Текст книги "Созвездие Волка"

Она подошла ближе к Балицкому и прошептала тихо:

– Если бы вы могли быть другим… Я бы не уходила отсюда. Но вы же не можете! Вы будто сами себя прокляли. Зачем, Семён Сергеевич? Зачем вам это нужно?

Она отвернулась.

– Зачем,.. – повторил вслед за ней доктор. – Это иллюзия, Наталья. Иллюзия спокойствия. Это «глаз бури». Знаете, в эпицентре урагана есть такое тихое, ясное место. Там светит солнце, там голубое небо, там тишь и благодать. Но вокруг – чёрные стены туч, закрученных в страшную ураганную спираль. И вечно в тихом круге быть нельзя. Всё равно придётся выбираться. Через грозу…

– А потом? – спросила Наталья. – Что потом? У меня и так ничего нет… Ураган пройдёт, я вернусь домой, а там – руины.

– Потом…

Балицкий взял её за руку.

– Простите, Наталья. Ничего не будет. Вы правы. Для вас – ничего. Знаете… был такой философ, Эвальд Ильенков. Великий и до сих пор по достоинству не оценённый философ. Он написал замечательную статья «Космология духа». И он ответил на вопрос: «что потом?»

Балицкий закрыл глаза и срывающимся от волнения голосом процитировал наизусть:

– «…В какой-то, очень высокой, точке своего развития мыслящие существа, исполняя свой космологический долг и жертвуя собой, производят сознательно космическую катастрофу – вызывая процесс, обратный „тепловому умиранию“ космической материи, т.е. вызывая процесс, ведущий к возрождению умирающих миров в виде космического облака раскаленного газа и пара».

– Вот так, Наталья, – сказал Балицкий и, обняв её за плечи, повернул к себе. – Посмотрите на наивного человека, который вообразил себя могильщиком прежнего мира. Вот такой вот конструктор катастрофы, который исполняет космологический долг. Я навязываю человечеству великую миссию возрождения Вселенной. Навязываю, потому что слабый и слепой человечек всеми силами пытается уклониться от исполнения вселенской миссии своей. Я хочу превратить человека в Творца, а он – пугается. И держит меня на цепи. Я наивен и зову его… умирать!

– Почему?

Наталья отшатнулась от него.

– Почему вы говорите мне всё это? Я ведь тоже слабый человек. И вовсе не хочу умирать. Вы же неисправимы! Неизлечимы! Боже мой, и я хотела помочь вам!…

Она вырвалась из его объятий и попыталась выбежать из беседки.

– Наталья! – крикнул Балицкий.

Он схватил её за руки. Сдавил резко, до боли.

– Послушайте!..

– Пустите меня! – крикнула Наталья. – Вы не сме…

Она ударила его ногой.

– Не смеете! Так поступать!

Балицкий отпустил её. Выхватил из кармана пиджака пачку купюр и протянул ей.

– Пожалуйста, Наталья, прошу вас…

Она попятилась, глядя на него испуганными глазами.

– Зачем? Что это? Что вы задумали?

– Возьмите, – неожиданно робким и неуверенным голосом произнёс Балицкий. – Я тут на полном обеспечении… Но ведь платят. Иногда. Я не считаю, и даже не знаю точно, сколько здесь. Я ведь никогда не умел считать деньги. Всё складывал в шкатулку, а сегодня… Вот, взял.

Она отчаянно замотала головой.

– Уберите! Не нужно!

– Наталья, – не отставал доктор, – возьмите. Вы сегодня услышите… Или увидите… По телевизору, по радио… В этом… интернете… Тоже передадут… Передают уже, наверное.

– О чём вы? – спросила Наталья и с тревогой посмотрела на доктора. – Что с вами происходит? О чём вы говорите?

Балицкий опустил голову.

– Вы сегодня… Увидите нехорошие вещи… Страшные вещи… На экране. Много грязи выльют. Вы поймёте, на кого. Поймёте, кто это сделал. Вы не оправдывайте и не пытайтесь понять. Не надо… Ни к чему! Я принял на себя, я всё принял. Все похороны за мой счёт. И вся грязь. Я знаю, меня удавить надо…

– Доктор, остановитесь! – воскликнула Наталья. – Вы же не в себе! Что…

– Только об одном прошу, – не слушая её, продолжал Балицкий. – Вы, верно, уже простились со мной. Больше оставаться со мной вы уже не сможете. Это хорошо, хорошо… Но только не надо добираться до дома на метро. И на автобусе. Вам такси нужно. Прошу вас, такси! И – до самого дома, до подъезда. Никак иначе. В Москве опасно, очень опасно сегодня. Возьмите деньги! Наталья, прошу вас!

