Текст книги "Созвездие Волка"

«Есть выход к дому!»

После леса – поле. Участок полигона, имитирующий городской квартал.

Здесь очень высокая степень имитации: два дома по семь этажей, с застеклёнными окнами; один панельный пятиэтажный дом и две вылизанные пожарами трёхэтажные развалюшки, без окон и дверей, с одними лишь закопчёнными оконными и дверными проёмами.

Трёхэтажные дома использовались во время прошлых учений, когда отрабатывались приёмы поджогов жилых домов.

Теперь дома эти, измученные огнём, для учений едва ли пригодны, но вполне годятся для того, чтобы быть обителью пролетариата, если доведётся последнему забрести когда-нибудь на полигон.

Сегодня настала очередь семиэтажных домов. Высотный штурм – высший пилотаж группы сумасшедших ликвидаторов.

Мир хижинам! Война дворцам!

Шестёрка разделяются на две группы по три бойца.

Сегодня не просто учения. Сегодня – смотр боевых возможностей. На учениях в качестве проверяющего присутствует сам Ратманов.

Потому, сволочи, никаких поблажек! Сегодня особо сложное задание: по внешней стене дома подняться на седьмой этаж, проникнуть в квартиру (на площадке их четыре, нужная в каждом доме – указана в плане учений, ориентироваться на ходу! быстрей! быстрей! быстрей!).

Уничтожить всех, кто там находится.

Не имитировать уничтожение, а уничтожить!

Время на отдых – три минуты. Каждая тройка идёт к своему дому.

Начали!

Они ползут по стенам, прижимаясь к серо-жёлтой плитке. Цепляются за карнизы, хватаются за выступы, кончики пальцев быстро и сноровисто просовывают в щели между плитами, ногами упираются в края оконных проёмов.

Лезут – невесомые, лёгкие, быстрые. Вверх! Вверх!

Первая группа – седьмой этаж. Вторая группа – седьмой (отставание га четыре секунды).

А дальше – действия групп синхронные. Будто копируют друг друга…

Или действуют по одной программе?

Секунда – поиск цели.

Нужная квартира определена.

Ещё секунда – замерли.

Оценка обстановки.

В каждом доме в квартирах не манекены – люди. Сильные, тренированные. Возможно, вооружённые.

Люди, которых надо убить.

Интересно, а люди эти, те, что внутри – они знают, что им предстоит умереть? И кто они такие? Почему они согласились…

«Контрольная вышка – контрольной группе. Следите внимательней! Там зеки внутри, им терять нечего! У каждого пожизненное, а по плану учений они выйдут, только если перебьют нападающих. У них стимул есть всю шестёрку угробить!»

«Контрольная группа. После начал штурма отбой дать не успеем».

«Контрольная вышка – контрольной группе. Если сейчас на штурм не пойдут, начнут тянуть время – давайте отбой. Отработаем последний этап через сутки…»

«Контрольная группа. Поздно! Они начали!»

Обе группы оценили обстановку. Двухкомнатные квартиры. По пять обороняющихся в каждой квартире. Двери и окна под контролем. Незаметно проникнуть невозможно. Но можно – быстро!

Две атаки должны идти синхронно. Шум со стороны первого дома спугнёт защитников второго.

Две группы начинают одновременно.

Санта на окне первого дома, Вильгельм на окне второго: хватаются за карниз, переворачиваются.

Долю мгновения – вниз головой. Земля вверху. Серая земля качается на головой.

Удар!

Ноги бьют по стеклу, разлетаются осколки.

По двое напарников с каждой стороны одновременно запрыгивают в квартиры.

Санта и Вильгельм делают переворот, и, сгруппировавшись, перекатываются через подоконник.

Удары. Вопли, хриплый мат.

Двенадцать секунд. Всё кончено.

Пять трупов в каждом доме.

«Контрольная группа. Помещения обработаны. Всё чисто».

«Контрольная вышка – контрольной группе. Наши поздравления! И всем оставаться на местах! Полковник Ратманов сейчас поднимется к бойцам. Хочет на месте оценить эффективность зачистки».

– Валяй! – сказал до макушки затянутый в грязно-зелёный лесной камуфляж оперативник, предусмотрительно переключив перед этим рацию на приём сообщений и заблокировав микрофон. – Валяй… Смотри на душегубов этих… А вот ни за что на свете не согласился бы в один из этих домов войти! Ни за какие коврижки и прочие награды не согласился бы! Мало ли, что там у них на уме, у психов этих… И не заметишь, как прикончат!

