Текст книги "Созвездие Волка"

Ольга потупила глаза. Теперь уже не от смущения, а для того, чтобы скрыть появившийся в них радостный блеск. Она чувствовала: старик пошёл на контакт! Он заговорил!

Теперь она была уверена, что вытянет из него всё, что нужно для выполнения задания.

– Я же адвокат, Илья Аркадьевич, – виноватым тоном произнесла она. – Я просто обязана читать и протоколы допросов, и показания моего подзащитного. Чтобы помочь ему, я должна знать о нём как можно больше. Я должна установить с ним контакт, и стать для него если не другом, то, по крайней мере, человеком, которому он доверяет.

Старик прикрыл глаза и горестно покачал головой.

– Бедная вы, несчастная, – прошептал он. – Установить контакт? С ним? Даже мимолётный контакт с ним может быть опасен, а уж близкий… Хочу предупредить: не проверяйте его методики на себе и не поддавайтесь на его уговоры. Он любит обращать людей в свою веру. У него комплекс мессии. Он всем ставит диагнозы и лечит… Или пытает. Один из сотрудников нашего института поддался на его уговоры и испробовал на себе его одно из его чудесных снадобий. Доверчивый юноша… Кажется. ваш подзащитный посулил ему обретение сверхспособностей. Рассуждал о каком-то «божественном фейерверке» и «помощи небесного хищника». Я никогда не воспринимал всерьёз все эти его рассуждения, полагая, что это лишь ментальный шлак, побочный продукт работы разума сильного, но недостаточно эффективно себя контролирующего. И в чём-то, конечно, порочного. Интеллектуальный порок – самый опасный из всех. Он открывает двери всем другим порокам и выписывает им индульгенции, самым убедительным образом оправдывая допустимость и даже необходимость растления души. А у него была… Да, именно такая – порочность.

– А что случилось с доверчивым юношей? – спросила Ольга. – Он обрёл сверхспособности? У него открылся третий глаз? Он научился проходить сквозь стены?

– Рвота и потеря сознания, – ответил Леппер. – Парня госпитализировали. У него развился острый психоз. Он бредил, бился головой о стены. Глаз не открылся, а вот кровотечение… Еле остановили. Обидно то, что вашему подопечному это сошло с рук. Когда юноша пришёл в себя, он категорически отказался обвинять в чём-либо «доброго доктора». Вашего подопечного не остановили, и он пошёл дальше. Всё дальше и дальше… Кстати, именно после этого случая я перестал поддерживать с ним какие-либо отношения. Перестал подавать руку, старался не замечать его и даже не смотреть в его сторону. Он вызывал у меня неприязнь. И, представьте себе, страх. Я стал всё явственней ощущать опасность, которая исходит от него…

– Но ведь так было не всегда, – напомнила Ольга. – Когда-то вы писали восторженные рецензии на его статьи. Когда-то вы сами пригласили его в институт. Когда-то вы, используя свои связи и свой авторитет, добились для него права на лечебную практику в одной из психиатрических клиник и позволили ему опробовать новые методы лечения. И ещё…

– Когда-то он был другим! – выкрикнул Леппер, и закашлявшись, смятым платком стал вытирать раскрасневшееся лицо. – Он был другим…

Он захрипел и ладонью потёр грудь.

– Простите меня… Я не сдержался. Мне трудно… Да, больно и стыдно об этом вспоминать. Я пошёл у него на поводу. Я тоже поддался его влиянию. Не знаю – как, каким способом, каким образом, но он способен воздействовать на людей, подчинять их своему влиянию. И, что самое странное, он способен добиваться впечатляющих результатов… Был способен! Его методики были антинаучны, и описывал он их, используя какую-то совершенно немыслимую для врача, для образованного человека сказочно-колдовскую терминологию, но ведь они работали! Он утверждал, что к практике врача-психиатра термин «лечение» вообще неприменим, а речь должна идти о «развитии сознания». Вы представляете себе, что это такое?

Ольга пожала плечами.

