Текст книги "Созвездие Волка"

Шевалдин досадливо отмахнулся и присел в кресло.

– Здесь убирают два раза в день. С нами, без нас…

И, неожиданно для вздрогнувшего Кривцова повысив голос, выкрикнул:

– Нашёл проблему! Ковёр он испачкает! Иди сюда, ближе подойди! Ближе!

Николай Павлович встал в шаге от начальника.

– У меня, между прочим, внук из-за тебя без праздника остался, – внушительно произнёс Шевалдин.

«По крайней мере, хотелось бы думать, что Мишка мой отъезд заметит» подумал генерал.

– А я – без отдыха, – добавил он. – Надеюсь, Николай Павлович, что причины у тебя веские. Давай, излагай.

Кривцов посмотрел в сторону окна.

– Безопасно здесь? – уточнил он на всякий случай.

Место было для него новое. Ранее генерал в свою квартиру для бесед его не приглашал. Обходились служебными помещениями. Хотя, честно говоря, раньше Кривцов по выходным его не беспокоил.

– Насчёт этого – не волнуйся, – успокоил его Шевалдин.

Он достал платок, вытер пот со лба. Взял с журнального столика пулт и включил кондиционер.

Поторопил: «Давай, давай!».

И пошёл к барной стойке.

– Налью себе по маленькой, – пояснил генерал. – Что-то колет в боку, а я вот коньячком лечусь. Ты не за рулём?

– Я это… на служебной, с водителем, – ответил Николай Павлович. – Мне теперь по приказу, по штату водитель положен. Я, конечно, выделяться-то хотел, но вы сами приказ подписали…

Он заморгал виновато.

– Ну, я и тебе грамм пятьдесят налью, – решил Шевалдин.

И принёс поднос с двумя рюмками.

– Ладно, Палыч, не обижайся. Сам знаешь, я срываюсь иногда. Голос повышаю. Настроение у меня – сам знаешь… Время сложное, все на нервах. На следующей неделе.. Э, да что говорить!

Генерал присел к столу.

– И ты давай. Кресло подвинь.

Кривцов присел на краешек кресла. Дождался, пока генерал возьмёт рюмку, и только тогда протянул руку за своей.

– Ладно, выпьем для общего расслабления, – сказал Шевалдин.

И одним махом опрокинул рюмку.

«И не поморщится!» с уважением подумал Кривцов. «Старая школа…»

Свою порцию конька он едва попробовал, слегка намочив губы.

Потом оставил рюмку.

– Михаил Николаевич, телефон в комнате есть? Может, лучше…

– Безопасно здесь! – твёрдо, с генеральским нажимом произнёс Шевалдин. – Тебе третий раз повторить? Стал бы иначе тебя сюда приглашать. Давай, не тяни…

«Сюда пригласил, чтобы в выходные на работе не появляться» подумал Кривцов. «Твой визит обязательно отследят. И не только наши контролёры. И отметят необычную активность. А тебе это не выгодно. Чем ближе к операции, тем спокойней должна быть обстановка. Никакой активности, никаких лишних движений. Ничего необычного. Потому мы здесь сидим… Позвал бы ты меня в иной обстановке? Едва ли…»

– Ситуация следующая, – начал Кривцов. – Наши юристы в Нью-Йорке в соответствие с ранее согласованным планом предприняли необходимые шаги по размещению средств…

– Палыч, – перебил его генерал, – красиво говорить будешь на совещании в своём департаменте. Давай коротко! Понимаю, сделка с недвижимостью. И сколько там из оффшоров собирались перекинуть в Штаты?

– Первый перевод небольшой, – ответил Николай Павлович. – Пятьдесят миллионов. Вы сами говорили, что это пробный шар. Проверка, так сказать.

– Сделка зависла? – уточнил генерал.

– Не то слово! – воскликнул Кривцов и всплеснул руками, едва не опрокинув поднос с недопитым коньяком. – То есть можно сказать, что американцы сработали в штатном режиме. Работа по сделке приостановлена. Начали задавать вопросы о происхождении денег, пошли проверки… Сами знаете, как они могут испортить нервы покупателю. Да, кстати, и покупателем они тоже заинтересовались. Хотя покупатель – налоговый резидент. От покупателя, похоже, пойдут по всей цепочке. От посредника к посреднику. Так я думаю…

Генерал долго молчал. Потом встал и прошёлся по гостиной, заложив руки за спину.