– Левый или правый? – спросил Ратманов доктора, рассматривая дома в бинокль. – Два раза на седьмой этаж я не поднимусь, а лифтов, понятно, в этих домах нет.

– Есть лифтовые шахты, полная имитация, – услужливо подсказал полковнику стоявший рядом капитан из роты обслуживания полигона.

– Имитация мозгов у вас неполная! – разозлился Ратманов. – Мне бы сейчас подъёмник пригодился, а не разобранная наполовину шахта!

Капитан покраснел, щёлкнул каблуками до образцового армейского глянца начищенных сапог и, незаметно отступив на полшага назад, пробормотал себе под нос как можно тише: «…не ценит».

– Так левый или правый? – повторил вопрос Ратманов, достраивая бинокль. – Вы, доктор, кого в любимцы выбрали, в фавориты? Кто эти двое, кого отправим мы на выполнение самых сложных заданий?

– Я уже говорил вам, – ответил Балицкий.

Он замолчал на минуту. Ратманов терпеливо ждал, не отрывая от глаз бинокль.

– Марк и Лис, – отрывисто и чётко произнёс доктор. – Они в разных тройках. Лис с Вильгельмом и Марселем…

– Браво! – воскликнул Ратманов и, быстро сняв бинокль с шеи, передал его офицеру из группы сопровождения. – Хороший выбор доктор! Лис, Вильгельм и Марсель… И какой же из домов они штурмовали?

– Справа от контрольной вышки, – подсказал принявший бинокль офицер.

– Справа от вышки, справа от нас, – нараспев произнёс Ратманов.

Он снял краповый, по мерке пошитый специально для этих учений берет, и протёр платком лоб.

И пальцами смял мокрую от пота ткань берета, будто пытался выжать его.

«Отвык от формы» с сожалением подумал Ратманов. «Даже от такой… облегчённой. Потолстел, потею всё время. А в былые времена… И пять километров, и больше… Бегали, отжимались… Эх, молодость армейская!»

– В правый и пойдём! – решил Ратманов.

Головной убор он оставил на вышке. Шёл с непокрытой головой.

В конец концов, Управления – не армейская структура. Контора, а не казарма.

Можно позволить себе небольшую вольность.

Первым в комнату на седьмом этаже вбежал запыхавшийся офицер Управления. Старлей, с ног до головы обсыпанный пепельно-серой полигонной пылью, вытаращив белые, будто в бульоне вываренные глаза, прокричал истошно:

– Встать! Смирно!

Ни зафиксировав подобающих, по его мнению, движений в комнате, старший лейтенант с возмущённым видом начал вращать глазами, в которых замелькала, наконец, живая командирская мысль, и решительно сделал шаг вперёд с явным намерением самолично и собственноручно выстроить в ряд эту тройку зарвавшихся психов, которые таким явным и наглым образом игнорируют приказы офицера.

И начищенными ботинками-берцами наступил в кровавую лужу, забрызгав новые камуфляжные брюки.

– Это!.. – возмущённо произнёс старлей. – Это что…

И только в этот момент затуманенный служебным рвением взор его очистился и увидел он…

В центре комнаты свалены были грудой изувеченные тела с вывернутыми руками и ногами. Из-под штабеля изувеченной плоти растекалась ручейками по комнате кровь. Кровью же были забрызганы выцветшие, оборванные местами кремовые обои. Дверной косяк покрыт был бурыми разводами. Даже на потолке темнело свежее, явно кровавое пятно.

А ещё разбросаны были по комнате вырванные пальцы, куски кожи… И ещё какие-то… Кровавые ошмётки, куски плоти.

Посреди людоедского этого кошмара сидели рядком на старом, продырявленном матрасе (так же залитом кровью, как и всё в этой комнате) Лис, Вильгельм и Марсель.

Кровь их не смущала. Нисколько. Хлюпанье пропитанного кровью поролона их не раздражало. Не будь матраса – сели бы они и на пол. Сели бы так, как привыкли сидеть на занятиях в зале лечебного центра: подогнув ноги, выпрямив спину. Но на полу сидеть жёстко и неудобно.