– Я, вообще-то, не сильна…

– И я не силён! – воскликнул Илья Аркадьевич. – Не силён я, представьте себе, в подобном колдовстве. Потому и прозевал опаснейшую тенденцию в развитии его методик, когда из, мягко говоря, нетрадиционных они превратились в разрушительные и откровенно антигуманные, если не сказать – людоедские. Я не преувеличиваю, Ольга Дмитриевна, уверяю вас! Слишком поздно я понял, что его «развитие сознания» – это развитие болезни. Да, да, представьте себе! Он приостанавливал распад личности больного, и казалось, что его лечение даёт потрясающие результаты. Но именно, что – казалось. На деле он не приостанавливал распад, а брал под контроль и переводил на более глубокий уровень. Внешне всё было благопристойно: больные были вежливы с персоналом, исправно принимали лекарства и гуляли по парку, речь их была связна, рассуждения – абсолютно логичны… Ну, разве что иногда… Проскальзывало что-то… Абсурдное, бессмысленное… Но каков был прогресс! Больные ходили за доктором по пятам и изъявляли полную и безоговорочную готовность лечиться. До полного выздоровления! А «добрый доктор» убивал в них потихоньку всё человеческое. Он культивировал их болезнь, заботливо взращивал её. Он считал болезнь не бедой, а благом, чуть ли не даром божьим! И вы знаете, до чего он дошёл в своих рассуждениях? Он начал считать больных тем самым прогрессивным меньшинством, единственным революционным классом, которому суждено спасти общество, сползающее в бездну эгоизма и буржуазного приобретательства! Спасти и преобразовать! Он считал сумасшедшие дома островками новой жизни, где созреет и оформится общество нового типа, достигшее высших степеней духовного развития. «Патриоты больниц» и «пролетариат психушек» – это его терминология. Вот такой вот «проклятьем заклеймённый»… Каково? Естественно, от общения с больными его отстранили.

Липпер допил остывший уже чай, перевёл дух и продолжил.

– Но он ведь не остановился на этом! Он продолжал свои эксперименты… На таких вот глупеньких парнишках-добровольцах. Но чувствовалось, что нужно ему другое. Масштабный тест, социальный эксперимент. Да, да, сударыня, псевдомедицинское шаманство он заменил социальным! Он разработал, представьте себе, собственную теорию социальной революции. Не хотелось бы вдаваться в подробности… Тем более, что, по моему мнению, это всё интеллектуальные изыскания того же рода и такого же уровня, что и медицинские его опыты, которые он вполне мог бы проводить в бараке концлагеря, но никак не в психиатрической клинике. Вот лагерей-то ему, судя по всему, и захотелось! Не для себя, конечно, для остальных. Для презираемых им обывателей, для глупенького, запутавшегося в тенётах прогресса «человеческого стада». Это, кстати, словечко из его лексикона!

– Так вот, Ольга Дмитриевна, осчастливил он человечество новой теорией. Хотя, в принципе, это переложение старых песен европейских леваков, но в новой редакции. И осмысленное с учётом его медицинской практики. Видите ли, в послевоенный период часть «новых левых» в Европе заговорила о том, что пролетариат перестал быть революционным классом. Его жизненное положение улучшилось, у него появилась собственность, растёт уровень оплаты его услуг. Пролетариат обуржуазился, ему есть что терять и помимо цепей. Его уже не бросить на баррикады, он потерян для революции. Вопрос: а остались ли социальные группы, способные стать новым революционным авангардом?

– «Да!» ответили леваки. Такие группы есть. Этого разного рода социальные меньшинства. На одном краю спектра: люди творческих профессий, люди искусства, авангардисты и нонконформисты. К ним примыкает и молодёжь, студенчество. Кстати, именно эти «гегемоны» стали основной движущей силой французских бунтов 1968 года, едва не закончившихся революцией.

– На другом краю спектра: изгои, бродяги, люмпены. Всё сборище аутсайдеров, вплоть до откровенных социопатов. Люди, отвергнутые обществом. Не способные адаптироваться к обществу. И, в довесок, по всему спектру, как говорится, от дворцов до хижин: наркоманы, сексуальные извращенцы, «психонавты» и прочие борцы с естеством и разумом.

