Текст книги "Созвездие Волка"

Марсель прижался к полу. Он царапал доски, ногтями сдирая краску.

– Вильгель! – крикнул доктор.

Вильгель наклонил голову и обнажил зубы.

– Что в чаше? Что7 Что там?!

– Варенье! Варёные руки! Ноги! Сладко…

Вильгельм сложил ладони лодочкой и поднёс ко рту.

– Пробуй! Пей! Ешь! – приказал доктор.

Зрелище звериного пира было невыносимым для человека.

Наталья Петровна прислонилась к стене.

Ноги её ослабели, и омертвляющий холод ледяной водой пополз вверх, поднимаясь всё выше и выше, захватывая тело, до пояса, выше, выше – подбираясь к сердцу.

Она чувствовала страшное трупное окоченение, остановку когда-то живого потока в артериях и венах, словно пережаты были сосуды и кровь остановилась.

Она видела, что занятия, проводимые доктором, раз от раза становятся всё более странными, шокирующими, пугающими. Ей казалось, что привыкла она ко всему… Ко всему. Что может сотворить жестокий доктор.

Но этот кошмар…

Больные мочились в чашу. Грызли руки. Бились в припадках. Пили собственную кровь и размазывали по лицу мочу.

И смеялись однообразным, непрерывным, издевательским, раздирающим душу смехом.

Доктор, подогнув ноги, спокойно сидел в стороне. И смотрел на часы. Губы его двигались едва заметно, словно отсчитывал он секунды безумия.

«Как он может? Он! Он – гений, он… Совершенный! Он же плодит демонов! Как он может!»

Она покачнулась, с трудом удерживаясь от падения в обморок.

Инструктор, заметив смятение и обморочную бледность, кинулся к ней и подхватил под локоть.

– Ай-яй-яй! – быстро зашептал он. – Наталья Петровна, вы же профессионал. Не ожидал, честное слово… А ну как, начальство узнает? О слабости вашей? Нет, нет, не скажу! Не волнуйтесь! Да вы уж привычны должны быть. Доктор с этими бродягами ещё и не такое вытворяет. Они вон на прошлой неделе… Ладно, вы этого не видели, а я говорить не буду. Не для дамских это ушей. Они сейчас побесятся, в астрал свой перейдут, а потом доктор их в чувство приведёт. Через полчаса шёлковые станут. У них ведь через два часа занятия по боевой подготовке, сам Ратманов будет присутствовать. Оценивать, так сказать! Вот доктор их и заводит. До белого каления, так сказать. Они ведь после его занятий быка голыми руками завалить готовы, ей богу! А зал уборщицы вымоют, чистенько тут будет… Пойдёмте отсюда, вы тут не нужны… Ни к чему…

Они двинулись к выходу. Медленно. Мелкими, острожными шажками. Будто и впрямь выбираясь потихоньку из клетки с дикими зверями.

Но знали они, оба знали, что – не дикие существа в зале. Полностью контролируемые и управляемые.

И не звери уже эти смеющиеся и рычащие существа.

Они…

Гораздо хуже. Страшнее. Опасней!

– Зверя хоть огнём можно остановить, – приговаривал инструктор, искоса поглядывая на больных. – Оборотня – пулей. Серебряной! А этих – чем остановишь? Огня они не боятся, пули их никакие не берут, на распятие они плюют. Сам видел! И смерти не боятся… Что за тварей мы тут плодим? Вот учу их, и самому боязно… Вы только доктору об этом не говорите. И Ратманову тоже…

Инструктор открыл дверь и вывел Наталья Петровну в коридор.

– От греха подальше…

«Аудиофайл Лис – 17 августа.

Контрольное прослушивание».

«…доктор, мне сложно об этом говорить. Да, я понимаю, что только с вами и могу быть откровенным. Я очень признателен вам за то, что вы не спрашиваете меня о семье. Там, в доме, где я был раньше, меня часто спрашивали о семье. Это называлось: «постановка диагноза».

Они думали, я сумасшедший. Вам-то известно, что я совершенно нормален. Абсолютно нормален!

Вы же видите: у меня две руки, две ноги, одно туловище, одна голова. Вот здесь, посредине… нет, чуть левее… Да, там бьётся сердце. Мне иногда бывает больно. Иногда грустно. Иногда – радостно.

