Текст книги "Созвездие Волка"

Вы понимаете меня, доктор? Понимаете, конечно! Вы сами говорили об этом…

Быть может, я просто повторяю ваши слова? У меня хорошая память, доктор! Вы сами… Да, сами говорили!

Вы знаете, куда я шёл? И зачем? Объясните мне!

(перерыв в записи – 3 минуты 42 секунды)

Продолжение.

…Увидел холм посредине равнины. С вершины холма исходил яркий, так контрастно выделяющийся на общем мрачном и тусклом фоне яркий, оранжево-белый свет.

Да, у меня была цель. Теперь я шёл на этот свет, я поднимался вверх по довольно крутому склону, хватаясь за выступавшие из плотного, слежавшегося песка острые края камней.

Ладони в мои были в порезах, но отчего кровь не текла из глубоких ран и я не чувствовал боли. Совсем, совсем не чувствовал боли!

Я остановился и с удивлением смотрел на ладони. Края разрезанной кожи далеко расходились, а между ними чёрными полосами виднелась сухая и завяленная, совершенно лишённая влаги плоть.

Моя плоть.

Я давно подозревал, что сделан из мертвечины, но не думал… В задумчивости я откусил свой палец, мизинец на левой руке, прожевал его и обнаружил, что он очень вкусен.

Я всегда любил вяленое мясо. Вот только соли было в нём много!

Подкрепившись, продолжил подъём. И на вершине холма обнаружил странный предмет, выглядевший как огромный, метров до трёх в высоту и метра два в ширину, металлический шкаф, густо усеянный разноцветными переливающимися лампочками. Самая же большая лампа, испускавшая привлекший моё внимание бело-оранжевый цвет, закреплена была на самом верху, яркой световой короной венчая загадочное это многоцветное сооружение.

Два человека с белых комбинезонах стояли возле этого прибора. Да, конечно, это был какой-то прибор, устройство…

Инженерное любопытство, доктор! Куда деться от него…

Эти люди не смотрели на меня. Они совершенно не обращали на меня внимания. Поначалу они вообще никак не отреагировали на моё появление.

С озабоченным видом они крутили какие-то ручки на корпусе прибора и дёргали рычаги.

Возможно, в ответ на их действия, а, возможно, и подчиняясь какому-то иному влиянию или заложенной в приборе программе, лампы на панели загорались и гасли, мигали, ярко вспыхивали или пригасали до едва заметного света.

Время от времени где-то внутри, в глубине огромного этого шкафа что-то начинало гудеть и тяжело ворочаться, так что прибор начинал заметно раскачиваться и подрагивать.

Но продолжалось это недолго. Секунды. Затихало…

Наконец я не выдержал и обратился к операторам. Я спросил: «Что это?»

Не знаю. почему я не поздоровался с ними. Быть может, во сне мы были уже знакомы? Они же нисколько не удивились моему появлению… Похоже, будто ждали меня.

Доктор, могли они меня ждать?

Они ответили мне: «Машина…»

Да, ветер усилился. И исходящий с неба свет стал ярче.

Они сказали: «Машина Жизни. Хочешь стать живым?»

Я ответил: «Хочу!»

Тогда они сказали мне: «Танцуй!»

И дёрнули какой-то рычаг.

Машина заиграла. Я не видел на корпусе динамиков, но звук исходил явно от неё.

Мелодия была громкая, аритмичная, грохочущая. Будто невпопад, безо всякого счёта, били кувалдой по стальному листу, и звук этот смешивался с боем барабанов, отчаянным визгом расстроенной скрипки и сиплым пением заглушенной сурдиной трубы.

Я начал танцевать, приседать и подпрыгивать. А несуразная мелодия эта звучала всё быстрее и быстрее, и лампы вспыхивали всё ярче.

Люди в комбинезонах присоединились ко мне, и мы вместе стали танцевать, прыгать вокруг машины.

А Машина Жизни тряслась, будто в лихорадке. Металлический корпус её звенел и кренился из стороны в сторону. А потом жёлтые молнии стали бить от Машины в разные стороны.

Горло пересохло, я задыхался. У меня уже не было сил! Я не мог больше танцевать… Но не мог и остановиться!