Наталья выбежала из беседки и, не разбирая дороги, мимо тропинок, прямиком через парк – побежала.

Прочь… Прочь от опасного этого, страшного и ещё… Больного, запутавшегося и… Почти любимого человека.

Почти… Но это же невозможно!

Не нужно любви это слово. Не нужно. Она не знает его!

И почему, почему человек этот… разрушил…

Она остановилась у ворот, переводя дух.

Приложила ладони к горящим щекам.

И слёзы закапали. Против воли…

Ненужные, ненужные слёзы!

Доктор разжал ладонь.

Подхваченные ветром, купюры разноцветными бабочками разлетелись по парку.

«Пост наблюдения – охране.

Наблюдатель доложил: зафиксирован длительный внеслужебный контакт доктора с Клементьевой. Проследите, чтобы она не задержалась на объекте и быстро его покинула!

И ещё… Там бумажки по дорожкам летают, а это непорядок. Выделите пару бойцов. Пусть соберут деньги, перепишут номера и сдадут лично Ратманову.

Отбой!»

– Полковник Ратманов, слушаю!

Пётр Владимирович шёл в гостевой корпус, где приготовлена была для него комната отдыха и ждала его накрытая тёплым шотландским пледом софа, когда совсем ещё юный лейтенант из службы связи догнал его и, не переведя сбившееся на бегу дыхание, зачастил:

– Товарищ полковник, вас… срочно! Из секретариата, от самого!..

Ратманов погрустнел. В животе отчего-то неприятно закололо.

Не то, чтобы охватили его дурные предчувствия… Хотя, если честно признаться, охватили.

Ратманов помнил древний обычай бюрократии: если всё делаешь правильно, о тебе не вспоминают. Разве только, когда приходит время отчитываться…

Но если вспомнили до срока, значит – дело плохо.

По плану отчёт по операции нужно было предоставить сегодня вечером, в двадцать два ноль-ноль.

Сейчас…

Романов посмотрел на часы.

Половина пятого.

О нём вспомнили до срока.

– Генерал-полковник Шевалдин! Лично! – выкрикнул лейтенант.

И, по-рыбьи широко открыв рот, схватил воздух.

«Не сдохни от усердия!» мысленно пожелал ему Ратманов.

– Буду в своём кабинете через три минуты…

Двадцать минут назад (ещё до начала поисков доктора) выслушал он очередной доклад контрольной группы и получил очередную сводку интернет-новостей.

Слежку за сотрудниками КПБ не проводили (за исключением Лиса… ну да и задание у него особое, повышенной сложности). Не было у Управления таких возможностей. И без того силы перенапряжены.

Но «больные патриоты» сами подали весть о себе. Сводки сыпались одна за другой. Москва сначала превратилась в поле боя, а потом – в преисподнюю.

Конечно, не это планировал Шевалдин. Конечно, это было отступление от плана «Лабиринт».

Планировались массовые беспорядки, но не массовая бойня.

Это было то самое «свободное творчество» доктора, не предусмотренное планом.

Ратманова могли обвинить в том, что он утратил контроль над группой. И в этом случае…

– … через три минуты. Соедините по защищённой линии.

Но ведь это к лучшему! Это нарушение, это отступление – к лучшему!

Неужели Шевалдин этого не понимает?

Управление продемонстрировало в действии самое страшное своё оружие, и те, кто противостоит Управлению, должны сделать соответствующие выводы.

Они должны понять, что остановить Управление невозможно. И что Управление ни перед чем не остановиться.

Они должны осознать это! Почувствовать страх!

Страх, который согнёт их, обездвижит, сломает и уничтожит.

Только не останавливаться на полпути. Не пятиться назад. Делать вид, что всё прошло по плану. И тогда…

«Я всё объясню!» подумал Ратманова. «всё плохо, но… Нет повода для беспокойства!»