И я всегда… ну, или почти всегда знаю причину, по которой я испытываю те или иные чувства. У меня не бывает беспричинной тоски, беспричинного смеха. Или неожиданной ярости.

Всему есть основания.

Я знаю, кто я такой. Мне известно моё имя. Я помню всю жизнь мою, от самого раннего детства и до сегодняшних дней. Я помню мою семью.

Вы не спрашиваете: «почему?». Я знаю, что это не свидетельство вашего равнодушия к моей судьбе или вашей готовности принять меня таким, каков я есть, не пытаясь узнать и понять причины моей духовной эволюции, приведшей меня к встрече с вами.

Да, к сожалению, я не такой простец, как счастливый Марк. Тот и не задумывается вовсе о «причинах»… Нет, его это не интересует. Он сосредоточен на своих эмоциях, ощущениях. Ему нравится ощущать движения жизненных соков, перетекание их из сосуда в сосуд, их бурление, их мощный, неостановимый поток. Он живёт чувствами. Он уверен в своей правоте.

Я же не могу так просто, без затей, без проклятой интеллигентской рефлексии смотреть на мир, размышлять о жизни своей, о своём прошлом и…

Нет, будущее, конечно, будет счастливым. Благодаря вам, доктор, наша жизнь уже изменилась к лучшему. Лично я вижу серьёзные перспективы нашего движения. В России много больных, несчастных людей. У нас страна психопатов. И все они непременно пойдёт за нами.

Представляете, какая это сила? О, у меня дух захватывает! Душит радость. Хочется упасть на пол и кататься, орать, орать, визжать от радости! Да, с нами! С нами!»

Звуки: грохот стула, крики санитаров.

Голос доктора: «Оставьте! Не подходите к нему! Он уже успокоился. И уберите шприц! Я не прописывал моему другу инъекций! Всё, уйдите немедленно!»

Продолжение через две минуты.

«…Кровь на воротнике. У меня идут иногда кровь. Сам не знаю, почему…

Моя семья… Я расскажу вам о ней. Может, вы в голове моей покопались и сами нашли всё, что вам нужно. Может, не нашли. В любом случае, я расскажу.

Наверное, я сделаю это для себя. Я же говорил, проклятая рефлексия. Самоедство. От него не избавиться.

В тот день я ушёл с работы. Не в очередной раз. В последний! Я абсолютно уверен был в том, что делаю это в последний раз, и больше никакие обстоятельства не заставят меня вернуться на буржуйскую каторгу. Никакие силы не затянут меня в эту чёртов жизнь, где за гроши приходится таскать ящики и двигать поддоны с коробками.

Где безропотно приходится терпеть оскорбления и унижения, где всякая безмозглая тварь, носящая на груди бейджик с надписью «старший менеджер», может в любой момент с головой окунуть тебя в грязь, раздавить мимоходом, словно случайно попавшееся ему на пути гадкое насекомое, и спокойно пойти дальше, лишь слегка скосив глаз на твои дёргающиеся в бессильной ярости жучиные лапки, а через мгновение и вовсе позабыв о твоём существовании.

Я знал. Что не вернусь больше в эту тюрьму, которая называется: «место, где зарабатывают деньги». Я возненавидел деньги!

Деньги! Деньги! Деньги!

Да, вот эти чудесные, чудесные, расчудесные раскрашенные бумажки. Вечно сухие, мёртвые, будто листья пустынного дерева. Разноцветные листочки, неведомо каким ветерком заносимые иногда в мой дом.

Ведомо! Я горбатился, ползал на брюхе из-за них. Говорят, в России нефтяное изобилие. Доктор, вы знаете, что это такое? А, вы давно уже не покидали этих стен. Понимаю…

Вы не знаете. Я тоже не знаю. Мне платили двадцать тысяч. Ребёнок, у жены пособие… Хорошо жили, хорошо. Конечно, зарплату не поднимали. Когда я возмущался, говорили: «Увольняйся! Наймём гастарбайтера, он за гроши будет вкалывать!»

Я здраво рассуждаю. Знаю склад, как свои пять пальцев. В магазине все полки знаю на перечёт. Им наплевать!

