гавану для переговоров с кубинскими властями о предоставлении убежища в обмен на информацию, которая может представлять интерес для кубинских спецслужб.

Ввиду того, что информация «Джефа» является чувствительной для наших структур, принято решение о ликвидации «Джефа» на территории Кубы силами симпатизирующих нам людей.

Рекомендуем запросить наших русских коллег о предоставлении дополнительной информации из досье «Джефа», которая поможет определить, как именно объект выйдет на кубинцев и кого он может использовать в качестве посредника.

Данная информация крайне необходима для организации вышеуказанной специальной акции.

Джемини».

– … Но и с таким золотом приходится расставаться. Понимаете, какая у нас ситуация сложилась, Борис Иванович?

Близок вечер. Сумрак не подступил ещё к городу, но солнце слабеет – и тени растут, холодеет воздух. В августе вечерний свет с красноватым оттенком, с отсветом подступающей осени.

В кабинете Шевалдина закрыты окна, плотно задёрнуты шторы. Включены все лампы. Свет так ярок, что слепит глаза.

Светлое дерево в кабинете. Ореховый стол.

Генералу нужен свет. В последнее время… Да, в это вот, последнее, самое последнее время – Шевалдину нужен свет.

Не то, чтобы боялся он темноты… Нет! Нет! Просто не хочется оставаться наедине с темнотой. Темнота не нужна.

Она… Ничего она не скрывает, никого не прячет! Она пуста.

Но, кажется, что внутри есть что-то тёплое и робкое. То, что прячется от темноты. То, что не принимает и не примет её.

И вот осознание того, что внутри есть что-то, не подпускающее к себе тьму, невыносимо.

Потому – больше света. Искусственного света. Отрегулированного датчиками света. Процеженного плафонами света.

Так споконей.

Остывший кофе в чашках на столе. Поднос с печеньем и ваза с виноградом.

Никеев любит угощать гостей коньяком. Сам режет лайм, сам сервирует стол.

Шевалдин не таков. Генерал – трезвенник, потому не благоволит сильно пьющему Ратманову, которого терпит лишь по причине неожиданно высокой эффективности разработанного Петром Владимировичем проекта КПБ. И с трудом терпит очень умеренное пьянство Никеева, делая скидку на чрезвычайно нервный и напряжённый характер работы Бориса Ивановича.

С большим удовольствием читает Шевалдин рапорты службы собственной безопасности Управления о пьяных похождения некоторых (все они в список занесены, все до единого!) оперативников. И ставит галочки в своём блокноте.

Генерал – трезвенник, консерватор и строгий моралист.

И на переговорах, даже на тех, где он присутствует как бизнесмен и владелец нескольких европейских и американских компаний, генерал остаётся генералом. Он не допускает панибратства и фамильярности, он не скрепляет сделки алкоголем. Тон его речи может быть подчёркнуто дружеским и непринуждённым, но дистанцию между собой и собеседником генерал всегда выдерживает строго.

С подчинёнными же Шевалдин тем более никогда не сближается. На совещаниях, даже в самом узком кругу, даже с самыми доверенными лицами, самыми проверенными и высокопоставленными сотрудниками Управления генерал неизменно придерживается тона официального, сухого и сдержанного.

Потому был до крайности удивлён Никеев неожиданно прорвавшимися нотками не наигранного, искреннего сочувствия, послышавшимися ему в голосе Шевалдина.

И вопрос этот («понимаете, какая у нас ситуация сложилась?..») генерал произнёс одним усталым выдохом, тихо и неразборчиво. Будто извинялся перед Никеевым.

«Сентиментальный он стал» подумал Борис Иванович. «Или игру какую-то затеял? Но зачем? Зачем ему со мной играть? Да ещё и в такой обстановке?»

Не похоже это было на игру.

– Я всё понимаю, – ответил Никеев. – Один вопрос, товарищ генерал-полковник. Разрешите?

– Разрешаю.

Голос Шевалдина окреп. Разговор возвращался в привычное для генерала сугубо официальное русло. Извинения приняты, лирическое отступление закончилось.