– Полковник Ратманов, слушаю!

Шевалдин выдержал паузу и не ответил на приветствие.

– Ну? – протянул после долгого молчания генерал-полковник. – Отчитайтесь, Пётр Владимирович! Расскажите об успехах ваших подопечных.

Интонации были ироничные и сдержанно-агрессивные. Такое начало ничего хорошего не сулило.

Кроме того, генерал был подчёркнуто вежлив и обращался строго на «вы». Это тоже было не к добру.

Предельно вежлив генерал был только с крупно проштрафившимися сотрудниками.

С сотрудниками же, преуспевшими в исполнении его приказов, он общался раскованно и даже фамильярно.

Ратманова опасная эта вежливость не смутила.

Он знал, что операция идёт не по плану. Но считал, что – лучше, чем было предусмотрено планом.

– По последней сводке имеем следующее,.. – начал было чеканить Ратманов.

Но тут же был прервал Шевалдиным.

– Я быстрее вас сводки получаю, полковник! – прохрипел, давясь гневными словами, Шевалдин. – Может, это мне вам изложить во всех подробностях похождения ваших головорезов? Рассказать вам о горящих вагонах с серой и взрывающихся цистернах в Кусково? Об эвакуации Новогиреево, Реутово, Жулебино и Люберец? О взрыве газгольдера? Об уничтоженной подстанции и обесточенных кварталах? О пожаре в Доме Правительства? О сгоревшем гипермаркете? О бойне в метро, наконец? И, кажется, ещё каких-то милиционеров убили… Тоже ваши поработали?

Шевалдин перевёл дух и, повысив голос, продолжил:

– Десятки трупов по Москве! Скоро, может, и сотни насчитают… Вы что, спятили, полковник? Набрались от питомцев Балицкого? Не думал, что шизофрения – заразное заболевание!

– Есть ещё удачная акция в Гостином дворе, – осторожно напомнил Ратманов.

– В Гостином? – переспросил Шевалдин.

И закашлял.

– В Гости…

Ратманов терпеливо ждал, пока генерал сможет продолжить.

И он продолжил.

– В Гостином по плану – психологическая акция! – закричал, сорвавшись, Шевалдин.

– Демонстрация возможностей и операция по дискредитации ФСО! Проникновение на объект и пара выстрелов в президиум. И вместо демонстрации этот чёртов…

– Лис, – подсказал Ратманов.

– Да… Он устроил полноценный теракт! Он едва не угробил высокопоставленного чиновника. Председателя едва успели доставить в реанимацию. В Госдуме бедолага теперь нескоро появится. Это по плану?

Генерал неожиданно перешёл на шёпот.

– Ратманов, вы понимаете, в чём нас теперь могут обвинить? Вы представляете, какой мощный стимул вы дали нашим врагам для того, чтобы нас раздавить? И…

Ратманов закрыл глаза и представил растерянное, бледное лицо Шевалдина.

И стало ему весело. Не к месту. Совсем не к месту, но…

– Как мы объясним это нашим зарубежным партнёрам?

Генерал снова сорвался на крик.

– Это Балицкий! Этот чёртов доктор! Что он сделал с этими пациентами? Что за программу он в них вложил? Вы не контролируете его, полковник. Нет! Он водит вас за нос, он дурачит вас, а с вами – и всё Управление. Вы дали ему необходимые ресурсы, финансирование, вы позволили отбирать больных, вы предоставили специалистов по боевой подготовке. И вы поручились за его! Какова цена вашим ручательствам? Где ваши гарантии? Дай бог, чтобы все негодяи из КПБ погибли, но ведь кто-то может и выжить. Что они натворят? И где их теперь искать?

Ратманов молчал.

– Не слышу бодрых рапортов! И ответов на мои вопросы тоже не слышу. Как же назвать весь этот кровавый бардак, полковник?

– Удачно проведённой операцией! – чётко и уверенно ответил Ратманов.

Против его ожидания, генерал на эту фразу отреагировал спокойно.

Словно именно такого ответа и ждал.

Возможно, действительно ждал?

Может, где-то в глубине души именно такого развития событий и желал?

Может… Да! Иначе никогда не дал бы согласия на использование КПБ!

Для «Лабиринта» нужна была именно такая группа. Именно такие смертники-безумцы нужны были генералу.