И совсем, совсем мокро.

Лучше уж на матрасе.

Патриотические больные сидели и мирно занимались своими делами.

Лис безуспешно пытался вернуть на место оторванный воротник комбинезона. Он шептал что-то вполголоса с озабоченным и укоризненным видом. Похоже было, что он уговаривал воротник не дурить и не упорствовать, и воссоединиться, наконец, с комбинезоном.

Вильгельм меланхолично и сосредоточено ковырялся в зубах подобранным с пола пальцем. То обстоятельство, что палец чужой и грязный, его явно не заботило. Впрочем, собственные его пальцы покрыты были коркой из запёкшейся крови и пыли, и потому для ковыряния тем более не годились.

Марсель же, обмакнув носок ботинка в кровавую лужу, рисовал им, будто кистью, узоры на полу, от усердия высунув кончик языка.

– Ой, ма,.. – выдохнул офицер и покачнулся.

Он захрипел, в горле у него забулькало. Он выбежал в коридор, оттуда – в прихожую.

Вскоре оттуда донеслось:

– …ть моя!

Хлопнула дверь.

В квартире минуты на три снова установилась тишина, лишь изредка прерываемая шёпотом Лиса.

«Иди же… Дурак! Как ты не понимаешь? Мне нельзя без воротника! Доктор отругает! Нет, ты уж иди на место!»

– Брось его! – не выдержал, наконец, Вильгельм.

– Сам брось! – не остался в долгу Лис. – Нельзя чужое брать. Сколько раз тебе говорили? Не твой палец, чего ты схватил?!

Окончательно разозлившийся Лис вырвал остатки воротника и отбросил в угол.

– То и схватил, – спокойно ответил Вильгельм. – Их же всё равно закопают. Зачем добру пропадать? Глупо свинью забить, да не попользоваться…

Он сплюнул на палец, обтёр его тщательно об рукав и спрятал в карман.

– Завоняет – выброшу, – решительно заявил Вильгельм. – А до той поры – не касайтесь. Я вам обоим говорю: не касайтесь. Поняли? Марсель, ты понял? Да ответь же, Микеланджело ты полоумный!

Марсель кивнул в ответ и, обмакнув в лужу не носок ботинка, а каблук, провёл по полу жирную черту

– Вот! – с гордостью сказал Марсель. – Абстракция: «Три ангела зажигают в Содоме». Красиво?

– Сейчас начальство сюда пожалует, и зажгут тебе по полной, – мрачно заметил Вильгельм. – Ты перед Марком ещё за собаку не ответил…

– Да что он в живописи понимает? – запальчиво произнёс Марсель. – Всё, испортил ты мне настроение! Испортил окончательно! Художник вообще не должен отвечать, художник…

Договорить фразу Марсель не успел. С грохотом открылась входная дверь и в квартиру, грохоча по рассохшемуся от старости линолеуму каблуками, вошли офицеры Управления во главе с Ратмановым.

Вслед за ними, сознательно отстав шага на три, тихо вошёл Балицкий. Доктор явно старался не только не выделяться, но и вообще вести себя как можно скромнее и быть как можно незаметней.

Но не вышло.

Едва заметив его, патриотические больные дружно вскочили, выпрямились, сложив руки за спинами, и дружно заулыбались. Глаза их открылись по-детски широко и измазанные кровью лица посветлели.

Ратманов резко остановился, будто натолкнулся на невидимую стену, даже немного попятился назад. Потом, изумлённо вглядываясь в лица больных, задумчиво произнёс:

– Это что? Это они меня так приветствуют?

Потом оглянулся. Увидел сзади замершего у входа в комнату доктора. И всё понял.

– Это они вас, стало быть, увидели, волшебник вы наш? Ну, идите сюда доктор! Полюбуйтесь на результаты трудов ваших!

И Ратманов показал на сочащиеся кровью изуродованные тела.

Нервы у полковника Ратманова были явно покрепче, чем у старшего лейтенанта. Невероятная изуродованность трупов привела его в восторг. Ком к его горлу явно не подкатывал.

– Подойдите, доктор, подойдите…

Балицкий на трупы смотрел абсолютно равнодушно, без интереса, без отвращения. Взгляд его ничего не выражал. Был совершенно пустым и равнодушным.