Остановился посредине зала.

– Вот такой вот пробный шар получился, – грустно произнёс Николай Павлович.

– Когда проблемы начались? – уточнил генерал. – До поступления денег или после?

– Именно, что после! – ответил Кривцов. – Рискнули, сразу всё сбросили. Нет, в обычных условиях мы бы, конечно, никогда на такое не пошли. Но теперь-то должно было быть иначе. Какой смысл ловить нас на такой сумме? Тем более, что нам дали отмашку. Зелёный свет!

Генерал подошёл к Кривцову и склонился над ним. Улыбнулся.

Нехорошо, недобро.

– Зелёный? – переспросил Шевалдин.

– Я же получил точные инструкции, – тихо произнёс Кривцов.

И добавил поспешно:

– От вас.

Генерал смотрел ему в глаза. Остановившимся, мёртвым, змеиным взглядом.

– Это я во всём виноват? – спросил он.

От неожиданного и острого приступа страха почувствовал Кривцов тошноту и резкую боль в животе.

– Я не это имел в…

– Говори уж прямо, – продолжал давить генерал. – У нас разговор свободный, дружеский, непринуждённый. Это ведь я прежде времени дал отмашку? Я понадеялся на договорённости с нашими американскими партнёрами и подвёл наших клиентов? Так?

Кривцов опустил голову.

Генерал снова прошёлся по гостиной. И сел за стол.

– У меня в понедельник утром встреча с нашими партнёрами, – сказал Кривцов. – Да, сумма небольшая… Но они не рассматривали эти инвестиции как рискованные. Они получили наши гарантии.

Поморщившись болезненно, он выдохнул:

– Наши, Михаил Николаевич!

Генерал не ответил ему.

– Мы единственные, кто может дать такие гарантии, – после короткой паузы продолжил Кривцов. – Потому нас так ценят и так доверяют нам. Дело ведь не в деньгах, не в этой зависшей сумме. Ставится под сомнение наша способность решать проблемы и гарантировать результат. А это может обойтись дорого, очень дорого. Подобные репутационные издержки в деньгах не оценить. Мы ведь лишимся главного – нашей безопасности. Свободы рук! Мы невидимы и неуязвимы только потому, что есть договорённость считать нас невидимыми и всесильными. Если возникнут сомнения в нашей лояльности зарубежным партнёрам… Сказка закончится.

Генерал постучал костяшками пальцев по краю стола.

И прошептал:

– Нет.

– Что? – переспросил Кривцов.

– Ты не прав, – ответил Шевалдин. – В целом, конечно, прав, но в одном – ошибаешься. Некоторые чудеса мы и сами умеем творить, без посторонней помощи. За это нас и ценят… Сам не догадываешься, почему нас за одно место взяли?

Кривцов развёл руками.

– Я ведь не так информирован как вы, Михаил Николаевич.

– Не прибедняйся, Николай Павлович, – возразил генерал. – Информации у тебя достаточно. Слишком много обстоятельств совпало: близится срок операции, противодействие нашим планам усиливается, и клиенты переживают, нервничают. Вот наши зарубежные партнёры и решили подстраховаться. Взять нас за одно место и подвесить. Чтобы мы операцию проводили в таком вот, подвешенном состоянии. И не соскочили с крючка, не пошли на попятную. Они дали гарантии на первый перевод, и этот перевод притормозили. Теперь деньги висят в воздухе, и мы висим вместе с ними. Ничего, повисим немного…

Генерал помолчал немного и добавил:

– Недолго висеть осталось.

Николай Павлович ничего не ответил ему. Он понял, что Шевалдин намекает на ту самую «специальную акцию» (название и детали операции были ему не известны), которая должна подтвердить лояльность Управления своим зарубежным партнёрам.

И стать своего рода платой за возможность провести безопасную легализацию тез самых клиентских средств, часть которых так неудачно зависла в Штатах.

– Так что мне сказать? – уточнил Кривцов. – Пятьдесят миллионов – сущие мелочи? Небольшой крючок, на который нас насаживают? Клиенты могут меня неправильно понять. Мы ведь стараемся убедить их в том, что между нами и нашими американскими партнёрами полное взаимопонимание. А задержка переводов – явное свидетельство недоверия.