Только они выполнили бы задания, официально не предусмотренные никаким планом, никем и никогда не озвученные и не определённые, пусть даже намёком.

Потому что есть планы настолько тайные, что не излагают их даже в самых закрытых и засекреченных документах, и не говорят о них даже в самых безопасных помещениях.

О них даже стараются не думать.

Они – в подсознании.

И такие планы могут выполнить только питомцы Балицкого.

Но Раманов понимал, что ни подчинённым, ни друзьям, ни даже самому себе никогда не признается Шевалдин в том, что именно таковыми были его планы и именно такого исполнения он ожидал.

Потому будет говорить (а то и кричать!) об обмане, утрате контроля, безумных выходках сотрудников КПБ…

Лишь бы не поздравит себя с заслуженной победой!

«Лицемер!» с отвращением подумал Ратманов. «Чистоплюй… А ведь, небось, в диктаторы метит, Наполеон рублёвского разлива!»

– Объясните, – удивительно спокойным и ровным голосом произнёс Шевалдин. – Очень хотелось бы узнать, почему операция, по вашему мнению, удачная.

Вишняков поднял голову.

Николай Иванович смотрел на него с жалостью.

– Влип, Андрей. Как пить дать…

– Я уже докладывал, – сказал Вишняков, вставая со стула.

– Ты сиди, сиди! – Сомов засуетился и, схватив за локоть, начал чуть ли не силой усаживать обратно на стул.

Вишняков послушно присел.

И продолжил:

– Николай, я докладывал. Даже написал рапорт, в котором изложил все обстоятельства нападения. Мою семью взяли в заложники…

Сомов вздохнул и похлопал его по плечу.

– Да, да… Читал. Всё проверили. Всё очень оперативно проверили. На месте твоя семья, дома. В целости и сохранности…

– И замечательно! – радостно воскликнул Вишняков. – Они же подтвердят мои слова. Я разговаривал с дочерью! Я сам…

– В целости и сохранности, – продолжал Сомов. – И следов взлома не нашли. А слова подтвердить… Да, семья подтвердит. Уже подтвердила. Но ведь это не алиби. Особенно в сложившихся обстоятельствах. Семья ведь, известно, всегда поможет.

– Да что ж это такое! – возмутился Вишняков. – Как же…

Он замер на секунду.

– Стоп, – пробормотал он удивлённо. – Какие ещё обстоятельства?

Сомов присел за стол и, опустив голову, начал суетливо, неровными, нервными движениями перекладывать документы.

– Нет, ты объясни, Николай Иваныч! – настаивал Вишняков.

Сомов глянул на него исподлобья.

– Показания, – отрывисто бросил он. – Показания выжившего офицера. Он сейчас в тяжёлом состоянии, в реанимации. Но кое-что успел рассказать… Перед отправкой в госпиталь. Утверждает, что это ты террориста к ним подвёл. Это их и смутило. И ещё… будто чуть ли не по-дружески вы распрощались. Как-то это всё…

– Провокация! – крикнул Вишняков. – Неужели не понятно, что это провокация? Нас специально втянули в эту историю, в эту грязь втащили! За уши! Чтобы замазать, чтобы…

– И ещё, – добавил Сомов. – В связи со всеми этими событиями… в том числе и в Гостином…

В дверь постучали.

– Войдите! – сказал Сомов.

И поспешно встал, словно непременно стоя желая приветствовать гостей.

Люди, вошедшие в комнату, были незнакомы Вишнякову.

В строгих чёрных костюмах, суровые на вид. Даже слишком суровые.

«Грозные… На публику работают?» подумал Андрей Александрович.

Нет, не из их службы. И не армейские. Этих Вишняков сразу бы узнал.

Но чиновники, государевы люди, ясное дело. Вот губы как сжаты, в ниточку. А у этого, второго, что у порога маячит, гладко выбритые щёки от напряжения подрагивают.

Резвые… Прокурорские?

«Влип» понял Вишняков.

Первый из вошедших, низкорослый и плотного телосложения мужчина лет сорока пяти с бледным, слегка оплывшим лицом и седым ёжиком коротко стриженых волос, подошёл к Вишнякову и отрывисто, словно уже зачитывая приговор, произнёс:

– Вишняков? Андрей Александрович?