Генерал догадывался, о чём спросит Никеев. И ответ у Шевалдина был заранее заготовлен.

«Кто?»

– Кто расшифровал? – спросил Никеев.

«Я знаю. ты не станешь сомневаться в выводах руководства» подумал Шевалдин. «По крайней мере, не будешь высказывать вслух свои сомнения. Потому и спрашиваешь – кто. Но ты ведь о другом хотел спросить… Уверен ли я в том, что твою группу действительно раскрыли – вот твой вопрос. Что ж, всё понятно, Борис Иванович. Тяжело тебе с ребятами расставаться. Но придётся!»

– Контрразведка, – уверенно ответил Шевалдин. – Наша «наружка» их выпасла. Возможно, они не предполагали, что ведётся контрнаблюдение. Нам удалось вычислить, кто наблюдателей нам подбросил. Те, кто прикрывал Сахновского. Приказ, скорее всего, исходил от Руднева. Бойцов твоих засекли, но вели неплотно. Запутать нас хотели и своих не подставлять. Для видимости отпустили. Ненадолго. Как говорится, на длину поводка. Перед этим, видимо, физиономии их срисовали. Но это не главное. Это, как говорится, не удостоверение личности. А вот то, что машину их засекли – факт. То, что одна группа «наружки», так, которая первоначально их засекла, почти наверняка передала их другой группе – не сомневаюсь. А вот наша группа по всему маршруту их не сопровождала. Слишком это рискованно для нас. А вот эти, лубянские, весь маршрут проследили. И ликвидация машины их в сторону не увела. А мы своих контролёров под удар ставить не имеем права. Если мы нашу контрольную группу подставим – будет совсем плохо. Для Руднева нащупать ниточку и выйти на нас – вопрос жизни или смерти. В буквальном смысле слова. Он же прекрасно понимает, что мы и к нему подобраться можем. Если нам команду дадут. А дадут нам команду или не дадут – мы и сами не знаем. Сегодня не дали. А завтра? Руднев не будет сидеть и выжидать. Он все силы бросит на то, чтобы через твою группу выйти на нас. Не знаю, сколько он групп наружного наблюдения на это дело отрядил, но, полагаю, не одну и не две. От места, где твои люди уничтожили угнанную машину, их сопроводили до станции. А оттуда – до родного порога. Всех троих. Почему я так в этом уверен? Потому что мы на шесть часов установили наблюдение за съёмной квартирой Вальтера. За это время там побывали гости. Гости не простые, хорошо подготовленные. Вальтер, похоже, этот визит прозевал. Так что не удалось бойцам оторваться от сопровождения. Не удалось!

Генерал посмотрел на Никеева и заметил, что полковник заметно побледнел. Скрюченными пальцами вцепился полковник в край стола, словно боялся упасть со стула.

«А ты догадливый» отметил Шевалдин. «Сразу всё просчитал… Если бы пересёкся со своими бойцами до разговора со мной, то обсуждал бы я сейчас ликвидацию группы не с тобой, а с кем-нибудь другим. А ты стоял бы первым номером в расстрельном списке!»

Генерал, выдержав паузу, в продолжении которой Борис Иванович белел всё больше и больше, так что кожа возле глаз приобрела молочно-голубоватый оттенок, наконец, продолжил:

– Вы, Борис Иванович, прекращайте все контакты с группой. И продумайте, как вы всё решите. Учтите – убирать их надо быстро и всех троих одновременно. Они профессионалы, чутьё у них звериное и реакция мгновенная. Если хоть один выживет и уйдёт – будут у нас большие проблемы. Убирать надо быстро и всех разом. Есть у вас план действий на такой случай?

«Может, пронесло… Может…» стучало в голове у Никеева. «Может, выживу… Господи, сохрани!»

– Есть, – выдохнул Никеев. – Я смогу собрать всех троих в одном месте. Это основная явочная квартира. Мы сможем быстро провести ликвидацию. Лишних на месте не будет. Только группа.

– Без меня, конечно! – поспешно добавил Никеев.

И умоляющим голосом произнёс:

– Мне нужно будет сделать им звонок. Один звонок. Они мне доверяют, они привыкли получать личный инструктаж. От меня! Мой голос… Это необходимое условие!