Тёплые искры мелькнули в глазах его, только когда подошёл он к своим больным.

– Не жалеете? – спросил он их.

Больные отрицательно замотали головами.

– А о чём они вообще могут жалеть? – забеспокоился Ратманов.

Доктор не ответил ему. Он повернулся и пошёл к двери, наступив по пути на чью-то голову, выпавшую ему под ноги из общей кучи. Доктор наклонился, секунды две смотрел на посиневшее, сведённое трупной судорогой лицо, потом носком ботинка отодвинул голову в сторону. И продолжил свой путь.

«Нечего секретничать!» подумал Ратманов. «Я вижу вас насквозь. И знаю вас… вы даже представить себе не можете, как хорошо я вас знаю!»

– Гордитесь, доктор! – крикнул ему вслед Ратманов. – Учения прошли великолепно, образцово! Слышите?

Доктор замер.

«Других слов ждёшь?» догадался рРатманов. «Хорошо, волшебник! Будут и другие слова! Те, что нужны тебе сейчас больше всего на свете».

– Санкционирую боевое применение, доктор, – решительно заявил Ратманов. – Без ограничений, по плану «Лабиринт». Действуем по плану, Семён Сергеевич, по ранее оговоренному плану.

Доктор повернул голову. Он посмотрел на Ратманова искоса, каким-то особенным, испытующим, пронзающим взглядом. Глаза его потемнели.

Ратманову показалось, будто в комнате этой, наполненной полдневным, душным августовским жаром появился вдруг тонкий, но явственно ощутимый сладковатый трупный запах.

«Не может быть!» со страхом и внутренним содроганием подумал Ратманов.

Эти трупы, в комнате – совсем свежие. Не может, не может гниение идти так быстро! Даже на такой жаре…

Ратманов не боялся мертвецов. Мертвецы были, скорее, симпатичны ему трогательной своей беззащитностью и абсолютной покладистостью.

Но до дрожи, до животного страха боялся полковник Ратманов той заразы, которая могла исходить от гниющей плоти. Он мог и любоваться трупом… Но до появления первых признаков гниения!

«Нет, нет!» пытался успокоить себя Ратманов. «Это только кажется… Самовнушение… Или он, этот колдун проклятый, пытается мне внушить… Он что, пытается нащупать моё слабое место? Он… Внутри? Внутри меня? Чёрт возьми, Волк, да ты опасен! Опасен!»

– Доктор, – едва разлепив губы, произнёс Ратманов, – а почему они у вас всё время улыбаются? Такое у вас… лечебное воздействие? Или зомбируете их таким образом?

Сопровождавшие Ратманова офицеры заметили, что полковник неожиданно побледнел, стал пьяно покачиваться из стороны в сторону, и прежняя громкая речь его сменилась едва ли не на тихий шёпот.

Не смея перешёптываться в присутствии командира, офицеры сопровождения, не в силах скрыть своего удивления и беспокойства, закрутили головами, обмениваясь недоумёнными взглядами.

Ратманов отступил на шаг назад. К окну с выбитыми стёклами. Но и там, на задуающем сквозь оконный проём лёгком сквозняке, не было ему облегчения.

«Прекрати!» попросил он мысленно доктора. «Не надо, прошу тебя…»

Одного лишь взгляда доктора и одной минуты хватило, чтобы Ратманов сломался. От прежнего его самоуверенного вида не осталось и следа. Бледный, с подрагивающими губами он, покачиваясь, стоял у окна и с умоляющим видом пытался сказать, произнести, прошептать что-то…

А патриотические больные с детскими улыбками смотрели на доктора, словно ожидаю от него какой-то команды.

Но команды не последовало.

Доктор подошёл к полковнику. Таким быстрым и решительным шагом, что никто и не попытался его остановить. Да, пожалуй, и не успел бы.

Положил полковнику руку на плечо. Довёл до середины комнаты. И разжал пальцы.

– Я никого не зомбирую, – спокойным и уверенным голосом произнёс доктор. – Я освобождаю. Эти люди свободны и счастливы. И потому они улыбаются. Каждый из них в мире с самим собой. Они примирились с Господом.

– А сына своего вы тоже примирили с Господом? – с кривой улыбкой произнёс Ратманов. – И знать бы доктор, что за зверь ваш Господь…

– Такой же зверь, как и ваш! – крикнул Балицкий.