– Так точно, – разворачиваясь к нему, ответил Вишняков. – А вы, простите…

– Управление по расследованию особо важных дел центрального аппарата Следственного комитета при прокуратуре Российской Федерации, – на одном дыхании выдал гость. – Телешов, Владимир Викторович.

И он показал Вишнякову удостоверение.

– Андрей Александрович…

Он, как бы между делом, показал издали удостоверение Сомову.

– …В соответствие с указом президента Российской Федерации создана следственная комиссия, главной задачей которой…

– Вы простите, – подал голос Сомов, – мне нужно идти. Срочное совещание… Через пять минут сюда подойдёт мой заместитель. Если необходимо…

– Это же не ваш кабинет? – уточнил Телешов.

– Нет, что вы! – и Сомов замахал руками. – Это Андрея Александровича… Я тут просто за его столом расположился… Бумаги его просматривал, документы…

– Ничего не выносить! – сразу же предупредил прокурорский. – И… Можете идти. Не задерживаем.

И пошутил:

– Пока не задерживаем!

Сомов улыбнулся криво, через силу.

И вышел поспешно, забыв на столе принесённую им папку с документами.

Где среди прочих бумаг был и план оперативных мероприятий по захвату Алмаза.

Где на некоторых листах проставлен были пометки, собственноручно сделанные полковником Управлениям… Этим, как его… Кажется, Ратмановым.

Пометки, с помощью которых можно было бы доказать причастность Управления к теракту. Если бы…

Если бы бумаги из оставленной папки не пропали.

Глупую, малодушную суетливость эту и забывчивость, приведшую к роковой ошибке, Сомов долго потом не мог себе простить.

И пытался исправить ошибку.

Но разыскать пропавшие документы так и не смог.

– Ну что ж, – сказал прокурорский, проводив взглядом Сомова. – Приступим к делу, Андрей Александрович. К вашему делу! У нас есть постановление на проведение обыска в вашем кабинете. Сейчас понятые подойдут, а пока…

Он присел на стул рядом с Вишняковым.

– К вам вопросы есть, Андрей Александрович.

– Вот как? – удивлённо переспросил Шевалдин, выслушав объяснения Ратманова. – Значит, вы предусмотрели и такой вариант развития событий? Но…

Он замолчал на секунду.

– …Вы не поделились с нами своими мыслями, полковник. И это заставляет сомневаться в вашей лояльности.

– Это были только предположения, – ответил Ратманов. – При проведении операций с таким контингентом инвариантность развития событий…

– Хватит! – прервал его генерал. – Мне хватает ваших заумных аналитических записок! Лучше скажите, как вы предполагаете использовать этот ваш неожиданный «успех»?

«Надо же, сам Шевалдин снизошёл до того, чтобы проконсультироваться со мной!» с мстительным торжеством подумал Ратманов. «Не всё ему меня вслепую использовать! Кажется, не только я выпутался, но и стоимость своих акций слегка приподнял. С перспективой… Да, но это если только генерал с перепугу опять что-нибудь не переиграет. Закроет проект, и меня закроет. Будто и не было ничего… С него станется!»

– Усилить давление! – решительно заявил Ратманов. – Правительство не справится с ситуацией, даже если введёт чрезвычайное положение!

– Сегодня вечером и введёт, – меланхолично произнёс Шевалдин. – Указ подписан, в девятнадцать опубликуют… Это предусматривалось. Ещё что?

– Но это и есть угрожаемый период! – воскликнул Ратманов. – Самое время для Кремля задействовать Управление! Президент должно понять, что гнилая вертикаль не работает. А нам нельзя тянуть две недели, как было предусмотрено по плану «Лабиринт». Необходимо сегодня же передать президенту и правительству информацию о заговоре среди региональных руководителей и силовиков. Мы найдём виновников…

– Не слишком ли оперативно? – засомневался Шевалдин. – Впрочем…

«Самое время!» подумал Ратманов.

– Впрочем, не с вами это обсуждать! – заявил генерал. – Подумаем над вашим предложением… А как же вы пациентов своих контролировать собираетесь? Не забывайте, полковник, что на втором этапе операции беспорядки нам не нужны. Нужен порядок.

«Наш порядок» мысленно добавил Ратманов.