Проклятая Машина играла и светила лампами, она вела меня, она не выпускала меня из танца, она дёргала меня за руки и за ноги.

Я прыгал, наклонялся, приседал. Мычал и выл, пытаясь петь.

«Ты живой!» кричали операторы. «Живой!»

Не знаю, как я добрался до края холма. Ноги мои подкосились, и я покатился вниз. Голова моя ударялась о камни, но по-прежнему я не чувствовал боли.

И подумал: «Врёте!»

Машина не помогала. Я слышал музыку, и она становилась всё тише и тише.

А потом я потерял сознание.

Меня рано разбудили. Понимаю, у нас много дел. Но эта Машина…

Мне кажется, доктор, я мог бы её настроить. Я уловил закономерность! Лампочки в третьем ряду загорались при повороте датчика на правой панели, при этом…

Конец записи».

– Здесь останови!

Водитель остановился метров за пять до въёзда во двор. С этого места виден был угол дома и окна явочной квартиры.

В окнах виден был ослабленный вертикальными створками жалюзи, но всё же ясно различимый на общем тёмной фоне дома свет.

«На месте» отметил Никеев.

Он вынул трубку. И минуты две не решался набрать номер.

– Проверить квадрат? – предложил водитель.

– Зачем? – безжизненным, равнодушным голосом спросил Никеев.

– Ну…

Водитель пожал плечами.

– Ситуация потенциально… хреновая. Квартира под наблюдением.

Никеев покачал головой.

– И без нас есть кому об этом позаботиться. Мы своё дело делаем. Оставайся в машине…

«На месте они, все на месте. Я точно это знаю! Они мне верят. Они уверены в своей неуязвимости. Они уверены в нашей защите. И, похоже, забыли удачливые ребята, как быстро наша контора избавляется от лишних людей. Как быстро она умеет обрубать хвосты. А ведь я – часть такого хвоста. Потому плохо мне? Потому? Не жалость, не привязанность. Нет у меня, и не может быть привязанности к этим подонкам. Но… Теперь чувствую, кожей, мясом, нервами, всем, что есть – чувствую, что связан я с этими… С этими трупами! И что бы ни говорили, как бы ни улыбались, какие бы слова ни говорили и как бы ни пытались успокоить – не будет покоя! Не будет веры словам! Слова отзвучали – и нет их. А ниточка – вот она! Есть! И будет всегда… Сколько это ещё протянется… А она будет!»

Никеев включил мобильный.

– Проконтролируй эфир, – приказал он водителю.

Водитель достал с заднего сиденья прибор, похожий на ноутбук. Раскрыл его, провёл настройку. Выждал секунд десять и посмотрел на экран.

– Перехват не фиксируется. Канал под контролем.

«А что толку от этого контроля?» с нарастающим раздражением подумал Никеев. «Если квартиру пасут, так там и „жучков“ могли наставить, и через окна прослушать… И мало ли… Как же звонить не хочется! Но я ведь сам надрессировал этих головорезов только на мой голос и мои команды реагировать. Сам был с ними на связи. Дурак! Вот влип… Идиот!»

Он провёл пальцем по гладким кнопкам мобильного.

– Чайник закипел.

Вальтер дождался щелчка и после этого снял пластиковый чайник с держателя. В высокую кружку, где чёрные, крупные чаинки насыпаны были горкой едва ли не до четверти высоты, лил он кипяток медленно, будто отмеряя каждый грамм.

Он так и не отучился от старой, армейской ещё привычки заваривать чай в кружке. Непременно большой и высокой. Чтобы побольше вместила она до чифирной смоляной черноты и горчайшей крепости заваренного чая.

И ещё…

Вальтер достал из внутреннего кармана плоскую фляжку и плеснул в настой коньяка.

– Не положено, – пробурчал Бек. – Приказ ждём, от старшего. Считай, на задании…

– Ты мне ещё инструкцию какую-нибудь почитай! – отозвался Вальтер. – С каких это пор таким правильным стал?

Бек не ответил ему. Он молчал, отвернувшись.

– Смурной ты какой-то. И разговаривать не хочешь…

Вальтер отхлебнул смешанный с коньяком чай. Посмотрел на часы.

– Опаздывает товарищ полковник. Извиняюсь, задерживается.