– И, наконец, революционный класс, на который обратил внимание ваш подопечный. Это сумасшедшие. Не просто сумасшедшие, а психопаты. Откровенные, явные, агрессивные психопаты. Именно их он называл «кристально чистыми революционерами». Почему использовал именно такое определение? Потому что эти «борцы за светлое будущее» неспособны примириться с обществом. Они не могут интегрированы в общество. Они обречены на противостояние с обществом. К тому же они ввиду глубокой деградации личности неспособны к общественно полезному труду. Вот вам и готовый «пролетариат» для мировой революции. Именно их и предполагал использовать ваш подзащитный для переустройства общества…

Липпер брезгливо поморщился.

– Ужас! Как он мог докатиться до этого? Он же на полном серьёзе собирался заниматься масштабными социальными экспериментами.

– Каким образом? – удивилась Ольга. – Кто бы ему позволил?

– Вот именно, – медленно и задумчиво произнёс Липпер. – Я тоже так думал… Никто не позволит. Бодливой корове, как известно, Господь рога не даёт. Но если не даёт Господь, то, как видно, даёт кто-то другой. Кто и сам с рогами. И хвостом. Вы знаете, Ольга Дмитриевна, у меня всё время было такое чувство, что за этим человеком кто-то стоит. Кто-то невидимый и могущественный, оберегающий его от преждевременного падения в пропасть. Когда я понял, что представляет из себя этот человек, я немедленно перестал оказывать ему помощь, даже пытался противодействовать его экспериментам. Но у него постоянно находились какие-то защитники и покровители. И, как теперь принято говорить, спонсоры. Откуда-то он доставал дорогостоящие препараты, кто-то помогал ему находить добровольцев для участия в экспериментах. Да, тот несчастный юноша был не первый. А мои протесты… Мне кажется, меня и на пенсию прежде времени отправили из-за них. Я бы мог ещё немного поработать. Да…

Старик тяжело вздохнул.

– Если бы не трагическое происшествие с его сыном… Несчастный мальчик! Бедный, бедный ребёнок. Я уверен, уверен!..

Леппер, не договорив, с трудом встал со стула и, переставляя потихоньку занывшие от ревматизма ноги, подошёл к окну.

– Я ничего не смог доказать и никого не смог спасти, – с грустью произнёс Илья Аркадьевич. – А мне ведь жалко и вашего… клиента. Он получил блестящее образование, он мог бы стать… Господи, кем он мог бы стать! Мощный ум, воля, творческое мышление, способность видеть даже не новые горизонты – новые миры! И при этом… Больная, искалеченная душа, пожираемая ненавистью к людям, мстительностью, холодной и расчётливой подлостью. Великий ум и человечность – это гений. Великий ум и бесчеловечность – это демон. Сожалею, Ольга Дмитриевна, но вы защищаете демона.

Ольга отставила чашку и выложила из сумочки на стол блокнот.

– Да, защищаю…

Зашуршали страницы. Ольга что-то быстро, лихорадочно записывала. Потом отложила ручку и сказала виновато, будто оправдываясь:

– Да, Илья Аркадьевич, он мой подзащитный. Я и просто обязана акцентировать внимание суда на тех фактах, которые свидетельствуют в пользу моего подзащитного. И, как адвокат, я вижу, что мой подзащитный был талантливым врачом-психиатром, автором передовых методик лечения больных, однако потом пережил семейную трагедию и не исключено, что разум его не выдержал подобного удара. Кроме того, у него было очень тяжёлое детство, он перенёс множество психологических травм, что не могло не сказаться на его психике. Одарённый и несчастный человек. Жертва общества, как и его пациенты. Это вам говорит адвокат. А ваш собеседник…

Ольга убрала блокнот.

– …ваш собеседник готов с вами согласиться. Возможно, Балицкий и в самом деле не на стороне добра. Впрочем, будь он на стороне добра, не было бы смысла его защищать. Кстати…

Ольга озадаченно сдвинула брови.

– …Я заметила… Да, очень интересно! Вы ни разу не назвали его по имени. Ни разу! Почему, Илья Аркадьевич?