И ответил:

– Им не требуется контроль.

– Вот как? – удивился Шевалдин. – Всё ещё продолжаете за них ручаться?

– Не убирайте доктора, – попросил Ратманов. – Не убирайте, и больные обязательно вернуться к нему. Все, кто остался в живых. Я не знаю, как это объяснить… У них какая-то связь с доктором. Чёрт его знает!.. Ментальная, телепатическая… Они абсолютно подчинены его воле, только он удерживает их сознание от распада. Сохраним доктора – больные вернуться и останутся у нас. Иначе.. Возможно всё, что угодно. Они же прошли спецподготовку, их тяжело остановить.

– Вот не могу понять, – вкрадчиво произнёс генерал, – вы доктора спасаете или продолжаете себя выгораживать?

– Я спасаю проект, – ответил Ратманов. – Я пытаюсь сохранить наше самое мощное оружие.

– Ну, ну, – с явным недоверием произнёс Шевалдин. – Может, заодно и в генерал-майоры метите, Ратманов? В заместители мои? Как же, вы же создатель самого мощного оружия! Так что признайтесь, не бойтесь! Мы же не солдафоны, не варвары. Новаторов ценим. Умных людей в полковничьих погонах на дембель не отправляем.

Ратманов молчал.

– Ладно…

Генерал устало вздохнул.

– Отбивались вы красиво, полковник. И даже пару идей подкинули… Так что желание наказать вас за склонность к авантюрам немного поостыло. Но не исчезло!

Шевалдин, нагнетая напряжённость, затянул паузу.

Ратманов терпеливо, не подавая голос, дождался продолжения.

– Решение я приму после переговоров с известными вам людьми. Ваша судьба теперь связана с судьбой доктора, так что решение будет касаться вас обоих. А пока…

Шевалдин неожиданно перешёл на шёпот.

– Ситуация нестабильна, полковник. Поймите, я не знаю, что ждать от Балицкого. Какие ещё фокусы… Флоранский вам известен?

– Специалист Управления, – ответил Ратманов. – Токсины, психотропные вещества, снотворные…

– Вот и хорошо, – продолжил Шевалдин. – Хорошо, что вы его знаете. Меньше будет вопросов. Через час он к вам подъедет. Пропустите его на объект. И помогите встретиться с доктором… Не пугайтесь раньше времени, полковник! Он просто поможет доктору заснуть, даст ему успокоительного. Пятнадцать – двадцать часов здорового сна пойдут доктору на пользу. А мы сможем отработать второй этап «Лабиринта», не отвлекаясь на этого беспокойного гения. Вам всё понятно, Ратманов?

– Так точно! – ответил полковник.

Но напомнил при этом:

– Доктор хорошо чувствует опасность. Экстрасенсорные способности…

– Плевать! – взорвался Шевалдин. – Плевать мне на всю эту эзотерическую чушь! На все эти способности! Думайте о деле! О выполнении моих приказов! Точка!

– Есть, – ответил Ратманов.

И услышал короткие гудки.

Он положил трубку на аппарат, отключил скремблер и по телефону внутренней связи набрал номер дежурного офицера.

– Ратманов… Оформите пропуск на имя Флоранского, Константина Евгеньевича. Пропустить без обыска и досмотра. Что?.. Да, сотрудник! И проследите, чтобы он сразу прошёл ко мне.

– Товарищ полковник, – жалобно затянул дежурный.

Ратманов поморщился.

– Что ещё? – раздражённо спросил он.

– Я уточнить хотел, – робко напомнил офицер. – По личному делу… По поводу вашего представления о лишении звания…

– Язык надо за зубами держать! – прикрикнул на него Ратманов. – И собутыльников тщательней выбирать! Остроумные все стали, я смотрю…

Потом, смягчившись, добавил:

– Старайтесь, бывший капитан! Рвение проявите, поработайте над ошибками. И всё образуется.

– Есть – рвение, – грустно ответил офицер.

Есть время для дневника. Когда вернулся пустой…

В чужой дом. В дом-западню!

Каждый шаг под контролем. Пусть смотрят, сволочи! Пусть читают.

«Будучи оружием правителей, террор служит, прежде всего, главам правящего класса; он подготавливает почву для того, чтобы наименее добросовестный из них добился власти».