Бек подошёл к окну. Слегка отодвинув полоску плотной ткани, посмотрел во двор. Убрал руку. И замер в задумчивости.

Вальтеру стало не по себе. Он знал о невероятной, фантастической интуиции Бека, его зверином чутье и умении предвидеть опасность. Знал и чувствовал, что это самое хищное чутьё, волчий нюх чуял где-то рядом скрытый капкан.

Потому и сжимается пружиной Бек. Потому от выжидания готовится перейти к броску. Только вот… Откуда опасность исходит? На кого бросаться? И куда бежать?

– Отошёл бы ты от окна, – попросил Вальтер.

Не приказал, не потребовал – попросил. И голос его прозвучал как-то неуверенно.

Бек послушно отошёл и снова сел на стул, что стоял посередине кухни.

– Чувствуешь что-то?

Бек кивнул.

– И чувствую, и вижу.

Вальтер двумя глотками ополовинил кружку. И замер, ожидая, пока огненный комок прокатится по пищеводу.

Потом на коротком выдохе произнёс:

– Что?

– Фургон во дворе, – тихо произнёс Бек. – В дальнем углу, в стороне от парковки. За тополями прячется. У меня хорошая память, Вальтер. Хорошая?

Вальтер кивнул.

– Не хуже моей!

– Именно, – продолжил Бек. – Две вещи беспокоят. Я последний через двор шёл. Тогда этого фургона здесь не было. Я вошёл в квартиру. Через три минуты выглянул из окна. Он уже стоял. Это двадцать минут назад было. Примерно двадцать, я поминутно отсчёт не веду… Он до сих пор стоит.

– Что необычного? – спросил Вальтер. – Мало ли… Работает кто-то на… А что за фургон?

– «Газель», – ответил Бек. – Реклама на бортах.

– Вот! – радостно заявил Вальтер, допивая чай. – Может, кому завтра рано надо на погрузку ехать? Он и пригнал…

– Водитель двадцать минут в кабине сидит, – всё тем же спокойным, тихим голосом произнёс Бек. – Раньше я эту машину здесь не видел. Ни на въезде, ни на парковке. Такое впечатление, что фургон нагружен чем-то. Просел он заметно… У меня хорошее зрение, Вальтер. Ты знаешь… Боковая антенна длинная. Машина иногда подрагивает, движок он периодически включает-выключает.

Вальтер оставил кружку. Пристально посмотрел на Бека.

Едва разлепив внезапно пересохшие губы, шёпотом спросил:

– Прослушка?

– Или паранойя у меня, – с усмешкой произнёс Бек. – Но раньше их тут не было.

– Да нет! – решительно заявил Вальтер. – У тебя, конечно, чутьё и всё прочее… Не подводило, как говорится… да мало ли «Газелей» в Москве? Их где угодно паркуют. Транзитных водителей хватает. Переночевал во дворе – и нет его. А антенна… Может, телевизор в кабине смотрят? И движок иногда запускают, чтобы аккумулятор не разрядился.

– Телевизор? – переспросил Бек. – Я бы увидел. Кстати, у этой «Газели» ещё и обтекатель на крыше. Закрывает он что-то… Что-то под ним смонтировано. Я такие вещи быстро засекаю.

Вальтер покачал головой.

– Не верится. Квартира же под контролем…

– Чьим? – повысив голос, спросил Вальтер. – Подумай, в каком случае и кто будет нас контролировать. И почему Никеев не появился, а инструкции по телефону собрался давать. Часто он так делает? Первый случай, по-моему…

– Мало ли что,.. – неуверенно произнёс Вальтер.

Он размышлял минуты две, а потом решительно заявил:

– У нас не было проколов! Мы не могли притащить за собой «хвост». Так что это всё, Валентин, твои фантазии.

«Если бы всё зависело от нас» подумал Бек.

Вальтер посмотрел на часы.

– Что-то там Беляк притих…

– Дремлет, наверное, – ответил Бек. – Он вообще в последнее время плохо высыпается.

– Пожалуй, в комнату надо вернуться, – предложил Вальтер.

И тут он услышал приглушённый, слабый звук. Звук популярной мелодии. Едва слышный звук, тихий и ненавязчивый. Далёкий…

Вальтер прослушал первые такты мелодии. И первые слова песни.