И вышел из комнаты.

А через секунду Ратманов услышал, как хлопнула входная дверь.

«И хорошо» подумал полковник. «Он ушёл… Легче… Стало легче!»

Действительно, стало легче дышать. И исчез, исчез этот проклятый гнилостный запах!

Но только… Беспокойство осталось. Остался страх.

«Это он, он душил меня!» догадался Ратманов. «Он стал сильнее, гораздо сильнее! Кровь придаёт ему силы! Пролитая кровь – вот что ему нужно. Как же я раньше не догадался! Он же подпитывается чужими страданиями, насильственными смертями… Безумие питает его. Он же говорил, что у сумасшедших открываются какие-то особые энергетические каналы… Что он там ещё говорил? Какие-то возмущения ментального поля Земли, вызванные насильственными смертями… Ничего, ничего не запомнил! Чёрт!»

– Товарищ полковник, с вами всё в порядке? – обеспокоенным тоном спросил его один из офицеров.

Ратманов, словно очнувшись от морока, вздохнул глубоко и покрутил головой.

– Всё хорошо! – бодро произнёс полковник. – Учения, как и говорил, на «отлично»…

Почувствовав, что обстановка разряжается и входит в привычное русло, офицеры расслабились и заулыбались.

– Для этого биоматериала…

Полковник, брезгливо поморщившись, пальцем показал на трупы.

– …Надо будет совместно с прикомандированными сотрудниками МВД подготовить справки о смерти. Поступили в тюремную больницу, болели, умерли. Трупы кремировать. На кладбище при спецзоне захороните бродяг каких-нибудь. У милиционеров всегда есть неопознанные и бесхозные трупы, они помогут. Договорённость об этом имеется. Нам эти в клочья рваные трупы и в могилах не нужны. Всё должно быть красиво. За это красиво у нас отвечает майор Иевлев. Поняли, товарищ майор?

– Так точно! – ответил Иевлев.

Каблуками майор щёлкать не стал – боялся забрызгаться. Кровь растеклась уже по всей комнате.

– И ещё, – сказал Ратманов, обращаясь к начальнику охраны лечебного центра. – Найдите, пожалуйста, Клеметьеву. Да… Клементьеву Наталья Петровну. И попросите её подойти к КПП. Через…

Полковник посмотрел на часы.

– …Через пятнадцать минут я буду её там ждать. Это очень важно! И ещё…

Полковник повернулся к больным.

– Этих головорезов жизнерадостных отведите, пожалуйста, в лечебный корпус. Тихо и спокойно отведите! Пусть примут душ, переоденутся, поспят после обеда. Если доктор потом захочет с ними позаниматься – не препятствовать! Ни в коем случае!

«Да ты и не посмеешь препятствовать» подумал Ратманов.

– Есть! – ответил начальник охраны.

– Я обещал поговорить с тобой о собаке. Хорошо, Марк. Но разве ты…

Вместо послеобеденного сна Марк напросился к доктору на беседу.

Именно напросился, потому что доктор явно не расположен был к долгому и обстоятельному разговору с больным.

«Ты не устал?»

Но поддался настоятельным уговорам Марка и пригласил его в курительный салон.

Это была большая честь. Обычно доктор никого не пускал в свои личные апартаменты (хотя и он, да и некоторые больные догадывались, что охранники, выполняя распоряжение Ратманова, проводят время от времени тайные обыски в занимаемых доктором помещениях, с особым тщанием проверяя кабинет и библиотеку). Даже сам Ратманов в присутствие доктора обходил обитель его стороной.

А больным и строгие больничные порядки категорически запрещали покидать отведённую для них зону проживания.

Да, именно так и написано было в утверждённой Ратмановым инструкции: «зона проживания». И вот с этой самой зоны – ни шагу!

Но Балицкий нарушил больнично-тюремный порядок. Конечно, это было не первое нарушение и не первая вольность с его стороны.

Не то, чтобы доктор не любил казарменные или тюремные порядки… Едва ли бы он вообще смог работать в больнице, если бы категорически их не принимал.

Принимал. Вполне принимал и даже готов был распространить на куда большую площадь, чем занимала территория больницы.

Просто он был вне правил и процедур. И это – не обсуждалось.

– Ты не устал? – повторил вопрос Балицкий.