Слова Кропоткина…

Ах, Пётр Алексеевич, как же вы правы!

«Наименее добросовестный…»

Террор ведёт к деградации власти, что, безусловно, облегчает работу революционных сил по переустройству общества.

Новая генерация правителей, пришедших к власти на волне террора, вопиющей некомпетентностью своей подготовит благоприятнейшие условия для таких потрясений, таких политико-тектонических сдвигов, что сегодняшнее репетиционное выступление моих «патриотов больного общества» покажется лишь небольшой шалостью и безобидным розыгрышем.

Я сотрудничаю с контрреволюционной, абсолютно реакционной и продажной властью, не подстраиваясь под её планы, но корректируя их в интересах дела революции.

Торжествующая реакционная диктатура буржуазии приведёт класс собственников к окончательному краху.

Буржуа прячется за спины пиночетов и гитлеров, но пиночеты и гитлеры тянут его за собой в могилу.

Я делаю торжество реакции абсолютным, и помогаю тем самым власти выродиться.

«Долг революционера – в том, чтобы делать революцию во что бы то ни стало».

Так писал отец городской герильи, Жуан Карлуш Маригелла.

Да будет так!

Власть тешит себя беспочвенными иллюзиями, полагая, что использует разрушительный потенциал террора для укрепления собственного могущества.

Власть демонстрирует ограниченность кругозора, прикармливая зверя, который никогда не станет ручным.

Разве притворится на время, чтобы удобней было откусить руку дающего…

Придёт время, и вдохновлённые примером нашей борьбы отряды новые городские партизаны навяжут продажной и некомпетентной власти затяжную и кровопролитную войну, которая уничтожит обывательский мир и подорвёт сами основы буржуазного государства.

Благословенна глупость буржуазии, в очередной раз порождающей своих могильщиков!»

Последняя запись в дневнике Балицкого С. С.

«Я храбрюсь, но тоска в душе.

Учёная крыса, я унижаюсь и танцую перед врагами.

Хлеб для моей революции.

Но как противен добытый унижением хлеб…

Противно идти на поводу у врага. На брюхе ползти к победе.

Если я ошибаюсь? Если мне не спасти бедных?

Изменение мира переделкой сознания человека…

Кому это надо?

Мне? Лично мне? И никому больше… Или ещё – моим пациентам.

И тем, кто нуждается в лечении?

Никому! Никому ничего не нужно!

Только – их иллюзорный мир, воображаемая сытость, безумная «рациональность» всемирной барахолки, всепобеждающего блошиного рынка!

Вот что им нужно.

Враги – все, кроме истинно бедных.

Как же мало нас…

И как же мало у нас сил! Как тяжело исправить это проклятое человечество, раз за разом возвращающееся к привычной и милой для него кормушке после слабых попыток по вертикали мироздания совершить переход на новый уровень.

Милые мои человеки! После бойни семнадцатого года всего полвека прошло – и вы прыгнули в космос.

Я бы устроил вам такую кровавую баню, после которой вы добрались бы до самых дальних уголков Вселенной и звёздные корабли ваши швартовались бы у Ориона и Кассиопеи.

Какими бы чудесными космическими существами я вас сделал!

Да только вы удавите меня, человеки.

Если Тот, Кто На Небе не поможет мне…

Если бы я мог верить. Просто верить.

Верить-что-там-на-верху-кто-то-добрый

Клыками схватит за шиворот и

Вытащит меня из болота

Ещё человек или

Я, тварь Божия, криттер…»

Яично-жёлтый, дрожащий свет в коричневом от пыли плафоне.

Электричка раскачивается в полночной полудрёме, катит по смазанным дождями рельсам в дальнее, укрытое серыми полями Подмосковье.

На стыках рельс подрагивает вагон, от тамбура – металлический звон Хлопает дверь. Влажный холод затягивает в вагон, табачный туман и горькое пиво.

Топот шагов, съезжает тяжёлая дверь. Кто-то прошёл по вагону, мимо сонных рядов. Поднимаются головы. Блики жёлтого света в помутневших от усталости глазах.

Беседа. Разгорается спор. Сначала спорили двое, потом, кажется, к ним присоединились ещё попутчики.

Обрывки фраз.

– Что в Москве творится, слышали?