– Заснул? – с неожиданным раздражением спросил его Бек. – Звонок!

Вальтер достал телефон. Посмотрел на подсвеченный зеленовато-жёлтым светом экран.

«Номер, как всегда, не определён».

– А может нас эти…

Вальтер кивнул и показал на окно.

– …пробивают?

И усмехнулся иронично.

То ли депрессия Бека оказалась заразной, то ли и у самого Вальтера появились дурные предчувствия, отчасти сформировавшиеся под влиянием рассуждений Бека, а, может, и свои дурные мысли появились, но не спешил, явно не спешил Вальтер отвечать на телефонный звонок.

Впрочем, он явно задёргался и вёл себя нерешительно.

Телефон продолжал наигрывать мелодию.

– Выбирай, – шепнул ему Бек.

«А что тут выбирать?..»

– Не отвечают, – забеспокоился Никеев.

Можно было бы перезвонить, но так не хотелось нажимать на кнопку разъединения.

«Если они что-то почуют и обрубят концы… Меня ведь подставят! На мне ведь связь с ещё двумя оперативными группами, но если я этих упущу – отстранят от работы. Сразу же отстранят, какие бы вопросы я сейчас не решал. А потом…»

– Ну! Бери! – прошипел Никеев, покрасневшими пальцами сжимая трубку.

– Ответят, – спокойно заметил водитель. – У них жизнь без вариантов. Простая жизнь. Не волнуйтесь, Борис Иванович.

– Помолчи! – строго сказал Никеев. – Вообще не подавай голос! Тихо… Ответили!

Он посмотрел на часы.

«Минута – полторы. Больше не надо. Не спасёт, конечно, но больше не надо».

«…На дно лечь? Не получится. Все наши документы, деньги, связи, сама жизнь – всё в Управлении. Куда нам без него? В автономном режиме мы долго не протянем».

Вальтер нажал на кнопку приёма.

– Слушаю.

В трубке послышался глухой, неразборчивый, будто из-за пробковой стены долетающий голос Никеева.

– Инструкции. Слушайте и быстро выполняйте.

– Подними Беляка, – сказал Вальтер Беку, закрыв пальцем микрофон.

Бек быстрым шагом вошёл в комнату и включил свет.

Прикорнувший на диване Беляк замычал недовольно, попытался прикрыться полой пиджака.

– Быстро! – сказа Бек, тормоша Беляка. – Полковник на линии!

– Твою,.. – промычал Беляк. – И его тоже…

Он приподнялся, сел посередине дивана и начал быстро растирать ладонями опухшее со сна лицо.

– Собраться в гостиной. Всем троим.

Вальтер вошёл в комнату. Посмотрел на заспанное лицо Беляка.

«Раньше надо было разбудить. Он же минут через пять начнёт соображать, не раньше. А если по транспорту вводные будут?»

– Все на месте, – доложил Вальтер.

– Стол посередине комнаты. Всем расположиться у стола, – продолжал без остановки бубнить Никеев.

– Быстро, сели у стола! – распорядился Вальтер.

– Поднимайся, Кирюха, болезный, – обратился к водителю Бек. – Сейчас инструктаж будет…

Он помог всё ещё не пришедшему в себя, не проснувшемуся окончательно Беляку встать с дивана и дойти до стола.

– Присаживайся!

И Бек любезно подвинул ему стул. Сам же смотрел вполглаза за заметавшимся по комнате Вальтером.

– Закладка… Извлечь…

– Место, – пытался уточнить Вальтер. – Повторите, не понял!

– Стенной шкаф на выходе в коридор, – повторил полковник. – Чёрный пластиковый ящик…

Вальтер рывком открыл дверь шкафа.

– Есть! Вижу!

– Извлечь ящик, поставить на стол. Вскрытие по коду, который был вам сообщён ранее.

Вальтер одной рукой вытащил из шкафа продолговатый ящик, оказавшийся неожиданно лёгким…

«Странно! Неужели стволы не передадут?»

…и поставил его на стол.

– Ящик на столе, – доложил Вальтер.

– Ввод кода и вскрытие, – ответил полковник.

«Где тут кодовый замок? Сверху нет… А здесь?»

Вальтер быстро провёл пальцами по стенкам ящика.