– А разве кто-то говорил о доверии? – искренне удивился Шевалдин. – Странными категориями оперируешь, уважаемый Николай…

Он откашлялся.

– …Павлович. Странными! Напомни-ка, ты из какой конторы родом?

– Глубокого бурения, – ответил Кривцов.

«Моё личное дело наизусть помнишь!» с раздражением подумал он. «Чего лишний раз напоминать?»

– Вот! – наставительно заметил Шевалдин. – И я оттуда. И все оттуда! И у нас, и в ФСБ. Ну, те, кто помоложе… Они, понятно, другой, как говорится, формации. А мы все – оттуда. И друзья, и враги, и прочие… Кто ни рыба, ни мясо. Депутаты, бизнесмены, контрразведчики, журналисты… Разные мы, очень даже разные. И находимся, бывает, по разные стороны баррикад. Горло иногда друг другу грызём. И ведь что-то общее у нас есть! У всех нас есть что-то общее! Что?

Кривцов догадывался, что вопрос риторический, потому и не собирался на него отвечать. Он весьма натурально изобразил недоумение и пожал плечами.

– Недоверие! – ответил сам себе Шевалдин. – Мы не верим! Это самое главное. Это принципиальный момент, Николай Павлович. Мы-не-вер-им!

Последнюю фразу он произнёс нараспев. И, рассмеявшись довольно, откинулся на спинку кресла.

– Никому, – с самодовольной улыбкой произнёс Шевалдин. – И ни во что не верим! Ни в богов, ни в чертей. А уж в доброту и терпимость деловых партнёров – тем более. Нет веры, и нет доверия. Мы живём в мире, который сами сделали фальшивым. Мы громоздим один обман на другой. Слова-шифры, слова-ложь, слова-прикрытие, а под ними – маленькая, грязненькая правда. Знаешь, какая?

Кривцов, не ожидавший столь откровенного разговора, был настолько обескуражен излишней (по его мнению) откровенностью генеральской речи, что даже не нашёл в себе сил, чтобы снова изобразить недоумённое выражение лица. Он сидел с неподвижным, будто окоченевшим, белым, обескровленным лицом, похожий на восковую куклу, и только изредка со всхлипом затягивал охлаждённый кондиционером воздух, ненадолго приходя в движение и слабо шевеля пересохшими губами.

Генерал достал из нагрудного кармана стодолларовую купюру.

– Вот! Вот она, наша правда! Наша общая правда. Мы франклинисты-долларопоклонники! Такая вот у нас эрзац-религия. Мы ни во что не верим, но кое-чему поклоняемся. Поклоняемся единственному, что держит нас на плаву. Вот, посмотри…

Генерал, привстав, обвёл рукой зал.

– Хорошая у меня квартира? Посмотри!

Кривцов обвёл взглядом гостиную, внимательно осмотрел её отделанные золотисто-бежевым декоративным шёлком стены, и итальянские лепные узоры на потолке, и гобелены, и установленные в арочных стенных нишах мраморные статуи, стилизованные по античные образцы, и украшенные мозаикой стрельчатые окна.

Осмотрел и, вздохнув, произнёс:

– Да, оно… Понятно… И второй уровень есть?

– Есть, – с гордостью подтвердил генерал. – И личный солярий, и бассейн. И ещё пара квартирок в Москве имеется. И ты себе кое-что в Праге, я слышал, подобрал.

– Присмотрел, да, – подтвердил Кривцов. – Скромненько, конечно, но район хороший. Мост через Влтаву красивый…

– Вот они – наши храмы! – торжествующе произнёс Шевалдин. – Это то, что у нас есть. Наш успех, наше достояние. И деньги, единственные друзья! А для общего потребления… Мы можем придумать какую угодно религию, национальную идею или какую-нибудь морально-этическую чушь для обывателя. Но для нас есть только одно: неверие. Драгоценное наше неверие, которое спасает нас от ошибок и заблуждений. Профессионально отточенное умение не верить, способность не верить никогда и никому – вот то, что объединяет нас. Вот то, что помогает добиваться успеха и строить наши прекрасные храмы. Наши, личные, персональные!