– Хорошо, – согласился генерал. – Один звонок. Постарайтесь говорит как можно меньше. Никаких имён! И минимум деталей.

– Разумеется, – подтвердил Никеев. – Всё сделаем. По плану завтра в пятнадцать ноль-ноль они на месте. Делаем закладку до их прихода…

– Детали меня не интересуют! – прервал его генерал. – Проверьте, не под наблюдением ли эта ваша… явочная. В такой ситуации всё может быть. А вообще – действуйте. И очень вас прошу, Борис Иванович, не подставьте себя. Вам известна цена ошибки.

Левая щека у Никеева задрожала. Пальцами он сильно, с нажимом провёл по коже, как будто болевыми ощущениями старался подавить дрожь.

«Неприятно… Неприятно как!»

– Я всё…

Чёрт, и голос какой-то охрипший! Шевалдин снисходительно смотрит, свысока смотрит. Как на поганца какого-то, как на тварь сколькую, как на мокрицу какую-то!

«Я же полковник… Моя группа… Мысли путаются. Ни к чему сейчас… Нет, ни к чему!»

Стол растёт в размерах. Лампы слепят. Свет их невыносим. Слабость, слабость в руках, ногах… Шум в голове. Шум – будто станок включили. Вращается шкив. Шумит, шумит, гудит, сволочь, без остановки!

Надо ответить, надо что-то сказать. Нельзя молчать!

– Я всё сделаю в самом полном и строгом соответствие с вашими указаниями!

Шевалдин усмехнулся. Едва заметно, уголками губ.

– Зачем так официально, Борис Иванович? Я не сомневаюсь, что вы сделаете правильно и вовремя…

Генерал сощурил глаза.

– Лицо у вас, Борис Иванович… Опухшее какое-то. Пить, случаем, не начали? Вы, если что… Откровенно расскажите. Я же всё понимаю. Чем ближе день операции, тем обстановка нервозней. Люди весь у нас замечательные, но не из стали сделаны. Из слабой, так сказать, плоти. Понимаю, всё может быть. Бессонница, головные боли. Страх, волнение. Вы не таитесь, Борис Иванович, не забирайтесь в скорлупу. И, знаете, если вы и в самом деле начали употреблять… Я за вами особого пристрастия не замечал. Это Ратманов у нас…

Генерал брезгливо поморщился.

– …Гедонист! Творческая личность, мать его! Общается не пойми с кем… Хотя результаты, как ни странно, имеются, и хорошие результаты… Проверка подтверждает… Не пойму, как и почему, но работает эта фабрика по производству революционных психов. Видно, наши зарубежные друзья были правы, когда рекомендовали присмотреться к доктору и отрядить для этого оперативника с «открытым», как они любят говорить, разумом. Но у Ратманова он для алкоголя открыт. И всякой пакости. А вам, Борис Иванович, не к лицу было бы с ума сходить. У вас всё-таки работа в штатном режиме. В рамках, так сказать, здравого смысла и формальной логики. Так как с здоровьем у вас? Нет бессонницы?

– Есть, – мёртвым голосом отозвался Никеев. – Третий день… Таблетки пью, тёплые ванны принимаю. Жена вот на диване спит, отдельно. Говорит: «кричишь по ночам, страшно с тобой…».

Никеев неожиданно замолчал на мгновение, а потом, не в силах уже продолжать разговор, обратился к генералу:

– Разрешите идти?

Голос у него окончательно ослабел и положенный по служебному этикету вопрос прозвучал как просьба. Жалобная просьба.

«Отпустил бы ты меня… Хватит соки из меня выжимать!»

– Идите, полковник.

Никеев медленно встал из-за стола. Понурив голову и не по-уставному сгорбившись, побрёл к двери.

И самого порога полковник остановился и тихо спросил:

– Товарищ генерал-полковник…

Шевалдин, начавший было перечитывать рапорты наблюдательной группы об финальных учениях по плану «Лабиринт», оторвался от бумаг, поднял голову и посмотрел удивлённо на Никеева.

«Чего это он?»