– Сбоку, – подсказал Бек. – Я вижу отсюда.

Вальтер нагнулся. Бек был прав. Кодовый замок смонтирован был на боковой панели. Маленькие, плоские чёрные кнопки практически сливались с поверхностью ящика и были едва различимы на чёрном же фоне.

Вальтер, присев на корточки, секунды две рассматривал замок, а потом нажал на первую кнопку. Услышал в ответ короткий писк.

«А он не механический, он электронный. Повышенная предосторожность…»

Бека снова охватило беспокойство. Беспокойство, быстро перерастающее в неодолимый, панический, животный страх. Этот чёрный, пластиковый… похожий на ящик для инструментов…

Что-то не так! Не так!

Ещё четыре коротких писка.

«Бежать! Бежать отсюда!»

Пот выступил у Бека на лбу. Дыхание сбилось и стало хриплым. Проснувшийся Беляк с удивлением смотрел на товарища.

– Валентин, ты чего?

– Код введён, на панели загорелся зелёный индикатор, – тихо произнёс Вальтер.

– Открывайте, – приказал полковник. – Поднимите крышку!

Бек вскочил и схватил за плечо Вальтера.

– Он же сюда не пришёл! Боится!

– Что за шум? – недовольно спросил полковник. – Не тяните время!

«Сдурел?» тихо, едва пошевелив губами, спросил Вальтер. И сбросил руку Бека с плеча.

– Всё в порядке, открываем…

Он не договорил. Раздалось еле слышное шипение. Из-под открытой им крышки ящика вырвалось небольшое синевато-серое облако, мгновенно растаявшее в воздухе.

Они не почувствовали ни боли, ни удушья. У их смерти не было ни запаха, ни вкуса.

Не было ощущений. Не было и самого чувства смерти.

Смерть их была настолько внезапной и безболезненной, насколько вообще внезапной и безболезненной может быть смерть.

Просто кто-то выключил свет. Темнота. Переход был слишком быстрым. Они и сами не могли понять, как же это…

Беляк уронил голову на стол. Стукнулся лбом о столешницу. И – будто снова продолжал спать. Только дыхания его не было слышно.

Вальтер рухнул на пол, сбив при падении стул.

Бек упал посередине комнаты. На бок, стукнувшись виском об пол.

– Через полчаса подъедут санитары, – сказал водитель.

Никеев ещё раз набрал номер.

– Не отвечают. Похоже, каюк им.

– С гарантией, – ответил водитель. – Мощное средство, мгновенно действует.

– А соседи? – забеспокоился Никеев. – Это же по вентиляции может пойти! Мы там народ не перетравим? Как тараканов? Это же ЧП будет! Дом в центре Москвы угробили!

– Всё продумано, – ответил водитель. – Техническую часть согласовали. Вещество дезактивируется в течение трёх-четырёх минут. Уровень токсичности быстро падает, так что соседи… Ну, может, недомогание почувствуют. Так ведь бывают издержки. В любом случае – санитары из нашей конторы, так что всё проверят перед тем, как трупы выносить. Следов не будет, не волнуйтесь.

– Трупы,.. – задумчиво повторил Никеев.

– Они самые, – подтвердил водитель. – Отравление алкоголем. Трое мужичков отравились некачественным алкоголем. Один успел вызвать «скорую». Все трое… откинулись. Такая будет версия для соседей и зевак. Санитары проинструктированы, проблем не будет.

Он завёл двигатель.

– Ну что? Отвезти вас домой, Борис Иванович?

Водитель остановил машину метрах в трёх от подъезда.

– Ближе не могу.

Он показал на припаркованный едва ли не поперёк дороги серебристый «Лексус».

– Крутые машины у вас во дворе, Борис Иванович. Серьёзные люди живут. Сразу видно, хороший дом и публика чистая. Не Юго-Восток какой-нибудь с Капотней и полями фильтрации. Не пролетарский заповедник.

Никеев вскинул голову и широко открытыми, бессмысленными, пустыми глазами посмотрел на водителя.

– Что?! – воскликнул он.

Так громко и отрывисто, что водитель вздрогнул.

– Сказал что-то… Что случилось?