«Объединяет…» грустно подумал Кривцов. «Красиво ты врёшь, генерал, красиво… Из-за этого недоверия мы и жрём друг друга, как пауки в банке!»

– Мы видим реальную картину мира, – продолжал генерал. – Мы-то видим, что наше нежно любимое правительство заигралось в политику. В грошовый патриотизм! Эти правители возомнили себя лидерами великой державы, хотя на самом деле они вожди дикого, несчастного и замученного племени, которое только на днях научилось носить джинсы, открывать банки с «Кока-колой» и делать покупки в приличных магазинах. «На днях», конечно, по историческим меркам… Мы-то с тобой вылезли из советского дерьма. Мы-то помним времена, когда за совковый гарнитур из клееных опилок надо было завмагу взятку совать. И немалую! И это ведь роскошью считалось. Что, опять к этой «роскоши» возвращаться? Или со всеми заработанными деньгами внутри России отсиживаться, не смея и носа высунуть за рубеж? Нет уж, себе мы нормальную жизнь обеспечить в состоянии. И можем придти со своими деньгами на Запад. Как партнёры! Как люди, которые вернули Россию на нормальный, цивилизованный путь развития. Потому что мы – настоящие западники. Не истеричные интеллигентики, пустобрёхи-либералы и впавшие в маразм правозащитники, а мы, люди системы, деловые люди. У нас есть опыт, возможности, связи и заинтересованность в том, чтобы Россия была частью цивилизованного мира. Личная заинтересованность! И мы приведём Россию в чувство. Потому что это нам выгодно!

«Господи, да он фанатик!» со страхом подумал Кривцов. «У него аж глаза загорелись… Кем он себя возомнил? Спасителем Запада от гуннов? И какую плату он, интересно, попросил за спасение? Этого даже я не знаю… Не думаю, что только легализацию и гарантии безопасности для инвестиций. У него, похоже, масштаб покрупнее будет. Может он… Нет, и подумать об этом страшно! Зачем же он так разоткровенничался со мной? Никогда прежде ничего подобного не говорил… Или решил, что время пришло? Его время?»

– Ну, что? – отдышавшись, спросил генерал, вытирая платком пот со лба.

От коньяка и эмоциональных выступлений генерал всегда изрядно потел, и даже японский кондиционер всей фирменной прохладой своей не спасал его от этой напасти.

«И рубашку – хоть выжимай» подумал Шевалдин.

– Сможешь так же убедительно выступить в понедельник перед нашими клиентами? Не так откровенно, конечно.

Кривцов кивнул в ответ. Но как-то неуверенно.

– Э, нет! – воскликнул генерал. – Такой подход меня не устраивает. Ты – доверенный сотрудник. Не только финансист, но и связной. Ты на связи с нашими клиентами. Людьми, которые нам доверяют. Они не должны сомневаться в нашей способности защитить их интересы. Послушай меня!

Последнюю фразу генерал выкрикнул, брызнув слюной.

– Послушай!

Кривцов вскинул голову и слегка подался вперёд.

– Послушай, – спокойно повторил Шевалдин. – Можешь им сказать… Даю тебе право сослаться лично на меня. Моё слово и мои гарантии. Все вопросы будут решены. Я отвечаю головой. Моей…

Он хлопнуло себя по затылку.

– Вот этой головой. Слышишь? Я даю тебе право вот эту вот голову передать в залог. Они поверят, уверю тебя. Они знают, что генерал Шевалдин просто так голову не отдаёт. Это особый случай! Мы уверены в успехе. Так и передай. Но – никаких деталей! Ни подробностей, ни сроков операции…

«Да у меня и нет этой информации» подумал Кривцов.

– А тебе скажу одно, – понизив голос, произнёс Шевалдин. – Не позднее среды перевод будет разморожен. Но это знаешь только ты!

Он закрыл глаза. Затих, будто провалился в сон. Минут десять он сидел неподвижно, тихо посапывая.

Кривцов всё это время смущённо вздыхал, ёрзал в кресле и покашливал, не зная, что же ему предпринять: ждать ли, пока начальник откроет глаза и продолжит разговор (а если это и в самом деле сон, то сколько же ждать?), или уйти потихоньку, без разрешения… и объяснить потом, что принял это забытьё за окончание разговора.