– Товарищ генерал-полковник, я ещё хотел спросить… Та информация, которую получила моя группа от Сахновского, действительно оказалась полезной? Её цена окупит потерю группы?

– Это не коммерция, полковник! – тоном резким и жёстким ответил Шевалдин. – У нас нет биржи и кросс-курсов по обмену жизней на сведения. Это война! Любая жизнь окупается гибелью на фронте.

Никеев кивнул в ответ.

– Так точно… Я понимаю…

Он протянул руку к бронзовой дверной ручке.

– Борис Иванович! – позвал генерал.

Никеев расправил плечи. Развернулся.

– Слушаю!

Генерал ободряюще улыбнулся.

– Ваша группа, полковник, добыла сведения исключительной важности. Используя эти данные, наши зарубежные партнёры смогли установить местоположение Климовича. С ним уже работают. Так что в самое ближайшее время дело оружейников будет закрыто. Кое-кто потеряет хороший заработок. А мы докажем свою незаменимость! И это благодаря нашим замечательным людям. Нашим оперативникам! Вашим подопечным, в том числе. Работу свою они выполнили на отлично! И вы… Вы делаете очень важное и нужное дело, Борис Иванович.

Никеев молчал, глядя куда-то в стену, поверх головы генерала. Взгляд его показался генералу безжизненным и равнодушным.

«Варёный он какой-то» с грустью подумал генерал. «Может, дней через пять, когда всё закончится, на отдых его отправить? В Подмосковье неплохо пасионат…»

– Разрешите идти? – повторил вопрос Никеев.

– Идите! – ответил Шевалдин.

И опустил голову, чтобы не смотреть вслед уходящему полковнику.

«Леджер / Центр» – «Джемини». Проведение специальной акции в отношении «Джефа» на Кубе подтверждаем. Направляем данные по контактному лицу «Джефа» в Гаване. Переговоры представителя «Джефа» с офицерами Главного управления разведки в Гаване идут успешно. У «Джефа» есть информация для торга.

В течение суток он постарается лично встретиться с оперативниками ГУР и решить вопрос с продлением своего пребывания на острове.

Активизируйте подготовку ликвидации. Личный контакт «Джефа» с ГУР надо пресечь любой ценой.

Ввиду отсутствия на Кубе кадровой резидентуры, которую можно было бы использовать в операции подобного рода, рекомендуем обратиться к услугам кубинской криминальной группировки, находящейся на связи с нашим представителем.

Контакт организует «Альварес». Соответствующие инструкции ему направлены.

С исполнителями расчёт только наличными, из резервного фонда. Используйте конвертируемые песо.

Убедитесь в устранении «Джефа».

Доклад о выполнении ожидаем не позднее 17.00 (время местное) 08—20.

Канал связи «Йорк».

«Леджер / Центр».

– Здравствуйте, Наталья. Признаться, я уж думал, что не дождусь вас. Скажите…

«Сообщение информационного агентства «ТИА-Инем»

Стихийные митинги у банков вызваны слухами о якобы неизбежном финансовом кризисе. Противоречивые выступления представителей финансовых организаций и экономистов только усиливают панические настроения.

Все выплаты производятся в срок, однако и это не смягчает общую чрезвычайно нервозную обстановку, сложившуюся вокруг финансово-кредитных организаций, которую один из сотрудников московского банка «ФинЭкс» охарактеризовал как «болезненно истерическую».

Многие банкиры убеждены, что слухи о грядущем финансовом кризисе распространяются централизованно и возникают отнюдь не спонтанно.

Доказательством этого предположения может служить тот факт, что, начиная с конца прошлой недели, многие вкладчики стали получать на свои мобильные телефоны СМС-сообщения, отправленные якобы из информационных центров тех банков, где находятся их вклады, с предупреждением о том, что банк испытывает серьёзные финансовые трудности и не гарантирует исполнение обязательств по договору с клиентом.

Эти ложные и откровенно провокационные сообщения, как правило, рассылались с вечера пятницы и до вечера воскресенья.

Клиенты банков (многие из которых в период рассылки сообщений отдыхали за городом) были лишены возможности оперативно проверить правдивость поступавших сообщений, что только усиливало общую нервозность.