«Совсем плох стал полковник» подумал водитель. «Куда это годится? Если психика неустойчивая, так чего было лично ликвидацией заниматься? Поручил бы тем, у кого нервы покрепче. Теперь вот в пансионате ведомственном недели две придётся его массажами и травяными ваннами в чувство приводить… Тоже мне, оперативник спецотдела!»

– Приехали, говорю, – подчёркнуто спокойным голосом произнёс водитель. – До подъезда, думаю, сами дойдёте?

– Сам, сам! – поспешно ответил полковник и нервным, резким движением открыл дверь, едва не ударив её краем о бордюр.

– Может проводить вас? – предложил водитель. – Что-то не в порядке с вами, Борис Иванович.

Никеев, пригнув голову, посмотрел искоса на водителя. В свете фонаря было видно, что лицо его перекошено, словно переживал сейчас полковник приступ внезапной боли или лицевые мышцы его охватил мучительный спазм.

– Нет! – отрезал Никеев.

И замахал руками.

– Нет!

Он отпрянул от машины. Замер на мгновение.

Повторил:

– Нет!

И быстрым шагом пошёл к подъезду.

Водитель заметил, что полковник на коротком этом расстоянии успел раза два оглянуться в его сторону. Словно боялся, что он, водитель, пойдёт вслед за начальником.

Провожать. Или?..

«Трус!» с неожиданной злостью подумал о полковнике водитель. «Своих оперативников убрал, так теперь готов от каждой тени в испуге шарахаться? Будто не знаешь, полковник, что у нас убирают только по команде? А если и убирают, то очень тихо и быстро. Так, что и испугаться не успеешь. Так что не дрожи прежде времени. Да и бесполезное это занятие – дрожать!»

Водитель дождался, пока полковник зайдёт в подъезд. И медленно начал сдавать задним ходом, продвигаясь потихоньку к выезду из плотно заставленного машинами двора.

«Филиппов И. В., одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года рождения, образование среднее специальное.

Родители: мать-одиночка, личность отца не установлена. Мать – алкоголичка, вела антиобщественный и чрезвычайно распущенный образ жизни. Воспитанием ребёнка занималась в основном бабушка.

Филиппов с детства отличался робостью, замкнутость и чрезвычайно мягким характером. По его словам, его постоянно унижали и избивали одноклассники, а учителя называли «умственно отсталым ребёнком».

Он ненавидел школу и до дрожи боялся учеников, однако исправно ходил на занятия, поскольку в школе были бесплатные завтраки (домашнее питание Филиппова было крайне скудным), а так же и потому, что боялся наказания за нарушение режима учёбы и новой порции унижений со стороны учителей.

По воспоминаниям Филиппова, ещё в раннем детстве у него проявились способности художника, однако его талант художника не привлёк внимания учителей.

(Пометка офицера кадровой службы: «И не удивительно!»)

Первую попытку самоубийства Филиппов предпринял в четырнадцать лет.

Его объяснение: «Надо было доломать себя».

В шестнадцать лет он пережил особенно сильное унижение со стороны одноклассников. В течение нескольких часов его держали в подвале жилого дома и изощрённо издевались над ним (подробности в его личном деле отсутствуют, сам Филиппов детали данного эпизода категорически отказывается вспоминать).

После этого, как указывает Филиппов, «внутри что-то сломалось…»

Первой его жертвой стал гражданин без определённого места жительства, которого Филиппов выследил и убил в городском парке.

В течение тринадцати лет Филиппов убил не менее девяти человек.

Примечательно, что он постоянно носил с собой блокнот и каждый раз делал зарисовки убитых им людей, время от времени прикладывая альбомные листы к окровавленной коже жертв.

Таким образом, по мнению Филиппова, на бумаге «оставался след уходящей души».

При этом следует отметить, что среди жертв Филиппова не было ни одного человека из числа тех, кто унижал его и издевался над ним.

Сам Филиппов объяснял это следующим образом: «Их будет судить Господь. Я сужу тех, кто лучше их».

По мнению же экспертов Управления, по причине слабоволия Филиппова страх перед его мучителями оказался им не преодолённым и не позволил совершить акции возмездия.

Мизантропия же сублимировалась в акции «ограниченного возмездия» с переадресацией агрессии заведомо невиновным людям, что оправдывалось принципом «коллективной ответственности человечества перед Агнцем».