Кто сумасшедший: я или буржуи? Я люблю жизнь, люблю людей. А буржуи любят разноцветные бумажки. Они мертвят всё, с чем соприкасаются. Их надо загнать в резервацию и насыпать им гору конфетти. Сказать, что это ценные бумаги. Кто больше всех наберёт, тот король! Пусть соревнуются, пусть грызут друг друга, пусть толкаются локтями.

А я бы жил. Просто жил. Мне нравится создавать. Цветок… Какая удивительная конструкция! Как же удивительно сложно всё устроено в этом мире. И очень целесообразно. Сложный цветок, сложная гусеница на листе, сложные облака. Снежинка так невероятно сложно устроена! Как она появилась на свет? Как удалось природе создать её? Ведь невероятно, невозможно её расчленить, упростить. Нельзя, красота исчезнет!

Красота – это избыточность, избыточная сложность. Но без неё почему-то небо не держится…

А эти гады всё упрощают! Расчленяют! Рвут на куски! Буржуа не любят сложных предметов. Им нужна простота и целесообразность.

Какая во мне целесообразность? С какой целью сообразуется моя жизнь?

Я обеспечивая функционирование магазина. Я – биологический погрузчик. Хорошоая цель, доктор?

Сам знаю, что дерьмо. Нет такой цели и быть не может. Это обман! Ложь!

Я понял, что истинная цель, с которой запустили владельцы денег потогонную мельницу, скрыта от людей. Поскольку истинная цель будет для людей неприемлема в силу своей крайней примитивности и абсолютной бесчеловечности.

Цель эта такова: изнурить людей, выдавить силы из них, мозг из них выдавить как пасту из тюбика. И заразить их любовью к деньгам! К бумажкам, которые рождают бумажки, которые рождают бумажки, которые… И так без конца!

Говорят, революция негуманна. А капитализм гуманен? Революция убивает тела, освобождая души. Капитализм убивает души, заботливо сохраняя тела. Потому что тело полезно для производства. Тело потребляет, и тем оно хорошо.

Душа мешает потреблять. Вон её!

Да, в тот день я пришёл домой в хорошем настроении. Сказал жене, что прежняя жизнь закончилась. Больше не будет бедности, долгов, холодной зимы. Я уволился и мы уезжаем! Уезжаем в счастливую, тёплую, солнечную страну!

Прямо сейчас!

Жена обрадовалась поначалу, стала собирать дочку. Пару кофт положила в дорожную сумку. И тут остановилась и спрашивает, подозрительно так: «В какую страну? Ты новую работу нашёл?»

Я ответил ей, что работа ни при чём. Можно жить счастливо без работы и денег. Мы прямо сейчас отправимся на тропический остров. Мы поплывём туда!

В протоколе написали, будто я сначала жену и дочь убил, а потом краны открыл. неправда это! Я с самого начала хотел открыть краны, чтобы поплыть на остров. Я взял топорик и начал рубить диван, чтобы соорудить плот. Уверяю вас, плот получился бы замечательным, у меня всё же техническое образование!

А жена всё испортила. Кричать начала, схватила дочку, попыталась выбежать из квартиры. Зачем бежать? Куда?

Там, за дверью – ничего нет. Пустота. Обман, один обман, бумажки, бумажки…

Да, рубил долго. Я боялся, что они погубят себя. И выбросил с балкона. Мне казалось, что внизу – море. И они смогут доплыть до острова.

Может, они доплыли? И ждут меня?

Как думаете, доктор?»

Конец записи.

Телефон мигнул красной лампой и зашёлся в заливчатой соловьиной трели, так необычно, легкомысленно и не по чиновничьи беззаботно зазвучавшей в строгой, подчёркнуто официальной обстановке генеральского кабинета.

Шевалдин сам выбрал для звонка эту мелодию. Песня птицы – это то, что успокаивает. Умиротворяет. Сейчас нужно быть спокойным. Волнения нет. А есть пение соловья и мир в душе.

Только это, и ничего больше.

«Три часа. Припозднился Сомов…»

Михаил Николаевич был уверен, что звонит ему сейчас именно Сомов. Не гадал и не предполагал, просто знал.