– Мне племянник рассказывал: полквартала снесло… А в газетах фотография была… Да там не рассмотреть, но кровищи, говорят, в метро было – по колено!

– Да ладно вам, по колено! Тоже, болтают ерунду… По телевизору выступление было министра. Ну, который внутренних дел. Диверсия была… Террориста захватили…

Вильгельм открыл глаза.

Чужая куртка-ветровка, большая – не по размеру, но тем она ему и полезна.

Чёрным коконом закрывает его. Скрывает контуры тела. Скрадывает движения рук.

Капюшон – пониже, закрыть лицо. Но так, чтобы осталась полоска внизу. И можно было видеть: пассажиров, вагон, проход между рядами. И главное – дверь в вагон. И вторую дверь – справа от него.

Вильгельм сидит у самого выхода из вагона, в полразворота к окну. Он вжался спиною угол. Голова его опущена на грудь.

Со стороны кажется, будто он спит, закрывшись широким чёрным капюшоном от света.

Но Вильгельм не спит. Он следит за обстановкой в вагоне. Он настороже.

На пути из Москвы в Голутвин уже трижды проходили по вагону милицейские патрули.

Едва ли они специально кого-то выискивали (похоже, и никаких инструкций особых у них не было), да и проверок милицейские не устраивали, но сама частота их появления заставляла быть настороже.

Он не был в курсе последних новостей. Он ничего не слышал о чрезвычайном положении, введённом в Москве и Московской области несколько часов назад.

Когда в семь вечера транслировали выступление президента – Вильгельм отсиживался в тихом месте на границе Выхино и Люберец.

Потому новостные программы пропустил.

Но чувствовал: что-то происходит. Нехорошее для него. Потому…

Он бодрствует, хотя клонит в сон. Он решил, что сон сейчас – не для него.

Отоспится он потом. Когда найдёт заброшенный дом в хорошо известном ему (и только ему!) местечке под Коломной.

Вот там… Тишина… Старая яблоня у крыльца. Яблоки некому рвать. Место всеми забыто.

Крупные, желтые яблоки.

Чёрт!

Каким же медленным, невыносимо медленным кажется ползущий ход электрички!

Сон… Так трудно притворяться спящим, когда действительно хочется спать.

Обрывки фраз.

– Никого в метро не захватили. Да точно говорю! Мне один рассказывал – в тоннель он сбежал.

– Кто? Там пятеро бандитов было!

– В тоннель сбежал, под Москвой бродит…

– Да перестаньте вы слухи распускать.

– Точно, бродит! И что там министр знает? Он что, в метро ездит?

Вильгельм улыбнулся уголками губ.

«Ах, Крот… Слышал бы ты это!»

– Ой, господи! Да я теперь в жизни в метро не спущусь!

Женщина в расстёгнутой, не по сезону тёплой ватной куртке обмахивается сложенным вдвое полиэтиленовым пакетом, будто веером.

– Нет, и не уговаривайте!

Её никто не уговаривает.

– А мне вот Ельцин покойный приснился, – присоединяется к общей вагонной дискуссии старушка в старомодном вязанном платке, бережно прикрытом от дождя зелёной накидкой из болоньи. – Да, приснился вот… Синий весь, но весёлый! «Терпи» говорит «Матвеевна, терпи…» И давай на гармошке наяривать! К чему бы это?

– К дефолту, бабка, – серьёзно и сурово отвечает взъерошенный мужик, что рассказывал пассажирам о гуляющем под Москвой бандите.

– Да ладно вам слухи распускать! – кричит его оппонент.

Взъерошенный не отвечает.

– У меня на улице Молостовых племянница живёт, – шёпотом произносит кто-то. – Звонила… Говорит, вывозят. Эвакуация. То ли дым, то ли газ какой-то… В Новогиреево все перетравились. Со слезами и соплями бежали, кто как мог… А до Молостовых сразу не дошло, но их тоже на всякий случай.

– А этот… Магазин большой, – донеслось из другого конца вагона. – Это что творится? Маркет-то этот… Сколько там народу сгорело! Удавить бы этих бандитов!

Вагон загудел.

– Демократы довели… Я при советской власти тридцать лет прожил, и горя не знал! А с девяносто первого – покоя нет! То путч, то реформа, то приватизация… Тьфу! Террористов развели…