Липпер не сразу ответил ей. Он стоял у окна, вглядываясь в серый сумрак дождливого вечера, и проводил пальцами по стеклу, словно прорисовывая путь дождевых капель.

Потом он повернулся, подошёл к столу и замер в раздумье.

– Может, ещё чаю согреть? – спросил он гостью.

Ольга посмотрела на часы.

«Всё, что нужно – он сказал…»

– Спасибо, Илья Аркадьевич, но я, пожалуй, и так отняла у вас слишком много времени. Да и поздно уже…

– Что вы! – воскликнул Липпер. – Не отняли, нет… Признаться, мне давно… Давно хотелось… Поговорить, так можно сказать…

Липпер часто заморгал, и Ольга с удивлением заметила блеснувшие в уголках глаз слёзы.

– Просто поговорить. Объясниться, попытаться найти оправдание. Знаете, такое уж странное существо – человек. Всё время пытается себя оправдать. Даже если никто его не обвиняет. Всё так, всё именно так… Да, я боюсь произнести его имя. Знаете, была когда-то такая примета: нельзя в лесу произносить слово «волк». Можно приманить зверя. Вот и я так же не хочу произносить имя этого человека. Не хочу приманить зло. А, может…

Липпер, устало вздохнув, присел к столу.

– Просто пытаюсь стереть его из памяти. И его, и с ним – часть моего прошлого. Кстати… Что же с ним случилось на этот раз? От чего вы пытаетесь его спасти?

– От тюремного заключения, – ответила Ольга. – После той истории… С сыном… Балицкий был оправдан. Но, как видно, социальным экспериментам он предпочёл банальный разбой. Сейчас он сидит под надёжной охраной, в камере предварительного заключения. Так что не бойтесь его приманить. Впрочем…

Ольга глянула искоса на старика.

– …Есть вероятность, что его признают душевнобольным.

– С вашей помощью? – уточнил Леппер.

Ольга улыбнулась.

– Что вы, Илья Аркадьевич! Моя помощь минимальна. Сумасшествие Балицкого очевидно! Будь он нормален, то грабил бы бедных. В крайнем случае – середнячков. А он средь бел дня с ножом в руках ворвался в офис одного весьма уважаемого человека. Дрался с охраной, выкрикивал какие-то безумные лозунги. Пытался отобрать у охранника галстук… Согласитесь, это не похоже на поведение человека, который думает о собственной выгоде и преступным путём пытается увеличить своё благосостояние. Скорее, это поведение безумного аутсайдера. Сумасшедшего, что и будет доказано!

– Вы циничны, Ольга Дмитриевна, – тихо произнёс Липпер. – Как и вся современная молодёжь… Мой совет… Или просьба. Вытащите этого человека из тюрьмы. И ни в коем случае не отправляйте в сумасшедший дом! Демону нужны адские места, не пускайте его туда. Только поймите меня правильно, я не думаю, что он окончательно превратился в монстра. Когда он был другим, совсем другим. Человеческое сердце, любовь – всё было. Я ведь видел, чувствовал это! Иначе никогда, никогда не подпустил бы его к больным! И сейчас… Вы знаете, чем питается его демон? Страхом! Его страхом! Когда-то он был напуган, сильно напуган и страх этот высасывает из него жизнь. Когда-то я помогал ему делать карьеру… А ему нужна была другая помощь! Держите его подальше от страшных мест, Ольга Дмитриевна.

– Вот этого…

Ольга встала и вышла в прихожую.

Набросив куртку, она подошла к двери кухни и сказала:

– Вот этого я вам обещать не могу. Наказания он почти наверняка избежит. А вот страшных мест…

Она усмехнулась.

– Я же не спаситель! Я молодой, начинающий адвокат, который защищает бедного, неплатежеспособного, всеми забытого клиента. Сделаю, что смогу.

Она застегнула «молнию» на куртке.

– Спасибо за увлекательный рассказ, Илья Аркадьевич! И… До свидания!

Липпер не стал её провожать. Он услышал, как хлопнула в прихожей дверь. Почувствовал, как на секунду потянуло сквозняком из подъезда.