Марк смущённо переступил с ноги на ногу и глухо кашлянул, прикрыв ладонью рот.

Доктор курил сигару. Гаванскую сигару. Сладковатый аромат её сводил Марка с ума.

Когда-то, в давние, вольные времена, Марк был заядлым курильщиком. И даже скитания по тюрьмам и больницам не отучили его от этой привычки (тем более, что до поры до времени удавалось перехватывать у сокамерников, надзирателей и санитаров и непотушённые окурки, и даже иногда – целые сигареты).

Но вот в этой больнице… Первые три недели курить разрешали (как же давно это было!). А с началом боевых занятий – запретили категорически.

Вот и страдал долгие месяцы Марк от отсутствия никотина, сплёвывая по утрам в раковину чёрную слизь, отхарканную от очищающихся лёгких. И не радовала его лёгкость дыхания. Хотелось курить!

Теперь Марк жадно вдыхал табачный дым. Конечно, он и помыслить не мог о том, чтобы попросить у доктора, у самого доктора – хоть самый жалкий остаток сигары. Это была бы непростительная дерзость.

Марк робко переминался с ноги на ноги и старался как можно глубже вдыхать пропитанный тропическим ароматом воздух. Не слишком, впрочем, усердствуя, чтобы это не бросалось в глаза.

– Нет, что вы, – ответил Марк. – Не устал. Мне было не тяжело. Совсем не тяжело.

– Ты убивал людей, – напомнил доктор. – Сегодня ты убил несколько человек. Твои враги были сильны и жестоки. Они очень, очень хотели жить! Не утомился?

– Убивать людей всегда легко, – с простодушной улыбкой ответил Марк.

– И приятно? – с явной иронией спросил Балицкий.

И выдохнул синее облако дыма.

Марк пожал плечами.

– Когда как… Бывает и неприятно. Особенно, когда кричат. Не люблю, когда кричат. А вот легко – это всегда. Человек – он же хрупкий.

Марк щёлкнул пальцами.

– И нет его! Я это точно знаю. Столько, знаете, слабых мест у человека… Туда надави, там прижми, да ударь покрепче – и всё. Нет, доктор, не тяжело. Свиней вот тяжело убивать. Особенно если сала на свинье много. Попробуй тут – не промахнись! Я вот в детстве ездил в деревню…

– Садись! – предложил ему доктор и показал на кресло, стоявшее перед столом с курительными приборами.

Марк и помыслить не мог о том, что ему будет оказана такая честь. Доктор, сам доктор предложил ему сесть за стол!

В кресло Марк садился как-то неуверенно, боком. И при этом он старался не смотреть на стол, где стояли в ряд хьюмидоры кедрового дерева и подставки с курительными трубками всевозможных цветов и форм.

«Богатство-то какое!» с невольной завистью подумал Марк. «А трубки необкуренные… Коллекционирует, что ли? А как, если он из больницы не выезжает? Дарят, наверное… Как же, такому человеку – и не подарить!»

Марк был искренне убеждён в том, что доктора если и не все любят, так уж точно – все уважают. А многие ещё и боятся.

Марк знал, что уважение достигается любовью или страхом. Лично он доктора любил. Любил как отца, которого у него никогда не было. Хотя разница в возрасте была не такой большой. Десять лет – это ещё не разрыв между поколениями. Но доктор казался Марку старым, мудрым и вечным.

Отцом.

Конечно, сам доктор о чувствах Марка не догадывался. Да и кто такой Марк, чтобы набиваться ему в сыновья?

– Вы хотели…

Марк откашлялся.

– …поговорить со мной о собаке. Марсель нарисовал собаку. Я просил нарисовать смерть. А он нарисовал спящую собаку. То есть, как бы спящую. На самом деле она не спит…

Мысли у Марка стали путаться. Он хотел объяснить доктору, что Марсель совершил гадкий, немыслимо гадкий поступок, но не знал, как подступиться.

Впрочем, доктор всё понял.

– Когда-то ты рассказал ему историю о своей собаке?

Марк кивнул в ответ.

– У тебя в детстве была собака? Рыжая дворняга? – продолжал доктор. – Я помню, ты и мне эту история рассказывал. Рыжая собака умерла. Ты остался один…

Марк тяжело вздохнул и смущённо потёр кончик носа.