Вышколенный служака, без разрешения уйти он не мог никак, и потому ждал. Ждал и ждал.

Десять минут показались ему… Нет, не вечностью, конечно. Примерно получасом тоскливого ожидания.

Наконец Шевалдин открыл глаза.

И произнёс отчётливо:

– Ступай, готовься к встрече. И к двум часам ко мне. С докладом. Расскажешь, о чём договорились.

«После смерти ты стала сильнее…»

– Кровь! Под колёсами…

– Да ладно вам…

– Женщина под поезд бросилась! Я сама видела. Вот стояла здесь, у края.

– Да, может, не бросилась. Случайно упала, толкнули. Вы это…

– Врача вызвали?

– Да что врач! И так видно, что насмерть.

– А я её узнал, бабу эту. Она с ребёнком сюда пришла. Думал ещё: «зачем пришла?» Куда ехать-то? Вот, пришла… С ребёнком, да. А вот чего думаю…

– Боже мой! Вон на рельсы течёт! Прямо вот!.. Господи, мне сейчас плохо станет!

– …Чего думаю-то? А, вот чего! Это же библиотекарша школьная. Да, у меня сын в той школе учится. Вот она там библиотекарша! Я её сразу узнал! Она вот книжек начиталась. Начиталась, да бросилась. В голове у неё, видно, от книжек этих… Помутилось, ага! Интеллигенция – она всегда так. Читает, читает, да потом и сделает. А чего сделает? Чего написано, то и сделает! О пацане, тоже вот, подумала? Мозги есть, а ума-то и нету!

– Господи, мне сейчас плохо… Ребёнка, ребёнка отсюда уведите!

Он шёл к краю платформы. Шаг за шагом. Горе ещё не успело охватить его. Не было страха. Не было и любопытства, любопытства, заставляющего и ребёнка, и взрослого в летах двигаться к краю железнодорожной платформы, за которым начинается обрыв высотою менее двух метров и скрывается бездна чьей-то смерти. Двигаться с боязнью увидеть кровь, жмуриться от страха, дрожать непрестанно – и двигаться шаг за шагом.

Увидеть смерть. Чужую… Пугающую и влекущую к себе. Заглянуть за край, и увидеть на миг мелькнувший в воздухе чёрный плащ и белое пятно вылизанного временем черепа. Тёмный, туманный призрак, уносящий чужую жизнь.

Но мальчик не хотел заглянуть за край. Он мало что знал о смерти. Он знал, что она есть, и знал, что приходила она уже в его семью… Ведь с ней ушёл отце! Но…

Он не мог понять, что и сейчас она пришла…

«Мама бросила… Зачем?»

Он остановился. По щекам его побежали слёзы.

– Мама! – позвал он.

«Она не должна была… Куда же я?..»

Он сел на выстуженные, засыпанные мелким, колючим снегом доски перрона и заплакал.

Мама ушла, ушла от него… Она отказалась от него… Жизни, от него… Отказалась!

Она обманула его. Она уехала одна. Одна!

– Н-н… Н-не-е-ет! – закричал мальчик и забился в истерике.

– Господи, да уведите же ребёнка! – заохала женщина, прижимая к груди дорожную сумку и пугливо косясь на тяжёло вздыхавший локомотив грузового поезда, бок которого, обращённый к платформе, забрызган был каплями быстро застывающей на морозе крови.

– Сейчас уведут, милицию уже вызвали, – спокойно и рассудительно ответил ей мужской голос.

«Янов Л. А., тысяча девятьсот семидесятого года рождения, образование высшее техническое.

С 1992 по 1993 годы работал в Научно-производственном объединении «Луч» (адрес: г. Москва…), занимаемая должность: технолог.

В 1993 году НПО «Луч» было включено в программу приватизации и после серии преобразований – ликвидировано, а производственные помещения переданы в аренду коммерческим компаниям.

Янов потерял работу и на постоянное место более нигде не устраивался, перебиваясь случайными заработками.

В 1995 году супруга Янова подала на развод, в качестве причины указав неспособность мужа обеспечить семью. Поскольку Янов возражал против развода, дело рассматривалось судом. Бракоразводный процесс длился несколько месяцев и закончился скандалом: в порыве гнева Янов попытался убить супругу прямо в зале суда, при попытке задержания ранил милиционера.