Не потому, что развилось какое-то особое экстрасенсорное чувство. В экстрасенсорику, магию и колдовство генерал не верил (хоть по долгу службы и общался с людьми, имевшими некоторые необычные способности, вполне, впрочем, объяснимые с позиций научного материализма, коему генерал был привержен всем сердцем своим, хотя приличия ради и следуя принятым в последнее время общегражданским ритуалам ходил по воскресеньям с супругой в церковь). Не верил и в гипноз, хотя были в Управлении свои штатные гипнотизёры (вот тот же доктор, которых ратмановских головорезов готовит… как его… Балицкий, что ли? всех не упомнишь…). Под гипнозом генерал понимал умение навязать человеку свою волю. А это и безо всякой эзотерики можно сделать. Пробовали, получалось не раз.

Уверенность проистекала от знания. Знания некоторых закулисных манёвров, которые провели высокие покровители Управления, склоняя руководство администрации и ФСО к принятию Сомовым (точнее, его начальником) предложения УССМ о совместном проведении учений.

Шевалдин прекрасно понимал, что Сомов, будь его воля, под любым предлогом, а то и вовсе безо всякого предлога, просто и без церемоний, отправил бы Управление… Нет, не по известному адресу. По большому бюрократическому кругу.

На прохождение которого времени не было.

Да и слишком большое число согласований обязательно привело бы к утечке информации.

Противники Управления, получив отсрочку, непременно сыграли бы на опережение и постарались бы заблокировать активную работу по операции «Лабиринт».

И так давление на УССМ усиливается с каждым днём. Всё больше людей приходится подключать к программе, всё трудней обеспечивать режим безопасности.

Впрочем, такой закон стратегии. Чем ближе война, тем трудней скрыть подготовку к ней. На последнем этапе – практически невозможно.

На последнем этапе прикрытие возможно только методом дезинформации. А оперативная игра по вбрасыванию дезы всегда сложна и опасна. Хорошо, что есть у Управления высокие, очень высокие покровители. Если бы не они…

Генерал поднял трубку.

– Генерал-полковник Шевалдин, слушаю…

Секунду в трубке было молчание.

«Давай, не смущайся!» подбодрил мысленно собеседника генерал.

– Здравствуйте, Михаил Николаевич. Генерал-майор Сомов, Федеральная…

– А, Николай Иванович! – радостно воскликнул Шевалдин.

Радость его была искренней. Так важен был для Шевалдина этот звонок.

– Вы уж не представляйтесь так официально, Николай Иванович. Я помню вас, и двух дней ведь ещё не прошло. Надеюсь, моё выступление на совещании было убедительным?

– По всей видимости, руководство нашей службы вы смогли убедить, – несколько уклончиво ответил Сомов. – Нам поступило распоряжение подключиться к операции «Лабиринт».

– Это правильное решение, – мягким, вкрадчивым голосом заметил Шевалдин. – Мы многому сможем друг у друга научиться…

– Надеюсь, – сухо ответил Сомов.

На Сомова явно оказали очень серьёзное давление, фактически в приказном порядке заставив пойти на контакт и совместную работу с Управлением. Своего отрицательного отношения к авантюристам из УССМ генерал-майор не скрывал, и неприязнь эта, похоже, передавалась и по проводам.

Но на Шевалдина негативные флюиды не действовали. Он откровенно наслаждался бюрократическим унижением всесильного генерала из кремлёвской охранной службы.

А для особо утончённого наслаждения надо было имитировать скромность, открытость и самое дружеское расположение к боевому товарищу.

– Самое время, Николай Иванович, технические и тактические вопросы решить, – предложил Шевалдин. – До съезда остаётся… сами знаете, что и всего ничего. Два-три дня у нас на проработку деталей не больше. Все условия, о которых я говорил ранее, остаются в силе. Мы передаём вам план учений, время, место и информацию по нашему агенту. Все ваши замечания и корректировки будут безусловно учтены. Командируйте вашего представителя для оперативной связи и работы с нашими офицерами. И письменно подтвердим план учений…

– Материалы по вашему «Лабиринту» я проверю лично, – ответил Сомов. – К вам будет направлен полковник Вишняков. Кто будет с ним работать с вашей стороны?