Излишне говорить о том, что этот уик-энд прибавил банкирам врагов из числа дезинформированных вкладчиков.

Утро же понедельника началось с настоящей осады офисов и местных отделений банков толпами возбуждённых, совершенно потерявших контроль над собой людей.

Службы безопасности ведущих московских банков подтверждают первоначально высказанное нашим агентством предположение, что рассылающие СМС-сообщения злоумышленники наверняка имеют доступ к базам данных вкладчиков, однако при этом категорически отрицают возможность утечки информации непосредственно из банков.

Синхронность рассылки и необычайно широкий охват банковской клиентуры позволяет нам предположить, что мы имеем дело не с происками конкурентов в банковской среде, а с деятельностью некоей весьма влиятельной организации, по какой-то, пока ещё до конца не понятной причине, устроившей чётко скоординированную и психологически точно выверенную атаку на банковское сообщество России.

Касательно целей этой масштабной провокации можно сообщить лишь то, что, по нашему мнению, они находятся, скорее, в сфере политики, а не экономики.

Главный же вопрос: «кому выгодно?» мы пока оставляем без ответа…»

Она не знала, зачем Ратманов вызвал её. И почему местом их встречи избрал он белую от пыли, до душного жара разогретую тяжёлым августовским солнцем бетонную площадку у ворот.

У главных ворот. Там, где стоял контрольно-пропускной пункт.

Она не любила КПП.

Вид выкрашенного в бледно-жёлтый, образцово-казарменный цвет приземистого здания с узкими, зарешеченными окнами, сквозь которые издали видны были стальные, грохочущие турникеты и рамки металлоискателей порождал в душе её непреходящую, неодолимую тоску, от которой хотелось зарыдать в голос, забившись куда-нибудь в тёмный, одинокий угол.

Что-то нечеловеческое было в доме этом. Что-то злое, беспощадное.

Даже ежедневные (за вычетом выходных и праздников) походы через КПП не сделали вид его привычным, или, хотя бы, не таким отталкивающим.

Она зажмурилась. Повернулась спиной к бледно-жёлтому дому. Стояла минуты две, собираясь с духом.

Она часто так поступала перед выходом с территории спецлечебницы.

«Раз! Два!»

Не досчитав до трёх, открыла глаза, повернулась и быстро зашла в дом.

Показала дежурному офицеру пропуск.

– Клементьева, Наталья Петровна… Меня просили… вызывали…

Нет, не помог аутотренинг. Привычные уже в этом месте растерянность и страх овладели ей.

«Каждый раз! Вот глупость…»

Офицер смотрел на неё. Именно на неё. На пропуск, похоже, он даже мельком не глянул. Смотрел так, будто ждал от неё чего-то. Какой-то нужной ему фразы, какого-то необходимого по инструкции действия…

Но какого? Что ему вообще было нужно?

Наталья Петровна совершенно была сбита с толку.

«Что с ним? Меня всегда…»

Она поспешно раскрыла сумочку.

«…Всегда пропускали!»

– Кто вызывал? – хриплым голосом произнёс офицер.

– Ратманов, – совершенно растерявшись, еле слышно ответила Наталья Петровна.

– Полковник Ратманов, – поправил её офицер.

Лицо его тут же приобрело выражение высокомерное и брезгливое.

«Всему вас учить надо!»

– Выходите. Стойте у ворот. Вас ждут.

Офицер нажал на кнопку. На стойках турникета загорелись зелёные огоньки, створки-лапы с лязгом разошлись в стороны.

– Идите!

Вжав голову в плечи, прижимая к груди раскрытую сумку, она быстро прошла, прошмыгнула мимо стальных рамок, мимо закрытого толстым пуленепробиваемым стеклом окошка дежурного, мимо сетчатого ограждения – к металлической двери. На выход!

Жаль, что не на волю.

Она толкнула дверь. Сделала шаг – и только ту открыла глаза.

И увидела большую, чёрную машину, что стояла на бетонной площадке у ворот.