Янов был приговорён к трём годам заключения. Через адвоката обращался с просьбой об УДО, в чём ему было отказано по причине агрессивного поведения в местах лишения свободы.

В 1998 году Янов освободился и по возвращении в Москву узнал, что супруга после завершения бракоразводного процесса переоформила на себя их однокомнатную квартиру.

Янов попытался проникнуть в квартиру против воли бывшей супруги, однако был задержан приехавшим по вызову нарядом милиции.

Как хулиган-рецидивист Янов получил четыре года лишения свободы. По его словам, во время второй отсидки он начал слышать голос Хранителя, который обещал ему высшую защиту в случае, если он научится «убивать и мстить за обиды».

Так же, по его словам, в ИТК он неоднократно убивал заключённых, пытавшихся оскорбить его и унизить, но «Хранитель был со мной» и каждый раз убийство удавалось выдать за несчастный случай»

Примечание Ратманова П. В.: «Вероятнее всего, руководство ИТК не хотело выносить сор из избы и прикрывало убийства заключённых. Тем более, что Янов не рукавицы шил, а работал на стройке. Несчастный случай на стройке – что может быть проще?»

«Таким образом, ему удалось наказать не менее пяти своих обидчиков. Несмотря на крутой нрав (а, скорее всего, именно из этой излишней «крутости») авторитетом среди заключённых Янов не пользовался, имея репутацию «беспредельщика» и «бешеной твари». По словам Янова, заключённые неоднократно избивали его и дважды пытались убить.

За три месяца до освобождения Янов, за откровенное презрение к воровским законам, был символически «опущен», т.е. избит и брошен в яму с экскрементами.

Всю ночь Янов, по его словам, «был в зловонном аду и разговаривал со своим другом».

После освобождения в 2002 году Янов, будучи лицом без определённого места жительства и имея две судимости, не смог устроиться на постоянное место работы.

Желая и дальше (по совету Хранителя) платить за обиды, Янов выслеживал и убивал всех, чьё поведение казалось ему оскорбительным «для маленьких людей» либо было «вызывающе буржуазным». Кроме того, Янов промышлял и грабежом, что обеспечивало ему некоторый доход (хотя и весьма нестабильный), позволявший ему приобретать одежду, питание и время от времени жить на съёмных квартирах.

По признанию Янова (см. материалы уголовного дела) с 2002 по 2007 год он ограбил не менее семидесяти трёх человек, из них убил – не менее десяти, из них троих перед смертью пытал и изуродовал (Янов считал, что их лица «вызывающе красивы и ухожены», что свидетельствует о «буржуазном благополучии», достигнутом путём «грабежа и унижения маленьких людей»).

Свою неуловимость в этот период Янов объяснял помощью и поддержкой, оказываемой ему Хранителем.

В декабре 2007 года Янов случайно увидел на станции метро свою бывшую супругу и «потерял разум, а с ним – и поддержку Хранителя». Он начал жестоко избивать бывшую супругу, был задержан нарядом милиции. На первом же допросе признался в совершённых им убийствах и грабежах.

В СИЗО вёл себя крайне агрессивно, нападал на сокамерников (один из пострадавших, бывший боксёр, был госпитализирован с сотрясением мозга), постоянно копался в чужих вещах и требовал «вернуть Хранителя».

Ввиду явных проявлений помешательства направлен на освидетельствование в институт психиатрии (адрес: …). Психиатрической экспертизой признан невменяемым. Помещён в психиатрическую лечебницу закрытого типа.

В апреле 2008 года группой поиска был направлен для исследования в подконтрольный УССМ лечебный центр. По представлению Балицкого С. С. (см. служебную записку в приложении) включён в оперативную группу КПБ».

Запись в личном деле Филиппова И. В. (сделана рукой Балицкого С. С.): «Я вернул ему Хранителя!»

– Я звонила вам…

Дождь поливал окна, синие тени плыли по стенам. Она терпеливо ждала его у дверей его квартиры. Он так и не согласился принять её. Он не звал её в гости. Он не ждал её.

Достаёт из кармана серого, старомодного, не по сезону тёплого, на ватной подкладке, горбом на сутулой спине, промокшего пальто – тихое позвякивание, связку ключей.