– Полковник Ратманов, – ответил Шевалдин. – Я уже представлял его вам. Продиктуйте его служебный телефон. Если сейчас не готовы, то пришлите данные в секретариат. Сегодня, не позднее семнадцати часов Ратманов свяжется с вашим представителем. Думаю, все вопросы они решат быстро Пётр Владимирович – один из лучших наших сотрудников…

– Михаил Николаевич, – прервал его Сомов. – Телефон я, безусловно, передам. Прямо сейчас. И содействие мы окажем… Одно хочу сказать. От себя лично. Не хочу скрывать своего отношения к этим вашим… операциям. В совместной работе важна откровенность. Так если говорить откровенно, полагаю, что играете вы на грани фола. Или уже за гранью. В серьёзной работе это всё небезопасно, мягко говоря. Вот так, Михаил Николаевич…

– Вы правы, – ответил Шевалдин. – Именно поэтому…

Он открыл блокнот и достал ручку.

– …мы так тщательно прорабатываем план учений. И привлекаем к работе таких специалистов как вы. Полагаю, это правильная позиция?

Шевалдин замолчал. Он ждал возражений, но Сомов отвечать ему не стал. Сомов понимал, что дискутировать и возражать бесполезно.

К его сожалению, всё уже было решено. И приказ был отдан.

Далее могло быть только исполнение приказа.

– Записывайте, – сказал Сомов.

После прошедшего ливня осталась в воздухе взвесь мелких дождевых капель, что, подгоняемая дувшим с стороны окенана ветром, серебристой дымкой медленно плыла над алыми кронами королевских делониксов, ронявших лепестки на тёмно-жёлтый, отяжелевший от грозовой воды песок садовых аллей.

Сладкий, медовый аромат витал над кустами роз и зарослями цезальпиний. И смешивался он с йодистым запахом океанской волны, и смесь была эта странной, волнующей, пьянящей, завораживающей своей необычностью.

Облака истончались, светлели, на небе проглядывало солнце, горячими лучами пробегая по верхушкам кокосовых пальм, по тёмно-зелёным пирамидам росших на склонах холмов араукарий, по красным черепичным крышам домов, по белым, синим и голубым стеклянным куполам оранжерей, крытых садов и бассейнов прибрежных вилл.

Воздух стремительно нагревался, и грозовая прохлада сменялась жаром позднего полдня.

Стало трудно дышать.

Она закрыла окно. Посмотрела, стараясь не слишком далеко высовывать голову, в сторону гостиного зала.

На вилле было безлюдно. Муж и сын ушли на пляж… Да, невыносимый Боря опять взял с собой это проклятый телефон! Он и вполглаза не будет смотреть за ребёнком. Опять сядет где-нибудь в сторонке под зонтиком и начнёт названивать своим деловым партнёрам… этим жуликам, чтоб их всех!

Алина никогда бы не отпустила Бориса одного с сыном. В крайнем случае, отправила бы вместе с ними няню. Но няня после обеда отпросилась в город. Конечно, Борис её отпустил. Он же такой добрый!

А самой Алине нужно было остаться в доме. Она не хотела разговаривать с мамой при Борисе.

«Не его это дело! И вообще… Как же он надоел с этими тайнами!»

Она набрала номер. Ей долго не отвечали. Она слушала длинные гудки, и волнение охватывало её. У мамы и так слабое сердце, и российские телеканалы постоянно передают тревожные новости о каких-то очередных криминально-коммерческих разборках, а мама и так Бориса иначе как «наш домашний бандит» не называет, и как она вообще от таких новостей…

– Алло… Ой, сейчас… Провод закрутился.

– Мама! – обрадовано закричала Алина. – Так рада слышать тебя! Как у тебя со здоровьем?

– Алинушка, хорошо, – ответила мама. – Дождь был вот у нас… По всей Москве лило, по области. Так ревматизм замучил. Так болело всё! Я вот ко врачу ходила… Лекарство такое выписал, с мудрёным названием… И не выговоришь его! Но хорошо всё, хорошо. Нас Колька, брат твой двоюродный, на дачу возил. Как отец помер, мы дачей почти не занимаемся… Да, вот… А вы-то где? Опять куда уехали?