И услышала голос Романова:

– Здравствуйте, Наталья. Признаться, я уж думал, что не дождусь вас. Скажите, легко вас доктор на встречу со мной отпустил? Вопросов не задавал?

Она медленно спустилась по ступенькам. Заметила, что сумка всё ещё открыта и закрыла её.

Она успокоилась.

И ответила:

– Нет, Николай Иванович, что вы! Как он мог не отпустить? Вы же руководитель…

Ратманов махнул рукой.

– Мой авторитет для доктора – ничто. И я сам для него – ничто. Не возражайте, Наталья, я точно это знаю…

«Он называет меня – Наталья. Без отчества… Странно, он никогда прежде так не обращался ко мне».

– Я бы с удовольствие поговорил с вами в машине, по дороге в Москву, – продолжал Ратманов. – Но у вас рабочий день ещё не окончен. Прерывать его досрочно не могу, ибо этим вызову неудовольствие доктора. Так что…

Он показал в сторону тянущейся вдоль дороги липовой аллеи.

– …Предлагаю вам совершить небольшую вечернюю прогулку. Со своей стороны обещаю вам интересную беседу и массу полезной для вас информации.

«Интересно, что ты сделаешь, если я откажусь?» подумала Наталья Петровна.

Искушать судьбу она не стала. Она согласилась.

Ратманов в Управлении пользовался репутацией бабника, и Наталье Петровне было это хорошо известно.

Но почему-то (не смотря на такое неслужебное и необычное обращение – «Наташа», произнесённое к тому же голосом мягким и почти задушевным) была она уверена в том, что обещанная полковником беседа будет не интимно-любовной, а сугубо служебной.

И речь пойдёт о Балицком.

Догадывалась она и о причине, по которой Ратманов затеял этот разговор.

«Именно сейчас… Что грядёт, нехорошее что-то. Ему нужно столкнуть меня и доктора. Ему нужен конфликт между нами!»

Она оказалась права.

Ратманов шёл рядом с ней, молчал, смотрел себе под ноги, и время от времени грустно вздыхал.

Потом сорвал клейкий листок, и медленно растёр его о ладонь.

– Весной листья по-другому пахнут, – нарушил он, наконец, молчание. – Запах терпкий, с еле заметной кислинкой. Особенно листья липы. Говорят, отвар из них можно делать… Или из почек? Я в этой народной медицине не силён.

– Пётр Владимирович, мне не до лирики сейчас, – не слишком любезно ответила ему Наталья Петровна. – Вы… Вы не просто так позвали меня сюда. Если вы думаете, что подобные лирические признания настроят меня на благодушный лад и подвинут к большей откровенности, так должна заметить…

Она едва не споткнулась о едва заметный бугорок. Ратманов галантно поддержал её под локоть и тут же убрал руку.

– Ах, вот как! – воскликнул Ратманов.

И улыбнулся.

– Наталья, вы такая хмурая, замкнутая, настороженная. Знаете, на кого вы похожи?

Он остановился, отошёл на шаг и, наклонив голову, оценивающим взглядом посмотрел на неё.

– На ёжика!

– Что? – удивлённо переспросила Наталья Петровна.

Ратманов часто закивал в ответ. И махнул рукой, призывая её продолжить путь.

– Идёмте, Наталья, идёмте! Давайте дышать этим тёплым летним воздухом, вдыхать запах медовых лип и наслаждаться прекрасным, ранним летним вечером. Не будьте таким суровым и неприступным с виду, ушедшим в себя, свернувшимся в клубок маленьким, несчастным ёжиком. Успокойтесь, Наташа, уберите иголки.

Ратманов быстрым движением разомкнул и сжал пальцы.

– Вот так! Уберите, и всё. Вам нечего боятся, не о чем волноваться. Мы просто идём и беседуем. Кто знает, когда ещё выпадет такой спокойный, тихий вечер. Через несколько дней… Жизнь станет другой. В ней не будет места для таких вот беззаботных вечерних прогулок. Не будет места для дружеских бесед. Не будет…

– А что останется в этой будущей жизни? – прервала его Наталья Петровна. – Для каких вещей останется в ней место? Для ваших денег и бизнес-проектов? Для новых дворцов и слуг? Наверное… для меня вот только место не найдётся.