Молчит.

Сердитое молчание, смущённое или равнодушное – не понять.

– Я звонила вам сегодня. Три раза. Мы договаривались…

Кашель.

– Я помню! – сердито отвечает Леппер. – Здравствуйте, сударыня. Я помню.

– Ой, добрый вечер! – спохватывается она.

– Конечно, добрый, – ворчит старик, прицеливаясь ключом в замочную скважину. – Современная молодёжь не замечает того, что вечер добрый. И утро, представьте себе, доброе. И неплохо бы иногда пожелать здоровья и счастья другому…

Щёлкает замок. Со скрипом приоткрывается дверь.

– …человеку. Так вы и есть адвокат этого…

«Притворяется, что не помнит» решила Ольга. «Хитрый старик!»

– Я Каринтова, Ольга Дмитриевна, – представилась она.

И уточнила:

– Ударение на «а». А то некоторые и на второй слог…

– Уважаемая Ольга Дмитриевна, – наставительно заметил старик, – склероз меня настиг, но не добил. Имя ваше я помню, а имя человека, которого вы, похоже, так серьёзно взялись защищать, я вслух произносить не хочу. По крайней мере, без крайней на то необходимости. Но мы с вами, по моему, договаривались, что вопросы свои вы зададите по телефону. А вы… Кстати, я забыл спросить, как вы телефон мой узнали. О том, как узнали адрес, я уж и не спрашиваю!

Ольга улыбнулась смущённо.

– Простите, Илья Аркадьевич. Пришлось использовать профессиональные связи. Конечно, возможности у нас не те, что у органов следствия, но…

Леппер отвернулся и вздохнул тяжело.

– Бог с вами, заходите, сударыня. То есть, секундочку…

Кряхтя, он нагнулся и поправил коврик.

– Опять мальчишки бегали… С таким шумом, знаете ли, носятся. Заходите!

Через пятнадцать минут они сидели на ярко освещённой кухне за маленьким овальным столиком и ждали, пока закипит на синем газовом огне серебристый чайник.

Лепперт отогрелся в домашнем тепле, стал разговорчивее и даже, кажется, перестал сердиться.

– После обеда я пошёл гулять в парк…

Он достал из кухонного шкафа и поставил на стол жёлтую пластиковую вазу с печеньем и карамельными конфетами.

– …и такая вот незадача случилась: попал под дождь. Я ведь небо с утра было совершенно ясным и прозрачным. Ни облачка! И прогноз погоды вовсе бед таких не сулил. Я ещё, знаете ли, подумал: «А стоит ли пальто одевать?» На улице… Не то, чтобы жарко, но было тепло по-летнему. Но потом всё-таки решил одеть. Я и летом одеваюсь тепло. С возрастом чувствителен стал к сквознякам, к прохладному ветру. Тучка на солнце набежит – и озноб. Медленно кровь двигается, медленно…

Задребезжала крышка, и чайник, хлюпнув длинным, изогнутый носиком, свистнул осторожно и деликатно, будто стараясь привлечь к себе внимание, но, вместе с тем, и не решаясь слишком уж бесцеремонным образом прерывать столь увлекательную беседу, выждал секунду, и потом, набравшись смелости, засвистел громко и длинно, выбросив длинную струю клубящегося пара.

– Ох ты, чуть не забыл про него!

Старик погасил огонь на плите. Налил кипяток в заварочный чайник. Поставил на стол красные фаянсовые чашки.

– У меня это для гостей, – пробормотал Лепперт. – Чашки… для гостей. Редко, конечно, гости у меня бывают.

– Вы один живёте? – спросила Ольга.

Старик, тяжело дыша, присел за стол. Он долго сидел молча,..

«Что-то не то сказала» подумала Ольга.

…а потом ответил, просто и коротко:

– Один.

И отвернулся.

– Простите, – сказала Ольга, – я не хотела…

– Ничего, всё нормально. Всё хорошо.

Илья Аркадьевич посмотрел на часы.

– Потерпите немного. Ещё две минуты и чай будет готов. Я всегда выдерживаю заварку не менее четырёх минут. Я не любитель крепкого чая, но настой должен иметь вкус. А вкус обязательно предусматривает и некоторую долю крепости. А крепость достигается выдержкой. Всё логично, сударыня, всё логично.