– Мам, не поверишь! – воскликнула Алина. – Мой дурак опять по мир повёз. Сколько времени спокойно у арабов этих жили, в Эмиратах. Ребёнок уж к климату адаптировался. Думала, до осени спокойно просидим. Осенью нам в Англию надо, школа там… Так нет, сорвался! То, что он по всему миру мотается, это ничего. Но он и семью за собой потянул. Теперь в Доминикану приехали…

– Куда? – удивлённо произнесла мама. – Это, доча, в этих названиях… В Африку, что ли, завёз, дурак шалопутный?

– Да на Карибах это!

Алина с досадой отмахнулась от надоедливой мухи, неизвестно как залетевшей в комнату.

– А это где это? – продолжала допытываться мама. – Вы уж совсем запутали…

– Карибское море, Атлантика, – как могла, объясняла Алина. – Латинская Америка тут тоже недалеко. В общем, переехали. Насколько тут задержимся, не знаю. боря опять с телефоном не расстаётся, всё звонит кому-то. Жизнь нервная стала… Да, и у нас тут гроза была. У меня всё время перед грозой голова болит. Приняла таблетку, легла поспать. И так, знаешь, неудачно, прямо под кондиционером заснула. Горло осипло… Слышишь?

Алина покашляла у трубку.

– Ты себя береги, – сказала мама. – И с Борей этим… Доча, осторожней с ним! Сколько раз тебе говорила!

Борис прикрыл трубку рукой.

«Глупо… как будто это спасёт от прослушивания!»

– Рамон?

– Добрый день, синьор Климович!

Борис обрадовался тому, что за четыре месяца жизни вдали от Латинской Америки он, по счастью, не утратил ни языковых навыков, ни профессиональной лёгкости испанской речи.

Даже латиноамериканские и карибские диалекты давались ему легко.

«Мастерство… оно ведь… Профессионал, одним словом! Школа военных переводчиков кое-что да значит!»

– Добрый день, Рамон. Ты в Сан-Доминго?

– Как договаривались, синьор Климович.

Борис вздохнул с облегчением. Успел-таки прилететь! Ай, Рамон! Молодец!

– Мне нужна твоя помощь, – зашептал Борис.

– Говорите громче, синьор. Что-то со связью, плохо слышно.

– Нужна твоя помощь, – повторил Борис. – Подбери трёх ребят покрепче. Проверь сам, я тебе доверяю. Главное условие: у них не должно быть американских паспортов. Сделай им испанские, у тебя есть возможность. Организуй чартер на завтра.

– Куда летим, синьор? – поинтересовался Рамон.

Борис скосил глаза на океан. Сын слишком близко подошёл к полосе прибоя.

«Я сейчас ему всыплю!»

Борис выбежал из-под деревянного, крытого сухими пальмовыми листьями навеса, и, отрывисто и шёпотом матерясь по-русски, побежал по раскаленному песку, время от времени подпрыгивая и поджимая ноги.

Трубку всё это время он держал у уха. Рамон терпеливо ждал.

Борис схватил Петьку за воротник футболки и потащил под навес.

– К воде хочу! – завопил сын.

– Синьор отдыхает с семьёй? – деликатно осведомился Рамон.

– Синьор забыл надеть тапочки и обжёг ноги, – переходя на испанский, ответил Борис. – С детьми всегда проблемы…

– Радостные хлопоты, – добавил от себя Рамон.

И повторил вопрос:

– Куда чартер, синьор?

– На Кубу, – ответил Борис. – Организуй посадку в Гаване. Понимаю, что это непросто, но у тебя есть контакты… Да, используй свои связи. Завтра я должен быть на Кубе в сопровождении твоих парней. Деньги можешь списать из предоплаты. Если будут дополнительные расходы – я передам кредитку. Я на своей вилле остановился, недалеко от Пунто-Каны…

– Не думаю, что будут большие расходы, синьор, – ответил Рамон. – В своё время я уже привёз одного уважаемого человека на Кубу… Похоже, он нашёл общий язык с местными властями. Не волнуйтесь, синьор, я всё организую. Через три часа я позвоню вам, синьор. Не волнуйтесь, отдыхайте спокойно.

Борис нажал на кнопку отключения. Убрал трубку в нагрудный карман рубашки. Постоял минуту в задумчивости.

Петя, ожидавший немедленного наказания, дивлено смотрел на отца.