Он долго ещё сидел за столом, уголком салфетки собирая крошки от печенья.

Потом прошептал: «Всего доброго…»

И, выключив свет на кухне, побрёл умываться и чистить зубы.

Было восемь вечера. Он рано ложился спать.

Впрочем, он знал, что в эту ночь – не заснёт. Это не беспокоило его.

Он привык к бессоннице.

По приказу доктора Коллектив патриотических больных собрался в зале для медитаций. Для занятий, даже внеплановых, время было неподходящее: десять вечера. Но Ратманов, которому, конечно же, немедленно доложили о незапланированной встрече доктора с пациентами, возражать не стал. Накануне операции он вообще предоставил Балицкому полную свободу действий. И свободу общения с больными.

Ратманов вполне резонно полагал, что незадолго до начала операции доктор постарается обеспечить полный контроль над сознанием больных, и считал это полезным и даже необходимым для успеха грядущей «управляемой мини-революции».

Он знал, что доктор сумеет активизировать разрушительную энергию в душах больных и сможет направить её в нужное русло. Разве только…

Надо было учитывать одно немаловажное обстоятельство. Доктору нужны были великие потрясения. Большой взрыв…

«Начало новой Вселенной» с ироничной усмешкой произнёс Ратманов.

А Управлению – взрыв локальный и контролируемый.

Впрочем, Ратманов полагал (довольно легкомысленно), что шесть человек, пусть даже прошедших специальную подготовку, великих потрясений устроить не смогут.

«Силы не те у них! В крайнем случае, их можно будет нейтрализовать…»

Он не стал возражать против встречи Балицкого с Коллективом. Более того, даже распорядился переставить охранников подальше от дверей зала. Чтобы доктора ничто не смущало и не мешало общаться с больными.

При этом он лично проследил за тем, чтобы вовремя подключили и настроили скрытые в стенах зала видеокамеры и микрофоны.

Особенное внимание уделил Ратманов настройке микрофонов. Он знал, что доктор часто начинает свои речи тихим голосом, так что едва можно различить отдельные слова.

А различить – надо было! Все слова, которые произнесёт он на этой встрече.

Все до единого.

«Аудиофайл Встреча-19…»

Зелёный курсор замигал на экране компьютера.

Режим ожидания.

«Контрольная группа «106».

По плану «Лабиринт» выход группы захвата в исходную точку назначен на 09.00. Акция по поддержке «Лиса» должна быть завершена до 10.00.

Акция проводится по сигналу: «Север». Доклад контрольной группе немедленно по завершению акции.

Контрнаблюдение осуществляется оперативниками группы захвата

Объект «Дача-106» должен быть готов к приёму «гостей» с 10.30 23 августа до 14.30 25 августа.

Решение о дальнейшем содержании «гостей» на объекте «Дача-106» будет принято не позднее указанного срока (14.30 25 августа).

Группе ликвидации «Стрелок – Самир» быть в состоянии полной боевой готовности. Прибытие группы «Стрелок – Самир» на объект – только после получения дополнительного подтверждения от контрольной группы.

В случае продления срока содержания «гостей» на объекте либо в случае контролируемого вывода «гостей» за границы объекта оперативному агенту «Брайтон» обеспечить взаимодействие с правоохранительными органами по обеспечению безопасного режима вывода / содержания».

«Контрольная группа.

«Владу» обеспечить безопасный выход «Лиса» на сотрудников ФСО.

Особое внимание обеспечить наблюдению за агентом.

Группе технического контроля обратить особое внимание на все сообщения по каналам связи ФСО, в которых упоминается агент «Алмаз».

Данные перехвата должны немедленно передаваться в контрольную группу».

«Контрольная группа – «Владу».

Общий график выхода сотрудников КПБ по плану «Лабиринт».

«Лис» и «Марк» – 09.15

«Вильгельм» – 09.45

«Крот»….»

Зелёная линия на экране. Замелькали, побежали по экрану цифры: уровень громкости, параметры настройки, время начала записи, продолжительность записи.

Синяя линия. Фильтрация помех.

Дежурный офицер смотрит на часы.