– Память у вас… Я давно рассказывал. Когда мы в первый раз встретились.

– Я вот помню, – сказал доктор. – Мама оставила тебя одного дома. Кажется, у неё появился новый друг…

– Собутыльник! – прошипел Марк. – Хахаль новый!

– Друг, – спокойно продолжил доктор. – Она ушла к нему на выходные и оставила тебя одного. Тебе было четыре года. Ты играл на ковре: строил крепость из старых газет и пыльных ковриков, принесённых тобой из прихожей. Старая собака ходила вокруг тебя, кашляла и пыталась лизнуть в нос. Ты отмахивался от неё и кричал: «Уйди! Не мешай!» Ты хотел построить крепость к приходу мамы. Она ведь сказала, что скоро придёт. Ты ей…

– Я ей верил, – опустив голову, тихо произнёс Марк. – Сука…

– Собака хрипела всё резче и тяжелее, – продолжал доктор. – Она дышала с трудом. Быть может, ей было больно дышать. Она не могла пожаловаться. Она ходила вокруг тебя. Ложилась, снова вставала. Вела себя беспокойно. Должно быть, ей было страшно. Но она не хотела тебя напугать. Она любила глупого малыша, который, не обращая на неё внимания, строит и строит свою крепость.

Марк всхлипнул.

– Я же не знал… Ну не знал я…

– А потом она легла, – сказал доктор, медленно покручивая затухающую сигару. – Легла у входа в комнату. Это было её привычное место. Ей было спокойней там умирать. Легла и закрыла глаза. Ты думал, что она спит. Вскоре ты закончил свою игру, взяв штурмом построенную тобой крепость, и захотел выйти из комнаты. Ты проголодался и решил подкрепиться, похлебав супа из кастрюли, которую мать, уходя, поставила на пол посередине кухни. На пол, потому что стол был слишком высокий. И ещё потому, что вы с собакой ели из одной кастрюли. Это очень удобно – одна кастрюля на двоих. Ты и собаку позвал на обед.

«Ры-рыжа-ая» прошептал Марк.

– А она лежала неподвижно.

Доктор положил сигару в пепельницу.

– Ты думал, что она крепко спит. Очень крепко спит. Ты толкнул её. Потом ещё раз.

Губы у Марка задрожали и он ладонями закрыл лицо.

«Ры-ры-жж…»

– А потом попытался перевернуть на спину.

Доктор встал и, обойдя кресло, встал у Марка за спиной. Он положил Марку ладонь на затылок и быстро, скороговоркой зашептал ему в ухо:

– Едва ты попытался перевернуть собаку, как глаза у неё раскрылись. Не открылись, а именно раскрылись, как раскрываются иногда у трупа, если осторожно потянуть за веки. Глаза закатились и зрачки оказались под верхними веками. Ты почувствовал трупный холод. Испугавшись, ты бросил собаку и отбежал подальше, в глубину комнаты. Потом спрятался под диван.

– Почти два дня! – выкрикнул доктор.

Марк вздрогнул.

– Почти два дня ты просидел в комнате, не решаясь выйти, не решаясь пройти мимо собаки. Ты не знал ещё толком, что такое смерть. Знал только, что собака стала холодной, неподвижной. Знал, что собака больше не любит тебя. Ты понял, что её больше нет. А есть – смерть. Ты мочился прямо на пол. Вонь в квартире и без того стояла страшная, и за два этих дня она только усилилась. Впрочем, к дурному запаху ты привык с младенчества. Вот жажда… Ты пил воду из банки, в которой мать тушила окурки. Она оставила эту банку на подоконнике, в комнате. В банке с водой удобно тушить окурки. Правда, вода эта быстро кончилась. Немного её было. Ты пытался лизать собственную мочу, но она была горькой и тебя стошнило. А в ночь с воскресенья на понедельник вернулась твоя мама. Она вытащила околевшую собаку в прихожую. На четвереньках, как зверёнок, ты выбрался из комнаты. Ты залез в ванную и открыл кран с холодной водой. И глотал воду, быстро, судорожно, до кашля. Тебя вырвало зловонной слизью. А ты пил воду, и не мог остановиться. А потом закрыл кран, вылез из ванной и лёг спать. Прямо в ванной, на полу. Там было набросано какое-то тряпьё. А собаку…

Марк опустил ладони и посмотрел на доктора. Глаза у него были тёмные и влажные от слёз.