«Какое уж спокойствие!» думал Борис. «Не просто в социалистический рай еду… Сам себя в тюрьму пытаюсь пристроить! С ума сойти! И ведь другого выхода нет…»

Жалко было себя до слёз. Даже залитый солнцем белый океанский пляж не радовал.

Борис набросился на сына.

– Сколько раз просил к воде не подходить! Сколько раз твердил, что волны опасны! Утонуть хочешь? Нет, ты мне скажи!

Петя упрямо нахмурил брови, топнул ногой и отошёл в сторону.

– Сам ругаешься, а сам уехать хочешь, – упрекнул его сын. – Мама одна останется… Чего кричишь?

Борис опустил голову.

«И возразить-то нечего» подумал он.

Он подошёл к сыну и погладил его по голове.

– Ладно, – примирительным и немного ворчливым тоном произнёс Борис. – Нервы, сам должен понимать… Вот чего… Пойдём, мороженое съедим. С банановым кремом. Я угощаю!

Петя подумал немного, потом кивнул в ответ и протянул ему руку.

– Пошли, папка. Только не проболтайся, как в прошлый раз… А то мама обоих за мороженое накажет. Сам знаешь, холодное нельзя.

– Клянусь! – воскликнул Борис.

И протянул Петьке руку.

«Лопарёв Т.П, одна тысяча девятьсот восьмидесятого года рождения, образование среднее специальное, по профессии – электротехник. По профессии работал четыре месяца. В период с 1990 по 2007 год (по предварительным данным) не менее одиннадцати раз переходил с одного места работы на другое.

Холост. Детей нет. До марта 2007 года проживал с родителями, которые поддерживали его материально.

27 марта 2007 года, находясь в состоянии помешательства, задушил родителей и поджёг квартиру, после чего бежал.

С марта по август 2007 находился в розыске. В этот период Лопарёв Т. П. совершил не менее четырёх убийств (доказано следствием, пострадавшие – сотрудники крупных коммерческих организаций), двух попыток убийства, пяти ограблений и не менее восьми актов злостного хулиганства (в т.ч. отмечена одна попытка войти в коммерческий банк в голом виде с целью сбора милостыни, две публичных мастурбации в торговых залах супермаркетов, порча автомобилей путём нанесения непристойных и экстремистских надписей с помощью спрея и т.д.)

5 августа 2007 года был арестован во время нападения на сотрудников милиции, патрулировавших территорию Измайловского парка. На допросе Лопарёв заявил, что хотел завладеть огнестрельным оружием милиционеров, которое необходимо ему для начала «масштабной партизанской войны».

Лопарёв Т. П. был помещён в следственный изолятор, где сразу же напал на сокамерников. При этом двое сокамерников (опытные и опасные воры-рецидивисты) были им убиты.

После чего Лопарёв устроил пожар в камере и пытался бежать. При попытке задержания ранил охранника.

Лопарёв Т. П. был помещён в штрафной изолятор (при этом по нашим данным к нему активно применялись меры силового и психологического воздействия). По преварительным данным, в ноябре 2007 года Лопарёв Т. П. неоднократно подвергался сексуальному насилии со стороны сотрудников изолятора и сокамерников.

В декабре 2007 года Лопарёв Т. П. совершил попытку самоубийства путём повешения, но данная попытка была пресечена сотрудниками изолятора, после чего Лопарёв Т. П. был помещён в тюремную больницу.

В декабре 2007 года, после многочисленных ходатайств защиты, Лопарёв Т. П. был направлен на освидетельствование в психиатрическую клинику.

Признан невменяемым.

В январе 2008 года по решению суда направлен на принудительное лечение.

В апреле 2008 года группой поиска был отобран и направлен лечебный центр УССМ. По представлению Балицкого С. С. включён в оперативную группу КПБ

Скобенев Е. Л.…».

– Ну что, городские партизаны, вперёд! – сказал инструктор и нажал на кнопку секундомера.

Сто метров – короткой перебежкой. Поразить мишень с расстояние в пять метров.

Действовать без оружия. Всё – без оружия. Только голыми руками! Голыми! Голыми!

В долю секунды найти подходящее орудие убийства – и вперёд!