«Входят в зал. Скоро начнётся. А закончится когда?.. Доктор любит поговорить».

Офицер поправил наушники.

«Хоть бы до полуночи угомонились, психи чёртовы. Мне ещё Ратманову звонить с докладом… Удастся мне сегодня поспать хоть полчасика или нет? Или так и дудем до рассвета на „прослушке“ сидеть? Возится с ними Ратманов, возится… Неужели боится полковник этих маньяков?»

Офицер улыбнулся.

«Побаивается, как пить дать! Да, забавный народец, забавный… Интересно, их и впрямь на волю решили выпустить? То-то я и смекаю, почему это начальство свои семьи на дачи да за границы отправило. Видно, жарко в Москве будет… А мои-то в Хургаде жарятся. Да, как кутерьма закончится – надо будет и мне отдохнуть. В сентября яблоки на даче собрать. Милое дело – свои-то яблоки! И ещё… Ага, вот! По местам расселись, главный речь начал!».

Офицер поправил наушники.

Шипение в динамиках.

И голос Балицкого: «Сегодня последняя наша встреча…»

Шипение усилилось.

«Чёрт, что с погодой?» с раздражением подумал офицер.

В зале для медитаций в своё время установили радиомикрофоны, чтобы не тянуть проводку через всё здание. Технику для «прослушки» подобрали качественную, и помех при перехвате обычно не было.

Но сегодня творилось что-то странное. То ли неспокойная, дождевая и грозовая атмосфера была тому виной, то ли в здании не к месту включили какие-то приборы,..

«А ведь было распоряжение все лишние приборы отключить!»

…но буквально с самого начала записи появились и стали быстро нарастать какие-то странные помехи.

Сначала это были лёгкие, едва слышные потрескивания, потом заунывный, метельный свист, будто невесть откуда взявшаяся вьюга прорвалась в закрытый эфир, а теперь вот – шипение.

И, кажется, помимо голоса доктора, где на заднем плане, приглушённые, но явственно различимые – голоса. Посторонние голоса!

Явно не принадлежащие ни доктору, ни больным.

Голоса суетливые, визгливые, отрывисто бросающие короткие слова, разобрать которые невозможно.

То тонут в помехах, то появляются вновь. И звучат, звучат – раздражающим, тревожным, незаглушаемым фоном.

«Что за ерунда?» с беспокойством подумал офицер, подстраивая канал перехвата.

«Что за…»

Ему показалось, что он услышал смех. И резкий, внезапно оборвавшийся визг.

У офицера холодный пот выступил на лбу.

«Кто-то вклинился? Не может быть! Здесь же спецобъект! Здесь всё под контролем!»

Он сорвал наушники и схватился за трубку служебного телефона.

– Старший лейтенант Ларин! Товарищ капитан, проблема на «прослушке»…

– Сегодня последняя наша встреча.

Доктор не стал включать свет. Привычным уже кругом они сидели в середине тёмного зала, и лица их скрывала темнота.

Освещённые прожекторами стёкла синей водою заливал ночной дождь. Слабый, рассеянный туманным воздухом свет не пробивался в глубину зала и не тревожил сгустившийся сумрак.

Из темноты звучали слова доктора.

– Я оставляю вас, как волков среди овец. Малая стая окрепла и готова к большой охоте. Хорошие мои, я дарю вам этот мир. Завтра он станет вашим. Это ваш лес, ваша земля, ваша охотничья территория.

– Мир был жесток с вами. Он травил вас, он пытал вас, он издевался над вами, он унижал вас, он насиловал вас, он топил вас в грязи и дерьме, он покрывал вашу кожу шрамами, язвами, сыпью, рубцами и позорными татуировками, сердца ваши уязвлял до крови иглами бранных слов, он душил вас и топил, он ломал вас, он пытался лишить вас достоинства, самоуважения и самого человеческого естества.

– Он бил вас и отбивал, будто мясо на разделочной доске. Он хотел раздробить ваши кости, чтобы было проще и приятней сожрать вас. Робкие души покорились бы этому повару и безропотно ждали, когда настанет и их очередь лечь на золотое блюдо, которое подадут к праздничному столу на пиру сильных мира сего.