Себя Филиппов отождествлял с жертвенным Агнцем, которому в силу перенесённых страданий позволено судить человечество. В страданиях же своих Филиппов стал видеть знак своей избранности, дающей ему право на «высший и благой произвол во имя всеобщего счастья» (цитируются слова Филиппова).

Следует отметить, что направление агрессии вовне избавило Филиппов от суицидальных наклонностей. Последнюю попытку самоубийства он совершил в двадцать два года. После этого мазохистские комплексы в его сознании были окончательно вытеснены садистскими.

В 1997 году Филиппов окончил среднее специальное училище. Пытался заниматься промышленным дизайном.

Однако все его попытки адаптироваться в обществе были неудачны.

Деструктивные тенденции нарастали, и в декабре 2007 года болезнь Филиппова перешла в фазу острого помешательства. Он забил до смерти свою мать, и после этого бегал по улицам с ножом, нападая на прохожих (трое раненых).

Филиппов был задержан нарядом милиции.

На следствии Филиппов подробно (хотя и довольно путано) рассказал о совершённых им убийствах.

В камере предварительного заключения поначалу вёл себя очень тихо. Однако в январе 2008 года, в период очередного обострения болезни, напал на одного из заключённых и откусил ему часть уха.

После этого инцидента был направлен на экспертизу и помещён в специальное лечебное учреждение.

В конце марта 2008 года по решению суда признан душевнобольным и направлен на принудительное лечение.

В апреле 2008 года группой поиска был отобран и направлен лечебный центр УССМ. По представлению Балицкого С. С. включён в оперативную группу КПБ.

Пометка кадровой службы: «Руководство Управление возражало против привлечения Филиппова И. В. к программе специальной подготовки, скептически оценивая его боевой потенциал. Группа поиска так же отозвала своё первоначальное заключение, более детально ознакомившись с биографией кандидата. Положительное решение было принято с учётом мнения Балицкого С. С., а так же данных им гарантий успешного тренинга Филиппова И. В. по программе подготовки КПБ».

Резолюция полковника Ратманова П. В.: «Нам художники тоже нужны! Мнение доктора по всем вопросам, касающимся отбора кандидатов, является определяющим».

Запись в личном деле Филиппова И. В. (сделана рукой Балицкого С. С.): «Террор – это искусство!»

Янов Л. А..…»

– Здравствуйте, Борис Иванович!

Никеев замер у раскрывшихся дверей лифта. Чья-то рука легла ему на плечо.

– Вы уж простите, что беспокоим. Понимаем, устали. Вечер, рабочий день закончился. Трудный был день? Много дел сделали?

Двери лифта закрылись.

«Как они код подъезда узнали? Чёрт, что мне всякие глупости в голову лезут! Тоже мне, тайна великая!»

Он повернулся лицом к остановившему его незнакомцу.

– Руку уберите! – резко, командным голосом произнёс полковник.

«Только так! Так! Страха нет… Нет его! Пусть чувствуют силу!»

– Невежливо это: вот так, без приглашения среди ночи являться. Людей у лифта останавливать. Нехорошо!

Он внимательно оглядел незнакомца. У полковника было чутьё на кадровых сотрудников спецслужб. Привлечённого к работе агента он бы в толпе, конечно, не выделил, но вот кадрового, профессионального оперативника определить мог с абсолютной точностью.

Оглядел и решил: «Из этих!»

Серая, до скуки и зевоты, банальная внешность, даже подчёркнуто-посредственная, профессионально размытая для лучшего растворения в толпе. Глаза – белые и пустые. Но взгляд при этом цепкий, будто невидимым, но прочным крючком цепляющийся за объект наблюдения. Телосложение спортивное, плотное. Но при этом не атлетическое, чтобы не выделяться из толпы.

Человек этой породы покрыт невидимым камуфляжем. Он видим, но – будто невидимка. Нельзя ни вспомнить, ни описать толком его внешность, его манеру поведения, нельзя уловить хоть какие-то отличительные признаки этой до совершенства серой личности.

Даже голос его, безжизненный и ровный, начисто лишённый эмоций, звучит так, будто исходит не от человека, а от идеально настроенного речевого механизма, выдающего отмеренные порции правильных и точно выстроенных, но совершенно не удерживающихся в сознании фраз.