Губы его побелели и сжались в тонкую линию.

– Выбросила…

– Собаку мама выбросила на помойку, – прервав скороговорку, медленно произнёс доктор.

И, на шаг отступив от кресла, крикнул:

– На помойку!

– Марсель сволочь, – жалобно произнёс Марк. – Он гад. Вредный гад! Он знал. И нарисовал. Кажется, что спит, а на самом деле не спит.

Ребром ладони он провёл по щеке.

– Проверяешь, нет ли слёз? – спросил доктор.

Марк кивнул.

– Тебя лечили от страха? – спросил доктор.

– Заставляли собаку рисовать! – ответил Марк и погрозил пальцем стоявшей в углу бронзовой плевательнице. – Врачи… Те, которые раньше меня лечили. Не нравились они мне. Мне с вами хорошо, доктор.

– Не надо злиться на Марселя, – сказал Балицкий. – Не ругай его, Марк. Марсель – художник. Художник может быть жестоким. Надо уметь прощать художников. Прощать, пока они живы. Ты не будешь злиться на него?

Марк, подумав немного, ответил нехотя:

– Попробую…

Поймал взгляд доктора и добавил поспешно:

– Не буду!

– Хорошо, – потеплевшим голосом произнёс доктор. – Скоро успокоишься, Марк. Скоро всё будет хорошо. Только тебе не надо рисовать. Не надо ничего рисовать. Чтобы преодолеть страх, рисунки тебе не нужны.

– А что же делать? – жалобно протянул Марк.

Он смотрел на доктора растеряно и ждал ответа.

– Глупый Марк! – с улыбкой произнёс доктор. – Как же трудно научить тебя полезным вещам!

Доктор похлопал его по плечу.

– Я же объяснял тебе… Ну-ка, повторяй.

Доктор произнёс медленно, нараспев:

– Страх – это я.

– Страх – это я, – послушно повторил за ним Марк.

– Смерть – это я, – продолжал доктор. – Я и есть тот, кто живёт в темноте. Тот, кто убивает. Я тот, кто пугает меня. Я то, что пугает меня. Я живу внутри страха и мне хорошо. Хорошо! Хорошо! Хорошо!

Он схватил Марк за плечи и посмотрел ему в глаза.

– Хорошо, – прошептал Марк. – Мне очень хорошо доктор. Мне очень…

«Собака – тоже я?» подумал Марк. «Тоже?»

В глазах у него потемнело и голова закружилась. Словно откуда-то издалека услышал он звук шагов и встревоженный голос доктора.

– Дежурный! Как тебя? Левашов… Быстро шприц подготовь. И не смей сюда заходить! Я сам укол сделаю…

«Докладная записка.

Автор: полковник УССМ Ратманов П. В.

Полигонные учения, проведённые КПБ на объектах «Восток-6» и «Восток-7» в апреле, мае, июле и августе этого года со всей очевидностью продемонстрировали высокий боевой потенциал данной оперативной группы специального назначения.

Августовские учения, которые проводились в обстановке, максимально приближенной к боевой, прошли образцово, без каких-либо серьёзных замечаний.

Спортивные и боевые дисциплины сданы сотрудниками группы на «отлично».

В связи с этим считаю возможным подтвердить участие группы в операции «Лабиринт». Группа полностью подготовлена к боевому применению.

…………… Подписал: Полковник УССМ Ратманов П. В.»

«Скобенев Е. Л., одна тысяча девятьсот семьдесят седьмого года рождения, образование среднее.

Родители – алкоголики, воспитанием ребёнка практически не занимались. С раннего детства Скобенев был на попечении дальних родственников.

Характер больного чрезвычайно замкнутый. В детстве страдал аутизмом. Полностью отказывался от каких-либо контактов со своими сверстниками и учителями. Не мог проходить обучение в рамках стандартного школьного курса, по причине чего из районной общеобразовательной школы был переведён в специальное учебное заведение.

С двадцати трёх лет начали проявляться и нарастать ярко выраженные деструктивные явления психики: рассеянность, невозможность сосредоточиться на каком-либо одном предмете, нетерпимость к критике, немотивированная агрессия, мания преследования, приступы патологического страха, перемежаемые приступами ярости и жестокости (вплоть до откровенного садизма).