– Вы – не из робких! Вы решились не просто на бегство от мира, ваш выбор был – бунт!

– Каждый из вас вёл свою войну против общества потребления. Теперь мы объединили наши усилия. Мы начинаем нашу общую, великую войну за новый мир!

– От социальной терапии мы переходим к социальной хирургии. Мы излечиваем свои недуги борьбой за оздоровление общества. Мы сублимируем деструктивную энергию нашего сознания, переходя от саморазрушения к разрушению мира, заражённого болезнью приобретательства. Мы, патриоты нового мира, без жалости сжигаем ветошь.

– На пике своего могущества капиталистическое общество зашло в тупик. Движение остановлено, двигаться дальше некуда. Экспансия капитализма идёт по горизонтали, с достижением мирового господства общество потребителей лишается стимулов для дальнейшего развития. Далее начинается лишь движение по кругу, по одним и тем же, давно пройденным отметкам, с отчаянными попытками сохранить привычный для современного буржуа высокий уровень комфорта, что неизбежно приводит к быстрому разрушению экосистемы Земли.

– Буржуа ведут нас к хаосу и бесславной гибели. Буржуа бездарнейшим образом истощают резервы Разума, направляя его усилия лишь на получение удовольствий. Ещё немного, и человечество будет уже не в состоянии выполнить свой священный долг перед Всевышним и совершить рывок к новому циклу развития Вселенной.

– Жадные буржуа, свиньи, неспособные поднять голову к небу, завели человечество в тупик и теперь пытаются заморочить нам головы сказками о конце истории. Мы, изгои капиталистического общества, обитатели тюрем и психушек, жители городских окраин, аборигены помоек и сточных канав; мы, заклеймённые всеми возможными проклятьями и позорными отметинами бродяги; мы, объявленные уродами и дегенератами; мы, брезгливо выброшенные в клоаку – восстаём и возвращаемся в город. Мы заявляем, что история только начинается. И творим её – мы!

– Покрытые зловонной грязью, мы в тысячу раз чище и благородней любого из олигархов. От святости мы светимся изнутри!

– Господь прислал нам подмогу. Там!

Балицкий резко выбросил руку верх. Он был уверен, что, не смотря на темноту, больные увидят энергичный его жест. Не увидят, так… Почувствуют!

– Там, наверху, наш небесный покровитель. Звёздный Волк спешит к нам на помощь. Мы – тело его на Земле. Мы – созвездие Волка!

– Мы чувствуем хищный его голод, по нашим венам струится его кровь, наши рты превращаются в волчьи пасти, волчья сила наполняет нас, от волчьей жажды крови мы воем и скулим, волчий нюх ведёт нас в человеческое стадо. Мы почистим людей от скверны, мы сожрём гнилое мясо, мы выпьем дурную кровь. Ужасом мы принудим людей к благородству. Ужасом разбудим разум! Мы любим людей так, как люди неспособны себя любить!

– Мы долго готовились к завтрашней охоте. Мы проделали долгий путь, мы вместе учились быть сильными, бесстрашными и непобедимыми. Завтра каждый из вас вспыхнет яркой звездой, слепящим светом озарит этот мир. Кому-то суждено быстро погаснуть, кто-то будет гореть, ещё гореть, ещё… И я прошу, прошу вас…

Балицкий опустил голову. Горло его сдавила судорога. Он не мог произнести ни слова.

До боли сжатым кулаком он ударил в пол и прошептал, с трудом проталкивая воздух сквозь стянутую приступом боли гортань:

– Только убивайте. Прошу вас – убивайте…

И закашлял, захлебнувшись слюной.

Капитан изумлённо покачал головой.

– Ничего не понимаю! Переключи с внешнего динамика на наушники… Вот так… Да, странное дело. Запись идёт в штатном режиме, приборы зашиты включены, фильтр работает без сбоев. И в то же время помехи какие-то, причём… Это же явно не стационарный шум! Как будто… Осмысленные, модулированные сигналы. Обрывки какой-то передачи? Быть этого не может…

– Я на резервной записи настройку канала менял, – доложил Ларин. – И там помехи вылезают. Завтра Ратманов лично будет прослушивать. Может, и кому повыше придётся запись отправить, а тут – такое дело…

Ларин развёл руками.