Две минуты они провели в молчании. Ольга понимала: нельзя спешить и форсировать события. Старик не ждал её. Тема разговора (теперь в этом и сомнений быть не может!) ему до крайности неприятна. Поэтому…

Пусть заговорит сам.

В том, что он заговорит, она не сомневалась. Старик забыт всеми, он живёт один. Ему хочется поговорить. Ему есть, что сказать. Он так много знает! Он – врач, профессор, доктор медицинских наук. Как много он может рассказать!

Как много у него там, внутри: в большой, седой, мудрой голове. Он расскажет.

«Терпи, девочка, терпи» успокоила себя Ольга. «Это задание очень важное! Не сорви его, Оленька, не провали! Иначе начальник тебя, красивую, скушает безо всякой жалости. А потом скушают его… Не подведи руководство, Оленька. И себя не подведи!»

По прошествии двух минут Илья Аркадьевич разлил по чашкам красновато-коричневый чайный настой и накрыл заварочный чайник пухлощёкой матерчатой куклой, которая ватным платьем своим вот уже десять лет сберегала тепло во время чаепитий.

– Попал под дождь, – тихо произнёс старик. – Пальто здорово намокло, но ватная подкладка впитала воду. Я старался не делать резких движений, чтобы не сжать и не смять подкладку. И не выжать воду… на себя. Кажется, мне удалось остаться сухим. Простуда мне не грозит.

Он отпил из чашки. Осторожно, чтобы не обжечься.

– Да, живу один. Супруга… Возраст, никто не вечен. Дети выросли, у них свои семьи, дети, заботы. Двенадцать лет живу один. Друзья – старики, как и я. Им тяжело ходить. Да и осталось их… Да, у меня плохое настроение. Плохое… Я попал под дождь и у меня плохое настроение.

Он вытер салфеткой рот.

– Пейте чай, Ольга Дмитриевна. Он очень быстро остывает.

Ольга сделала глоток и отломила уголок печенья. Она была не голодна, и согревающий напиток ей вовсе не требовался: она приехала к Липперу на машине, и прогулки под дождём счастливо избежала. Сделала она это скорее приличия ради и для того, чтобы был повод высказать похвалу хозяину.

– Очень вкусно, Илья Аркадьевич. Вы мастер по завариванию чая.

– Стараюсь, – скромно ответил старик. – До мастера, конечно, мне далеко…

Он нахмурился. Неприятные воспоминания (так некстати для него, и кстати для Ольги) охватили его.

– Вот тот, которого вы собираетесь защищать… В своё время он экспериментировал с какими-то травами. Совсем не целебными! Травы, содержащие яды, алкалоиды – были его любимые. Готовил настои из белены, ещё из какой-то гадости. И, представьте себе, травил этой гадостью собственного сына! Да ещё и хвастался этим!

Старик брезгливо поморщился и отвернулся.

«Тепло, тепло…» подбодрила его Ольга. «Давай, не останавливайся!»

– Может быть, это был самооговор? – осторожно спросила Ольга. – Насколько я могу судить, у моего подзащитного буйная фантазия. На одном из допросов… Тогда, ещё во время первого следствия, после трагической гибели его сына, он заявил, что изучал мистические ритуалы тайных обществ Средневековья, пытаясь вычленить в них рациональное начало и разработать технологию глубокого изменения сознания человека. Он имел в виду психически больного человека, не так ли? Его сын был болен. Быть может, он пытался…

Старик застонал и так отчаянно замотал головой, что Ольга, глада на него, замолчала в смущении.

– Боже мой! – воскликнул Липпер. – Ольга Дмитриевна, дорогая моя, неужели вы действительно запоминаете наизусть весь тот бред, что несёт ваш подзащитный? Ритуалы, изменённое сознание, шабаши ведьм, психоделические практики шаманов! Я столько раз слышал это от него. Я уже тогда был сыт этим по горло! В конец концов, это опасно для психического здоровья, предупреждаю вас как врач. Даже слышать это не безвредно, если у вас нет достаточного психологического иммунитета против подобной гадости и шарлатанства. И уж Боже упаси применять все эти приёмы это на практике!