Осколок стекла, горлышко от бутылки, осколок пластмассы с острым краем, камень, кусок кирпича, металлический прут – всё подойдёт, всё сгодится для внезапной атаки.

Метнуть в мишень, в горло, в пах, в солнечное сплетение. Камень – в висок.

У одной мишени на деревянной башке каска. Мент? Солдат? Бычок туповатый из ОМОНа? Неважно! Нет времени на размышления.

Убивай быстро! Можно ударить в колено… У него наколенники? Бей в пах! И пальцы в сонную артерию!

Шесть мишеней поражены. Дальше, дальше, вперёд, не останавливаться!

Бег на длинную дистанцию. Километр в быстром темпе. По лесу, по лесным тропинкам, по грязи, по глине, по лужам, через ручей по колено в воде. Быстрей, не останавливаться!

Одним скачком – прыжок через стену.

Дальше – вход в подземный коллектор, имитация городской канализационной системы. Двести метров по коллектору в абсолютной темноте.

Выход в узкий подземный туннель, едва освещённый подрагивающим светом закрытых пыльными плафонами ламп.

Двадцать шагов по тоннелю.

Условное уничтожение группы противника: четыре манекена по ходу движения шестёрки.

Работать в узком тоннеле нелегко. Первая двойка сбивает манекены, падает с ними на залитое грунтовыми водами дно тоннеля.

Вторая двойка убирает остальных «противников».

Третья двойка страхует и прикрывает.

Установленные в тоннеле видеокамеры фиксируют: нападение отработано, тоннель чист.

Ещё сорок шагов – подъём по лестнице на трёхметровую высоту, выход на поверхность через люк.

Небольшой открытый участок.

Осторожней надо двигаться, осторожней! Может быть засада…

Нет, всё чисто. Шестёрка всё видит, всё фиксирует. У них нюх, интуиция, особое зрение, третий глаз нараспашку или какие-то ещё скрытые резервы, которые доктор у них нашёл и задействовал.

Чёрт их знает, как эти худые и с виду слабосильные психи умудряются такие невероятные фокусы вытворять!

Опытного бойца спецназа надо многими месяцами тренировать и натаскивать, чтобы он хоть что-то подобное научился делать… Да не так, чтобы, подобно шизофреникам этим, в полной темноте ориентироваться или убивать одним быстрым, незаметным и лёгким движением рук! Нет, не так – этому не каждый спецназ учат, и мало кто вообще способен этому научиться. Хотя бы чему-то отдалённо похожему научить – сколько труда надо, сколько времени.

А эти… Непрофессионалы, маргиналы, отребье! И что за учёба у них? Гипнозы какие-то, ритуалы, дурь какую-то лопают, скотство и непотребство полное… Но ведь умеют убивать, заразы, умеют!

«Контрольная вышка – контрольной группе. Главный следит по мониторам, теперь и за бинокль взялся. Кажется, доволен. Последний участок остался, не подведите! Доложите обстановку…»

«Контрольная группа. Передайте: идут синхронно. Через пять минут – штурм дома».

Шесть бойцов, шесть бродяг, шесть головорезов, шесть психов проклятых – бегут, бегут без остановки, дышат ровно и размеренно, держат темп, бегут, бегут.

Бинокли, стереоскопы и направленные микрофоны нацелены на них. Скрытые датчики движения замеряют их проход по контрольным точкам. Вшитые в их камуфляжные комбинезоны радиомаяки каждую секунду три раза сбрасывают кодовый сигнал группам контроля. Умные приборы перехватывают сигналы и чертят пунктирные линии их движения на электронных картах.

Где-то в стороне, впереди, сзади, по бокам – шипят рации охранных групп. Охранник не видны, но они всё время где-то рядом, не оставляют их без контроля ни на секунду.

Охранник не могут бежать в одном темпе вместе с этой шестёркой (разве только профессиональным спортсменам это было бы под силу), но охранные группы расставлены по всей трассе, по всему полигону. Они передают шестёрку друг другу, контролируя движения, постоянно держа связь между собой.

Контроль, везде контроль, каждый шаг под контролем.

Управление знает сил и возможности городских партизан. Они – самое опасное оружие УССМ. А с таким опасным оружием надо обращаться очень осторожно!