– Не знаю, как это объяснить.

– Узнаем! – ответил капитан и, сняв с пояса рацию, нажал на кнопку передачи.

– Первый пост – пятому! Пятый, ответь дежурному!

«…на связи» пробубнила рация.

– Бери своих людей и одного из техконтроля! – распорядился капитан. – Проверьте территорию от КПП и по всему периметру. Подозрительных в охраняемой зоне задерживать. Если на трассе машина – зафиксируйте! Технарь пусть эфир проверит. Атмосфера у нас неспокойная. Как понял?

«Есть, выполняем!» бодро ответила рация.

– Ну, вот и порядок, – заявил капитан, отключив рацию. – Если к нам в гости кто-то пожаловал, то бойцы его обнаружат. Они на это дело натасканы. А ты…

Он повернулся к напряжённо замершему старшему лейтенанту.

– Запись веди как обычно. Но как дежурство сдашь – ко мне!

Капитан постучал пальцем по столу.

– С рапортом об этом происшествии! Отметь точное время, когда помехи появились. И…

Капитан посмотрел на экран.

– …Сколько это продолжалось. Краткое описание характера помех, и на каких участках записи они возрастали. На оформление рапорта – час. Всё понятно!

– Так точно, – не слишком бодро ответил Ларин.

И потянулся к наушникам.

Ночью Лису плохо спалось. Не от волнения или страха. Он был совершенно спокоен. Так спокоен, что самому было удивительно и непонятно. Он не ворочался в постели, не перекатывался с боку на бок, не считал овец и не рисовал мысленно серые цифры на сером фоне.

Он просто лежал и смотрел в потолок… Впрочем, какой там потолок? В комнате было совершенно темно. По распоряжению доктора отключили даже дежурный свет.

Он просто смотрел в темноту.

За два дня до операции их распределили по двухместным палатам. Соседом Лиса оказался Марк.

Лис знал, что это – не случайно. У них с Марком особые миссии. У каждого своя. Выполнимая. Ценой жизни.

Это была палата смертников.

Впрочем, у остальных тоже было немного шансов выжить. То есть, почти никаких. Что поделаешь, революции нужна кровь. Ей нужно питаться…

Честно говоря…

«Хочу ли я умереть?» спросил себя Лис. «хотим ли мы умереть?»

Он не мог ответить на этот вопрос.

«Может, потому я и не могу уснуть? Лежу и мучаю себя… Да нет, не мучаю. Просто лежу. И пытаюсь понять, хочу ли и завтра вот так лежать, и послезавтра, и через два дня? И потом? Лежать, пить, ходить, дышать. Не задаваясь вопросами, не думая, зачем я это делаю. Ни о чём не вспоминая, ничего не требуя – просто жить. На помойке, в приюте – где угодно? Готов лия принять такую жизнь? Конечно, готов…»

Лис показал язык невидимому потолку. И пожалел о том, что потолок не зеркальный и без подсветки.

Чудесное получилось отражение!

«Меня ведь считают больным. Да, и называют больным. Но разве я болен? Я не знаю, что такое болезнь. Болезнь – это когда плохо. А мне хорошо! Доктор знает, что я здоров. Совершенно здоров. И вполне созрел для нормальной жизни, простого счастья. Только вот куда деть эту голову? Эту проклятую голову на моих плечах? Как бы мне достать мозги и промыть их в крепком растворе марганцовки? Конечно, Санта, угрюмый мужик, ответил бы, что мозги мои завтра в морге вымоют. И на подносе выставят сушиться. Да только… Разве выпустят меня из морга с выпотрошенным телом и пустой головой? Я бы принял жизнь, хорошую и простую. Только странное что-то булькает в черепе, будто пузыри проходят сквозь жидкость. С таким вот черепом… Нет простоты. Ничего нет. Я там, где я есть. И я не болею. Я здоров, необыкновенно здоров. И не знаю, такой здоровый, хотелось бы мне жить дальше или нет».