Этой профессиональной, подчёркнутой серостью люди спецслужб себя и выдавали. Никеев, опытный оперативник и сам человек спецслужб, определял «серых» безошибочно.

Всегда!

Незнакомец демонстративно убрал руки за спину.

– Не волнуйтесь, Борис Иванович.

– А я не волнуюсь! – уверенным (но едва не дрогнувшим предательски) голосом ответил Никеев.

Кто-то вызвал лифт. С гудением и еле слышным потрескиванием кабина пошла вверх.

«Он не будет тянуть время» подумал Никеев. «Здесь скоро появятся люди, свидетели. Ему это не нужно. И так их счастье, что они меня одного в подъезде застали. Но убирать он меня точно не будет. Давно бы уже убрал, если бы захотел. Не руку бы мне на плечо положил, а заточку бы в шею сунул. И все дела…»

От этой мысли стало как-то спокойней на душе. Убивать его точно сегодня не будут! Ни свои, ни чужие. Ещё одну ночь он, пожалуй, поживёт.

– А во дворе нервничали, – с улыбкой заметил незнакомец.

– Следили? – уточнил Никеев. – Ну, ну… Спросить хотели о чём-то, гражданин неизвестный?

– Предложить, – ответил незнакомец. – Давайте во двор выйдем, прогуляемся. Там вас человек ждёт. С нетерпением ждёт! У него для вас есть очень важная информация. Пойдёмте, Борис Иванович!

И незнакомец слегка тронул Никеева за локоть.

– Не стану спрашивать, что со мной будет, если не пойду, – со вздохом заметил Никеев. – Должно быть, начнутся угрозы…

– Никогда! – уверенно произнёс незнакомец. – Что вы, Борис Иванович! Пойдёмте же!

Когда они выходили из подъезда, Никеев, как бы между прочим, заметил:

– Меня супруга ждёт. Я позвонил ей по дороге, просил разогреть ужин. Надеюсь…

– Не волнуйтесь, – успокоил его незнакомец. – Разговор минут десять займёт, не больше!

«А хорошо вы, видно, к разговору подготовились» подумал Никеев. «Так уверенно меня на вербовку тащите!»

То, что предстоящая беседа будет вербовочной, Никеев не сомневался. Он догадывался, из какой конторы пожаловали к нему полночные гости. Догадывался, о чём именно с ним будут говорить, что предлагать и чем запугивать.

В иной ситуации он бы никогда, ни при каких обстоятельствах не пошёл бы на контакт с лубянскими (то, что гости – именно лубянские, Никеев не сомневался). ФСБ не просто конкурент Управления, а злейший враг.

Служба, которую Управление планировало нейтрализовать, в идеале – полностью дискредитировать и подвести под удар радикального реформирования, после которого лубянская группировка перестанет существовать как реальная сила.

Вербовочный контакт с ФСБ (если он не является частью оперативной игры, одобренной руководством Управления) – это, в лучшем случае, гарантия немедленного увольнения с последующим весьма вероятным уголовным преследованием, организованным Управлением через доверенных лиц в следственных органах.

Но такое, очень мягкое, наказание применимо разве что для оперативников из числа младшего офицерского состава, не имеющих доступа к особо чувствительной для Управления информации.

Для старших офицеров, оперативников уровня Никеева наказание иное. Возмездие для таких отступников – «несчастный случай». Отравление, автокатастрофа, сердечный приступ, нападение хулиганов. Или самоубийство в состоянии депрессии.

Такой приговор не обжалуешь. О таком приговоре даже не узнаешь. Пока его не приведут в исполнение. Но и привести в исполнение могут так быстро, что жалобу придётся подавать уже святому Петру.

«Вот как мы сегодня… отравили» некстати подумал Никеев.

Нет, в иных обстоятельствах он бы на контакт с ФСБ не пошёл. В иных… А в сложившихся – пойдёт с охотой. Чекисты это знают, потому так смело и тянут его на беседу.

Он в Управлении – слабое звено. С этого дня он – руководитель ликвидированной из-за провала оперативной группы. Группы, выполнявшей особые задания.

Он теперь объект служебной проверки. И, потенциально, виновник провала. Человек, который может потянуть за собой «хвост» к самому порогу Управления.