– Что с вами, Наталья? – удивлённо произнёс Ратманов. – Неужели мы чем-то обидели вас? Откуда такой негативный настрой? В последние дни вы всё чаще впадаете в депрессию.

Наталья Петровна опустила голову и еле слышно произнесла:

– Вы измучили меня…

– Что? – переспросил Ратманов.

– Измучили меня, – повторила Наталья. – Вашими охранниками, решётками, колючей проволокой, видеокамерами, микрофонами… Всем, всем этим! Боже мой, как я устала! Как я устала от вашей подозрительности, вашей жестокости, вашего цинизма, постоянных разговоров о новой власти и грядущей «революции богатых»…

– Ого! – изумлённо воскликнул Ратманов. – Где же это вы такие разговоры слышали? Неужели и в этом тихом уголке кто-то рассуждает о подобных вещах?

– Это ваши разговоры, – ответила Наталья. – Ваши и ваших гостей. Вы так уверены в своей безопасности, что совершенно расслабляетесь в стенах больницы. Ваши разговоры… такие громкие. Но дело ведь не в этом? Я просто хочу сказать, что очень устала. Очень!

Она отвернулась.

– И даже грядущее повышение зарплаты вас не радует? – спросил Ратманов.

Она не ответила.

– Наталья, – необычно-робким голосом произнёс Ратманов. – Я понимаю вас. Вы не поверите, должно быть, но понимаю вас. Вы очень одиноки. Я знаю кое-что о вас… Вы простите меня, если я покажусь вам бестактным, но сейчас нам надо быть откровенными друг с другом. Почему нам нужна откровенность, почему это так важно для нас – вы поймёте позже. Я знаю, что могу невольно причинить вам боль. Душевную боль. Знаю, душе бывает больно…

Она зажмурилась. Прошептала: «не надо, не надо так…»

– Чёрт возьми, я же знаю, что вы одиноки! – воскликнул Ратманов.

И взял её аккуратно под локоть.

– Знаю, что муж бросил вас. Точнее, предал. Случилось это три года назад. Знаю, что живёте вы одна. И вы ненавидите пустую, одинокую, холодную свою квартиру. Вы не любите возвращаться в свой дом. Потому что дом этот – свидетель предательства. Предательства человека, которого вы любили. Он в ваше отсутствие водил любовниц в этот дом. А потом вы застали его…

Она остановилась, отступила на шаг, освобождая локоть.

– Вы не имеете права…

Голос её дрожал. Слёзы подступили к глазам.

– Вы прочитали это в моём деле! Я знаю… Вы за всеми присматриваете! Вы собираете под своё крыло несчастных, обездоленных людей – и используете их. Используете! Какое вам дела до меня? Зачем…

Она ладонью провела по лицу. Будто вытирая не проступившие ещё слёзы.

– Какое вам дело?

– Наталья, – прежним мягким голосом продолжил Ратманов. – Я просто хочу поддержать вас. Да, в такие вот, особые, организации, вроде этой лечебницы, мы принимаем людей одиноких. В наших глазах одиночество – преимущество. Но давайте забудем об этих «мы»! Я для вас не полковник, не представитель Управления, а просто человек. Человек, который знает вас много месяцев… Вроде бы, больше года уже? Видите, я всё-таки не случайный человек. И я искренне жалею вас и опасаюсь за ваше будущее, потому что одиночество и неустроенность толкают вас на необдуманные поступки.

– Какие же? – спросила Наталья.

Голос её звучал спокойно. Видно было, что она пришла в себя.

– Необдуманные, – повторил Ратманов. – Вы явно неравнодушны к этому…

Он поморщился.

– …Гипнотизёру и чародею. Нашему совсем не доброму волшебнику.

– Балицкому? – догадалась Наталья Петровна.

И на щеках её неожиданно проступил румянец.

– Нет, нет…

– Не нужно! – решительно заявил Ратманов. – Не нужно отрицать факты! Очевидные факты! Вы буквально по пятам ходите за доктором, выполняете любые его капризы, готовите для него кофе, смотрите на него…